Средневековая культура и воспитание

Средневековая культура и воспитание

Привычки, нравы и обычаи каждого времени материально воплощены в мебели, утвари, одежде. Когда раскопки открыли нам Помпеи и Гекуланум, когда в богатых, погребениях нашли предметы обихода погибших цивилизаций Египта и Азии, Этрурии и Греции, мы понемногу начали познавать античность.

По надгробным надписям удалось точно определить взаимоотношения хозяев, рабов и вольноотпущенников. От той эпохи сохранилось слишком мало документов, и даже самые тонкие исследователи не смогли пока проникнуть в жизнь древних народов и полностью постичь ее материальную и духовную стороны.

Средние века непосредственно соприкасаются с нашим временем. Здесь все иначе: мы сохраняем большую часть традиций той эпохи; по многочисленным документам нам известны нравы и обычаи людей средневековья, которые во многом сохраняются и у нас. Архитектура и живопись средневековья еще существуют, а литература, оставленная поэтами, романистами и хронистами того времени — необъятна. Если мы не знаем средневековья, значит; мы не хотим его знать, не берем на себя труд вдумчиво и внимательно изучить накопленные веками богатства, от которых нас отделяют не годы, а предрассудки, тщательно культивируемые теми, кто процветает за счет невежества и живет им.

По нашему мнению, цивилизация — не что иное, как методично расклассифицированная коллекция предметов прошлого. Человек рождается без багажа знаний — как сегодня, так и во времена Ноя. То, чем он становится к двадцати пяти годам, — лишь концентрированный результат познаний, опыта и наблюдений, полученных усилиями двухсот поколений. Если по равнодушию, лени или самомнению кто-то пренебрегает частью этих богатств, в его восприятии мира неминуемо возникает пробел, становящийся серьезнейшей помехой правильному развитию цивилизованного человека. Это словно вырванная из книги страница, отсутствие которой мешает понять точный смысл текста и воспользоваться содержащейся в нем мудростью.

С некоторых пор, вследствие несчастий, жертвами и свидетелями которых мы были, многие серьезные умы поставили под сомнение способность общества совершенствоваться. Может быть, ранее несколько поторопились уверовать в подобное совершенствование, в то, что смягчить нравы и достигнуть прогресса можно с помощью либерального просвещения.

Исключительные результаты, с XVI в. достигнутые в точных науках, и материальный прогресс нашего времени создали иллюзию: мы поверили, что окончательно вступили в период мира, общественного братства, свободных дискуссий и что этот период завершится триумфом разума и клятвой верности правам человека... Все оказалось не так, и знаменитое изречение «Поскребите русского, и вы найдете татарина»,⁷ видоизменив, можно применить ко всем народам: «Поскребите человека, и вы найдете дикаря со скотскими инстинктами».

Для прогресса цивилизации и совершенствования человечества необходимо сочетание нескольких составляющих. Это — воспитание, просвещение и, как следствие, умение и привычка размышлять, т. е. судить не на основе предубеждений, а внимательно изучив факты. Правильное воспитание развивает чувство долга, которое — не что иное, как клятва верности человеческому достоинству. Просвещение учит судить обо всем только после тщательного изучения предмета.

Сколь бы варварским ни было средневековье, оно культивировало чувство долга, хотя бы из гордости. Сколь ограниченной ни была сумма знаний того времени, по крайней мере, она учила прежде размышлять и лишь затем действовать; и не было тогда язвы современного общества — самодовольства. А средневековье считают наивным! Жуанвиль — человек безусловно храбрый и всегда готовый рискнуть жизнью, — не прячется под личиной напускного презрения к опасности. он знает, сколь она велика, боится ее и тем большего уважения достоин за то, что ее не избегает На оставленных им блистательных страницах нет и следа тщеславия. оно было незнакомо средним векам — ведь в обществе того времени ничто не могло его провоцировать.

Тщеславие начало непрерывно развиваться во Франции со времен, когда двор утратил достоинство. Тщеславие заставляет забыть священные обязанности человека и прежде всего любовь к родине — это ярко выраженное чувство собственного достоинства всего народа. Начиная с XVII в. тщеславие заменило свойственную прежде феодальному дворянству гордость — порок, творящий великие дела и идущий рука об руку с добродетелью. У великих гордость сменяется слабостью, у малых — губительным и унизительным вожделением; тщеславие разлагает все.

Именно развив тщеславие в представителях всех классов, начиная с аристократии, деспотизм Людовика XIV сумел пустить во французском обществе столь глубокие корни, которые не смогли уничтожить ни без малого два прошедших века, ни революции.

Пусть средневековье — режим произвола, неправедный, во многих отношениях невыносимый; однако он не так унизителен, как абсолютная власть единственного и непогрешимого властелина, который покупает либо душит под позолотой то, что не может победить силой. Вся история средних веков — это вызов злу. Зло зачастую обладает огромной силой, но никогда не может затушить протеста. Угнетенный бывает побежден, предай, но не бывает покоренным. Средневековые нравы дают нам урок; и мы считаем его полезным.

Религиозные чувства в средневековье достаточно сильны, но изнуряющей религиозности, что родилась вместе с XVII в. и особенно расцвела теперь, там нет места.

Католицизм средневековья нередко жесток, деспотичен и слеп, но он не унижается до компромиссов и сам не унижает дух лицемерием. Он способен сжигать еретиков, но не ослабляет душу, а в интересах общества, может быть, лучше жечь тела, чем загрязнять либо иссушать источник разума. Эпидемия лицемерия зарождается в XVI в., особенно разрастаясь в XVII в. Уже при последних Валуа лицемерие было в ходу при дворе, и Агриппа д’Обинье в 1614 г в своем «Бароне Фенеста» [1] написал такую фразу; «Но гибельнее всего дошедшее до крайности злоупотребление внешней стороной религии: ведь слово ”лицемерие“, которое можно применить к игре, к дружбе, к войне и к службе сильным мира, теперь больше всего подходит к нашим религиозным делам...»

