Глава II Демократия и анархия

Глава II

Демократия и анархия

Весна свободы

2 марта 1917 г. свободу Махно принесла революция. Он считался политическим заключенным, а не уголовным, и обрел свободу тогда же, когда недавний самодержец оказался под арестом. Февральский социальный взрыв в мгновение ока сверг самодержавие. Новая власть еще только искала формы и очертания, и в окружающей жизни было немало признаков желанной для Махно анархии. Но ему хватало знаний, чтобы отличать от анархии уличную свободу и беспорядок. Анархию еще предстояло организовать…

Февральская революция открыла дорогу для решения важнейших проблем, стоявших перед страной: наделения крестьян землей, защиты прав рабочих, демократизации политической жизни. Многим казалось, что революция поможет добиться скорейшего и справедливого мира. Но само по себе свержение самодержавия не могло решить вставших перед Россией проблем. Россия стала одной из самых свободных стран мира, ее социальные слои и политические силы вступили в решительную борьбу. Широкие массы, активность которых была пробуждена и освобождена революцией, в своих естественных стремлениях были близки анархизму. Они выступали за народовластие, широкое самоуправление, переход заводов в руки рабочих, земли – в руки крестьян, за прекращение войны без ущерба России и обеспечение голодных горожан продовольствием. Миллионы людей ожидали, что революция приведет к наступлению счастливой эры в истории страны. Но пока предстояло решить, как конкретно будут осуществляться перемены, ожидаемые миллионами россиян.

По словам А. Керенского, «одним из основных событий этих дней явилось полное уничтожение государственной власти»[25]. Такая анархическая картина — несомненное преувеличение, но доля правды в ней есть. Власть потеряла возможность принуждать и вынуждена была убеждать. А это – существенный шаг к свободе, к безвластию. Идеалом анархизма соответствовало и бурное развитие самоуправления в самых разных сферах – от советов до фабзавкомов. Анархические правила игры на время было вынуждено принять и Временное правительство. В принятой им 26 апреля декларации говорилось: «В основу государственного управления оно (правительство — А.Ш.) полагает не насилие и принуждение, а добровольное повиновение свободных граждан созданным ими самими власти. Оно ищет опоры не в физической, а в моральной силе»[26]. Иного Временному правительству не оставалось. Реальная сила на время перешла в руки органов рабочих и солдатских советов, также действовавших по принципу морального воздействия на массы, представленные в большинстве своем в этих органах самоуправления.

Советы опирались на органы производственного самоуправления — фабрично–заводские комитеты, а также на широкую сеть рабочих и солдатских организаций. По примеру Петрограда солдатские комитеты возникали по всей стране и брали военную силу под свой контроль.

Однако лидеры советов – умеренные социалисты — понимали, что управлять страной они не смогут, да и вся страна, не связанная с Петросоветом организационно, не станет подчиняться решениям неизвестных пока России людей, лидирующих в этом революционном органе. Революционерам необходимо было еще приобрести достаточную известность и опыт легальной работы, чтобы их авторитет превысил влияние думских лидеров. Поэтому Совет, воспринимавшийся в столице, как власть, исходил из того, что правительство будет формироваться думским большинством — либералами. Но Совет претендовал на роль верховного контрольного органа, своего рода парламента. Лидеры Совета считали: «Стихию можем сдержать или мы, или никто. Реальная сила, стало быть, или у нас, или ни у кого»[27]. Это утверждение было не далеко от истины. Так стало формироваться двоевластие — сосуществование двух центров власти (правительство и советы) с неразделенными полномочиями.

Самоорганизация людской стихии и сила власти правящей элиты становятся полюсами революционной эпохи. Какая организация окажется сильнее – растущая снизу или сверху? Признаки этого противоборства Махно подмечал, бродя по взбудораженной Москве. Он легко мог «зацепиться» в большом городе, войти в Совет, деловито заняться организацией городской революции. Но он сел в поезд и отправился домой – вглубь страны. Настоящая революция варится там, а в столице подводят итоги.

* * *

После первых недель упоения свободой в низинах общественного ландшафта стало закипать недовольство и разочарование. Продолжалась война, распадалась система экономических связей, правительство медлило с реформами – социалисты и либералы видели их совсем по–разному, и лебедь мешал раку сдвинуть куда–нибудь телегу. Ждали Учредительного собрания, которое должно все решить раз и навсегда. Ухудшение экономической ситуации расширяло слои, тяготевшие к радикальным мерам. Все большему количеству людей казалось, что одним ударом можно и должно решить все вставшие перед страной проблемы. Кто поведет за собой эти массы? Сумеют ли их подавить либералы, сторонники буржуазной «шоковой терапии»? Сумеют ли уговорить их эсеры и меньшевики с их разумными, взвешенными рецептами выхода из кризиса? Пока это удается, но уже в недрах социалистических партий выделяются левые крылья, актив которых требует – пора действовать решительно, отстранять буржуазию от руля власти. А то от нее – один саботаж. Но чем заменить капитализм?

