ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Первым великим принципом британского государства… было следование расе.

Альфред Милнер

Должны ли мы предпринять попытку создания новой Германии по английским образцам?

Мелкие немецкие души поддавались английскому духу массовости — тем вернее, чем больше они сами принадлежали к массе. Но все по-настоящему великие немцы, такие, как Гете и Бисмарк, отвергали Англию в целом при всем признании ее отдельных достоинств.

Вильгельм Дибелиус, 1923[1651]

Уже в 1930 г. Ёме и Каро назвали национал-социалистов Гитлера «борцами за Британскую империю». Альфред Розенберг также заявлял, что «Британскую империю будет защищать и борьба Германии с Россией и большевизмом» — благодаря походу Гитлера на Восток. Здесь же будет интересно привести последний политический анекдот Третьего рейха. «После 8 мая 1945 г. в офисе британских секретных служб появляется человек с усиками и характерным австрийским акцентом. Человек отклеивает усы и докладывает: «Тайный агент под номером 51. Задание выполнено. Вся Германия лежит в руинах»».

Известно, что Гитлер «с удовольствием вел бы борьбу против большевизма, используя в качестве партнеров английские флот и авиацию». (Возможно, именно на это рассчитывал фюрер, начиная эту войну.) Предполагалось, что контактное лицо Рудольфа Гесса — герцог Гамильтон — должен был вступить в переговоры с вероятным «главой британской «Партии мира»» — не кем иным, как королем Георгом VI. В результате этих переговоров Британия должна была заключить мирное соглашение с Гитлером, который собирался после этого напасть на Советский союз. Об этом в 1941 г. из Лондона сообщал американский военный атташе, об этом говорила и советская разведка. Предпринимая постоянные попытки заполучить поддержку Англии в войне против Советского Союза (настолько постоянные, что они уже граничили с одержимостью), Гитлер, вероятно, собирался добиться мира с Англией, развязав войну на Востоке. Таким образом, Гитлер рассчитывал, что ему не придется воевать на два фронта после нападения на Советский Союз.[1652]

Как известно, из этого ничего не вышло. В своей новаторской истории немецкой внешней политики Клаус Хильдебранд задается вопросом: «Почему Гитлер… верил, что на фоне поражения ему удастся… сойтись с Великобританией» и «вместе с Великобританией загнать век в рамки»? («А ведь если бы к власти не пришел «полуамериканец» Уинстон Черчилль, Гитлер вполне мог бы дождаться исполнения своих мечтаний», — напоминал автор книги «Десять дней, которые спасли Запад».) Даже в 1944 г. в гитлеровской Германии «многочисленные представители государства и вермахта, экономических кругов и высшего общества цеплялись за английскую иллюзию».[1653] В конце концов, ни одно немецкое правительство в своей силовой политической экспансии никогда не получало такой поддержки со стороны Англии, как правительство Адольфа Гитлера. И, пожалуй, ни один глава немецкого государства так не идеализировал Англию, как Гитлер. Нацистский режим всегда относился к британской империи как к «старшему брату Третьего рейха», связанному с Германией общими постулатами о расовом превосходстве. Нацисты считали, что англичане, критикующие Третий рейх, отрекаются от истории собственной страны, от ее подлинной сути. Однако в решающие предвоенные годы таких в Британии было меньшинство, и к тому же они почти не имели влияния. И заявление, сделанное Гитлером в 1931 г. о том, что Германия заинтересована в сохранении британской власти над Индией, произвело «особое впечатление в Лондоне».[1654]

После того как в НСДАП победила ориентация Гитлера на Англию (в противовес ориентации Отто Штрассера на Россию[1655] и колониальные народы), судьба Германии во второй мировой войне геополитически была предрешена. Была предрешена роль Германии, которую Ханс Гримм определял не в последнюю очередь как роль «британского форпоста на Востоке».[1656] Неоднократный отказ Германии в прошлом «таскать для Англии каштаны из огня» был ошибкой — прямо заявляет Гитлер в «Mein Kampf»: еще в 1904 г. немцам следовало напасть на Россию, чтобы добиться благоволения Англии…[1657] Именно таким образом Германская империя должна была сделаться мечом Британии на континенте, используемым против Востока. «Конечная цель политики Гитлера… состояла в присоединении к Британской империи»: он хотел любыми способами войти в мир англичан — самый привилегированный из миров — сначала на правах поверенного в делах, а затем и в качестве руководителя (писал Н. Зомбарт, ссылаясь на Карла Шмидта).[1658]