Поэты в средние века могли позволить себе писать сатиры на духовенство, каких сегодня не потерпели бы, а при Людовике XV такие стихи стоили бы их автору по меньшей мере летр-де-каше.⁸

В те смутные, необузданные времена люди обладали жизненной силой, способной противостоять самым тяжким испытаниям. Эту жизненную силу им давало воспитание.

Под «воспитанием» понимается не обучение некоему своду правил для вежливых и благовоспитанных детей, а внушение с детства мужественных, здоровых принципов: понятия о справедливости и несправедливости, любви к правде, чуткости к тому, что называется голосом совести; отвращение ко лжи, лицемерию и угнетению, к малодушию перед лицом несправедливости и зла. Цель воспитания не в том, чтобы люди были учтивы, ловко защищали узко личные интересы, были готовы на все, но боялись ответственности, при этом были бы милы и приятны в общении — этакие Панурги, превращающиеся в добрых товарищей, как только опасность миновала и небо чисто... Цель воспитания выше и значительнее. Его задача — не столько смягчать души, сколько закалять их, и это хорошо понимали в те самые средние века, о которых так мало знают и так легковесно судят. Все самое благородное и лучшее, что есть в морали нашего цивилизованного общества, заложено в те времена. И народы, дальше других отошедшие от завещанных средневековьем традиций, наиболее подвержены интеллектуальному упадку. Во Франции, к счастью, эти традиции еще живы в сердцах женщин, в армии. Именно благодаря женщинам и армии наша страна, подвергшаяся столь жестоким испытаниям в течение одного века, может вновь обрести свое место в цивилизации.⁹

Роль женщины на Западе после установления христианства приобрела значение, не признать которого нельзя. Если влияние женщины иногда прекращается, испытывает спад, то в кризисные периоды оно почти сразу возрождается; а влияние это — здоровое.

В средние века женщина никогда не требовала какой-то эмансипации, о которой в наши дин мечтают некоторые болезненные умы. У нее были более важные дела: она создавала мужчин и, не теряя духовной независимости, хранила среди распрей, хаоса и страстей повседневности возвышенные нормы поведения, часто определявшие для нее роль арбитра. Рабыня и объект наслаждения у восточных народов, в Риме она уже обрела некоторую значимость. Христианство лишь развило то, что эскизно наметилось в римском обществе. Обращение в христианство арийских народов Севера и Запада, у которых женщина уже занимала почетное место, обеспечило ей положение, которого она уже более не утрачивала и высоко пронесла сквозь самые катастрофические эпохи.

Наиболее соответствующую своей натуре роль женщина стала жрать в феодальный период. Именно тогда ее воздействие было наилучшим и самым эффективным. До тех пор занимавшие высокое положение женщины, участвуя в политике, гораздо чаще оказывали вредное влияние. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть Григория Турского. Но при Каролингах, а особенно начиная с XII в. (апогея феодализма), женщине принадлежит столь же новая, сколь и благотворная социальная роль. Именно тогда она становится спутницей мужчины; она заботится о воспитании наследников, достойных общественного положения ее сеньора и способных поддержать честь рода; она усердно внушает ребенку мужество, необходимое, чтобы обеспечить роду независимость; она безоговорочно разделяет судьбу того, чье гордое имя носит, становясь при необходимости его помощницей, нередко — советчицей; она правит делами дома и здесь полна решимости, готова на любые жертвы, чтобы защитить свой очаг от любой опасности.

Но что особенно характерно для женщины в те века бесконечных распрь — это независимость и чувство собственного достоинства.

В прекрасном вступлении к «Французским новеллам в прозе» [74] Молан и де Рико пишут о романе «О короле Флоре и прекрасной Жанне»: «Это произведение взято из самых недр феодального общества, из того, что можно назвать ”частной жизнью“ средних веков; потому-то оно и обладает большой, не только литературной, но и исторической ценностью, высвечивая наивным светом реальные нравы, дух тогдашней повседневности».

Король Флор вдов и бездетен; он хотел бы жениться вновь, но взять жену не менее прекрасную и добрую, чем была первая. Один из его рыцарей говорит, что знает благородную даму высоких достоинств и большой красоты, тоже вдову, без детей, которая не раз проявляла свою смелость, спасая своего супруга. Король, восхищенный описанием дамы и ее прекрасных качеств, тайно отправляет этого рыцаря к ней с просьбой прибыть ко двору.

Рыцарь отправляется в путь и приезжает в замок дамы, которую зовут Жанна. Она хорошо его принимает, ибо давно с ним знакома. По секрету рыцарь сообщает о цели своего приезда — что король Флор приглашает ее прибыть к нему в замок, чтобы взять ее в жены.

«Услышав такие речи, дама улыбается и говорит рыцарю:

— Ваш король не столь благовоспитан и не столь учтив, как я думала, если приглашает меня к себе, полагая сразу же жениться. Истинно, не нанялась я в служанки, чтобы являться по его приказу. Но скажите вашему королю — пусть, ежели хочет, явится ко мне сам, коль так меня ценит и любит, да сочтет себя счастливым, если я соглашусь взять его в мужья и супруги, ибо сеньор должен обращаться к дамам, а не дамы к сеньорам.

^{Рис. 1}

— Госпожа, — говорит рыцарь, — все, что вы молвили, я повторю ему, да боюсь, не узрел бы король в том гордыни.

— Пусть считает, что хочет, но мой ответ является и учтивым и разумным.

— Не желаете ли что добавить?

— Да. Передайте королю мои приветствия. Я признательна ему за честь, которую он пожелал мне оказать».

