Глава шестая Как англичане избавлялись от болезней

Глава шестая Как англичане избавлялись от болезней

Тайный совет был обеспокоен, и причиной его озабоченности была королева. Она и раньше заставляла их волноваться по государственным вопросам, но на этот раз дело было в другом: Елизавету мучила страшная зубная боль. Это началось после празднеств в Кенилворте, и доктора оказались совершенно беспомощны. Болезненное состояние королевы вызвало у них ожесточенные споры, которые не ослабевали, впрочем, как и ее зубная боль. В конце концов, дело взял в свои руки Тайный совет и с некоторыми опасениями послал за «чужеземным врачом по имени Джон Энтони Фенат», знаменитым лекарем. Многие считали, что было «весьма рискованно доверять королевские зубы чужестранцу, который мог быть как евреем, так и папистом»⁽⁶⁵⁾. Но к тому времени все, включая Елизавету, уже пришли в отчаяние, и стало ясно, что просто необходимо что-то предпринять, — неважно, насколько рискованным мог быть этот поступок.

Фенат прописал различные лечебные средства на латыни, но посоветовал удалить больной зуб. Королева категорически отказалась от подобной процедуры. Она ненавидела все, что было связано с хирургией, и одна только мысль об этом приводила ее в ужас. Впрочем, достаточно беглого взгляда на хирургические инструменты того времени, представлявшие собой нечто среднее между инструментами столяра и кузнеца, чтобы объяснить внушаемый ими страх. Поэтому Фенат предписал наполнить дырку в зубе пажитником, закрепив его на месте воском. По его утверждению, это так расшатает зуб, что его можно будет вытащить пальцами, но, добавил он, «лучше удалить его прямо сейчас».

Несчастная Елизавета никак не могла решиться, а Тайный совет не осмеливался ее принуждать. Тогда выход нашел лондонский епископ Томас Эйлмер. Он сумел убедить Елизавету, что боль, которую ей предстоит вынести при удалении зуба, намного легче той, что ей приходится терпеть сейчас. Он сказал, что даже будучи пожилым человеком, у которого осталось всего несколько зубов, он с радостью позволит хирургу вырвать один из них в ее присутствии, чтобы доказать правоту своих слов. После того как хирург вырвал зуб у епископа, Елизавета была так впечатлена его примером, что и «сама поступила так же»⁽⁶⁶⁾. К большому облегчению всех придворных.

Зубная боль была наименьшей, пусть и крайне распространенной из напастей, и эта история закончилась весьма благополучно. Но с точки зрения современных медицинских знаний, действительно удивительно, как нашим предкам вообще удавалось прожить достаточно долго, чтобы продолжить род. Войны, эпидемии и голод — главные истребители человеческой расы — по-прежнему наносили огромный урон даже в XVI веке, особенно если учесть почти полное отсутствие элементарных гигиенических норм. Трупы оставляли разлагаться в лодках, Лондонский мост украшали головы казненных преступников, и прямо на улицы выбрасывали огромное количество мусора, помоев и отбросов всех видов. Количество бань в городе не на много превосходило число публичных домов. Загрязненная вода и испорченная пища — все это способствовало размножению различных бактерий, вирусов, блох, вшей, мышей и крыс.

К счастью для подданных — и для последующей английской истории — королева отличалась крепким здоровьем. Ей не перешли по наследству от дедушки Генриха VII подагра и астма — считалось, что именно подагре Тюдоры обязаны своим знаменитым нравом. Она также избежала врожденного сифилиса, доставшегося в наследство от их отца несчастной Марии Тюдор. Она не заразилась туберкулезом, который унес жизнь Артура, старшего брата ее отца, и положил конец жизни ее сводного брата, шестнадцатилетнего Эдуарда, скончавшегося в таких мучениях, что его последними словами были: «О Боже, освободи меня от этой несчастной жизни».

