КАЛИГУЛА

КАЛИГУЛА

Gains Julius Caesar

31 сентября 12 г. — 24 января 41 г.

Правил с 18 марта 37 г. под именем Gaius Julius Caesar Augustus Germanicus.

После смерти не был причислен к сонму богов

Его отец Германик был внуком Ливии, а мать, Агриппина Старшая, — дочерью Юлии, так что в его жилах текла кровь Августа. Родился он в Анции под Римом, но вскоре вместе с родителями оказался на Рейне, где его отец стоял во главе армий. Солдаты часто видели сына своего обожаемого вождя. Мальчик рос среди воинов, его и одевали, как воина, и даже на ногах его были маленькие сапожки наподобие армейских калиг, прикрывавшие стопу и пальцы, с подошвой, подбитой гвоздями. К ноге сапоги привязывались с помощью ремней. От названия этих сапожек (caligula — уменьшительное от caliga) и произошло шутливое прозвище мальчика. Оно осталось навсегда, хотя, разумеется, не было официальным.

В 17 году военная судьба забросила семью Германика на Восток. Через два года Германик умер в сирийском городе Антиохии, не дожив до 35 лет. Знаменитый полководец, двукратный консул был отравлен ненавидящим его наместником Сирии Пизоном, как полагали, по тайному приказу Тиберия. Вдова с шестью детьми вернулась в Рим, где малолетний Гай стал бессильным, хотя наверняка неравнодушным свидетелем всех последующих бед, cвалившихся на семью. В 29 году могущественный временщик Сеян добился высылки Агриппины на отдаленный островок Пандатерию, где она, не вынеся лишений, по всей вероятности, умерла от голода в 33 году. Нерона, старшего брата Гая, сослали на остров Понтию, там он и умер в 31 году. Среднего брата, Друза, с 30 года держали узником в подземельях Палатинского дворца в самом Риме. Друз умер голодной смертью три года спустя. В последние месяцы он пытался есть солому из своей подстилки.

Гай, будучи самым младшим из братьев, спасся лишь благодаря своему малолетству. Кроме него из всей семьи в живых остались лишь три его сестры, к которым он всегда относился с горячей — однако утверждали, что отнюдь не с братской, — любовью. Старшая из сестер, Агриппина Младшая, вскоре вышла замуж за Гнея Домиция. Их сын впоследствии стал императором, правящим под именем Нерона. Средняя сестра, Друзилла, любимица Гая, дважды выходила замуж и умерла молодой — о ней речь еще впереди. Наконец, младшая, Юлия Ливилла, стала женой Марка Виниция, чье имя Сенкевич дал одному из героев своего романа «Камо грядеши» (ориг. «Quo vadis»)[10].

Когда Гай остался без матери, его сначала взяла к себе прабабка Ливия, но она умерла в том же 29 году, и юношу приютила в своем доме бабка Антония. Она была вдовой Друза, брата Тиберия, и дочерью триумвира Антония и Октавии, сестры Августа. Почтенная матрона повсеместно пользовалась уважением, даже со стороны подозрительного, мрачного императора Тиберия, к тому времени уже постоянно поселившегося на острове Капри в Неаполитанском заливе.

Там, в императорском дворце, оказался в 31 году и Гай. Император спохватился, что в живых остались только два возможных наследника престола: его внук, 12-летний мальчик Тиберий Гемелл, и Гай, которому к тому времени исполнилось 19 лет. Обоих император пожелал иметь при себе — на всякий случай. При дворе Тиберия, среди невиданной роскоши и неслыханного разврата, они оказались пленниками. Их обоих, особенно совершеннолетнего Гая, постоянно окружали доносчики, ловившие каждое его слово. Гай избрал единственную правильную в его положении тактику: притворился, будто его ничего не интересует, кроме развлечений, и совершенно не волнует судьба матери и братьев. Когда же у него с помощью разных хитрых уверток пытались выведать, что он думает о трагедии своих родных, Гай упорно молчал. Он предавался развлечениям, особенно охотно танцевал и пел. Говорят, с наслаждением наблюдал за пытками — впрочем, в его окружении подобные склонности приветствовались. Даже очень уравновешенный и опытный взрослый человек в атмосфере Тибериева двора вряд ли мог сохранить здоровую психику. Гай провел на Капри целых шесть лет.

