Глава IX АНАРХИЯ И КРИЗИС
Глава IX
АНАРХИЯ И КРИЗИС
1715 год закрыл «польскую страницу» Северной войны;{91}начался период восстановления послевоенной разрухи. Вместе с тем наступила эпоха русского вмешательства в польские дела, целью которого было подчинение Речи Посполитой интересам империи. Тарногродская конфедерация, заключенная 25 ноября 1715 г. защитниками шляхетской демократии, выступавшими против усиления королевской власти, на самом деле не только превратилась в арену постоянного противостояния между конфедератами и монархом, но и внесла новые элементы в политическую жизнь республики. Конфедерация решительно выступала против власти гетманов, которые были тесно связаны с Россией, но это не означает, что она поддерживала короля, который пытался ослабить свою зависимость от Петра I. В 1714 г., уже в который раз, Август II сделал попытку осуществить реформу государственного устройства и закрепить права наследования польского престола за своими потомками. Для достижения этой цели и используя в качестве предлога постоянную угрозу со стороны Турции, он сосредоточивал в Польше саксонские войска. Перед лицом опасности абсолютистского переворота конфедераты стали искать опору у России. Петербург, конечно же, не желал низложения Августа, а тем более усиления Речи Посполитой, а потому охотно выступил в роли посредника. Для этого, однако, необходимо было задействовать русскую армию. На посреднические переговоры в Гданьске, которые с российской стороны вел Долгорукий, прибыл и Август II. Петр не принадлежал к поборникам республиканских идеалов, но не желал и усиления польского монарха. Поэтому Россия навязала Речи Посполитой условия, которые ограничивали шансы на установление абсолютистского правления, равно как и шансы на проведение реформ государственного устройства. Эти условия, сформулированные в ноябрьском договоре 1716 г., были утверждены «примирительным» сеймом 1 февраля 1717 г. Сейм получил название «немого», так как в течение шестичасового заседания никому не было предоставлено слово. Постановление сейма закрепляло персональный характер унии с Саксонией; вводило налогообложение населения во всех владениях, благодаря чему можно было содержать 24-тысячную армию; ограничивало власть гетманов. За ними оставались лишь функции командования, в то время как управление переходило в руки так называемого финансового (или Радомского) трибунала. Подпись русского посредника под трактатом не означала, что Россия становилась гарантом его соблюдения, но служила Петру I и его преемникам оправданием их противодействия каким-либо переменам в Польше. На этом же основании русская армия, как и прежде, была расквартирована в Речи Посполитой, хотя саксонские войска были выведены с ее территории.
Ограничение численности саксонской армии в Польше, запрет для саксонцев занимать дипломатические и иные государственные посты, а также подтверждение запрета начинать войну без согласия сословий — все эти меры производили впечатление позитивных перемен в государственной жизни республики. На самом же деле за ними не стояло никакой политической силы, способной последовательно продолжить начатые реформы по укреплению государственности: магнатские группировки соперничали между собой, чтобы получить хоть какую-то выгоду от эксплуатации того, что осталось от государства. Саксонская эпоха считается периодом глубочайшего упадка Речи Посполитой еще и в том смысле, что именно тогда окончательно была сломлена воля шляхетского сословия, и оно оказалось неспособным защитить исповедуемые им идеалы. Нельзя возлагать всю вину на Августа II, который поступал в соответствии со своим пониманием того, как укрепить позиции королевской власти и создать династию, которая имела бы политический вес в этой части Европы. К этому ранее стремились и Ягеллоны, но и они неоднократно наталкивались на сопротивление шляхты, защищавшей свои сословные или групповые интересы. В саксонскую эпоху шляхетское сословие не желало мириться с амбициями короля, осуществление которых привело бы к установлению в той или иной форме абсолютистского правления. Сложно, однако, обвинять шляхту в отсутствии благоразумия или небрежении судьбами Речи Посполитой: она не до конца понимала, что слабость центральной власти была в интересах стран, которые в будущем разделят Польшу между собой. Бездействие казалось обоснованным, и его считали гарантией самого существования государства. В конце концов, Речь Посполитая выстояла после полувековой бури, и только единицы выражали сомнение в том, насколько оправданным было царившее в обществе настроение самодовольства. Если отбросить обвинения Саксонской династии в нерешительности или предательстве, а шляхты — в незрелости и неприятии идеи сильного государства, то можно взглянуть на возникшие после 1715 г. перспективы с точки зрения интересов «шляхетского народа».
Для этого необходимо, в первую очередь, выбрать точку отсчета и соотнести с ней результаты всей эпохи, которая длилась столетие и завершилась последним разделом в 1815 г. Она подразделяется на несколько периодов: до 1775 г., когда шляхетские представления и идеалы столкнулись с реальностью; 1775–1795 гг., когда предпринимались попытки предотвратить нависшую над Польшей опасность; последнее двадцатилетие, когда была очерчена программа по возвращению независимости. Поэтому шляхта саксонской эпохи не представляла себе перспективы Речи Посполитой в тех мрачных тонах, какими рисовалось будущее последующим поколениям, даже если для нее уже стало очевидным, насколько идеалы не соответствуют реальности. Еще не пришло осознание того, насколько усилилась зависимость Речи Посполитой от динамично развивавшегося центра Европы. Мы также не считаем, что катастрофа разделов (как бы мы ее ни оценивали) была неизбежностью, ставшей неотвратимой в силу анархии и сословного эгоизма польской шляхты. Не было недостатка ни в том, ни в другом, но это не может заслонить всей совокупности происходивших в стране процессов.