Когда гордый ответ прекрасной Жанны был передай королю, «задумался он и долгое время не произносил ни слова». Один из ближайших советников короля весьма хвалил ответ дамы и во всеуслышанье объявил: лучшее, что может сделать его господин, — назначить день, когда он отправится в замок прекрасной Жанны. Король так и сделал. И женился.

Супруг считал жену равной себе. В литературе того времени по отношению к жене часто используется слово per. означающее как «равный», так и «спутник»: «По моей любви к вашему отцу вы мне весьма милы. Я отдам вам мою дочь, если вы хотите увезти ее, чтобы сделать своей женою и спутницей (per)» [38].

И в «Песни о Роланде», когда после роковой Ронсевальской битвы Карл Великий возвращается в Аахен и его встречает Альда, «та молвит: ”Где Роланд, отважный воин, что клятву дал назвать меня женою?“ (в оригинале — реr)» [95. С. 599]. Карл в ответ не может сдержать скорби; он плачет и рвет свою седую бороду, наконец, он пытается утешить прекрасную Альду примерно такими словами: «Сестра, дорогая подруга, тот, о ком ты спрашиваешь, мертв... Я найду тебе самую достойную партию: это Людовик, мой сын, что будет охранять мои границы; больше мне нечего сказать». В ответ Альда произносит: «Мне странно это слышать. Да не попустят Бог с небесным сонмом, чтоб я жила, коль нет Роланда больше» [95. С. 600]. И падает мертвой к ногам императора.

Достоинство и возвышенные чувства женщины средних веков постоянно проявляются в событиях истории, они описаны в поэмах и романах. История любви герцога Роберта Нормандского и Арлетты, матери Вильгельма Бастарда,¹⁰ ярко отражает эти возвышенные чувства. Герцог, прельщенный красотой прачки Арлетты, которую встретил, возвращаясь с охоты, отправляет одного из своих придворных вместе с старым, заслуженным рыцарем к отцу девушки просить согласия отпустить ее в замок, обещая бедному горожанину блага и почести. Согласие дано. Девушка одевается во все новое, наряжается в лучший наряд. Посредники, которым поручено тайно ввести ее в замок, советуют ей надеть простой льняной плащ, чтобы соседи чего-нибудь не заподозрили. Но Арлетта этому не внемлет. «Раз герцог, — говорит она, — зовет меня к себе, я не хочу идти как наемная служанка или бедная горничная. Я пойду как чистая девушка к достойному человеку; дабы умножить свою честь и себе во благо, и если в том не будет для меня ничего позорного» [9. Vs. 31323]. Она хочет отправиться не пешком, а на парадном коне (palefroi).

Добравшись до замка, гонцы предлагают девушке сойти с коня и пешком войти в калитку. «Красавица, — говорит гонец, — войдите же. Вам надо только потянуть калитку на себя. Видите? Путь свободен». Арлетта не хочет этого делать, а требует, чтобы герцог пригласил ее и въезд произошел через главные ворота замка: «Откройте мне ворота, а не калитку». Арлетта ведет себя свободно. Она горда тем, что герцог выбрал ее, и хочет в блеске своей красоты, прилюдно въехать через главные ворота замка. Так она и поступает.

Некоторые рыцари с трудом умели написать свое имя, и поэтому многие думают, что в средние века все дворянство было невежественным и грубым. Однако подобное мнение далеко от истины. Даже если не говорить о поэзии и прочих сочинениях авторов знатного происхождения, об их вкусе к литературе, о библиотеках, собиравшихся в их замках, о покровительстве, которое они оказывали труверам и ученым, то одни только «Иерусалимские ассизы»¹¹ [5] неопровержимо доказывают просвещенность французского дворянства XII-XIII вв. Даже женщины не были невежественны: они находили удовольствие в интеллектуальных занятиях, любили поэтов, рассказчиков, умели их оценить и поощрить. Долгими вечерами в замках дворяне развлекались комбинационными играми: шахматами, «табличками» (триктрак). Труверы декламировали песни, поэмы и романы. Их слушали с вниманием и обсуждали. Популярны были игры в вопросы и ответы.

Мы же большими успехами в этом похвастаться не можем, особенно если обратить внимание на пустую, праздную и лишенную всякой интеллектуальности жизнь многих наших крупныхзем-левладельцев.

Виллардуэн и Жуанвиль были рыцарями и великолепными писателями. Жуанвиль рассказывает, что во время битвы при Массуре находившийся рядом с ним граф де Суассон, теснимый сарацинами, говорил, не прекращая отбиваться от наседавших на него полчищ врагов: «Сенешаль, пусть эти канальи воют. Клянусь шляпой Господней (такая у него была божба) — мы с вами еще побеседуем сегодня в комнатах у дам!» [54. Р. 86] В рассказы труверов, в песни входят повествования о событиях, в которых принимали участие рыцари-авторы, — о настоящих битвах, об опасностях, которых удалось избежать, о заморских приключениях. Причем об этом рассказывали в присутствии дам. Несколько слов, произнесенных «добрым графом де Суассоном», как назвал его Жуанвиль, на миг приоткрывают картину досуга феодальной знати в своих замках и свидетельствуют, что женщины были душой общества в этой домашней жизни. Женщины должны были быть образованными, разбираться во всем, что интересовало мужчин, чтобы эти длительные беседы были притягательны и граф де Суассон посреди схватки с врагами мог произнести приведенные выше слова. И действительно, при чтении романов, новелл, хроник XII, ХIII и XIV вв. поражает, насколько женщина осведомлена, как участвует во всем; как она в трудных обстоятельствах умеет найти выход, взять на себя руководство, принять решение, встать вровень с событиями; как она, если нужно, может сочетать в себе очарование тонкого воспитания с мужественностью, независимостью характера, любовью к справедливости; как далека она от того ограниченного и показного благочестия, которое вошло в моду с XVII в.; какое отвращение она питает к малодушию, лицемерию и той суетности, что так дорога слабым душам.