В 33 году, когда умерла голодной смертью его мать (так и не установлено, было ли это самоубийство, или ее уморили голодом), Гай женился первый раз. Его жена, Юния, умерла во время родов вместе с ребенком около 36 года. К тому времени Гай заключил тайный союз с Макроном, префектом преторианцев. Союз был нужен обоим: Гай надеялся овладеть властью с помощью Макрона, Макрон же — сохранить свое положение при новом цезаре. Связующим звеном между ними и одновременно своеобразной гарантией верности союза была жена Макрона, Энния, которая с ведома мужа стала любовницей Гая, — разумеется, брак с Юнией никоим образом не препятствовал этому. И когда 16 марта 37 года престарелому императору стало плохо — он пребывал в это время во дворце Лукулла в Мезене, — видимо, оба, и Гай и Макрон, помогли ему умереть. Каков был конкретный вклад каждого из них, об этом и в те времена не было единого мнения.

После кошмара последних лет Тибериева правления Калигула был желанным цезарем и для империи, и для войска, где многие помнили его еще младенцем, и для римской толпы, которая с радостью приветствовала молодого императора, сына столь любимого народом Германика и несчастной Агриппины. Видимо, боги решили вознаградить их семью за пережитую страшную трагедию. Въезд Калигулы в Рим обернулся триумфом, хотя это была, по сути дела, погребальная процессия, сопровождавшая тело Тиберия. Ликующие толпы народа встречали Калигулу на всем пути следования, приветствуя нового императора добрыми пожеланиями. И хотя покойный император распорядился в своем завещании, чтобы Гай и Тиберий Гемелл правили вдвоем, сенат, по совету Макрона, поспешил отменить его волю, передав все должности и почести одному Гаю: власть императора и народного трибуна, должность верховного жреца, титул Августа. Сделано это было сенатом на заседании 18 марта, то есть еще до прибытия в столицу нового цезаря.

Всю весну и лето 37 года Рим жил в состоянии эйфории. Калигула, казалось, и в самом деле оправдал все ожидания. Сначала он щедро одарил преторианцев, городскую стражу и легионеров. Затем, как и полагалось, почтил предшественника торжественной похвальной речью и тут же отправился на островки Пандатерию и Понтию (отплыл, не пережидая бури на море, чтобы продемонстрировать свою сыновнюю и братскую любовь). Благоговейно, собственными руками сложил в урны останки матери и брата и с превеликой пышностью доставил их в Рим, чтобы вместе с прахом Друза поместить в мавзолее цезарей. (Саркофаг Агриппины, служивший в Средневековье мерой зерна, сохранился до наших дней.) Желая почтить память отца, Калигула добился у сената переименования месяца сентября в «германик» (Germanicus). Свою бабку Антонию он с согласия сената осыпал всеми возможными почестями, а двоюродного брата, Тиберия Гемелла, в день его совершеннолетия торжественно усыновил, тем самым официально признав своим наследником, и назначил на почетную должность главы юношества.

Особой любовью и почетом окружил Калигула своих сестер. Как и Антонии, всем трем пожаловал привилегии весталок, за ними были закреплены почетные места на играх. Цезарь повелел в официальных присягах вслед за своим называть их имена, а ко всякой клятве добавлять слова: «И пусть не люблю я себя и детей своих больше, чем Гая и его сестер».

В государственных делах молодой цезарь проявил далеко идущий либерализм. В погоне за любовью народа он помиловал сосланных и осужденных по политическим причинам, а начатые процессы приказал закрыть. Калигула публично сжег дела по процессам матери и братьев, чтобы никто но боялся быть привлеченным к ответу за данные в свое время показания. Он не принимал доносов. По его повелению были разысканы и опубликованы произведения историков, запрещенные и сжигаемые во времена Тиберия за крамольные мысли. Потомки должны представлять себе полную картину исторических событий — заявил Калигула.