Годы Северной войны, разрушения, грабежи, голод и эпидемии принесли Польше невообразимые потери. Страна еще не оправилась после поражений предыдущего столетия. Тяжесть ситуации лучше всего иллюстрирует динамика численности населения: в середине XVII в. оно составляло 11 млн. человек; после неслыханных бедствий его численность восстанавливалась настолько медленно, что в начале следующего столетия население страны не превышало 10 миллионов. Северная война спровоцировала очередной демографический кризис: в 1720 г. Речь Посполитую населяло около 9 млн. человек. В условиях царившего в стране хаоса и при отсутствии надежд на укрепление государства города не могли рассчитывать на помощь для своего возрождения. Основное бремя по восстановлению после разрухи легло на деревню. Этот процесс, ускоренный в 30-е годы, позволил землевладельцам достичь прежнего уровня жизни. До конца неясно, какую роль в этом сыграло улучшение качества обработки земель и какое значение имело расширение площади земельных угодий и колонизация. Однако известно, что землевладельцы сумели воспользоваться временным улучшением экономической конъюнктуры, продавая больше зерна через Гданьский порт. За 50 лет выросла урожайность зерновых (с сам-три до сам-три с половиной), ускорился естественный демографический прирост (до 0,48 % в год), благодаря чему к 1772 г. население увеличилось до 14 млн. человек. Несмотря на прежние поражения, восстановление шло темпами, которые не отличались от средних европейских стандартов, и поступательное движение Речи Посполитой на протяжении всего XVIII в. вселяло в современников большие надежды. Общий прирост продукции в течение столетия оценивается в 30–40 % против 70 % во Франции и 90 % в Англии. С той, однако, оговоркой, что Речь Посполитая не смогла достичь уровня рубежа XVI–XVII вв., в то время как Англия входила уже в фазу промышленной революции. Более убедительным было бы сравнение с экономикой Испании XVIII в., где прирост населения не превышал 0,3–0,4 % в год. Речь Посполитая оставалась сельскохозяйственной страной с низким уровнем производительности труда и узким рынком сбыта для собственной промышленной продукции. Нововведения приживались медленно и внедрялись без энтузиазма. Экономические преобразования (будь то сельское хозяйство, мануфактурное производство или торговля) являлись инициативой отдельных лиц, а их осуществление не было напрямую связано с экономической необходимостью.
Структура экономики осталась неизменной, по-прежнему доминировал фольварк, обрабатываемый с помощью труда крепостных, а земельные наделы крестьян служили им только для собственного пропитания. Еще со второй половины XVII столетия средние размеры крестьянского хозяйства постоянно уменьшались; все более заметными становились региональные отличия, общее разложение системы. На территории Великой Польши, где процессы перехода от барщинной системы к оброку шли быстрее, безземельных крестьян в XVIII в. было значительно меньше (почти в три раза), чем в Мазовии или на Подляшье. Сохранялось разделение фольварков на хозяйства, ориентированные на экспорт и внутренний рынок, и в соответствии с этим разделением осуществлялся переход к оброчной системе организации фольварка. Экспорт зерна через Гданьский порт, несмотря на его рост в первой половине столетия, систематически сокращался во второй его половине. На это влияла и прусская таможенная политика. Тем не менее, в хозяйственной жизни уже наметились важные перемены: доходы землевладельцев существенно увеличивались благодаря праву на винный откуп. Пивоварение и особенно изготовление водки с давних времен было исключительным правом шляхты, а по мере того, как росли трудности со сбытом зерна, эта сфера деятельности становилась для нее основным источником доходов. В середине XVI в. пивоварение и винокурение приносили незначительные доходы, но в XVIII в. они уже давали от 30 до 40 % общего дохода, особенно в хозяйствах, основу которых составляли отработки. Нетрудно понять, что эта сфера деятельности, хотя и была прибыльной для землевладельцев, наносила вред деревне, жители которой были обязаны приобретать в господской корчме определенное количество алкогольных напитков. Эта ситуация не вызывала, однако, большого беспокойства, а ее трагические последствия сказались лишь в следующем столетии.
Условия сельскохозяйственного производства влияли на рост промышленности. Тенденции ее роста ничем не отличались от тенденций роста в других регионах Центральной Европы; можно даже говорить о хороших перспективах подъема текстильного производства в Великой Польше и горной промышленности в Малой Польше. Однако возможности мещан и магнатов были ограничены невысокой покупательной способностью крестьян, небольшими размерами городов и неразвитостью кредитных отношений. Предпринятые после раздела 1772 г. усилия по преодолению этих сдерживающих промышленное производство факторов оказались тщетными. Нельзя не упомянуть и о слабости государства; в других странах, поздно вступивших на путь промышленного развития, государство сыграло принципиальную роль в развитии экономики. Это касается и Пруссии, и России. Казна же Речи Посполитой была настолько скудна, что не могла стимулировать даже военное производство.