Как же должны были быть воспитаны женщины? Об этом рассказывает Робер де Блуа, автор стихотворного сочинения «Хороший той для дам» [80]. Поэт начинает свое нравоучение следующими словами:

Урок учтиво дамам преподать,

Желаю я, чтоб рассказать,

как должно им себя вести...

В движении, в речи и в молчании — во всем следует соблюдать меру. Если женщина говорит слишком много, ее считают болтливой и глупой; если не вымолвит ни слова, ее найдут неприветливой — ведь она должна уметь принять гостей. Если она из учтивости радуется всем приходящим, найдутся глупцы, которые будут хвалиться, что они в особой милости у нее, хоть ей такое и в голову не приходит. А если она сдержанна, ее сочтут гордой и высокомерной, либо скрытной. Так что многие разумные дамы воздерживаются от проявления чувств, принимая тех, кто им нравится, опасаясь толков.

«Ничего не следует делать ни слишком много, ни слишком мало». Поэтому в поведении следует соблюдать меру, особенно на людях. Отправляясь в церковь или иное место, не нужно пускать иноходца рысью или галопом. Ездить следует ровным, размеренным шагом, не обгоняя своих спутников (это неприлично). Дама не должна стрелять глазами вправо-влево, ей следует смотреть прямо перед собой и любезно приветствовать всех встречных. Неблагороден тот, кто скупится на приветствия; по мнению поэта, «приветствие стоит десяти марок». При виде нищих не нужно изображать презрения, к ним следует приближаться ласково, но соблюдая достоинство. Следует, во всяком случае, разговаривать с ними милостиво.

В обществе особенно корректно следует вести себя по отношению к посторонним мужчинам.

Если вы поставите преграду его устам,

Мужчина никогда не коснется ваших,

Если это не тот, кому вы вся принадлежите.

Неразумна та, что в этом сомневается...

Никогда не нужно смотреть мужчине в лицо, разве что тому кому но праву принадлежит любовь дамы, поскольку хорошо известно, что если женщина на кого-то часто смотрит, тот не преминет счесть себя избранным. И странно будет, если он так не подумает, — «ведь глаза стремятся туда, где находится сердце».

Если кавалер просит любви дамы, то она не должна хвалиться этим в обществе, ведь это не только дурно, но и неосторожно. Если дама решила пойти ему навстречу, незачем, чтобы об этом знали все. Благоразумнее скрывать свои чувства, ибо никогда не известно, во что они могут превратиться, и нередко тот, на кого обращают меньше всего внимания, вдруг становится любим.

Не следует декольтироваться, показывая плечи и грудь, и открывать ноги. При этом обнаруживается то, что должно оставаться сокрытым. О любой женщине, показывающейся перед слугами в неглиже, очень быстро пойдет дурная молва. Не следует принимать ни от кого драгоценностей, ибо такой подарок дорого обойдется. Вообще любая честная женщина не должна ничего принимать ни от кого, кроме родственников. В этом случае ей следует вежливо их поблагодарить и бережно хранить подарок — не за его стоимость, а как бесценную память. Тем более никогда не следует принимать подарков тайно.

В обществе особо следует опасаться споров и перебранок. Женщина, позволившая втянуть себя в ссору, потеряет всякий авторитет и прослывет развратной. Женщины, к большому вреду для себя, в пылу спора легко могут сказать больше, чем хотели, а потом будут раскаиваться, что поддались гневу. Если дама оказывается в ситуации, когда с ней говорят в малоподобающей манере, то самый лучший выход — промолчать, сохранив при этом свое доброе имя, поскольку «все, что вы сможете возразить, пойдет вам во вред». Тому, кто ищет ссоры, это нанесет больший урон, чем разразившийся скандал. Произнося оскорбления, дама наносит вред своей репутации: «сварливая женщина противна Богу и людям». Тем более дамы никогда не должны ругаться.

^{Рис. 2}

Не менее постыдно для женщин излишество в еде и питье: у таких дам отсутствует не только чувство меры, но и «учтивость, красота, разумность» — главные женские добродетели. Пьянство же — порок тем более непростительный.

Позор! Как стыдно быть должно

Тем, кто не знают меры.

Кому вино идет во вред,

Пусть меньше пьет

Или с водой его мешает.

Далее автор сочинения излагает множество правил поведения для знатных, хорошо воспитанных женщин на все случая светской и личной жизни.

Дама, которая не встает с места и прячет лицо, когда ее приветствует сеньор, считается дурно воспитанной, поскольку, шутит поэт, «могут подумать, что у нее болят зубы». Это вовсе не значит, что прятать лицо никогда не следует. В этом надо соблюдать золотую середину. Дурнушки — прячьтесь; красавицы — позволяйте себя видеть; но если дама едет верхом, то пусть надевает вуаль. В церкви лицо следует открывать; однако, если случается засмеяться, то должно изящно прикрыть рот рукой.

Любая женщина должна заботиться о своем туалете в соответствии со своим сложением и сообразуясь с обстоятельствами. Особо следует следить за собой в церкви, где любой может за ней наблюдать и не упустит ни малейшего повода для злословия. ”Нужно остерегаться смеяться, разговаривать или смотреть по сторонам. Здесь это неуместно. По окончании мессы надо переждать, пока толпа схлынет, непременно дождаться своих сопровождающих, а потом уже можно выходить, не опасаясь толкучки. На выходе должно приветствовать всех знакомых господ, а высокородным дамам оказывать почести, уступая нм дорогу.

Если у вас хороший голос, пойте, но не слишком долго, ибо это нередко утомляет. Если вы находитесь в обществе знатных людей и вас просят спеть, — не отказывайтесь. Сделайте это просто, словно в кругу близких друзей...

^{Рис. 3}

Пусть ваши руки будут чистыми, ногти — хорошо подстриженными и светлыми. Нет красоты, которая могла бы заставить забыть об опрятности...