Идеал эсеров был близок к анархистскому – самоуправление, федерация общин и коллективов, свобода личности… Но не сейчас, не время еще. Так что по всему радикальные массы должны были возглавить анархисты. Правда, в столицах у них не было сильных лидеров. Старый князь Кропоткин почти не участвовал в политике, питерский вожди анархо–коммунистов Илья Блейхман (Солнцев) и Александр Голберг (Ге) были слишком абстрактны, лидеры анархо–синдикалистов Григорий Максимов, Александр Шапиро, Владимир Шатов и Иустин Жук – слишком практичны — с головой ушли в рабочие организации, оставив пространство «большой политики», где, собственно, и решались судьбы страны. Если бы Махно остался в Петрограде, анархо–коммунисты получили бы сильного организатора. Но первую скрипку он бы играть не смог – в столице требовалась идейная яркость, а крестьянская сметка казалась неуклюжей. Махно было привычней среди крестьян, а городским анархистам – в стихийной, неоформленной, маргинальной массе. В этой зыбкости социальной почвы была слабость городского анархизма 1917 года.

Требуя место в Совете, Солнцев выдвигал требования, которые чуть позднее будут считаться большевистскими – устранение из правительства «приверженцев старой власти» и создание «нового революционного правительства»[28]. Анархо–коммунистов не смущало, что анархия несовместима с правительством. Не все сразу. В то же время анархистская пресса выступала за то, что «Россия должна превратиться в сеть революционных самоуправляющихся коммун, которые путем захвата земель и фабрик совершат экспроприацию буржуазии, уничтожат частную собственность»[29]. Эти лозунги больше соответствовали нынешним идеям «сетевого общества», чем обстановке 1917 г. Анархисты не объясняли, почему работники будут свободно объединяться именно в коммуны, как эти коммуны будут устроены и как станут взаимодействовать между собой. Добровольный продуктообмен и принятие решений по согласию всех? Очень хорошо. А если коллективы не согласятся друг с другом, не станут добровольно обмениваться? После смерти Прудона и Бакунина анархистам не хватало мостика между идеалом и реальными людьми ХХ века.

Ленин и «трон Бакунина»

И кто бы мог подумать, что этот мост примется строить отъявленный марксист, что именно он возьмет на вооружение многие лозунги анархизма. В Россию возвратился лидер большевиков В. Ленин. Первые же его речи после торжественной встречи на вокзале произвели сенсацию. «Своеобразие текущего момента в России состоит в переходе от первого этапа революции, давшего власть буржуазии в силу недостаточной сознательности и организованности пролетариата, — ко второму ее этапу, который должен дать власть в руки пролетариата и беднейших слоев крестьянства… С.Р.Д. есть единственно возможна форма революционного правительства…» Необходима «республика Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов по всей стране, снизу доверху.

Устранение полиции, армии, чиновничества.

Плата всем чиновникам, при выборности и сменяемости всех их в любое время, не выше средней платы хорошего рабочего»[30].

В апреле 1917 г. эта стратегия казалась невероятной, так как предполагала ликвидацию в ближайшее время самих основ существующего общества. Учитель Ленина Г. Плеханов счел лозунги Ленина «бредом», игнорирующим основные постулаты марксизма. В «бреду» Ленин игнорирует условия места и времени. Какой социализм?! Мы не в Западной Европе, а в России – полуфеодальной стране. Сначала надо пройти стадию капитализма, дорасти до социалистических задач. Ленин ломал марксистскую логику (подражая в этом смысле Марксу, который наделся на социализм в Германии еще в XIX веке). Плеханова поддержало большинство социал–демократических идеологов. «Рабочая газета» писала в передовице о стремлении сторонников Ленина осуществить захват власти пролетариатом: «они будут восстанавливать против революции отсталое большинство населения страны, они будут прокладывать этим верную дорогу реакции»[31].

Лидеры социал–демократов и эсеров оценивали большевизм в рамках одномерной логики революционного процесса. Здесь было место только прогрессивной революционной перспективе (демократия, затем постепенное вызревание социализма), неустойчивому настоящему (капитализм, власть «буржуазии», осуществление идей либерализма), и реакции (откат к военно–аристократической диктатуре). Устойчивое движение к новому обществу должно было быть обеспечено союзом либералов и умеренных социалистов. По мнению меньшевиков, радикальные, утопичные действия большевизма не могли увенчаться успехом в силу их «ненаучности». Они могли лишь привести к реакционному срыву, к усилению позиций консервативных сил, реакции. Скованные марксистскими схемами, они не верили в социальное чудо – в то, что марксизм что–то не предусмотрел, что страна может двинуться куда–то еще между капитализмом и социализмом.

Ленин оставался правоверным последователем Маркса, он верил, что создает именно социализм. Но он видел то, что было очевидно, и что не было видно через очки интеллектуальных схем – капитализм в России рухнул. И чтобы он не обвалил Россию, капиталистические отношения нужно заменить какими–то другими. Нужно опереться на народную инициативу в этом неведомом социальном творчестве. Опереться на советы.

Что такое «власть советам»? Это – власть митингам. Как могут управлять страной собрания делегатов заводов, воинских частей и крестьянских общин? Ни опыта у них, ни умения говорить, согласовывать… Это же анархия! Ленин – вождь надвигающейся из низов на основы цивилизации Анархии! Сам князь Кропоткин рядом с Лениным выглядит умеренным конструктивным старичком.

Бывший большевик И. Гольденберг, перешедший к меньшевикам, заявил: «Ленин ныне выставил свою кандидатуру на один трон в Европе, пустующий уже тридцать лет: это трон Бакунина!»[32]

Идея передачи всей власти советам действительно напоминала прудоновско–бакунинскую идею федерации самоуправляющихся общин (коммун). Ленин считал советы русским аналогом коммун. Но он не признавал родства с Бакуниным, и справедливо – ведь Маркс после Парижской коммуны вынужден был согласиться с коммунальной идеей анархистов в политике, но не в экономике. Ленин еще будет иметь возможность разъяснить своим противникам разницу между марксизмом (в его трактовке) и анархизмом. Ленин не претендовал на трон Бакунина, он лишь оперся на него, чтобы прыгнуть дальше.