Тем не менее в течение своей жизни королева перенесла несколько тяжелых болезней, но сумела излечиться при помощи своих врачей. В 15 лет она переболела скарлатиной и после этого часто страдала от ангин. В 30 лет сумела пережить оспу, а вот ее волосы, вероятно, нет. По словам сэра Джеймса Мелвила, который встречался с ней в 1564 году, ее настоящие волосы были «рыжеватыми и вьющимися от природы», но после перенесенной болезни она до самой смерти носила темно-рыжий парик.

Еще одним испытанием была мигрень — недуг, которым страдали все Тюдоры. В возрасте около сорока лет Елизавета страдала от варикозной язвы на ноге. Время от времени она использовала эту болезнь как предлог в дипломатических целях: с ее помощью королеве удавалось уклоняться от того, чего она не желала делать. И в то же время, если она хотела продемонстрировать свое отменное здоровье, то могла запросто протанцевать всю ночь — а танцевала она великолепно, хотя варикозная язва причиняла ей, должно быть, ужасную боль.

В 1572 году королева сильно отравилось пищей — что вряд ли удивительно, и чуть не умерла от лечения — что еще менее удивительно, так как лечили ее с помощью кровопускания, слабительного и голода. За год до этого, после возвращения из поездки по Эссексу, она перенесла ужасный приступ желчно-каменной болезни. Приступ начался внезапно и так же неожиданно прошел после рвоты, по крайней мере, так писал Уильям Сесил французскому послу. Как Тайный совет, так и простые подданные всегда с вниманием относились к здоровью королевы, поскольку все чувствовали, что безопасность государства висит на единственной нити — жизни Елизаветы. И они были правы: так оно и было.

Хотя медицинский колледж был основан еще в 1518 году, врачебная наука того времени оставалась на уровне средневековой и основывалась на знаниях, полученных от Аристотеля и Гиппократа, и изменениях, внесенных Галеном во II веке н. э. По существу, это была смесь философии, наблюдения и опыта в сочетании с астрологией и магией. Помимо нововведений Галена, медицина все еще прочно основывалась на античной теории о четырех основных элементах, или началах, природного мира: воздуха, огня, воды и земли. Каждый элемент обладает своим качеством или отличительным свойством — холод, жар, влага и сухость. Так как человек был частью природы, то считалось, что он также обладает этими качествами и что сочетание любых двух этих свойств составляет его «облик» или, как сказали бы мы, темперамент. А каждый тип темперамента обладает своим типом телесной жидкости.

Так, жар и влага дают сангвинический темперамент, телесная жидкость которого кровь. Холод и влага производят флегматичный темперамент, а его жидкость — слизь. Жар и сухость дают холерический тип, а жидкость, вполне закономерно, — зеленая или желтая желчь. Тогда как меланхолический темперамент Роберта Бартона^[86] был результатом соединения холода и сухости — воздуха и земли, а связанная с ним жидкость — черная желчь.

Человек был здоров, если все элементы находились в равновесии. Но если по какой-то причине равновесие нарушалось — немного больше тут, чуточку меньше там, — то неизменно возникали проблемы. Естественные причины болезней были неизвестны. Дисбаланс исправляли с помощью кровопускания, чистки кишечника, снадобий, трав, диеты, амулетов — и, конечно, обращались за советом к звездам.

Еда, как и все остальное, состояла из этих же четырех элементов, что и определяло ее питательные свойства. Но более того, еда имела свои «уровни». Например, кочанная капуста, которую мы считаем простой и незамысловатой, на первом уровне обладала жаром, а на втором — сухостью. В результате капуста становилась холерической — что звучит невероятно, — а это означало, что человеку с холерическим темпераментом следовало воздерживаться от ее употребления, возможно из-за опасения, что его организм начнет вырабатывать слишком много желтой или зеленой желчи.