Расизм завоевал уважение — начиная со времен кайзера — именно благодаря престижу его британских моделей. И этот вывод легко подтверждается документами. Добровольная зависимость от англосаксонских ориентиров пережила и вильгельмовскую империю, и Третий рейх. Так, один бывший заместитель шефа имперской прессы нацистской Германии даже в 1955 г. приписывал «большинству немцев тридцать три почтительных поклона» перед англичанами.[1659] Оценивая себя, немцы два века оглядывались на Англию. Генрих фон Трейчке, например, отмечал «космополитизм» немцев в отличие от врожденной «ограниченности» англичан. «Им [немцам] придется работать над собой, пока… они не станут думать и о себе самих», — такой вывод делал Трейчке.[1660] Гете также ставил англичан в пример: «Если бы немцам, по образцу англичан, привить меньше любви к философии и больше энергии, меньше интереса к теории и больше — к практике…».[1661] Тот же Гете в беседе с Эккерманом заметил: «Немцы бьются над разрешением философских проблем, а тем временем англичане, с их практической сметкой, смеются над нами и завоевывают мир».[1662] Однако недостижимое должно было стать реальностью — при посредстве «патологического комплекса неполноценности национал-социалистов по отношению к англичанам… превратившегося в высокомерие».[1663]

Ведь Англия как самое раннее национальное государство, как первая индустриальная держава и как империя с самыми протяженными заморскими владениями была субъектом как кальвинистского сознания избранности, так позже и социал-дарвинистского сознания права сильного: «Постепенное угасание низших рас — не только закон природы, но и благо для человечества, — подбадривал англичан сэр Чарлз Дилк. — …Наша британская кровь… немало потрудилась над распространением людей нашей расы по всему миру». «Империю сформировали расовые инстинкты», — уверял, начиная с 1889 г., Джордж Паркин как примас миссионеров империализма.[1664] Подобные заявления вполне соответствовали британским представлениям об избранности, которые опосредованно (через кальвинистское пуританство) проистекали из ветхозаветных источников.

Пуританские корни продолжали определять характер английского национализма. Англия была первой страной, где все население поголовно обладало национальным сознанием. «Господь, наш Бог, Высочайший… Он проложил нам путь до краев земли», а «если кровь есть цена… Господь Бог, мы заплатили ее сполна», — писал в 1893 г. Киплинг. Вполне в соответствии с ветхозаветным духом Израиль стал для Англии Мильтона, Англии XVII века, образцом при покорении Ирландии.[1665]

Для подобных английских расистов как библейского, так и социал-дарвинистского толка кельты были почти такой же низшей расой, как «ниггеры». Согласно «научным» представлениям англичан, по степени развития мозга ирландцы приближались к малайцам. Самым же большим мозгом обладали, конечно, англичане — если верить исследованиям в области мозга Сэмуэля Мортона. Низкий уровень развития ирландцев объяснялся их происхождением от «иберо-монтолоидной расы». Эта смесь якобы и породила ленивых и шумных, невоздержанных ирландцев.[1666]

«Если б только каждый ирландец прикончил по негру — и был бы за это повешен…» — мечтал в 1881 г. профессор оксфордского университета Эдвард Фримэн. Этот же профессор высказывался за то, чтобы предоставлять «нетевтонским [non-Dutch] арийцам» американское гражданство лишь в третьем поколении, а неарицам — вообще не давать гражданства, не говоря уж о неграх, этих «огромных черных обезьянах», как он называл их. «Евреи не могут не лгать», — еще один тезис этого уважаемого оксфордского профессора; ему же принадлежит и следующая фраза: «Каждая нация вправе притеснять своих евреев».[1667]

Другой оксфордский профессор истории Джеймс Энтони Фрод учил своих студентов, что туземцы — неполноценны в расовом отношении, и что рабство является для них благом. Все эти идеи полностью соответствовали учению Карлейля.[1668] Следуя этой же традиции, автор школьного учебника «Введение в историю Англии», переизданного десять раз (до 1954 г.), Флетчер (кстати, тоже преподаватель оксфордского университета) решительно порывал с «пустыми мечтаниями демократии» об «Индии, полностью оставленной на милость евреев, чиновников-индусов, пищущих по-английски, и мадрасских адвокатов».[1669]