Принципиальной чертой саксонской эпохи была усиливавшаяся аграризация страны. Деревня и аграрные отношения, сельскохозяйственное производство и связанное с этим мировоззрение наложили сильный отпечаток на жизнь страны. Современники подчеркивали аграрный характер большинства городских поселений, медленные темпы восстановления домов и значительно более низкие стандарты жизни. Это относится и к Варшаве, которая в саксонскую эпоху надолго утратила свой столичный характер. Внимание высших слоев населения было приковано к проблемам провинции.
Изображая саксонскую эпоху в мрачных тонах, следует все же избегать преувеличений. Страна выходила из разрухи, без сомнения, медленными темпами; ничто не свидетельствовало об ускорении развития. Однако свидетельства об образе жизни, известном нам по весьма критичным дневниковым заметкам и воспоминаниям путешественников, страдают односторонностью. Польшу и ее жителей одни авторы сознательно изображали как варваров, другие же ее просто не понимали. Разруха начала XVIII в., неоднократные акты произвола со стороны чужих армий весьма болезненно сказались на положении шляхты, но ей удалось довольно быстро восстановить если не прежний уровень жизни, то, по крайней мере, чувство удовлетворения своей жизнью. Военные поражения сыграли важную роль в ускорении процессов имущественного расслоения этого социального слоя. Шляхетское сословие стало распадаться. В саксонскую эпоху между магнатами, которые сравнялись в своем положении с немецкими имперскими князьями, и средней шляхтой возникла пропасть, и не только имущественная. Магнаты, как в собственных резиденциях, так и в столице, стремились вести светский образ жизни; они могли придерживаться разных политических предпочтений, но со временем все более тяготели к космополитизму.
Магнатское влияние распространялось, в первую очередь, на ближайшее окружение: не только на их двор, но и на многочисленных приспешников. Однако основная масса средней шляхты продолжала, как и прежде, жить в деревенской атмосфере и придерживаться архаичных взглядов на жизнь. Ее привязанность к характеризующим Речь Посполитую ценностям была основана, скорее, на инстинкте, чем на разуме. Особого внимания заслуживает безземельная шляхта-голота (голытьба), которая в саксонскую эпоху стала весьма многочисленной, и именно из ее рядов рекрутировались сторонники всех магнатских партий. Слабое государство не обеспечивало разорившейся шляхте средств к существованию; не предоставляли ей этих средств и города. И только после первого раздела Польши у безземельной шляхты появилась перспектива, с одной стороны, заняться интеллектуальным трудом, а с другой — пополнить ряды мещанского сословия. Образ Речи Посполитой перед разделами лучше всего передает портрет магната в окружении безраздельно преданной ему клиентелы. Гораздо меньше внимания уделялось тому слою общества, который хотя и не смог осуществить своих благородных порывов, но все же был способен на них.
Нельзя отрицать, что состояние умов средней шляхты оставляло желать лучшего. Свидетельством этому служат заседания сеймов и съезды трибуналов, во время которых шум речей смешивался с готовностью уступить магнатской интриге. Даже такие непреклонные представители шляхетского сословия, как Тадеуш Рейтан,{92}готовые отдать собственную жизнь во имя Отечества, принадлежали к той же прослойке, что и те, более многочисленные шляхтичи, которые срывали заседания сейма ради чужой интриги или личной выгоды магната. Иногда это были одни и те же люди. Можно утверждать, что лишь этот слой, который проживал в своих имениях и уже успел отвыкнуть от оружия и придерживался архаичных взглядов, был готов встать на защиту своей идентичности. В действительности он защищал лишь собственные иллюзии, но это уже другой вопрос. Ему не хватало понимания связи между сословным интересом и интересом государственным, не хватало образованности — не в смысле широко понимаемой эрудиции, но в смысле знания окружающего мира и патриотического воспитания. И в саксонскую эпоху не было недостатка в образованных людях, побывавших за рубежами Польши, но образованность тогда еще не влияла ни на состояние нравов в обществе, ни на развитие патриотических чувств.
Сведя на нет попытки укрепить престол, шляхта сочла свою задачу выполненной и не приняла близко к сердцу претензий Петра I. Уже тогда складывалось столь распространенное впоследствии мнение, что Европа заинтересована в сохранении статус-кво в Польше и что нет лучшего спасения для Речи Посполитой, чем царящее в ней «безвластие». Поэтому общество не проявило большого интереса к последующим инициативам короля. Венский трактат 1719 г., имевший ярко выраженный антироссийский характер, должен был ограничить влияние сторонников гетманской партии. Направленное против этого прусско-русское сближение означало укрепление принципа незыблемости институтов Речи Посполитой, особенно тех, которые препятствовали исправному функционированию сейма. Сейм 1719 г. был сорван. Когда все политические силы Речи Посполитой предпочли встать на сторону Петра, а не Августа II, последний вернулся к своей идее разделов Польши как к возможности закрепить принцип наследования престола.
Эти планы зрели уже давно, но всерьез их никто не рассматривал. В тот момент замыслы Августа противоречили русской концепции усиления контроля над Речью Посполитой, поэтому правительство России стремилось к тому, чтобы совместно с другими государствами гарантировать сохранение польской анархии. Такой союз Петр I заключил в Потсдаме с Фридрихом Вильгельмом (17 февраля 1720 г.), а потом аналогичные акты подписывались со Швецией в 1724 г., с Австрией в 1726 г. и снова с Пруссией в 1730 г. Самое принципиальное значение имел трактат Левенвольда (1732), получивший название «союза трех черных орлов»; он отстранял от польской короны как представителя Саксонской династии, так и Лещинского, закреплял принцип свободной элекции, liberum veto и внутреннюю дезорганизацию Речи Посполитой.