Однако сомнительно, чтобы средний англичанин уделял много внимания «уровням» пищи, за исключением тех моментов, когда заболевал. Безусловно, елизаветинцы, не привыкшие ограничивать себя в еде — несмотря на предупреждение Плиния, которое им было хорошо известно, о том, что «обильная пища приводит ко многим болезням», — были просто не в состоянии думать об уровнях жара, холода, сухости или «слизи», содержащихся в каждом куске пищи, который они съедали.

Судя по всему, все елизаветинцы были сангвиниками, то есть оптимистичными, крепкими, влюбчивыми и самонадеянными людьми. Считалось, у сангвиников было прекрасное пищеварение, и возможно, именно этим объяснялась способность англичан так много есть. В то время сангвинический тип описывали так: рыжеватые волосы, широкие вены и артерии, хороший пульс, отличное пищеварение, розовая кожа, предрасположенность к полноте, крепкий сон, потливость, вспыльчивость и склонность видеть как приятные, так и страшные сны. Все это подходит, по крайней мере внешне, к описанию Генриха VIII, и в меньшей степени — его дочери Елизаветы.

Но даже сангвинический тип мог впасть в меланхолию, вызванную пищей, которая провоцирует избыток черной желчи. Считалось, что к этому несчастному состоянию приводит употребление в пищу следующих продуктов: селезенки, груш, яблок (хотя печеные яблоки отлично успокаивали желудок), персиков, молока, сыра, соленого мяса, мяса благородного оленя, зайчатины, говядины, козлятины, павлина, голубей и болотных птиц, рыбы, плодящейся в стоячей воде, гороха, бобов, темного хлеба, черного вина, яблочного и грушевого сидра и специй. Если подобная пища вгоняла в тоску бодрого, энергичного и уверенного в себе сангвиника, то меланхолики «от природы» должны были просто впадать в крайнее отчаяние.

Но и сангвинику, которому позволялось есть практически все, тоже было необходимо следить за своим рационом. Чем более чистым и цельным был его «тип» или темперамент, тем «скорее он портился и заражалась его кровь»⁽⁶⁷⁾. Ему следовало избегать излишнего потребления фруктов, трав и корней, таких, как лук-чеснок, лук-порей, а также воздерживаться от старого мяса, мозгов и коровьего вымени. Ему следовало быть умеренным в пище и сне — в противном случае такому человеку грозило ожирение.

Флегматику, чей влажный и холодный темперамент напоминал сливы, и холерику, сухому и жаркому, как красный перец, также необходимо было соблюдать не менее сложную диету и следовать правилам, соответствующим их индивидуальным качествам и типу. Таким образом, диета и врачевание в то время были практически неразделимы. Хороший повар считался наполовину врачом, поскольку, как нам сообщает Эндрю Бурд, «главное лекарство, за исключением совета врачей, приходит из кухни. Поэтому врач и повар должны вместе консультировать больного... поскольку если врач приготовит какое-то блюдо без повара, если только он не мастер и в этом тоже, то блюдо получится неважным и пациент не сможет его есть».

Любопытно, но тогда верили, что дети рождаются флегматиками, и поэтому их кормили пищей, сочетающей свойства влаги и умеренного жара. К счастью, такой едой считались молоко — из-за убеждения, что оно связано с кровью, — сливки, сыворотка, створоженное молоко и «белое мясо», что, как нам уже известно, означало все молочные продукты. Взрослея, ребенок становился либо сангвиником, либо холериком (меланхоликов, по-видимому, было немного), и начиная с 13 лет ему разрешалось есть «более жирное мясо» и пить разбавленное водой вино. Вода сама по себе считалась «холодной, медленной, трудно усваиваемой». На самом деле, она чаще всего была не пригодной для питья.