Даже якобы научная антропология в 1900-х годах определяла англосакса как прирожденного «господина по натуре» с «врожденным чувством превосходства».[1670] В «социал-дарвинистском» духе эта антропология поощряла прежде всего волю среднего класса — уже выказавшего свои пробивные способности — к подъему. В Германии же потенциальные сторонники социал-дарвинизма принадлежали к менее обеспеченным слоям среднего класса — группе, по большей части подверженной антисемитизму.[1671]

«Нормы, принятые в области человеческих взаимоотношений, могли по крайней мере частично не браться в расчет — в отношениях с чужими и неравноценными культурами».[1672] Причины очевидны. Автор книги «Британское лидерство и паблик-скул» так объяснял сложившуюся ситуацию: само понятие лидерства в этих учебных заведениях для элиты элитной нации выявляло его иррациональность: право руководить являлось лишь результатом социального положения лидеров. «Английский джентльмен присваивал себе… право командовать… исходя из инстинктивных побуждений [а не из интеллектуальных способностей]. Именно инстинкт формировал те особые, специфические манеры, вызывавшие такое почтение у низов». Писатели, не учившиеся в паблик-скул, писали об этих школах с нежностью, а юноши из рабочих кварталов могли только мечтать о них, заключал автор книги «Империализм и культура масс». «Приоритет инстинктивного обуславливал… зависимость понятия «лидерства» в паблик-скул от иррациональной идеологической обработки». Выпускники паблик-скул определяли образ Англии — и даже ее представление о себе, имевшее в историческом плане решающее значение.

В строптивых туземцах незачем видеть людей: их следует истреблять как врагов Господа, по примеру героев Ветхого Завета, — такой вывод делал англиканский богослов, профессор истории и популярный британский писатель Чарлз Кингсли. Богословы, с порога отметавшие идею происхождения человека от обезьяны, аплодировали (по выражению одного либерального критика британской империи) претензиям на «право тигра», утверждавшее, что сила означает право.[1673] Однако «право», добытое силой, еще нуждалось в освящении волей Всевышнего, «провидения». И поэтому в 1937 г. Ханс Франк оповещал Третий рейх: «Христос… сегодня был бы немцем»; немцы — истинные «орудия Бога для уничтожения зла»; «мы сражаемся во имя Бога с евреями и большевизмом. Бог хранит нас».[1674] Идея выживания сильнейшего почти полностью отвечала германскому «праву» англосаксов, «привычных к командной власти»[1675] — привычных, так сказать, завоевывать землю молотом. И даже если бы они не происходили из «рода бога-молотобойца», они бы все равно стремились унаследовать «его всемирное царство». В свою очередь, «Гитлер, скорее всего, был рад считать свой политический цинизм разновидностью британского цинизма». Именно поэтому (как отмечал Штробль) критика Британии «за попытки следовать ее примеру» не имела ни малейшего воздействия на нацистов. И Гитлер был убежден, что он следует ему.

Во всяком случае, Адольф Гитлер не оставил подобные притязания без признания: «англичане — тоже чисто германский народ», — аттестовал он их в одном монологе в ставке. (До войны даже члены СС публично восхищались «чистой нордической кровью» англичан.)[1676]

Более раннее заявление Гитлера в речи, разнесшейся по всему миру на коротких волнах: «Пусть нас и не любят, зато боятся и уважают», — было встречено бурными аплодисментами. Но ведь такая прикладная этика явно была им выведена не из личного опыта жизни в Вене и Мюнхене. Она брала свое начало в гораздо более удаленных местах. Это была «характерная, непреодолимая и надменная отстраненность английских колониальных чиновников, за которую их ненавидели», и о которой напоминает Ханна Арендт1124a. Представление всех англичан о себе как о нации аристократов (выросшее из феодального самосознания времен норманнского завоевания) поднимало их в собственных глазах высоко над другими народами, а идея «расы господ», которую кальвинизация сделала «холодней» и «тверже», наложила отпечаток на отношение «имперской расы» к чужим народам.