Независимо от изменчивых и династически обусловленных намерений короля союз с Саксонией мог быть для Польши полезен. Усиление власти монарха, гарантия территориальной связи с Саксонией через земли Силезии — все это могло способствовать оздоровлению общественной жизни и укреплению экономики. Но эту перспективу всерьез не рассматривали, а поэтому у нее не было шансов на реализацию. Различные группировки магнатов в собственных интересах срывали все намечавшиеся абсолютистские притязания Августа II и какие-либо попытки осуществить более тесную польско-саксонскую унию. Им в этом помогали европейские монархии: Швеция, Австрия, Франция и Россия, хотя каждая из них преследовала при этом свои цели.
К моменту смерти Августа II (1 февраля 1733 г.) Речь Посполитая оказалась в глубоком кризисе. Она была не способна не только действовать, но даже мыслить о собственном спасении. Казалось, что ее граждане охвачены равнодушием и апатией ко всему, что не совпадало с их личными интересами. Эти пессимистичные выводы подтверждает процедура королевской элекции, во время которой столкнулись Лещинский и саксонский курфюрст. Лещинский выиграл и был избран королем 12 сентября 1733 г.
Но для подавления противников сил не хватило, а обещанная Францией поддержка ограничилась лишь денежной субсидией. Вена и Петербург поддержали саксонскую кандидатуру деньгами и военной силой. Август III был избран 5 октября 1733 г. ценой передачи Курляндии Бирону, фавориту русской императрицы Анны Иоанновны, и взял власть в свои руки благодаря быстрому и успешному военному вмешательству. Не первый раз в истории польской короны она досталась тому кандидату, который действовал быстрее. Сторонники Лещинского не сумели организовать действенный отпор, а созданная вокруг Лещинского Дзиковская конфедерация имела значение лишь постольку, поскольку провозгласила лозунг независимости государства. Война за польское наследство приобрела характер европейской политической интриги, в которой интересы самой Речи Посполитой в расчет не принимались. Только Гданьск, героически защищавший короля Станислава, видел пользу от союза с Речью Посполитой и морскими державами, имея все основания опасаться агрессии со стороны Пруссии. Город капитулировал в мае 1735 г. Франция, решив свои проблемы на Рейне, вынудила Лещинского отречься от престола (26 января 1736 г.). Последующие тридцать лет он жил в Лотарингии,{93} и благодаря его посредничеству Польша приобщалась к достижениям французской культуры. В самой же стране, начиная с сейма 1736 г., начался период острого противостояния различных партий.
Правление Августа III (1736–1763) ознаменовано борьбой многочисленных магнатских группировок, которые различались составом и политической ориентацией. Это противостояние совершенно парализовало сейм и монарха, не принеся, впрочем, устойчивого перевеса ни одной из сторон. Силы, объединенные вокруг руководивших политикой придворных фаворитов Генриха Брюля (с 1738 г.), а затем Ежи Мнишека (с 1758 г.), никаких политических программ не сформулировали, заботясь исключительно о собственной карьере. Двор не выработал никакой целостной внутренней политики, кроме стремления закрепить наследование польского престола за представителями династии Веттинов. Этому служила и раздача должностей, за которые велась ожесточенная борьба. Противниками двора были как «республиканцы», которых также называли гетманской партией, так и сторонники реформ, называвшиеся «Фамилией». В числе первых первостепенную роль играли роды Потоцких, Радзивиллов и Огинских; вторые объединились вокруг динамичного рода Чарторыских. Последние в своем стремлении к возвышению и власти считали необходимыми изменить как процедуру заседаний сейма (упразднить liberum veto), так и порядок отправления власти (создать эффективное правительство, которое регулировало бы экономическую жизнь в стране). «Фамилия», по сравнению с республиканской оппозицией, придерживалась, безусловно, более передовых взглядов и имела хоть какую-то программу. Однако на практике противостоявшие друг другу партии старались, в первую очередь, добиться влияния на двор и дать отпор своим противникам. После избрания Августа III «Фамилию» потеснили, что усилило в итоге ее пророссийскую ориентацию. Республиканцы обладали преимуществом до 1743–1744 гг., но затем, в результате изменений политических предпочтений Дрездена, к власти пришли Чарторыские. Борьба на сейме 1744 г. перечеркнула возможность проведения финансовой и военной реформ. В последний период правления Августа III получила перевес партия гетманов, называвшаяся также патриотической партией. Все это время обе стороны срывали сеймы, поэтому общественно значимые проблемы так и не получили никакого решения. В условиях, когда закон уступал силе и подкупу, не было ничего удивительного в том, что шляхта охотно прислушивалась к агитации против увеличения налогов на военные нужды.
Оказавшись в положении, когда Речь Посполитая не могла защитить себя ни от пруссов, ни от украинских гайдамаков, она не принимала участия в войнах 40–50-х годов, хотя все они имели к стране самое непосредственное отношение. Россия и Пруссия бесцеремонно проводили свои войска через польские земли, устраивали в Речи Посполитой военные склады и размещали солдат на зимние квартиры. Во время войн за Силезию и Семилетней войны Речь Посполитая, формально не участвуя в военных действиях, превратилась в своего рода постоялый двор. Это приводило к колоссальному материальному ущербу, но не побуждало шляхетское сословие задуматься об увеличении казны и усилении армии. Наоборот, открытые границы, по мнению шляхты, должны были гарантировать соседям полную безопасность со стороны Речи Посполитой. И, таким образом, внутренняя анархия была призвана стать фундаментом стабильности.