Он вновь велел публиковать «отчеты о состоянии державы» — данные о государственных расходах, — как это происходило при Августе, но было отменено Тиберием. Калигулой были введены большие послабления по части налогов. Он изгнал из Рима лиц, известных половыми извращениями, и с трудом дал себя уговорить не топить их в море. Из сословия эквитов[11] приказал исключить людей, запятнавших себя какими-либо проступками. Зато Калигула щедро вознаградил вольноотпущенницу, которую самые жестокие пытки Тибериевых палачей не могли заставить оклеветать своего патрона. Послам греческих городов, заявивших о намерении поставить ему множество памятников, Калигула возразил, что с него довольно и четырех — правда, в самых знаменитых городах, например в Олимпии.

Народ не мог нахвалиться пышностью устраиваемых им зрелищ — всевозможных игр, сражений гладиаторов, пиров и гуляний. Особенно впечатляющими были те, которыми ознаменовалось в августе 39-го открытие храма Августа на Палатинском холме в Риме.

Одна лишь Антония, бабка императора, не разделяла всеобщего ликования, хотя среди присвоенных ей цезарем почестей был и титул Августы. Наблюдавшая Калигулу с младенчества и хорошо знавшая его с тех пор, когда он был еще мальчиком, Антония с тревогой отмечала зловещие признаки вырождения в его характере. Пожилая матрона — ей было 73 года — скончалась 1 мая 37 года при крайне загадочных обстоятельствах: то ли от огорчения, что внук крайне неуважительно обошелся с ней, когда она по старой памяти сделала ему замечание; то ли причиной стало отравление по приказанию императора; то ли по его же приказанию покончила с собой. Калигула не принял участия в похоронах бабки и, пируя, спокойно наблюдал из окна дворца за далеким дымом ее погребального костра.

В октябре 37 года молодой император тяжко занемог. Рим, Италия, провинции были объяты ужасом. В жертву богам за здравие императора приносились тысячи животных. Толпы римлян ночи напролет у подножия Палатинского холма с тревогой ловили каждую весточку из дворца. Многие клялись отдать свою жизнь, лишь бы выздоровел молодой цезарь.

И Калигула выздоровел — на погибель Риму. Теперь это был уже совсем другой человек. Первым делом он направил своих офицеров к Тиберию Гемеллу, повелев тому покончить с собой, ибо, говорилось в приказе, он желал смерти цезарю, связывая с нею личные надежды, — что, вероятно, соответствует истине.

Затем Калигула потребовал, чтобы все, поклявшиеся отдать за него свою жизнь, — отдали ее, в противном случае это будет клятвопреступление и оскорбление богов. Он заставил покончить с собой отца своей первой жены, к тому времени уже умершей. Под конец года, присутствуя на свадьбе Пизона и Орестиллы, он прельстился невестой и тут же отнял ее у жениха, женился на ней, а вскоре столь же внезапно удалил ее.

Пышными празднествами начался 38 год, но вдруг умерла Друзилла, любимая сестра цезаря. Калигула незадолго до того отнял ее у мужа, держал как законную жену, а во время своей болезни назначил наследницей власти и всего состояния. По случаю ее смерти был повсеместно объявлен такой траура что смеяться или просто оживленно беседовать, даже дома, считалось смертным преступлением. Эту смерть Калигула воспринял чрезвычайно болезненно и был не в силах участвовать в погребальных церемониях. Друзиллу официально объявили божеством, а одному из сенаторов, уверявшему, что собственными глазами видел, как она возносилась на небо, выдали награду в 250 тысяч сестерциев. Впрочем, следует отметить, что из современных Гаю писателей и историков ни один не упоминал о его кровосмесительной связи с сестрой; о ней стали широко писать лишь в позднейшее время, а значит, не исключено, что это позднейший вымысел.

Через несколько месяцев после смерти сестры император женился на прекрасной Лоллии Паулине, до этого бывшей женой Публия Меммия Регула, наместника Македонии. Прослышав о красоте Лоллии, он вызвал ее из провинции, развел с мужем, женился и вскоре удалил ее от себя, запретив ей впредь выходить замуж. Приблизительно в это же время он заставил покончить с собой Макрона, которому был многим обязан, и его жену Эннию, свою бывшую любовницу.

Свирепость нрава цезаря и чудовищность его поступков проявились прежде всего в многочисленных политических процессах. Одним из наиболее распространенных обвинений были обвинения в плохом отношении в прежние времена к Агриппине Старшей, Нерону, Друзу или в излишне сдержанной скорби после смерти Друзиллы. Тут-то и обнаружилось, что судебные дела Агриппины и ее сыновей вовсе не были сожжены в начале правления Калигулы — для видимости тогда сожгли какие-то старые бумаги.