В Германии заявление Рёскина о будущем, которое ожидает Англию, восприняли как напоминание о том, что британская раса является первой среди сильных, а, значит, предназначена править всем миром. Такие настроения царили и после окончания первой мировой войны, несмотря на упадок империи. Во времена подъема фашизма «национальное самосознание [британцев] продолжало связываться с расовым превосходством» — и не только в отношении чернокожих Британской империи. «В то время, как [британская] империя умирала, [английский] расизм процветал». «Превосходство, достигаемое без каких-либо усилий, стало неотъемлемой чертой английского характера», отмечал Фрейер. «Все, что относилось… к британскому расовому владычеству… подразумевало… и консервативное почтительное отношение [к вышестоящим]», — напоминал автор книги «Англия навсегда. Мужественность и Империя». Ведь от превосходства англосаксов зависела и «возможность свободы», на практике означавшая свободу подчиняться и приспосабливаться.[1677]

А поскольку Гитлер планировал сделать Россию своей колонией и пытался практиковать колониальную эксплуатацию, британский пример никогда не выходил у него из головы. «Как ни неприятна нам эта мысль… нет никакого сомнения в том, что нацистские лидеры чувствовали прямую связь между Третьим рейхом и британской империей и стремились найти в ее примере законные оправдания для собственной колониальной экспансии», — к такому выводу приходят авторы книги, изданной в 2000 г. в Англии (Cambridge University Press).

Элита нации внутри нации элит четко усвоила рефлексы командования и повиновения. Готовность масс строго соблюдать иерархию внутри британского общества, «примириться с положением эксплуатируемых» удивляла даже англичанина, автора книги «Магия Просперо».[1678]

Доктор Геббельс считал, что эта нация элит есть результат образцовой «селекции для политики» — успешно проведенной благодаря социальным условиям, которые были для нее естественными и не подлежали обсуждению. Вожди в Англии никогда бы не столкнулись с внутренним политическим сопротивлением, весь народ инстинктивно был солидарен с ними. «Сила и величие Англии — путеводные звезды для… политического инстинкта». И в 1930 г. Геббельс хотел видеть Германию такой, как британская нация элит.[1679]

Классовую элиту Англии воспитывали как лидеров, воспитание основывалось «на принципе фюрерства, который гарантированно обеспечивал им здоровое презрение к демократии». Это был класс прирожденных властителей, предназначенных для этого судьбой. Даже в 1940 г. это «в целом признавала остальная часть нации», — писал автор «Barbarians and Philistines» Т. Уорсли во время кризиса 1940 г. Английские паблик-скул стали образцом для гитлеровских «наполас», рассчитанных на селекцию фюреров, образцом для подготовки элиты нации с типичным для них «прославлением спорта, стоящего выше культуры, варварской мужественности, значащей больше, чем… достижения цивилизации».[1680] Для них «самый тяжелый грех… — выделяться» (ибо свобода — привилегия тех, кто подчиняется добровольно). Идеолог нацизма Альфред Розенберг напоминал, что и нация, и государство нуждаются в типах, в разведении типов, так что тут «неуместно даже говорить о личностях». Ханс Тост, английский корреспондент «Vo1kischer Beobachter», отмечал аналогичную ситуацию в паблик-скул: «Они не замечают, что их воспитание… в принципе приучило их думать намного более одинаково, чем… прусских кадетов… Если они — индивидуалисты, то выпускаемые серийно, как наши «Фольксвагены»».[1681]«Травля [непохожих, ] эксцентричных и слабых в сущности была для них отдыхом. Солидарность с коллективом была важнее, чем совесть и… честь. И таким образом они приучились смело лгать и никогда не выдавать никого из членов группы». И все это несмотря на то, что директора паблик-скул были капелланами: непосвященный, мирянин (до 1890-х годов) не мог занять эту должность.[1682]