Независимо от своих целей все магнатские партии срывали сеймы, проводили независимую внешнюю политику и с готовностью принимали иностранные деньги. Программа самых насущных реформ государственного устройства по методам реализации вовсе не отличалась от программы сохранения статус-кво. Все это самым трагическим образом сказывалось на позиции шляхетских масс. Беспрепятственная деятельность агентов иноземных дворов и прислуживание им за деньги не были тогда чем-то особенным. Но гораздо более важным было то, что Речь Посполитая уже на протяжении двух поколений не имела собственной дипломатической службы и фактически не проводила никакой внешней политики. Незнание в широких массах и даже в магнатской среде проблем европейской политики было чертой, наиболее очевидно отличавшей Речь Посполитую саксонской эпохи от Польши эпохи Возрождения. Лишившись возможности реально влиять на государственные дела, шляхта постепенно утрачивала свойственные ей качества, не отдавая себе отчета в происходивших вокруг переменах.
В этом монотонном и мрачном образе эпохи Августа III можно усмотреть, однако, проблески зарождавшейся надежды. Больше всего удивляет бесплодность проектов реформ. Начиная с 40-х годов, все чаще говорилось и писалось о необходимости реформирования Речи Посполитой, но дальше разговоров дело не шло, за единственным достойным похвалы исключением: в 1740 г. образованный священник из ордена пиаров Станислав Конарский (1700–1773), связанный с «Фамилией», основал в Варшаве Collegium Nobilium — образцовое учебное заведение, призванное давать современные знания и воспитывать польскую знать в приверженности патриотическим ценностям. Активная деятельность пиаров и иезуитов на ниве просвещения была, без сомнения, одной из самых светлых сторон той эпохи. Без подобных усилий стал бы невозможным перелом, наступивший во второй половине XVIII столетия.
Большая часть идей осталась на бумаге; многие из них не были даже опубликованы. В начале XVIII в. не осмелился издать свое сочинение Станислав Дунин-Карвицкий (в нем он предлагал провести последовательную республиканскую реформу государственного устройства). Станислав Лещинский, весьма далекий от радикализма и имевший утопические взгляды, ждал до 1749 г., чтобы опубликовать памфлет «Вольный глас, обеспечивающий вольность» (автором которого, вероятно, был Матеуш Бяллозор). Получили ли отклик выходившие за рамки международной полемики идеи Станислава Понятовского, одного из предводителей «Фамилии», выраженные в «Письме землевладельца к некоему приятелю из другого воеводства» (1744)? Кто воспринял идеи связанного с Лещинским Стефана Гарчинского, которые прозвучали в «Анатомии Речи Посполитой, сынам отчизны в назидание» (1751)? Еще до того, как из печати стали выходить очередные тома посвященного реформе сейма сочинения Конарского «Об успешном способе ведения совещаний» (1760–1763), выдвигались идеи создания казначейских комиссий, постоянного (или «готового») сейма, аренды староств, — идеи, которые были подхвачены следующим поколением. Эти проекты свидетельствуют об интеллектуальном пробуждении. Но можно ли было с их помощью преодолеть консерватизм шляхты?
Пользуясь оживлением экономической конъюнктуры, шляхта восстанавливала свои имения, нисколько не сомневаясь в том, что живет в лучшем из миров. Король не занимался проблемами Речи Посполитой, а магнаты рассматривали их в соответствии со своими собственными интересами, в то время как мир вокруг становился все более сложным. Может быть, самым ярким проявлением краха позиций Речи Посполитой в XVIII в. было исключение ее из активной европейской политики. Она не только не воспользовалась возможностью избавиться от угрозы со стороны Пруссии (1744, 1756) или выступить в качестве партнера и союзника России (1735–1736), но позволила, чтобы в Европе утвердилось стереотипное представление о Польше как стране, безнадежно погрязшей в анархии.
В дипломатических играх и военных кампаниях тогдашней Европы Речь Посполитая выступает в качестве пассивного объекта. Даже Россия не смогла привести в действие ее потенциал, чтобы направить его в нужное для себя русло. Но зато соседям без труда удавалось блокировать чужие инициативы и удерживать Речь Посполитую в состоянии бездействия. Это не было чертой исключительно прусской политики, которая самым очевидным образом осуществляла свою экспансию за счет польских земель. В официальной и неофициальной политике Франции, стремившейся не допустить усиления Габсбургов и Гогенцоллернов, также легко заметить отношение к Речи Посполитой как инструменту своей политики. Для нее, как и для Англии, Голландии или Дании, Польша была второстепенным театром действий. С позиции противостоявших друг другу магнатских группировок все выглядело иначе, они могли рассчитывать на денежные субсидии, лесть или почести и, наконец, на использование реальных и фиктивных связей в своих внутриполитических интригах. В первой половине XVIII в. малоспособная, но обширная Речь Посполитая могла быть удобна для различного рода политических комбинаций. Но после Семилетней войны и в условиях сложившегося так называемого «южного и северного концерта» она уже не принималась во внимание европейскими державами. Открывалась, однако, перспектива достижения стабильности в Европе за счет Речи Посполитой, — перспектива весьма привлекательная для Пруссии, но выгодная и для других европейских держав. В Лондоне или Париже в принципе не принимали во внимание возможность объединения «трех черных орлов», но рассчитывали, вероятно, что «переваривание» военной добычи надолго отвлечет их внимание, а возможно, станет причиной продолжительного конфликта.