Марксисты школы Каутского и Плеханова не замечали коренного различия между анархизмом и большевизмом, выражавшегося в воле к власти, в централизме как руководящей идее. Видя в большевизме только радикализм, умеренные социалисты не думали, что автор столь абсурдных лозунгов сможет прорваться к власти. Ленина боялись как проказника, который может скомпрометировать дело демократии и усилить разочарование в революции, сыграть на руку реакционерам.

Ленина не поддержала и часть большевистских лидеров – их пришлось буквально «переламывать через колено», опираясь на низовой актив партии. Зато правоту Ленина подтвердил вечный оппонент Лев Троцкий – он давно говорил, что необходима «перманентная революция», которая не останавливается на буржуазных задачах и перерастает их, движется дальше к социализму. Не вдаваясь в теоретические подробности, так же думал и Махно. Он деловито приступил к созданию нового общества в родном Гуляй–Поле.

Как можно сравнивать Ленина и Махно?! Но что был бы Ленин без тысяч людей из рабочих кварталов и крестьянских волостей, которые делали революцию еще до выстрела Авроры? И чем была бы Российская революция без сопротивления коммунистической диктатуре, исходившего из той же глубины, которая породила революцию. Ленин вглядывался в недра России, чтобы увидеть там подтверждение своей идеи. Пока он не видел лиц этой революции, но ее гул уже был отчетливо слышен в сообщениях «с мест». С разной скоростью и разными подробностями и в Петрограде, и в Гуляй–Поле, и в других городах и весях шла борьба между советами и правительственными структурами.

Ленин, Троцкий и Махно увидели, как снизу поднимается сила самоорганизации работников — массовые организации, сотнями возникавшие или выходивших из подполья после революции — новые профсоюзы, советы, фабрично–заводские и общественные комитеты и др. По мнению Д.О. Чуракова, «о российской революции можно было бы говорить как о «революции самоуправления»… Но, к сожалению, временами отчетливо намечавшийся союз различных органов самоуправления не стал прочным каркасом будущей государственности»[33].

Для анархистов все это многообразие общественных организаций и объединений было самоценно, в них должна была развиваться новая жизнь. Для Ленина это был важный инструмент, лестница к чему–то большему, к обществу, организованному центром и развивающемуся по плану. Но так или иначе, чтобы победить, нужно было опереться на эту сеть народной самоорганизации, овладеть ею. Эта задача стояла и перед Лениным в масштабе России, и перед Махно в масштабе Гуляй–Польского района. Махно в этом отношении действовал даже с опережением.

Суверенный Совет

Впервые в жизни люди получили возможность организовать свою жизнь по собственному усмотрению.

В марте в Гуляй–Поле возвращается Махно. Как и политическим вождям Петрограда, для переустройства жизни на новый лад ему нужна организация. Махно собирает старых знакомых и воссоздает группу анархо–коммунистов. Лавры страдальца и борца с режимом делают Махно авторитетным в Гуляй–Поле человеком, местной достопримечательностью, Савинковым волостного масштаба. В его начинаниях Махно поддерживают не только местные низы, но и учителя — властители дум революционной глубинки.

Группа находилась под общим для анархистов того времени влиянием идей П.А. Кропоткина, понимаемых крайне абстрактно и упрощенно. Выступая перед группой сразу по приезде в Гуляй–Поле, Махно определил в качестве важнейших задач «разгон правительственных учреждений и объявление вне всяких прав на существование в нашем районе частной собственности на земли, фабрики, заводы и другие виды общественных предприятий», и укрепление связей с крестьянами[34].

Прежде всего гуляйпольских анархо–коммунистов отличал от остальных анархистов крестьянская прагматичность. Они повели упорную борьбу за массовые организации. В Гуляй–Поле приехал посланник уездного Крестьянского союза, эсер–каторжанин Крылов–Мартынов. Нужно создавать Крестьянский союз, поддержать борьбу эсеров за землю и волю в Учредительном собрании. Отличная идея! Но зачем нам эсеры и Учредительное собрание? Сами всего добьемся. 28–29 марта Махно был избран в Комитет Союза и возглавил его. Других авторитетных революционеров в городке не было. Крестьянский союз парализовал орган поддержки Временного правительства — Общественный комитет, захватил все его секции и фактически превратился в высший орган власти в районе — Гуляйпольский Совет (формально до августа он назывался Крестьянским союзом). Система власти анархо–коммунистов опиралась на разветвленную сеть массовых организаций, которые поддерживали политику Махно — профсоюзы, заводские комитеты, комитет батраков, сходы–собрания. Последние представляли собой своего рода постоянно действующий референдум, который позволял анархистским лидерам контролировать настроения населения. Делегаты посылались в Совет от относительно компактных групп населения, что облегчало их связь с избирателями[35]. Махно любил выступать на сходах. Говорил он ярко, переплетая народную речь и научные термины, почерпнутые в тюрьме. Крестьяне слушали и говорили: «Голова…»

Махно добился представительства Гуляйпольского совета на губернском съезде, хотя его совет и не был уездным, «заявив свой протест против того, что губернский съезд не собирает непосредственно с мест крестьянских и рабочих делегатов…»[36] Если бы на губернские съезды действительно собирались представители всех местных Советов, это сделало бы съезды еще более громоздкими и неработоспособными (что упрощало задачу захвата Советов большевистской партией). Но Махно исходил из того, что губернский уровень должен получать от местного самоуправления минимум политических полномочий, и потому его работоспособность не столь важна. Здесь можно установить нужные контакты, да и ехать домой. Там, на местах, должна быть вся власть.