Проходя мимо чьего-то дома, не смотрите на то, что там делается, но следуйте своей дорогой. Если вам нужно туда войти, предварите ваше появление кашлем или возгласом, никогда не следует входить неожиданно для хозяев...

Следите за собой за столом, это очень важно. Смейтесь мало, говорите умеренно. Если вы едите вместе с кем-либо,¹² оставляйте лучшие куски ему. Не тяните в рог кусков ни слишком горячих, ни слишком больших. Каждый раз, когда пьете, вытирайте губы, но остерегайтесь приближать салфетку к глазам или носу либо пачкать пальцы...

Из всех пороков наихудший — ложь. Никто не будет ни любить женщину, которая лжет, ни служить ей. Можно излечить от раны, но не от привычки лгать. Даже когда кажется, что, слукавив, можно выпутаться из щекотливой ситуации, не следует прибегать к этой хитрости: «лгущие уста убивают душу».

Многие дамы, когда им объясняются в любви, бывают так растеряны, что не знают ни что сказать, ни как вежливо отказать в любви. Они молчат, не соглашаясь, но и не возражая. «А это принимают за простодушие...» Тогда поклонник полагает, что нашел то, что искал, и становится настойчив! Тех, что не ответили тут же отказом на обращенную к ним просьбу, а почти что согласились, мало ценят. Так что знайте: если хотите быть в цене, сначала вежливо отвергните искателя. Заставьте ждать себя. Любовь, обретенная без трудностей, быстро проходит. Множьте трудности — тем сладостней будет успех.

После ненастья хорошая погода

Еще приятнее, еще отрадней.

Любовь, что достается сразу.

Ценится не так, как та,

Что обретена с трудом:

Ведь любовник может подумать,

Что и другой легко ее получит,

И ценность скорому мала;

Коль то, что дама сразу отдала,

Не много стоило тогда...

Далее следуют наставления, как надо отказывать пылкому влюбленному; автор делает это, наглядно рисуя щекотливую куртуазную сцену...

Вот является безумный влюбленный; он расписывает свои тревоги, свои сомнения, заявляет о значении для него того чувства, что он испытывает; «Госпожа, ваша красота томит меня день и ночь; я не могу изгнать ваш образ из памяти, не могу ни пить, ни есть. Моя жизнь протекает в сетованиях, и вздохах. Я не могу .дальше жить, ежели вы не будете ко мне милостивы. Когда я вижу вас, моя радость столь велика, словно бы я узрел Бога, и ваш ласковый взгляд радует меня так сильно, что ничего более для меня не существует. Вы всегда в моих мыслях, и мое сердце обращено лишь к вам. Чем более я думаю о вас, тем более меня терзают эти мысли, и тогда я могу лишь жаловаться и вздыхать, забывая все прочие заботы. Госпожа, я томлюсь по вам. День ото дня мне все хуже и хуже. Как же вы поступите сейчас? Вы можете спасти меня от смерти, ибо в вас моя жизнь и моя смерть, моя скорбь и моя радость. Во имя Бога, имейте ко мне сострадание. Сострадание к вашему другу! Сострадание! Сострадание! Мое сердце искрение, и у меня нет других желаний, кроме как обладать вами. Дадите ли мне надежду?»

Жалуясь, кавалер начинает петь:

Когда вы отпускаете своих птиц

В теплое время года,

Тогда я пою, чтобы скрыть свою скорбь,

Иных причин для пения у меня нет;

Изящный стан, открытое сердце, ясный взгляд

Из-за вас мне придется умереть.

Если вы не будете милосердны.

Что должна ответить ему дама? Примерно следующее: «Дорогой сир, если вы в печали, то истинно не по моей воле, и если это из-за меня вы сетуете, то знайте, что ваше сердце заблуждается. Я бы чрезвычайно радовалась вашему счастью, а ваша боль причинит мне огорчение. Я люблю вас так, как должна любить всякого порядочного человека. Уверяю вас, что, да поможет мне Бог, никогда не любила и не буду любить вас по-другому. Я люблю того, кому обещала быть верной, любящей и преданной. Мою любовь получит тот, кто должен ее получить, и я не могу допустить, чтобы он, кому следует меня любить, возненавидел бы меня. А разве не может он меня возненавидеть, если узнает, что я слушаю подобные речи? Он достоин моей любви и даже более высокого чувства. К нему одному я обращаюсь за советом. Я не знаю вашего мнения обо мне; но очень похоже, что, обращая ко мне подобные слова, вы считаете меня глупейшей и безумнейшей из женщин. Во мне нет красоты, достойной таких выспренних слов, а будь я на самом деле такой, воистину тем паче бы остерегалась. Я не находила бы подходящих проклятий этой красоте, которою была бы унижена... Вовсе не из-за моей красоты вы говорите так, но чтобы провести время. мне это досадно. Помоги мне Бог, если вы цените меня так мало, что изволите смеяться надо мной. Оставим это. Однако если вы еще раз скажете мне подобные вещи, вы лишитесь всякого моего уважения, и уверяю вас, что буду избегать находиться там, где бываете вы...»

Труверы всегда изображают любовь и преданность женщины наградой за мужество и верность. Трусость, малодушие им ненавистны, и поэты, которые лишь отражают мнения, господствующие в обществе, в своих сочинениях довольно резко обличают трусов. Пример тому — история о Беранже.

Один рыцарь, разоренный ростовщиками, не зная, как выйти из этого положения, решается отдать дочь в жены сыну богатого крестьянина, которому задолжал крупную сумму Девица покоряется безропотно, хоть и неохотно. Отец собственноручно посвящает зятя в рыцари, чтобы не краснеть за союз, на который толкнул свою дочь.