Если интересы Пруссии или Франции были вполне очевидны, то политика России в этом вопросе вызывала и вызывает большие споры. Вероятно, не стоит приписывать России желания уничтожить Речь Посполитую как преграду, отделявшую империю от Европы. Экспансия России была направлена в балтийском направлении (Ливония, Курляндия) и в направлении Черного моря. Пассивная позиция шляхты гарантировала отсутствие интереса к экспансионистским шагам со стороны России. Империи эпохи Петра нужны были иные образцы, которые она искала за пределами Речи Посполитой, а польская модель государственного устройства перестала быть привлекательной. Около 1715 г. стала очевидной, скорее, практика, чем идея политического подчинения Речи Посполитой. Эта задача оказалась России не по силам, хотя она и добилась своего рода привилегированной позиции во внутрипольских делах. Представители Петербурга приобретали все больший политический вес, но по-прежнему опирались на одну из магнатских политических партий. На ситуацию ключевым образом влияли отряды русской армии, расквартированные на польских землях. Грубое вмешательство представителей Петербурга было направлено, как казалось, против короля. Антимонархический фанатизм поляков не позволял им долгое время замечать происходившие перемены. Россия Петра, Анны, Елизаветы и влиятельных придворных группировок не имела, конечно же, единой позиции в отношении к Речи Посполитой. Казалось, что основным было стремление добиться преимущественного положения, поэтому периодически к возникавшей концепции превратить Речь Посполитую в союзника всерьез не относились. Но трудно согласиться с мнением, что осознание невозможности навязать свой контроль склонило Россию согласиться на разделы Польши. Тем более следует отказаться от точки зрения, что проявление в шляхетской среде антирусских настроений окончательно убедило Петербург в невозможности «поглотить» Польшу самостоятельно и тем самым склонило к принятию предложений Пруссии. На рубеже саксонской эпохи и эпохи Станислава Августа политика опоры на Россию отвергалась шляхетскими массами, в первую очередь, из ненависти к Понятовскому. Неудивительно, что партия «патриотов» склонна была все надежды связывать с Пруссией. Ошибкой же короля и «Фамилии», в свою очередь, было предполагать, что Россия заинтересована в существовании реформированной и дееспособной Речи Посполитой. Петербург придерживался на этот счет совершенно иного мнения.
В 1762 г. умерла русская императрица Елизавета, что спасло Пруссию от поражения. Наступила кратковременная фаза, когда руководивший российской политикой Панин хотел видеть Речь Посполитую участницей «северного концерта». «Фамилия» увидела в этом шанс, которого давно ждала: она рассчитывала, что будет поддержан проект государственного переворота, который приведет к установлению более эффективной системы правления. Но поддержка России не была ни безусловной, ни достаточно надежной. Суть проблемы, однако, заключалась в непопулярности программы «Фамилии». И не только по вине отсталых шляхетских масс. После смерти Августа III императрица Екатерина II без труда осуществила 6 сентября 1764 г. выборы своего бывшего фаворита Станислава Августа Понятовского. Для этого было достаточно направить против его противников войска. Чарторыские не получили желанной власти, задуманные ими реформы не были проведены. России, занятой войной с Турцией, была необходима лишь гарантия безопасности. Усиление Речи Посполитой было не в ее интересах.
Сторонники реформ рассчитывали на создание конфедерации; они стремились постепенно ограничить liberum veto с тем, чтобы голосование в сейме проводилось большинством голосов. Их целью было упорядочить доходы казны, увеличить численность армии и, прежде всего, улучшить систему государственного управления в Речи Посполитой. Реформы должны были опираться на постоянный совет резидентов и реализацию принципа коллегиальности министров. Еще во время конвокационного сейма по поводу всех этих реформ было проведено голосование; большинство голосов получил проект реформы казны и создания казначейской комиссии. Была осуществлена реорганизация трибуналов и частных таможенных сборов, ограничена власть гетманов. Действуя под защитой русской армии и проведя элекцию в соответствии с предписаниями Екатерины, сторонники реформ считали, что сумеют обмануть императрицу. Это привело к консолидации всех консервативных сил против Понятовского и против реформ. Нацеленные на улучшение системы государственного управления проекты «Фамилии», предлагавшиеся для обсуждения на созванных в форме конфедераций сеймах 1765 и 1766 гг., не нашли в шляхетской среде понимания и поддержки.
Чарторыские стремились ограничить власть министров, навязав им коллегиальность и создав при короле что-то вроде кабинета. Активно разрабатывались законы, имевшие целью поддержать развитие экономики, для чего был создан государственный монетный двор; были предприняты действия по улучшению положения городов, средств сообщения, а также по увеличению доходов казны. Терпение оппозиции иссякло, и она начала интриговать одновременно в Берлине и Петербурге. На введение генеральной таможенной пошлины Фридрих ответил наложением 10-процентного сбора на торговлю по Висле, вынуждая Понятовского отказаться от принятых решений. Екатерина действовала гораздо медленнее, но зато более эффективно, используя зависть магнатов и настроения апатии в шляхетской среде. Для последней более веским было обвинение короля в попытках осуществить деспотический переворот, чем аргумент о всевластии русских посланников. Поэтому, стремясь сместить Станислава Августа с престола, оппозиция не обращала внимания на его попытки освободиться от влияния России и первая обращалась за помощью к Екатерине.