Появления «божественных фельдфебелей» ожидал уже Томас Карлейль. По его представлениям, они должны были выстроить затылок в затылок самых бедных (и, следовательно, не признанных достойными свободы) и привести их в рабство — в соответствии с чем-то вроде ветхозаветного предопределения — точно так же «ниггерам» суждено было рабство под «благодетельным бичом» в рамках нового (точнее, возобновленного) порядка при чаемом грядущем великом вожде. Карлейль, сам того не зная, принадлежал к фёлькише байрейтскому кружку, «духовной родине» Гитлера, — полагал X. С. Чемберлен.[1683] Пуританские представления о предопределении, претерпев биологизацию, превратились в расизм в Англии, который послужил образцом для Германии. Расовая гордость должна была сделать империализм популярным в низших слоях, оттеснив классовую солидарность, — этого добился (и надолго) Бенджамин Дизраэли, премьер-министр Англии в 1868 г. и в 1874–1880 гг. (Дизраэли ненавидел гуманные порывы и считал учение о равенстве людей пагубным для будущего примата империализма.) В Германии модель Дизраэли (расовая солидарность низших слоев во имя социального империализма) была подхвачена националистами, сторонниками фёлькише убеждений. Так, в 1900 г. поборник интересов среднего класса Фридрих Ланге напоминал «аристократии расы» о «дворянской грамоте… положенной в колыбель всем… кто принадлежит к белой расе. По сравнению с этим… расстояния между классами среди самих белых незначительны. Если бы [только]… вся белая раса… приобрела сознание… превосходства… согласно дворянской грамоте своей крови, над… другими расами!»[1684]

Однако даже некоторые англичане сознавали, что практикуемый в Индии расизм может угрожать правовому государству и в самой Англии. В 1902 г. Джон Гобсон предупреждал, что автократические методы колониального владычества отравляют источники демократии в самой Англии и грозят ее конституционным свободам. Действительно, британский фашизм изначально был теснейшим образом связан с самыми твердолобыми из «хранителей империи». Джавахарлал Неру предупреждал, что расистский фашизм означает применение колониально-империалистических методов и в самой Европе.

Ханна Арендт показала, что корни европейского расистского фашизма произрастают из опыта властвования европейцев над тропическими колониями.

Истребление евреев Гитлером неотделимо от его навязчивой мании завоевания «пространства на Востоке», покорения России — его «Индии». В войне против великой державы применялись те методы, что до этого были приняты «только» в колониальных войнах вне Европы. Новым было стремление низвести великую державу-соперника до уровня колонии для своих поселенцев, истребив коренное население, мешавшее колонизации. Такая радикализация колониально-империалистических традиций «последовательно вела саму Германию не только к военно-политической, но и к моральной катастрофе, атрофируя ее духовную сущность».[1685]

Не случайно именно немецкий центр изучения истории национал-социализма опубликовал исследование, посвященное колониальному господству и социальным структурам в Германской Юго-Западной Африке.[1686] В этой работе опыт колониального империализма в Африке помогает выявить элементы — если не истоки — тотальной власти. Отношения, установившиеся между европейской «расой господ» и «туземцами», сказались и на колониальных методах обращения с людьми и в самой метрополии.[1687] Одним из примеров такого обратного влияния было участие защитника Германской Восточной Африки генерала Пауля фон Леттов-Форбека в 1920 г. (во время капповского путча) в свержении демократии в Мекленбурге. Возможно, высказывания типа: «порог тоталитарного мышления и поведения… [был] перейден» уже в методах осуществления немецкой колониальной власти в Африке;[1688] так называемый «колониализм» есть не что иное, как «периферийный фашизм»[1689] — являются преувеличением. Однако бесспорно, что наследие колониально-империалистических мотиваций в Британии — под видом «политики умиротворения» — стало решающим фактором, позволившим Третьему рейху осуществить агрессию.