Рост влияния Гуляйпольского Совета в регионе ставил перед его лидерами новые задачи — делить землю. Посещавшие Гуляй–Поле в мае делегации окрестных и далеких сел задавали прежде всего один вопрос: как быть с землей. Придя к власти, махновцы захватили земельные документы и провели учет земель (разительный контраст с крестьянскими движениями предыдущих эпох, когда крестьяне жгли земельные документы). Крестьянство стремилось «пор уму» поделить земли помещиков и кулаков. Это требование Махно ставит на первых съездах советов района, прошедших в Гуляй–Поле. Предложение анархо–коммунистов объединиться при этом в коммуны успеха не имело. Аграрная программа движения предполагала ликвидацию собственности помещиков и кулаков «на землю и на те роскошные усадьбы, которые они своим трудом не могут обслужить»[37]. За помещиками и кулаками сохранялось право хозяйствования, но только своим трудом. Значительная часть зажиточных крестьян была вынуждена согласиться с требованиями махновцев, так как не могла оказать сопротивление. «А что сделали с теми хозяевами, которые революции не «сдались»? — интересуется В. Голованов. — Мы не знаем и лишь можем предполагать, памятуя о крутых нравах времени»[38]. Похоже, ситуация была не столь мрачной, как рисует ее автор «художественного исследования». Не стоит путать 1917 г. с 1919–м. В дальнейшем на авансцене событий продолжают действовать хуторяне и зажиточные колонисты — хорошо вооруженные и готовые не только к обороне, но и к нападениям на крестьян. Махно установил контроль над частью хуторов, но с другой частью справиться, видимо, не смог, и предпочел договориться. Разжигать жестокую вендетту в своем районе в этот период он не собирался.

Уже с июня крестьяне прекратили вносить арендную плату, нарушая тем самым указания правительственных чиновников. Но немедленно провести аграрные преобразования не удалось. Сначала их задержал острый конфликт с уездным комиссаром Временного правительства Михно, затем — сбор урожая. Чтобы не нарушать производственный процесс, крестьяне отложили основные преобразования до весны. В августе Махно, прикинув размеры передела, все же провел уничтожение земельных документов. Но пока землю делить не стали, чтобы не нарушить ход уборки: «на сей раз ограничились лишь тем, что за аренду помещикам не платили денег, взяли землю в ведение земельных комитетов, а над живым и мертвым инвентарем до весны поставили своих сторожей в лице заведующих, чтобы помещики не распродали его»[39]. Почти то же самое предлагал лидер Партии эсеров Виктор Чернов. Но он не смог «продавить» свою реформу, а махновский Совет провел ее. Уже эта реформа быстро дала результат — крестьяне работали на бывших помещичьих землях не за страх, а за совесть, собрав самый большой урожай в губернии[40]. И Махно пошел дальше. 25 сентября съезд Советов и крестьянских организаций в Гуляй–Поле провозгласил конфискацию помещичьих земель и передачу их в общественную собственность. Так Махно решил «вопрос о земле» до всяких Декретов и Законов Учредительного собрания.

Ленин и Чернов между властью и анархией

То, что Махно, уже установивший в районе советскую власть, мог делать, согласуясь с настроениями крестьян и рабочих, в Петрограде было предметом сложной многосторонней борьбы. Меры, предпринятые Махно и подобными ему левыми лидерами советов на местах, было предметом вожделения Ленина и других левых социалистов от Троцкого (тогда еще меньшевика) до левых эсеров. О возможности создания правительства, опирающегося на советы и состоящего из социалистов, стал задумываться и лидер эсеров Виктор Чернов. А это давало идее шанс на осуществление – Чернов в это время был куда влиятельнее Ленина.

Летом Чернов стал понимать, что коалиция либералов и социалистов становилась несовместимой с реформами. Дело в том, что он, как министр земледелия, пытался предотвратить распродажу помещичьих земель до реформы, которую по планам эсеров должно было провести Учредительное собрание. Попытки провести хотя бы скромные земельные преобразования встретили сильное сопротивление в правительстве и администрации. В. Чернов планировал приостановку «земельных сделок, посредством которых у народной власти может утечь между пальцев тот земельный фонд, за счет которого может быть увеличено трудовое землепользование, и переход частной земли на учет земельных комитетов, призванных на местах участвовать в создании нового земельного режима»[41]. Именно это первым делом предпринял Махно при подготовке более радикальной земельной реформы. Чернову это не дали сделать кадеты – либеральные коллеги по правительству, сторонники неприкосновенности частной собственности. Стоит ли оставаться в одном правительстве с такими коллегами. А с кем тогда? Может быть, попробовать в качестве младших партнеров большевиков, влияние которых растет, а лозунги – лишь радикальное и грубоватое выражение программы эсеров и социал–демократов?