Императрица сумела этим воспользоваться, углубляя пропасть, пролегавшую между королем и шляхтой. Используя действия оппозиции, она смогла подавить волю и чувство достоинства своего избранника. Король, не отличавшийся сильным характером, был совершенно сломлен и уже никогда впредь не решался оказывать сопротивления своей покровительнице. Для достижения гегемонии в Речи Посполитой Екатерина выбрала так называемый диссидентский вопрос. Встав по примеру Петра I на защиту прав протестантов и православных, она получила удобный предлог, которым на международной арене пользовалась также Пруссия. Некатолической шляхты в Польше осталось всего несколько семей; в основном это были протестанты. Их все больше ограничивали в политических правах, особенно после 1736 г. Однако по сравнению с другими странами Европы положение диссидентов в Речи Посполитой в XVIII в. можно считать благоприятным. Нельзя отрицать факт существования шляхетской ксенофобии, которая находила выход в нападках на иноверцев. Шляхта с легкостью поддавалась давлению со стороны папских нунциев и влиянию пламенных речей некоторых представителей польского епископата. Но на этом основании не стоит доверять обвинениям поляков в религиозном фанатизме, о чем постоянно твердили представители иноземных дворов и что охотно подхватывалось как в протестантских странах, где положение католиков было еще хуже, так и среди философов Просвещения, которые верили в благородные мотивы прусского короля и русских царей. Характерным для всей этой атмосферы всеобщего осуждения Польши было использование в целях пропаганды так называемого «Торуньского дела». Мещане, разгромившие в 1724 г. коллегию иезуитов в Торуне, были в соответствии с законом, но вопреки государственным интересам беспощадно наказаны Августом II. Король стремился таким образом заработать репутацию ревностного католика, а в глазах Европы — предстать жертвой польской анархии. Но если сравнить это событие и аналогичные ему с положением, в котором находились религиозные меньшинства в Европе, то поднятую вокруг торуньских событий шумиху можно приписать только нечистой совести и пропагандистской ловкости организаторов. Мнение о польской нетерпимости, равно как и о польской анархии, поддерживалось благодаря значительным денежным субсидиям и распространялось по всей Европе, ибо оно отвечало сложившимся в рамках абсолютизма стереотипам. Екатерина II подняла вопрос об иноверцах не из страха перед возрождением Польши, но потому, что это был удобный способ подготовить европейское общественное мнение к неслыханной и кощунственной формуле разделов «во имя Пресвятой Троицы».
В 1766 г. о разделах еще не думали. Инспирируемые Россией «диссидентские» конфедерации в Слуцке и Торуне значения не имели, но вызвали со стороны оппозиции ответные действия, направленные против короля и реформ. Созданная в Радоме (июнь 1767 г.) конфедерация оппозиционеров-католиков под предводительством Кароля Радзивилла получила массовую поддержку шляхты, которая надеялась с помощью России сместить Понятовского с престола. После того, как на территорию Польши были введены значительные военные силы, конфедератов заставили объединиться в конфедерацию не против короля, а вокруг него! Был созван трагический сейм 1767 г., который был направлен против начинаний реформаторов и действовал вопреки намерениям оппозиционеров — и в то же время с согласия всех, не исключая и самого короля. Не спас ситуацию и запоздалый жест епископа Краковского Каетана Солтыка (бывшего прежде поборником низложения Понятовского, а к этому времени ставшего защитником католической церкви). Он и вставшие на его сторону сенаторы были схвачены царским посланником Репниным (в присутствии короля Речи Посполитой) и вывезены в Калугу.{94}Этого оказалось достаточно, чтобы окончательно сломить волю к сопротивлению. Принятые ранее законы были существенно ограничены, а за иноверцами признавались значительно более скромные, чем провозглашавшиеся ранее, права. Кульминацией событий стало принятие сеймом позорных гарантий императрицы, названных «Кардинальными правами». С этого момента роль католической религии, свобода элекции, принцип neminem captivabimus, равенство шляхты, право отказывать королю в послушании, liberum veto, уния с Литвой, особые привилегии Пруссии, политическая и экономическая монополия шляхты и ее власть над крепостными — все это не могло быть нарушено или изменено без согласия страны-гаранта. Демонстрации военной силы оказалось достаточно, чтобы с помощью польских же сил привести Речь Посполитую к полному послушанию.
Реакция на провал политики, нацеленной на обретение самостоятельности, была двоякой. Более проницательные и благородные умы, к числу которых принадлежал и король, с определенного момента стали понимать, что необходимо менять само шляхетское сознание. Этой цели служили и создание Collegium Nobilium, и проведение реформы образования. Из идеи воспитать новое поколение сознательной элиты родилась и созданная королем в 1765 г. Рыцарская школа, из стен которой вышли Тадеуш Костюшко и Юлиан Урсын Немцевич. Для формирования нового сознания требовалось время, а тогда даже лучшие сыны народа были не в состоянии понять глубину опасности и возвыситься над личными и сословными предубеждениями. Незрелость шляхты продемонстрировал великий и вместе с тем трагический патриотический порыв 1768–1772 гг., получивший название Барской конфедерации.