Уже начиная с 39 года в империи все больше давало о себе знать сложное экономическое положение, императору докучало безденежье — молодой цезарь за несколько месяцев своего правления легкомысленно растранжирил немалые накопления, оставленные хозяйственным Тиберием. Лучшим способом пополнить императорскую казну, не отказываясь от разгульной жизни, была, разумеется, конфискация крупных состояний римских граждан; для чего изыскивались всевозможные предлоги. Прибегали к самым замысловатым юридическим ухищрениям. Императору доставляло наслаждение самому присутствовать на казнях осужденных. С изощренной жестокостью он заставлял отцов наблюдать за предсмертными муками сыновей. Возобновились осужденные всего год назад страшные Тибериевы процессы по обвинению в оскорблении величества. Об их возобновлении возвестил сам цезарь в своей программной речи в сенате, и услужливый сенат тут же принял постановление: учредить ежегодный праздник в честь столь знаменательной для государственных интересов речи.

В том же 39 году (а не сразу после смерти Друзиллы, как утверждает Светоний) Калигула совершил путешествие в Сиракузы на Сицилии. Сделав остановку на берегах Неаполитанского залива, он повелел возвести мост между городами Байи и Путеолы. Поставили в два ряда грузовые суда, на них насыпали и утрамбовали землю. По этой дороге цезарь проезжал верхом и на колеснице, а за ним строй преторианской гвардии и свита в повозках. По-разному объясняют историки эту прихоть императора. Может, ему хотелось затмить славу персидского царя Ксеркса, который в свое время прославился тем, что связал мостом противоположные берега Геллеспонта.

Все более безумные проекты приходили в голову императора, и он осуществлял их, не считаясь ни с чем. Так, в жажде воинской славы он задумал поход против германцев и в середине сентября поспешил на Рейн. Грандиозные замыслы, однако, не удалось осуществить, ибо внезапно был раскрыт заговор, организованный некоторыми сенаторами. Цезарь предал смерти главарей заговора, а замешанных в нем своих сестер, Агриппину Младшую и Юлию Ливиллу, сослал на отдаленные острова. Поход против германцев не состоялся, император лишь коснулся стопой германского берега Рейна, но и это придворными льстецами тут же было объявлено величайшей победой. В то время как наместник Гальба (ставший впоследствии императором) вел настоящие упорные — и успешные — бои с германцами, Калигула купался в роскоши и распутничал на зимних квартирах в Лугдуне (современный Лион).

Расставшись с Лоллией Паулиной, Калигула взял в жены Милонию Цезонию, не отличавшуюся ни особой красотой, ни молодостью и имевшую уже троих детей. Императору нравилось ее сладострастие и полное отсутствие стыда. Уже через месяц после свадьбы она родила дочь, которую Калигула признал своей.

Вернувшись в Рим, Калигула велел казнить своего гостя, мавританского царя Птолемея (сына Юбы II и Клеопатры Селены — дочери египетской царицы Клеопатры VII от триумвира Марка Антония), а его владения присоединить к римским — можно сказать, расширил империю малой кровью.

Весной 41 года Калигула вновь повел легионы — на сей раз к северным берегам Галлии, как бы намереваясь переправиться в Британию. В Британии он, естественно, не высадился, но поскольку в его лагере случайно оказался бежавший с острова сын британского царя Кинобеллина, изгнанный отцом, поход императора был объявлен победным. Вполне удовлетворенный достигнутым, Калигула вернулся в Рим, где был встречен овацией[12].

Превосходя в роскоши самых безудержных расточителей, Калигула постоянно нуждался в средствах. Для их изыскания он устанавливал все новые, небывалые до сих пор налоги, облагая ими все возможное и невозможное, придумывая самые несуразные и прибегая к прямому грабежу. Велись бесконечные все новые политические процессы с конфискацией имущества. Огромные состояния, и среди них все наследство императора Тиберия — два миллиарда семьсот миллионов сестерциев (по Светонию), — он промотал меньше чем за год. Светоний пишет:

Сооружая виллы и загородные дома, он забывал про всякий здравый смысл, стараясь лишь о том, чтобы построить то, что казалось невозможным. И оттого поднимались плотины в глубоком и бурном море, в кремневых утесах прорубались проходы, долины насыпями возвышались до гор, и горы, перекопанные, сравнивались с землей — и все это с невероятной быстротой, потому что за промедление расплачивались жизнью.