Идея власти советов уже не казалась такой наивной, как в апреле 1917 г., потому что советы быстро развивались. Они превратились в хорошо организованные представительные органы, тесно связанные с предприятиями и военными частями, реально решали вопросы социально–экономической жизни. Интеллигенты–социалисты наладили документооборот и поддерживали основы демократической процедуры в советах. Пока не прошли всеобщие выборы, советы вполне могли играть роль представительных органов и придать устойчивость, дополнительную опору демократической власти. В конструктивной атмосфере прошли первые съезды крестьянских, рабочих и солдатских депутатов. Несмотря на то, что съезды не представляли всего населения, они несомненно опирались на большинство активного населения страны. То же самое можно сказать и о парламенте. Это естественно наводило на мысль о возможности превращения Съезда во временный революционный парламент, который мог выполнять функции законодательного и контрольного органа вплоть до созыва Учредительного собрания. Это позволило бы начать социальные реформы, которых все ждали, восстановить обратную связь между правительственной верхушкой и широкими слоями населения. Пока такая связь поддерживалась только через партии, конфликтовавшие между собой. В случае передачи власти советским структурам в систему власти удалось бы «втянуть» более широкие слои населения, в том числе и радикальные массы, которые шли за анархистами и большевиками. Так что летом 1917 г. значительная часть социалистов стала понимать, что Ленин–то был не так уж и не прав, предлагая передать власть советам.

Не удивительно, что подобная перспектива не устраивала кадетов – имущественные верхи в советах не были представлены, а перспектива самостоятельного, «сильного» (то есть в ситуации 1917 г. авторитарного) правительства стала бы совсем призрачной. А именно о таком правительстве мечтали либералы, чтобы можно было провести, выражаясь словами конца XIX века, «шоковую терапию». Советы не дали провести «оздоровление экономики» в интересах буржуазии. Но перспектива потерять союз с «цензовыми элементами» пугала и умеренных социалистов, которые видели в разрыве с буржуазией опасность экономического саботажа и отсутствия поддержки справа в борьбе против большевизма (именно это обстоятельство заставляло часть лидеров социалистических партий до последнего момента отвергать идею правительства без либералов). Возражая Чернову, поддерживавшему идею правительства без либералов, другой лидер эсеров Александр Гоц говорил: «Слева большевики травят десять «министров–капиталистов», требуют, чтобы мы от них «очистились», то есть остались без союзников и скатились им прямо в пасть»[42]. Все более явная угроза со стороны «анархо–большевизма» пугала.

Таким образом, перед страной встала дилемма — сохранение либерально–социалистической коалиции до Учредительного собрания или создание однородного (без либералов) социалистического правительства из всех советских партий, ответственного перед Съездом советов или его органами, втягивание «анархических» масс в процесс преобразований.

Поскольку правительство оставалось фактически безответственным и не имело прочной опоры в советах, каждый политический кризис немедленно оборачивался мощными социально–политическими движениями и серьезными столкновениями.

Тем более, что нарастание экономических проблем и отсутствие социально ориентированных преобразований толкали все новые и новые группы рабочих под флаги радикалов — большевиков и анархистов.

Не будите спящую анархию

В июне–начале июля головной болью правительства были не столько большевики, сколько анархисты. Они «окопались» на Выборгской стороне, где успешно вели агитацию среди рабочих. В февральские дни анархисты обзавелись недвижимостью, как и другие партии — самозахватом. В занятом ими особняке Дурново был устроен лекторий. Но вот с печатанием газет и листовок у анархистов были проблемы – типографий им не досталось. 5 июня лидер Петроградской федерации анархо–коммунистов Солнцев во главе группы бойцов захватил типографию газеты «Русская воля», основанной еще Протопоповым – последним царским министром внутренних дел. За газету, которая давно перекрасилась в демократические цвета, вступились умеренные социалисты и большевики. Что получится, если анархисты начнут захватывать газеты и печатать свои листовки тиражами, которыми сейчас печатаются листовки других партий! Получится Бог знает что. Именем Совета и правительства вызвали солдат, на место кризиса прибыли Гоц, Каменев и другие левые деятели. Поддавшись их уговорам, анархисты оставили объект. Но правительство по–своему оценило уступчивость анархистов и решило перейти в контрнаступление. 7 июня министр юстиции распорядился выселить анархистов с дачи Дурново.

Противники анархистов распространяли слухи, что в особняке Дурново организовался настоящий вертеп разбойников. Но когда прокурор прошел в здание, «перед ним предстала неожиданная картина. Ничего ни страшного, ни таинственного он не обнаружил; комнаты застал в полном порядке; ничего не было ни расхищено, ни поломано; и весь беспорядок выражался в том, что в наибольшую залу были снесены в максимальном количестве стулья и кресла, нарушая стильность министерской обстановки своим разнокалиберным видом: зала была предназначена для лекций и собраний»[43]. Более того, в здании помимо анархистов базировалось множество других организаций, включая союз булочников и… районную милицию.

Вопрос об особняке Дурново обсуждал даже Съезд советов. Здесь сказался страх умеренных социалистов перед анархизмом – течением для них малопонятным, пугающим своим радикализмом. Правый эсер Гоц и правый меньшевик Гегечкори настаивали на примерном наказании анархистов, левые социалисты от меньшевиков до большевиков колебались. Они чувствовали, что анархисты помимо всего прочего – еще и конкуренты. Так начался раскол в рядах революционной демократии. На протяжении всей революции и гражданской войны, кроме ее последней фазы в 1921 г., народники и анархисты, несмотря на близость многих своих принципов (апология самоуправления, федерализма и свободы) будут находиться по разные стороны баррикад, что очень облегчит задачу большевиков.