Новоиспеченный рыцарь считает себя героем, презирает прежних товарищей, непрестанно хвастает и по всякому случаю говорит о турнирах и боях, полагая таким образом внушить уважение жене. Та ничуть не обманывается этой похвальбой и ждет случая увидеть супруга в деле. Новый рыцарь не находит ничего лучшего, как однажды утром, чтобы доказать свою смелость, отправиться одному в лес. Там он привязывает щит на ветку дерева и дважды бьет по нему мечом. Он ломает копье, потом возвращается, объявив, будто только что сразился с вооруженным отрядом. Жена, видя лошадь свежей, без царапинки, рыцаря — без единой раны, подозревает неладное.

Через несколько дней, когда ее господин вновь уходит вооруженным, якобы для новых схваток со странствующими рыцарями, она также надевает доспехи, садится на кош и настигает супруга в момент, когда тот собирается начать игру с рубкой щита. она вызывает его на бой; но он не желает биться и идет на все унижения, которых требует от него встреченный рыцарь, неузнаваемый под латами и назвавшийся Беранже.

Что делает дама? Она отправляется к одному рыцарю, который любил ее и службу которого она до сих пор отвергала; привозит его на крупе коня у себя за спиной, вводит к себе в комнату. Когда супруг возвращается, все еще настроенный хвастаться, несмотря на дурной исход своего приключения, он застает ее обнимающей своего любовника. Бедный муж пытается угрожать. «Молчите, — говорит дама, — вы лишь жалкий трус. А если вы произнесете слово, я приведу сюда Беранже — вы знаете, как он обходится с трусами».

Одворянившийся крестьянин не произносит ни слова.

Множество подобных историй достаточно убедительно показывают, что общество того времени рассматривало трусость, ложь и фанфаронство как худшие из пороков. Пороки эти ставят человека вне общего закона и лишают его всех прав.

В «Романе о Фуконе Кандийском» [46] девица Офелиза клянется в верности рыцарю Модюи, но он бросает ее в минуту опасности и вместо того, чтобы защитить. поворачивает коня, сбегая. Девушка так говорит ему: «...Ведь вы были моим возлюбленным, но теперь вы рухнули с вершины. Усвойте себе это как следует. Возвращайтесь назад: таков весь мой ответ. Я бы это записала, чтоб было понятней...» Вовсю стыдит Офелиза Модюи после его оправданий: «Вы весьма красноречивы! Но я видела, как вы повернули коня. Скажите же, должна ли иметь дело, хоть днем, хоть ночью, благородная дама с тем, кто бросил подругу и бежал, оставив ее? Поступив так, вы меня покинули. Мне на помощь пришел мой брат Тибо. он меня спас; но вы отныне покрыты позором. Опасайтесь докучать мне. Весьма глупа та, что ждала бы от вас толка. Ступайте же: на нас все смотрят».

Женщины ободряли и поддерживали мужчин, когда тем не хватало терпения. Поэма Эрбера ле Дюка показывает нам и короля Людовика в Руссильоне, утомленного войной. он собирается вернуться во Францию и увезти с собой прекрасную Ганиту которая обратилась в христианство, вышла замуж за одного из его баронов и которой король обещал вернуть земли, оставшиеся в руках сарацин. Однако когда сеньоры этих земель являются к нему и требуют завершить поход, Людовик отказывается: с него, мол, довольно, он чрезвычайно рад, что возвращается домой. Если послушаться их, так война никогда не кончится! Но в ответ слышит речь Ганиты:

Достойный государь, я вас молю

Во имя сына божьего Христа,

Что перенес страдания за нас,

Услышьте мое слово: другого мне не нужно дара.

Я ради вас покинула свой край

И свой богатый род из царства Фараона.

Хотя все земли, что есть в Карфанаоне,

Аполина и Магона, в моем владеньи были,

И тридцать царей я могла призвать под знамя!

А что от этого теперь осталось,

Ни пяди, ни клочка земли...

Государь, вы. милость мне явили

Когда мне даровали мужа,

За то, что сделала для вас,

И вы откажете сейчас!?

В беде оставят нас потомки Марсильона,

Наследники мои в нужде влачат свой век,

Изменнически брошенные вами!

Король обещает ей не оставлять ее дела, но Ганита этим не удовлетворяется. она видит, что речь ее производит впечатление, и настаивает: «Благородный король, вы меня выдали замуж за лучшего из рыцарей, когда-либо носивших меч. Вы отобрали меня у паладина Бертрана и у храброго Гишара, доблестного вдвойне, и наконец окрестили меня и возвысили. Государь, что будут говорить у вас в стране, если свою крестницу вы оставите без наследства?» И действительно, король Людовик собирает баронов и завершает свой поход.

Известно, что женщины в средние века умели проявлять мужество и столь же энергично, сколь и разумно отстаивать серьезные интересы, когда им это доверяли. Мало найдется великих и благородных людей, которые превосходили бы Элоизу.¹³ Мало государей могло бы среди грозящих опасностей править с таким благоразумием и твердостью. как Бланка Кастильская (1188-1252), мать Людовика IX Святого. Эта женщина мало известна и недостаточно, по нашему мнению, оценена историками. Дочь короля Альфонса IX Кастильского, которую политические противники называли «иностранкой, которой нет места в королевстве», она обладала душой поистине французской. Ей удалось расстроить союз своих противников и сохранить для своего сына в целости корону, к которой стремились его крупнейшие вассалы [70].