Свирепость, злоба, изощренная жестокость и непомерная самоуверенность уживались в Калигуле с мелочной мстительностью и отчаянным страхом за свою жизнь.

С возвращением императора в столицу террор еще более усилился. Как это обычно бывает, террор, в свою очередь, разжигал оппозиционные настроения, особенно среди тех, кому грозила наибольшая опасность, то есть среди верхних слоев общества. Организовывались все новые и новые заговоры, их раскрывали, и это вело к новым политическим репрессиям. Возникал порочный круг, вернее, спираль зла — зримое отражение возраставшего безумия императора.

Вскоре в числе неугодных оказался и знаменитый философ-стоик и оратор Сенека. Спасся он лишь благодаря тому обстоятельству, что его сочли больным чахоткой, так что цезарь помиловал человека, и без того приговоренного к скорой смерти. Сенека же пережил гонителя и оставил сохранившийся в веках портрет императора, исполненный ненависти:

Уже одна омерзительная бледность лица служила верным доказательством его безумия, а к тому же и дикое выражение глубоко запавших глаз; а как отвратительна его лысеющая голова, как смешны тощие ноги на чудовищных стопах!

Образование Калигула получил, в общем-то, поверхностное, но говорить умел и даже, случалось, с юмором. Так, например, ему принадлежит меткая характеристика изящного и мягкого стиля Сенеки: песок без извести. Вкусы у него были плебейские. Он обожал скабрезные театральные пьесы, похабные песенки и непристойные танцы. Он страстно увлекался гонками на колесницах, очень любил лошадей и по целым дням просиживал в конюшне. Для своего любимого коня не только построил мраморную конюшню и дворец с прислугой, где от его имени принимал гостей, но даже собирался сделать его консулом и ввести в сенат. Что касается последнего, это намерение можно рассматривать и как насмешку над сенаторами, роль которых сводилась лишь к послушному одобрению самых глупых, преступных и даже просто безумных решений цезаря, а в таком случае не все ли равно, кто заседает в сенате — конь, осел или человек?

Себя же Калигула считал богом, отождествляя с разными небожителями, чаще всего с Юпитером. Со статуей последнего он беседовал как равный с равным и порой, случалось, гневался на небесного собрата и даже угрожал ему. Сенат не замедлил присвоить императору звание Юпитера Латинского, а сам цезарь повелел воздвигнуть себе храм изваянием в полный рост своей фигуры и назначил жрецов для совершения обрядов изысканнейших жертвоприношений. Одним из жрецов он сделал своего дядю Клавдия, которого презирал за то, что тот интересовался лишь книгами и историей. За оказанную ему принудительную честь Клавдий был вынужден уплатить восемь миллионов сестерциев, что намного превосходило его возможности, а потому стал бедняком и должником казны.

В довершение всех своих безумств цезарь принялся издеваться над офицерами гвардии. Двое из них, трибун преторианской когорты Кассий Херея и трибун Корнелий Сабин, поклялись отомстить. Подходящий момент наступил 24 января 41 года, когда на Палатине устраивались игры в память Августа. Калигула с утра смотрел представления и в полдень вышел из театра, чтобы отдохнуть и перекусить. Впереди него шел Клавдий с двумя сенаторами. Они пересекли двор и направились прямо во дворец, император же в сопровождении еще одного сенатора свернул к крытой галерее, где стояли готовые к выступлению мальчики из знатных семей, привезенные из Азии. Цезарь остановился и заговорил с ними, и в этот момент Херея сзади нанес ему удар мечом. Острие скользнуло по ключице, Калигула вскрикнул и пробежал несколько шагов, но ему преградил путь Сабин, вонзив меч прямо в грудь императора. Уже на лежащего императора набросились остальные заговорщики, нанеся ему около тридцати ран. Минутой позже убили Цезонию, рыдавшую над окровавленным трупом, а один из офицеров размозжил о стену голову их малолетней дочери.