Съезд одобрил решение о выселении анархистов, что подорвало авторитет умеренных социалистов в Петрограде, особенно среди радикальных рабочих. Анархисты не подчинились приказу о выселении. Когда войска пошли на здание, матрос Анатолий Железняк (Железняков) бросил в наступавших четыре гранаты, что даже для тревожной обстановки лета 1917 г. было слишком – гражданская война ведь еще не началась. Железняка повязали и приговорили к 14 годам каторги. Но он бежал. Июньская история только прибавила ему авторитета среди матросов, и Железняк был избран в состав Центробалта – революционного Совета Балтийского флота.

В сознании большинства рабочих Петрограда анархисты в событиях, связанных с захватом дачи Дурново, были пострадавшей стороной, и они лишь принесли им популярность. С утра 8 июня забастовали 28 заводов с 15 тысяч рабочих, перед дачей собралась протестующая толпа, в которой было много вооруженных людей – далеко не только анархисты. Брожение продолжалось вплоть до «июльского кризиса». 10 июня анархисты решили провести демонстрацию протеста. Их поддерживали рабочие уже 150 заводов – это была паства большевиков. Ленин решил возглавить демонстрацию 10 июня, но против нее активно выступил Съезд советов, лидеры которого опасались, что массовая вооруженная демонстрация может вылиться в вооруженные столкновения. Под давлением советских лидеров большевики вынуждены были перенести демонстрацию и принять участие в общей демонстрации вместе с социалистическим партиями 18 июня. Большевики стали убеждать радикальных рабочих отказаться от выхода на улицы 10 июня. В этой ситуации они выглядели как оппортунисты по сравнению с анархистами. Представители предприятий согласились на этот раз уступить. Но согласятся ли они на уступки в следующий раз или пойдут за анархистами? Эта дилемма во многом определяла действия Ленина в 1917 г.

18 июня анархисты вышли на общую демонстрацию левых с радикальным, но непонятным лозунгом «Смерть тиранам», затем отделились от колонны. Солнцев во главе гренадер пошел на тюрьму и освободил несколько десятков заключенных, среди которых – издатель антивоенной газеты «Окопная правда» Хаустов. Но арестованные в даче Дурново все еще находились в заключении, и анархисты продолжали требовать их освобождения, угрожая налетами на тюрьмы.

Сила анархистов и их опасность для большевиков в этот период заключалась в радикализме. Их общественный идеал был мало известен массам, но зато они были самые «крутые», «круче» большевиков. Но в этом заключалась и слабость анархизма. Как только настанет время созидания, социального творчества, городские анархисты не смогут предложить привлекательной конструктивной программы, отличной от большевистской. Их визитной карточкой останется разрушение, от которого массы устанут уже в 1918 г.

* * *

3 июля 1917 г. попытки правительства направить часть «революционного гарнизона» на фронт, где началось наступление, совпали с выходом кадетов из правительства в знак протеста против предоставления широкой автономии Украине. Правительство оказалось в состоянии глубокого кризиса, а в этот момент недовольные солдаты и матросы во главе с анархистами и некоторыми особенно радикальными большевиками вышли на улицу. В ночь на 3 июля Солнцев вел агитацию в 1–м пулеметном полку за взятие власти революционными солдатами и рабочими, реквизицию собственности буржуазии и свержение Временного правительства. Был даже создан Военно–революционный комитет (ВРК) во главе с Солнцевым. Явившись в Совет, он потребовал реквизиции предприятий в пользу рабочих и свержения правительства.

Солнцев (Блейхман) Илья Семенович (1868–1921) – рабочий, анархист–коммунист с 1904 г. В 1913–1914 гг. вел пропаганду в профсоюзах Петербурга, отправлен в ссылку в Сибирь. Член Петроградского и Кронштадского советов. 28 октября 1917 г. вошел в Петроградский ВРК. Секретарь Петроградской федерации анархических групп. Один из организаторов Красной гвардии. С 1918 г. преследовался большевиками.

Радикальные большевики, участвовавшие в движении с самого начала, поддерживали лозунг «Вся власть Советам!»

Ленин опасался столь решительных действий без достаточной подготовки. Реалистично оценивая силы партии, ее лидеры не стремились к немедленному захвату власти. Однако после того, как движение началось, большевики не могли не возглавить выступление. По справедливому замечанию американского историка А. Рабиновича, «лидерам петроградских большевиков было чрезвычайно трудно оставить без руководства демонстрантов и недавно завоеванных членов партии. В конце концов, уличные шествия возникли в результате большевистской пропаганды и были реальным свидетельством усилившейся «большевизации» масс»[44]. Отказавшись от лидерства в выступлении, большевики потеряли бы репутацию решительных людей и связанную с этим поддержку широких слоев населения и войск, радикализированных военной и социальной ситуацией. Тем более, что большевикам уже «дышали в затылок» анархисты, фактически возглавившие выступление в его первые часы. Большевикам было нетрудно перехватить руководство движением, так как у них, в отличие от анархистов Петрограда, была сильная организация. Но встав во главе движения, они и брали за него ответственность.