Лорд Альфред Милнер (1854–1925), вдохновитель англо-бурской войны 1899–1901 гг., «проконсул» Великобритании в Южной Африке и военный министр в 1918 г., считал империю настолько жизненно важной для британской расы господ, парламентаризм — столь тягостным для империализма, а демократию — такой серьезной угрозой национальной безопасности, что (в 1912 г.) воспринял применение парламентского принципа большинства как узурпацию и хотел вместе со своими сторонниками призвать к военному мятежу. Еще в 1903 г. Милнер видел единственную возможность спасения «национального дела» (т. е. империализма) от демократии в некоем демагоге, который обольстил бы народ, который смог бы вдохновить «каждого рабочего». Милнер мечтал, чтобы повсюду были организованы «юношеские бригады, и все молодые люди в возрасте от 14 до 18 лет были обязаны вступать в них»; «тренировка и дисциплина… — благословение, которому суждено стать всеобщим», «чтобы создать сильную… имперскую расу». Эти мечты вскоре были реализованы на практике — сначала в Италии Муссолини, а потом и в Германии Гитлера. Милнер — задолго до этих двух фашистских диктаторов — настаивал на ограничении урбанизации, с тем, чтобы обеспечить наилучшие условия для процветания империализма. Милнер подчеркивал, что «империализм… как кислород… необходим для возрождения затхлой атмосферы в британской политике… Империализм… обладает глубиной и полнотой религии».[1690] От Милнера и его «твердолобых» довоенного времени ведет свое происхождение британский фашизм, приверженцы которого даже в 1987 г. в одной британской оксфордской публикации были — обоснованно — названы «фашистскими патриотами Британской империи». В связи с этим один британский историк социал-империализма делает следующее точное замечание: «Фашистские» принципы напрямую выводились из взглядов и принципов, а также программ некоторых виднейших представителей британской политики и науки». «Некоторые важные идеи нацизма были напрямую заимствованы из английских источников», из идеологии английского расового империализма.[1691] Из имперского опыта фашисты позаимствовали идеи «расы господ» и неравенства людей, а также волю к власти. Англичане считали, что их власти в Британской Индии угрожает мировое «еврейство». Самый знаменитый британский вице-король Индии, лорд Керзон, заявлял (в 1924 г.), что оно уже властвует над Россией.[1692] Именно эти намерения воплотили в жизнь в Германии в 1919–1920 гг. антидемократические добровольческие корпуса, «бойцы бригады Эрхардта», — напоминал Ханс Гримм.[1693]

Один из питомцев лорда Милнера, Невилл Чемберлен, с 1937 г. пассивно, а с 1938 г. активно поощрял приготовления Гитлера к агрессивной войне, рассчитывая, что экспансия расистского Третьего рейха будет направлена против антирасистского Советского Союза, укрепив в конечном счете расистскую Британскую империю.

Закат имперского могущества Британии вовсе не означал упадка империалистического расизма. Скорее наоборот. Сильная расистская идеология, противодействовавшая деколонизации, укрепляла распадавшуюся империю. Чемберленовскую «политику умиротворения» не раз характеризовали как политику, призванную сохранить империю, и, следовательно, социально-экономический строй страны — чтобы защитить экономические интересы консерваторов и людей, стоявших за ними. Симпатии членов консервативной партии в парламенте к нацистам позволяли усомниться в их готовности противостоять агрессии фашистских держав.[1694]

«Политика умиротворения», которую проводил Невилл Чемберлен, и его отказ помешать гитлеровской экспансии в 1938 г. спасли режим Гитлера от заговора прусских генералов. Мало того, что — благодаря нажиму Чемберлена в 1938 г. — Гитлеру в 1939 г. достался чехословацкий арсенал, которого хватало для укомплектации не менее пяти (если не сорока) новых дивизий. По некоторым сведениям, каждый третий танк, использовавшийся Германией при вторжении во Францию, был чехословацкого производства. За время, прошедшее между фактической передачей Чемберленом чехословацких заводов Шкода Гитлеру, и началом войны между Англией и Германией (октябрь 1938 г. — сентябрь 1939 г) эти заводы успели произвести для Гитлера столько оружия, сколько произвели все британские заводы за тот же период времени.[1695]

Отдав без борьбы территории, завоевание которых силой стало бы самоубийством для Третьего рейха, Чемберлен создал для «фюрера» авторитет непогрешимости, непобедимости: «Если бы Англия вместе с Францией вступили в войну на стороне оборонявшейся Чехословакии [в 1938 г. ], Германия, без сомнения, вскоре потерпела бы поражение».[1696] Такого мнения придерживались даже в ставке верховного командования Гитлера. Но Британские начальники штабов в то время даже не собирались предпринимать в Европе никаких военных операций: для них важнее была защита Индии и Египта.[1697]«Аргументы» о мнимой военной слабости Великобритании представляли собой «рационализацию инстинктивного желания прыгнуть на подножку к диктаторам [оси]».[1698]