Романы XII и ХIII вв. полны рассказами о приключениях, где женщины преодолевают серьезнейшие опасности с умом и отвагой. Разумеется, романы — не исторические труды, но в них — картина нравов: ведь они становятся популярны лишь в том случае, если воспроизводят характеры общества, для которого пишутся. Так, во многих романах бросается в глаза не суровость нравов — прекрасный пол больше привлекают верность, смелость, стойкость, благородство сердца. Перед обладателями этих качеств женщины не способны устоять и неизменно им верны. Эти-то качества они и умеют пробудить и воспламенить. И, естественно, даже когда порой нарушаются правила общества, читатель оказывается на стороне дам. Высокая мораль произведений средневековых труверов всегда безупречна, хотя с литературной точки зрения они могут быть и прекрасны, и посредственны. Это общество, которое поверхностные умы считают ханжеским и грубым, питалось не только религиозными чувствами, но и обладало моральными принципами, понятиями о чести и верности. Искренность и деликатность составляли прочную основу жизни всех классов. Общество может быть очень религиозным и при этом слабым и развращенным (такое встречалось и встречается до сих пор), если наряду с религией, прощающей слабости и пороки, нет моральных принципов, забвение которых никогда не прощается, а преступивших эти законы наказывают бесчестием или смертью. Женщины были хранительницами таких законов и выносили окончательный приговор. Это породило всю литературу французского средневековья.

Женщины часто спрашивают совета и не менее часто игнорируют советы, которые, по их мнению, не соответствуют строгому представлению о долге. Они восстают против произвола, тирании и жестокости. Они принимают сторону слабого и умеют при случае смягчить горе побежденного. Именно поэтому их и почитали. Ни в одном средневековом документе не найти случая, сходного с тем, свидетелями которого стали мы — чтобы женщины писали мужьям, торопя их разрушить обороняющийся город; и мы надеемся, что с французскими женщинами такого произойти не может. Их прабабки постыдились бы, находясь вдали от места сражения, призывать победителей к жестокости.¹⁴

На эту тему Фруассар [34. Т. 3. L. I. Ch. CLXV и CLXVI] рассказывает очаровательную историю, живейшим образом, как и все созданное этим восхитительным автором, описывающую нравы эпохи. она относится к 1342 г. Действие происходит в Англии, но тогда нравы английских дворян не отличались от французских. Речь идет о короле Эдуарде III, явившемся со своей армией снимать осаду с замка Солсбери, обложенного королем Шотландии Давидом и защищаемого графиней. Шотландский король действительно не ожидал подхода Эдуарда и отступил со своим войском.

«Прибыл он (Эдуард III) с поспешностью столь великою, что люди его и лошади жестоко измучены были. И приказал, дабы каждый на месте же и устраивался, ибо желал повидать замок и благородную даму пребывавшую гам; ибо не видел он ее со свадьбы — когда она замуж выходила... Лишь только король Эдуард снял латы, тотчас взял он рыцарей десять или двенадцать и отправился в замок, дабы приветствовать графиню Солсбери и узнать, каким образом шотландцы затевали штурм замка, обитатели же его защищали. Лишь только дама Солсбери узнала о прибытии короля, велела она растворить все ворога и вышла из них столь богато одетой и убранной, что всякий восхитился бы и не мог не смотреть на нее, и не раз полюбовался бы великим благородством оной дамы вкупе с великой красотой и изящною ее осанкой. Подойдя к королю, склонилась она перед ним до земли, благодаря за милость и помощь, ей оказанные. И ввела его в замок, дабы оказать почести, ибо хорошо знала, как это делается. Всякий глядел на нее с восторгом, и сам король не мог отвести глаз. И нашел он, что никогда не видал дамы столь благородной, и столь веселой, и сталь прекрасной, как она. И запала тут же ему в сердце искорка чистой любви, каковую госпожа Венера послала ему через Купидона, бога любви, и вселилась в сердце его та искорка весьма надолго, ибо мнилось ему, что нет в мире дамы, более вызывающей оное чувство, нежели эта. Так вошли они в замок рука об руку. И ввела его дама сначала в залу, а после в свои покои, благородно убранные, как ей приличествовало. И глядел все время король на благородную даму столь пламенно, что вся она обратилась в стыд и смущение. Весьма долго созерцав ее, направился после король к окну оперся и крепко задумался. Дама не стала столь же задумываться, но отправилась к прочим сеньорам и рыцарям, дабы весьма учтиво приветствовать каждого согласно его положению, в чем хорошо знала толк. После же распорядилась готовить обед и, как настанет время, расставлять столы и украшать зал.

Дав слугам все повеления, каковые она сочла нужными, она вернулась с добрым угощеньем к королю, все еще пребывавшему в глубоком раздумье, и сказала ему:

— Дорогой государь, что вы так сильно задумались? Таковая задумчивость неприлична для вас, как кажется мне, с вашего дозволения. Должно вам праздновать, веселиться и угощаться, ибо изгнали вы своих врагов, не отважившихся вас дожидаться; а всяких прочих мыслей следует вам избегать.

Король ответствовал на это:

— Хм! Сударыня, знайте; лишь только вошел я сюда, как возмечтал о том, от чего не мог бы остеречься. Так что думать мне как раз надлежит, и не ведаю, что со мной будет далее; но выкинуть того у себя из сердца не могу.

— Дорогой государь — сказала дама, — вам всегда надлежит разделять добрую трапезу со своими людьми, и перестаньте думать и сокрушаться. Бог так помог вам во всех нуждах и оказал столь великую милость, что вы сделались самым грозным и почитаемым государем христианского мира. А если король Шотландский нанес вам обиду и урон, то вы сумеете примерно наказать его, когда пожелаете — как это делали прежде. Оставьте же тяжкие думы и, будьте добры, отправляйтесь в зал к вашим рыцарям. Я сейчас же велю побыстрее накрывать там столы.

— Хм! Дорогая моя госпожа, — сказал король, — иное тревожит меня и лежит на сердце, нежели то, что вы думаете. Мягкие манеры, совершенное здравомыслие, грация и чистая красота, каковые узрел и нашел я в вас, воистину столь меня поразили и затронули, что я, надо думать, вас полюбил, ибо никакой отказ не поколеблет меня.