В итоге Петроградский комитет РСДРП(б), а затем и большинство ЦК решили возглавить демонстрацию, чтобы превратить ее «в мирное, организованное выявление воли всего рабочего, солдатского и крестьянского Петрограда». Чего же требовали большевики? Власти? Нет, Ленин продемонстрировал удивительную для политика принципиальность, которой ему не хватало позднее. Раз он выдвинул еще в апреле лозунг «Вся власть советам!», то и сейчас следует требовать того же, хотя большевики составляют в советах меньшинство, а большинство принадлежит умеренным социалистам. Правда, превращение советов в источник власти сделало бы большевиков одной из правящих партий при возможности добиваться решительных социальных преобразований без оглядки на кадетов. Большевики справедливо рассчитывали, что переход к радикальной политике быстро выведет их на первые роли в социалистическом правительстве.

По свежим следам событий меньшевик–межрайонец Анатолий Луначарский рассказал Николаю Суханову о консультациях с большевиками о возможном приходе к власти правительства во главе с этими двумя организациями. В дальнейшем Луначарский опровергал, что существовал план захвата власти уже в июле (Суханов согласен, что Луначарский в своем рассказе исказил детали), но при этом признал уже публично: «Конечно, мы не скрывали от себя, что если бы меньшевистский эсеровский совет захватил власть, она скоро соскользнула бы к более левым и решительным группам». Более того, Троцкий уже в разгар июльских событий сказал Луначарскому, что «вовсе не было бы так плохо», если бы власть сразу, уже в июле оказалась в «наших» руках[45].

Таким образом, политический расчет большевиков и их союзников строился на том, что под давлением масс из правительства будут вытеснены «капиталисты» (то есть либералы), а новое правительство будет ответственно перед левеющими советами и на следующем этапе революции станет лево–социалистическим. Причем по крайней мере Троцкий был готов войти в правительство сразу. Также в многопартийное социалистическое правительство могли войти и правые большевики. Правительство правых большевиков, левых меньшевиков, левых (и, вероятно, центра) эсеров могло бы немедленно начать преобразования в духе демократического социализма. Но для такого варианта развития требовалось всего ничего – чтобы советское руководство, где были весьма влиятельны именно правые социалисты, согласилось взять власть.

На улицы вышли массы рабочих, солдат и рабочих при оружии. Сторонники правительства открыли по ним огонь, 3–4 июля произошли кровопролитные столкновения. Несмотря на то, что в большинстве случаев именно революционные колонны подвергались обстрелу со стороны казачьих и офицерских формирований, большевиков и анархистов обвинили в организации восстания в столице.

ВРК Солнцева действовал параллельно большевикам. Он установил контроль над Финляндским вокзалом, газетой «Новое время», которая стала выпускать воззвания революционеров. Анархисты участвовали в установлении контроля над Петропавловской крепостью, выставили патрули вдоль маршрута демонстрации, их делегаты (в том числе известная в будущем Мария Никифорова), прибыв в Кронштадт, собрали митинг на Якорной площади. Там, где в 1921 г. анархист Шустов будет клеймить большевиков под одобрительный гул народа, теперь, в июле 1917 г. анархисты Ярчук и Никифорова увлекли матросов на поддержку совместного с большевиками выступления. 4 июля колонна вооруженных матросов была в Петрограде.

Но выступление оказалось в тупике – большевики требовали у ЦИК советов взять власть, а меньшевики и эсеры, составлявшие большинство в ЦИК, отказывались. Некоторое время они даже колебались, но очень не хотелось брать власть из рук разбушевавшейся вооруженной улицы – опыт Великой французской революции говорил, что уступки возбужденным толпам приучают их к тому, что можно менять режимы силой. Очень некстати демонстранты арестовали В. Чернова. Он был тут же освобожден по настоянию Л. Троцкого, но стал относиться к движению без симпатии.

Против восстания правящая группа считала возможным бороться любыми средствами. 4 июля министром юстиции П. Переверзевым стали распространяться материалы о том, что Ленин является немецким шпионом. Как бы не обстояло дело с финансированием большевиков немецкой стороной[46], распространенные в июле материалы были грубо сфальсифицированными[47].

Но воздействие этой агитации на колеблющуюся часть войск, а также полный тупик, в котором оказались радикалы из–за отказа советских лидеров передать власть советам и порвать с кадетами, привели к свертыванию движения уже 5 июля. Ленину и некоторым другим лидерам большевиков пришлось уйти в подполье, часть лидеров выступления была арестована. Узнав об этом, в далеком Гуляй–Поле Махно провел митинг, где возмущенно говорил о наступлении реакции. Анархисты и большевики оставались союзниками перед лицом «партии порядка».

Левые были разгромлены. Ленин скрывался в местечке Разлив, а партия обсуждала, не стоит ли ему сдаться властям и дать публичный бой на суде. Ленин утверждал, что его могут просто пристрелить. За это его и по сию пору иногда обвиняют в трусости, хотя уже полтора года спустя, в январе 1919 г. после неудачного выступления в Берлине были убиты лидеры Германских коммунистов Люксембург и Либкнехт. Если бы такая же участь постигла Ленина в июле 1917 г., о нем бы осталась память как о Люксембург – интересный марксистский мыслитель, очень радикальный – на грани анархизма. Вот, если бы он остался жив… Как бы интересно развивалась история…

Ленин перед лицом Маркса и Прудона

А пока Ленин решил провести теоретическое осмысление происходящего, обосновать программу, над которой посмеивался Плеханов и эсдеки помельче, и что особенно важно для радикального марксиста – выяснить отношения с анархизмом.