Генезис Барской конфедерации коренится в тогдашней ситуации Речи Посполитой. Ее провозгласили слишком поспешно (г. Бар, 29 февраля 1768 г.), не дожидаясь обещанного вывода русских войск, не скоординировав действий в масштабе страны и не получив помощи извне; и в дальнейшем действия конфедерации были неумелыми как в политическом, так и в военном плане. Решение о вооруженном выступлении против России в защиту сарматской и католической традиций свидетельствует о том, что взгляды шляхты претерпели изменения. Но одной лишь готовности действовать, одного мужества и жертвенности было недостаточно. Особенно не хватало политического чутья и решительности. Серьезным политическим промахом стало, прежде всего, выступление против короля. Ненависть к «телку», как называли Станислава Августа по его гербу, не позволила конфедератам осознать реальный масштаб опасности; они также не могли предвидеть последствий того, что монарх окажется в еще большей зависимости от России. Для Потоцких, Мнишека, Радзивилла или Оссолинского борьба со сторонниками Чарторыских была, в свою очередь, важнее, чем противодействие Екатерине.
События показали, что даже оседлавшая своих коней шляхта еще не представляет собой военной силы. Уже в первой фазе военных действий весной 1768 г. русские и коронные войска без труда разгромили доблестных, но неподготовленных конфедератов. Накануне событий на Украине вспыхнуло восстание. Это движение (известное как «колиивщина»), направленное против поляков, ксендзов и евреев, имело социальные причины, оно связывало защиту православия (восставшие боролись против унии) со стремлением отменить крестьянские повинности. Вопреки некоторым точкам зрения, в нем не было черт национального движения. Невероятная жестокость повстанцев и события печально известной уманской резни, во время которой было убито около 20 тыс. человек (преимущественно евреев), вызвали после подавления конфедерации (капитуляция Бара 20 июня 1768 г.) жестокие репрессии со стороны русской и коронной армий. Польский вопрос захлестнул пожар войны.
Тем временем поражение на Украине и трагическая судьба конфедератов, к которым Россия отнеслась как к лишенным человеческих прав бунтовщикам, не остановили движения. Оно с новой силой вспыхнуло в Короне и Литве в 1769 г., вызванное гневом против совершенного насилия и надеждой на вмешательство извне. Французская дипломатия склонила Турцию выступить против России и в защиту Польши. Конфедераты получили финансовую поддержку Франции, а со временем и молчаливое одобрение своих действий со стороны Австрии. Несмотря на внутренние трения, в конце 1769 г. было сформировано верховное руководство конфедерации (так называемая «генеральность»). Оно размещалось, как правило, в габсбургских землях и пыталось координировать политические действия, искать субсидии, оружие и французских советников. Последние достигли значительных организационных успехов, превратив партизанские отряды конфедератов в войсковые формирования. Верховное руководство, в свою очередь, не смогло преодолеть противоречий личного характера и своей ненависти к королю, не доросло до понимания взятых на себя задач. Немногочисленные русские отряды без труда разбивали недисциплинированных конфедератов. Не было какой-либо координации военных действий. Шляхта, которая еще столетие назад смогла противостоять лучшим солдатам Европы и вытащить страну из пучины шведского «потопа», сейчас, даже имея самые благие намерения, бросалась врассыпную при виде регулярной армии. Присланный из Франции Дюмурье сумел добиться незначительных успехов, мужество Пулаского{95}стало легендой, но ничто не могло предотвратить катастрофы. Россия не сумела овладеть ситуацией и восстановить действенную систему протектората, а потому стала склоняться к прусской концепции разделов.
В 1770 г. конфедераты упустили шанс договориться с королем. Вместо соглашения, дающего возможность политического маневра, было провозглашено низложение Станислава Августа. Он был оттеснен от «Фамилии», став пассивным орудием политики русских наместников. Покушение на короля 3 ноября 1771 г., которое было либо фарсом, либо провокацией, добило конфедерацию, разгромленную до этого в сражениях под Ланцкороной и Столовичами (соответственно май и сентябрь 1771 г.). Тем временем в июне 1771 г. в Петербурге уже было принято решение.
Конфедерация догорала весной 1772 г. в атмосфере репрессий и непонимания масштабов надвигавшейся опасности. Мужественно оборонялась Ченстохова (до 18 августа), но это сопротивление не могло изменить ход событий. Первое русско-прусское соглашение было заключено 17 февраля 1772 г., а конвенция о разделе была подписана тремя державами 5 августа того же года. Иностранные войска начали вторгаться на польскую территорию, не дожидаясь окончательного определения границ или ратификации конвенции: никто не считался с принятым решением, все старались захватить себе как можно большую часть территории Речи Посполитой. Тысячи конфедератов в кандалах отправились в оренбургские степи, став первым поколением ссыльных — мучеников за дело свободы.
Многие историки прошлого времени, многие современные исследователи, придерживающиеся зачастую противоположных взглядов, считают, что конфедерация привела Польшу к катастрофе разделов. Столь же сильна издавна существующая тенденция представлять конфедератов первыми защитниками независимости. Этот спор невозможно решить лишь в научном аспекте. Необходимо обратиться к событиям, которые предшествовали первому разделу Польши.