Совершенно очевидно, что интересы британских империалистов не шли вразрез с представлениями о господстве белой расы над туземцами колоний — господстве, которое тоталитарный расизм Гитлера мог только усилить. Ведь расизм, ставший тоталитарным, очень соблазнительно было использовать для укрепления расового владычества европейцев над цветными — вопреки учениям о равенстве и тенденциям к эмансипации.[1699] Так, в 1937 г. в Третьем рейхе, к примеру, пообещали ввести смертную казнь для цветных за сексуальную связь с белой женщиной — во имя борьбы с «расовым кровосмешением» в колониях и более развитого «апартеида».[1700] Безусловно, немецкий расизм был гораздо более радикального толка, чем его английский собрат в парламентской Великобритании. И поскольку такой объем власти, как при Гитлере, расисты не могли получить ни в Англии, ни из рук Англии, то тем более соблазнительным представлялось использовать Третий рейх во внешней политике Великобритании, направленной на сохранение расовой империи. Однако желание Чемберлена укрепить Третий рейх вытекало не только из утилитаристских соображений — к ним примешивалось и инстинктивное ощущение избирательного сродства британской и австро-баварской «расы господ». «С тем типом человека, которого знаешь уже долгое время, сразу начинаешь чувствовать себя, как дома». «Диктатор — ближе всего к крупному английскому землевладельцу», — говорил виконт Лимингтон, восхищавшийся Гитлером и прочими диктаторами за то, что они возрождали истинные английские качества. Это и вправду было истинное, инстинктивное сродство.[1701] Такое развитие событий предчувствовал и Альфред Розенберг, утверждавший: «Расистская Германия… в конце концов непременно вызовет симпатию у Британии. Ведь в основе Британской империи лежат те же заявления о господстве, обоснованные расой».[1702] Это было не только узнавание (упомянутое во многих публикациях) в гитлеровских «наполас» духа английских паблик-скул. Прежде всего здесь имело место узнавание родства по сути (отраженного в публикациях слабее) — хоть и разного по степени радикализма, но все-таки бесспорного — родства в представлениях о расе, об интересах государства, о силе и бессилии. Это родство лучше, чем любые поверхностные аналогии, объясняет привлекательность Третьего рейха в глазах сэров невиллов гендерсонов, маркизов лондондерри, сэров сэмюэлей хоров, лордов ллойдов и лотианов. В документах германского МИДа отмечено, что лорд Лотиан давал «инстинктивно верную оценку величия нашего фюрера. Он видит в фюрере empire builder [строителя империи]… наподобие Сесила Родса… Лотиан… ощущает внутреннее родство немецких и британских притязаний на власть…».[1703] И это при том, что лорд Лотиан был либералом — по крайней мере, в духе империалистического «либерализма лорда Розбери». Каковы же тогда были английские не-либералы?

В конце концов Невилл Чемберлен как консервативный премьер-министр отверг предложенный Лигой наций принцип коллективной безопасности, поверив в обещанную в «Mein Kampf» восточную экспансию Гитлера — того самого Адольфа Гитлера, которого вдохновил, если не сказать запрограммировал, другой Чемберлен — визионер Хьюстон Стюарт.

Безусловно, юдофобия Гитлера восходит к венскому периоду его биографии, но навязчивое представление о демонических недочеловеках он не мог перенять у венских антисемитов,[1704] а (как считает Иоахим Кёлер) только из мира представлений Хьюстона Стюарта Чемберлена (мифологизировавшего британский расовый империализм),[1705] героем которого был германский спаситель «человечества из когтей вечно-животного». Ведь, согласно доктрине этого британского вдохновителя Адольфа Гитлера, «финикийский народ [семитов]… [необходимо] истребить». «Если бы римляне не разрушили Карфаген… фатальное семитское наводнение навсегда затопило бы Европу»; «само существование семитов-евреев в своем крайнем проявлении есть преступление против сакральных законов жизни».[1706] Хьюстон Стюарт Чемберлен первым поднял этот апокалиптический императив («байрейтский кружок» задним числом спроецировал его на мышление Рихарда Вагнера) «на уровень категорического требования, которое выполнял Гитлер: уничтожение европейских евреев». «Я ненавижу их всеми силами души, ненавижу и ненавижу!» — писал Чемберлен о евреях. И «эта навязчивая идея… стала задачей, выполнение которой было возложено на Гитлера», — заключал Иоахим Кёлер. Согласно его данным, именно англичанин Хьюстон Стюарт Чемберлен подвел австро-баварского «националистического барабанщика» к этому последнему выводу.