Ленин изложил свое социально–политическое кредо в работе «Государство и революция». Несмотря на то, что нынешние советы оказались контрреволюционными, Ленин продолжает настаивать, что нужно бороться за республику советов. У них есть одно важное преимущество по сравнению с парламентом – они способны обновляться.

Свои идеи Ленин тщательно подтверждает цитатами Маркса и Энгельса. Не нужно соблазнять его троном Бакунина – Ленин марксист. Но Маркс был куда революционней, чем хотелось бы его трусливым эпигонам. Отталкиваясь от текстов К. Маркса и Ф. Энгельса, Ленин формулирует свой государственный идеал так: «демократия, проведенная с такой наибольшей полнотой и последовательностью, с какой это вообще мыслимо, превращается из буржуазной демократии в пролетарскую, из государства (= особая сила для подавления определенного класса) в нечто такое, что уже не есть собственно государство»[48].

Такая прямая демократия означала бы передачу власти непосредственно органам самоуправления рабочих и крестьян, полную ликвидацию бюрократической надстройки: «Полная выборность, сменяемость в любое время всех без изъятия должностных лиц, сведение их жалования к обычной заработной плате рабочего», эти простые и «само собою понятные» демократические мероприятия, объединяя вполне интересы рабочих и большинства крестьян, служат в то же время мостиком, ведущим от капитализма к социализму»[49]. Ленин считает, что это будет уже «не государство чиновников, а государство вооруженных рабочих»[50]. Это почти анархизм. Но только почти.

Ленин четко отмежевывает свое понимание марксизма от анархизма. Он спорит с Бернштейном, который признал – Маркс под влиянием прудонистов Парижской коммуны пересмотрел свою политическую концепцию. От политического централизма он перешел к прудоновскому федерализму, строительству общества на основе самоуправления. После целой страницы, на которой Ленин возмущается кощунственными признаниями Бернштейна, «кандидат в Бакунины» ясно объясняет, в чем, по его мнению, марксизм сходится и расходится с анархизмом: «Маркс сходится с Прудоном в том, что оба они стоят «за разбитие» государственной машины. Этого сходства марксизма с анархизмом (и с Прудоном, и с Бакуниным), ни оппортунисты, ни каутскианцы не хотят видеть, ибо они отошли от марксизма в этом пункте». Но при этом Маркс не федералист, а централист[51]. В этом – разница.

Ленин ошибается в деталях, но он прав в принципе. Действительно, Маркс принял разработанную прудонистами политическую концепцию Парижской коммуны – федерацию автономных от центра общин (коммун, советов). Но от этого он лишь незначительно сблизился с анархизмом. Для Маркса политическая система – только настройка, а главное – экономический централизм. Если все вопросы в обществе будет решать единый экономический центр, то «надстройка» в виде федерации коммун (советов) будет вторичным обстоятельством.

Анархистам следовало бы прислушаться к этим словам Ленина – он разъясняет суть своей политики, которую сторонники свободы и самоуправления сначала не заметят. Начав борьбу за власть советов, Ленин затем сосредоточит всю власть в едином центре – нравится это советам или нет. Такая диктатура государственной верхушки казалась временным явлением, но Ленин четко разъяснил, когда по его мнению государство, контролирующее все стороны жизни общества, должно «отмереть»: «Государство сможет отмереть полностью тогда, когда общество осуществит правило: «каждый по способностям, каждому по потребностям»…[52] Правда, эта грандиозная перемена по мнению Ленина произойдет в обозримой перспективе (но если нет – придется подождать и со свободой, и с «отмиранием» авторитаризма).

Сам Ленин считает, что поскольку в советское государство будет вовлечены миллионы простых людей, то новое государство будет донельзя демократическим. Но для масс в его системе остается контроль за правильным выполнением решений панирующего центра.

Контроль организованных в советы масс над управленцами представляется Ленину чрезвычайно простым: «Капиталистическая культура создала крупное производство, фабрики, железные дороги, почту, телефоны и прочее, а на этой базе громадное большинство функций старой «государственной власти» так упростилось и может быть сведено к таким простейшим операциям регистрации, записи, проверки, что эти функции станут вполне доступны всем грамотным людям, что эти функции вполне можно будет выполнять за обычную «заработную плату рабочего», что можно (и должно) отнять у этих функций всякую тень чего–либо привилегированного, «начальственного»[53].

Ленин считал, что именно индустриальное общество, на практике чрезвычайно усложнившее процесс управления, призвано упростить его. По существу, надежды, которые едва становятся осуществимыми на современном уровне коммуникаций начала XXI века, Ленин возлагал на технологический уровень индустриальной эпохи. Однако именно эта эпоха с ее высочайшей специализацией, создавала наихудшие предпосылки для контроля снизу за процессом управления и в то же время оптимальные условия для отрыва реальной власти от местных, низовых интересов. Это проявляется и в ленинской теории. Ленин вовсе не отказывается от максимального расширения полномочий самого государства, то есть централизованной структуры управления. Он выступает за всеобщее огосударствление экономики, за «строжайший контроль со стороны общества и со стороны государства за мерой труда и мерой потребления»[54]. Всевидящее око, тотальный контроль. Поскольку все будут вовлечены в этот контроль, то сама функция управления уже не будет делом профессии. Все будут надзирать за правильностью выполнения указаний панирующего центра. «Анархизм» Ленина оборачивается противоположностью анархизма.