Благородная дама была жестоко изумлена и сказала:

— О! Драгоценнейший государь, не извольте смеяться надо мною, испытывать либо искушать меня. Я не могла бы ни помыслить, ни подумать, что сказанное вами сейчас истинно, чтобы столь благородному и учтивому королю, как вы, пришла мысль обесчестить меня и моего мужа, столь доблестного рыцаря, который так верно служил вам, как вам известно, и сейчас томится ради вас в заточении. Воистину вы были бы в таком случае человеком дурным и достойным наказания. Воистину, такая мысль никогда не приходила мне в голову и, даст Бог, не придет по отношению ни к одному из рожденных мужчиной. И поступи я так, вам следовало бы выбранить меня, и не только что выбранить, но в наказание расчленить мое тело, дабы остеречь других от неверности мужьям.

И с таковыми словами благородная дама вышла, оставив короля жестоко изумленным, и направилась в зал, дабы поторопить слуг с обедом, после же возвратилась к королю и отвела его к рыцарям:

— Государь, идите в зал — рыцари ждут вас для омовения, ибо они весьма голодны, да и вы тоже».

^{Рис. 4}

Надо полагать, король почти не оказал чести обеду и не переставал думать о графине, которая защищалась лишь тем, что была любезна со всеми. Король же, терзаемый противоречивыми чувствами, своей любовью и уважением к верности дамы, провел тяжелую ночь. Наутро он приказал своему войску сниматься для преследования противника и, прощаясь с дамой, сказал ей: «Дражайшая госпожа, поручаю вас Богу до своего возвращения. Прошу, чтобы вы соблаговолили подумать и принять иное решение, нежели то, о коем вы мне сказали». На что дама ответила: «Дорогой государь, да наставит вас Всевышний на путь истинный и да изгонит он из вашего сердца дурное, низкое и бесчестное намерение; ибо я всегда служила и впредь буду служить вам во имя вашей чести и во имя моей». Мы полагаем, можно не подчеркивать деликатной стороны этого повествования, в котором женщина представлена во всем блеске грации и достойной простоты. Умение быть простой даже в самых щекотливых и опасных обстоятельствах — это, конечно, признак безупречного нравственного воспитания.

Выражение возвышенных чувств женщин мы постоянно встречаем в документах, оставленных средневековьем. Книга Алена Шартье «Четыре дамы» [15] представляет четырех любовниц, оплакивающих судьбы своих рыцарей после битвы при Азенкуре (1415 г.). Это и составляет весь сюжет. Первая потеряла любовника, который пал, храбро сражаясь. Друг второй был тяжело ранен, и она не знает, жив ли он. Возлюбленный третьей — в плену, и неизвестно, когда освободится. Дамы спорят, кто из них более несчастна. Если первой осталось лишь скорбеть, две других живут в томлении, худшем, чем скорбь. Вступает четвертая и заявляет следующее:

Сударыни, что вы говорите?

Мне есть что вам возразить,

И не затем, чтобы принизить вас

Или прогневить ваши души,

Которые я так ценю.

Но то, что так гнетет меня

И в чем себя я упрекаю,

Я высказать должна.

Мне терзает душу

Постыдная, история моя,

Что слезы вызывает

Не из-за потери и несчастья,

Л чувства горького стыда.

Я слышала, одна из вас сказала:

Мол, ее несчастье больше моего,

Оплакивает она того, кто,

Как я полагаю, лучше, чем тот,

Кого я больше всех любила.

О нем вы просто позабыли.

Ведь он бежал, как трус,

И этим спасся,

Но лишился чести.

И говорят: зачем живет на свете

Он и подобные ему.

Коль такая трусость,

Предательство и бегство

Обрекают на смерть

Тысячи отважных воинов,

Коль при этом гибнут рыцари,

Служившие для Франции опорой

Их, как быков, проводят под ярмом

В застенок страшный,

Полный смрада с грязью?

Коль это малодушье многим женам

Приносит столько горя,

Их обрекая на тоску и скорбь!

А сколько слез пролило

Немало достойных знатных дам,

Что остались совсем одиноки,

Так же, как вы.

Ведь вы тоже сочтете негодяями

Беглецов за их преступление.

Которое никогда им не простится.

Когда гневаются добрые люди,

Которых задел поступок

Того, кто прогневил мне сердце

Я могу его упрекнуть за то,

Что я его любила,

И считала своим возлюбленным

Бесчестного беглеца и труса,

Покрывшего себя позором,

В блестящем бацинете и надежных латах

Бежавшего с поля брани,

Предав товарищей.

Ах! Что за день!

Безумный день, отмеченный позором;

Увы! Зачем я родилась в этот день,

Чтобы после полюбить его?

Из-за этой ошибки

Глаза, виновники моей глупости.

Наполняются горем и слезами...

Увы! В этом мне некого упрекнуть,

Кроме себя самой!

Четвертую даму признают самой несчастной. Немногие известные нам стихи обладают таким благородным характером и проникнуты столь патетическим чувством. Это речь поэта, — возразят нам. Да, поэта, но его стихи служили утешением самым возвышенным умам своего времени. Он смог так глубоко проникнуться несчастьями страны лишь потому, что чувства, о которых писал, еще жили в немногих избранных душах. Эти чувства, которые в своих стихах поэт заставляет женщин выражать с необычайной силой, были весьма реальны и встречали отклик в дамском обществе, что подтверждается восхищением и уважением, которые питали к поэту, написавшему эти строки, Маргарита Шотландская¹⁵ и знатные дамы из ее окружения.

В начале XV в. Франция казалась навсегда расчлененной и погибшей по вине эгоистичных и развращенных феодалов, из-за униженности народа и покорности праву сильного высших сословий королевства, духовенства, цехов, конгрегации. Во все времена привилегированные сословия мечтали и мечтают лишь о сохранении своих привилегий и по сути дела мало интересуются родиной. Родина для них — это их целостность как сословия.