В результате защита на Нюрнбергском процессе могла бы сослаться на «подстрекательство» со стороны Чемберлена и даже представить в доказательство факты, совпадавшие с выводами Иоахима Кёлера: «Хьюстон Чемберлен… утверждая в отношении нацистского фюрера, что тот — единственный, кто осмелится из своего знания о «смертоносном влиянии еврейства» сделать выводы для своей «деятельности», запрограммировал Гитлера.[1707] Избранник стал орудием мира идей этого Чемберлена» — его «видения спасителя» из «сумерек богов» (1923–1924) — задолго до того, как другой Чемберлен, Невилл, премьер-министр, в 1937–1939 гг. стал прагматично использовать Третий рейх как орудие английской политики на «восточном пространстве». Невиллу Чемберлену принадлежит не меньшая заслуга в упрочении власти Гитлера в 1938 г. (не в последнюю очередь благодаря демонстрации «непогрешимости» фюрера), чем Францу фон Папену — в захвате власти Гитлером в 1933 г.

Во всяком случае, после этого захвата Хьюстон Стюарт Чемберлен продолжал считаться у нацистов «провидцем Третьего рейха»: «Немецкий народ, не забудь, что это был пришелец извне… [как] сто лет назад англичанин Карлейль… так и сегодня англичанин… с первых шагов Адольфа Гитлера понял, что тот избран судьбой».[1708] Нацизм, в свою очередь, с полным правом называл Хьюстона Чемберлена «отцом нашего духа». «Привет тебе. Пионер. Первопроходец», — так величал его доктор Геббельс.[1709]

Теперь же на соотечественников «фюрера» — исполнителя (Ausfuhrer) завета своего британского вдохновителя, этого английского «пионера и первопроходца» нацизма — в конечном счете возлагается коллективная вина за то, что они пошли путем, который духовно проложил для них этот гитлеровский первопроходец из Англии!

Если же против нацистских властителей было бы выдвинуто обвинение в немецком народном суде — не в последнюю очередь за то, что они довели немецкие армии до военной, а немецкий народ — до национальной катастрофы, — и тут защита могла бы сослаться на то, что Третьим рейхом руководили исполнители последней воли британца Хьюстона Чемберлена, исполнители завещания, которое едва ли могло в такой степени воплотиться в жизнь без политического содействия Невилла Чемберлена и ему подобных.

«Политика умиротворения» Германии проводилась Британией… а не только Чемберленом», — напоминал Гейнс Пост.[1710] Поэтому вполне логично, что для сохранения «хорошей мины при плохой игре» британскому истеблишменту необходимо было опротестовать представления о том периоде, как о «моралите, в котором Чемберлен и его сторонники играли роль виновных».[1711] Аргументация очевидна; ведь собственные поступки не следовало оценивать с точки зрения морали. Ведь именно тогда, в 1938 г., «в те дни реализма принципиальность считалась эксцентричностью, а идеалы — истерикой».[1712]

Но поскольку апологеты британской стороны приписывают — не без традиционного «cant» — по крайней мере («миролюбивым») намерениям Невилла Чемберлена нравственную чистоту,[1713] напрашивается следующий принципиальный этический вопрос: кто в большей степени является преступником — тот, кто из убеждений развязывает войну и геноцид, которые неоднократно обещал более десяти лет? Или те, кто — зная об обещаниях начать войну и геноцид — использует их автора как орудие собственной политики и для этого оказывает ему мощную поддержку (что единственно и позволяет последнему исполнить обещанное)? Поставить такой вопрос — значит ответить на него. Видимо, поэтому его обычно и не ставят.

Естественно, феномен Гитлера не объясняется одним только следованием английским образцам или «помощью» со стороны Англии. (Немало материалов опубликовано о сотрудничестве с Гитлером старых монархо-империалистических элит. Значительно меньше внимания уделяется феномену деморализации всей Западной Европы — важной предпосылке тоталитарной нигилизации, в которую впала Германия в результате ее особой травматизации после 1918 г.). Конечно, нельзя охарактеризовать феномен Гитлера и только как «дизраэлизм буйно помешанного германизма» или «самое жуткое порождение немецкой англомании», как утверждал Карл Шмитт.[1714] Ведь английская культура не ограничивалась и не ограничивается только теми феноменами, которым стремился подражать Гитлер (и которые он в конце концов так основательно превзошел) — напротив, в английской культуре было немало того, что прямо противоречило убеждениям Гитлера. Но при любом объяснении, которое не учитывает британских образцов Гитлера, из рассмотрения выпадают очень важные вещи.