Для новорожденных детей не было альтернативы кормлению грудью, хотя уже тогда использовали примитивную бутылочку, сделанную из коровьего рога. Младенцев из зажиточных семей отдавали кормилице и отнимали от груди не раньше, чем у них прорежутся четыре или более зуба. Вопрос о том, отнимать ли королеву Елизавету от груди в возрасте тринадцати месяцев, решался в парламенте. Но со слов кормилицы Джульетты в «Ромео и Джульетте» мы узнаем, что ее несчастной подопечной было всего три месяца в тот жаркий день, когда она кормилица впервые приложила полынь к своей груди. Учитывая, что маленькую Джульетту отняли от груди в тот самый день, когда случилось землетрясение, она должна была почувствовать себя не только покинутой, но целиком и полностью отвергнутой. Удивительно, что детские психологи не прибегли к этому факту для объяснения идеи пьесы в целом.

Но вовсе не молоко кормилицы считалось самым важным в процессе вскармливания, а ее моральные качества. Несчастный ребенок, как тогда полагали, мог впитать вместе с молоком и пороки кормилицы. Эти представления были чрезвычайно удобны для богатых и испорченных мамаш, которые могли предаваться своим порокам без всяких опасений, что некоторые из них могут перейти к их детям.

У нас нет сведений о детской смертности, но при взгляде на надгробия той эпохи становится понятно, что она была очень высокой. На это указывает и другой факт. Как только ребенок рождался — если он выживал при родах, — его сразу же крестили, чтобы не сомневаться в том, что он сможет беспрепятственно попасть на небо. Матери очень часто умирали от послеродовой горячки — инфекции, которую считали результатом холода в крестильной палате.

Если желудки детей считались флегматичными от природы, то желудки пожилых людей следовало возвращать в это состояние с помощью пищи. Для этого им советовали придерживаться диеты, предписанной детям. Сам совет было довольно хорош, хотя и был вызван, на наш взгляд, неправильными причинами. Но даже мы не сможем поспорить с советом пить вино со свининой или питаться фруктами при повышенной температуре, хотя лучшим средством от лихорадки тогда считали жемчужную пыль, растворенную в лимонном соке. Впрочем, позволить себе такое лекарство могли только богатые люди. Положение «пусть отец болезни неизвестен, но ее мать — питание» звучит достаточно современно.

Так что диеты, среди которых были не менее эксцентричные, чем современные, играли очень важную роль в медицине того времени и были связаны с темпераментом и качествами человека. Даже продолжительность сна зависела от типа темперамента. Сангвиникам и холерикам было достаточно всего семи часов, а для флегматика требовалось не менее девяти часов сна. Что касается меланхоликов, то им было позволено спать столько, сколько они хотели. Прерывистый сон считался одновременно симптомом и причиной меланхолии, приводящей к «сухости ума, безумию, маразму, а также к сухости тела, худобе и неприятному для глаз внешнему виду»⁽⁶⁸⁾.

Вообще считалось, что здоровый человек, в независимости от типа его темперамента, не должен спать в течение дня, но если после переедания он почувствует в этом необходимость, то ему следует вздремнуть, прислонившись к буфету или сидя прямо на стуле, табурете или скамье.

Для тех, кто из-за болезни был прикован к постели, существовало несколько правил. Во-первых, пациенту предписывалось составить завещание и исполнить ритуальные процедуры. Подобный пессимизм, несомненно, был основан на обширном опыте. Желательно, чтобы сиделки были «старательными, а не неряшливыми и ленивыми»⁽⁶⁹⁾. В комнате должен быть приятный запах — тяжелый воздух способствует болезни. Больного не следует донимать разговорами — особенно женской болтовней — и необходимо строго соблюдать предписания лекарей, которых приглашали, чтобы оказать помощь как телу, так и душе. Последним наставлением, когда смерть была уже на пороге, было указание «говорить только о благочестивых вещах»⁽⁷⁰⁾.

Среди тех, кто был у постели лорда Берли, когда приблизилось время его смерти, была и королева. Та, что так часто вводила его в отчаяние, приходила теперь каждый день, чтобы собственноручно покормить своего старого министра. К своему «верному уму», как она его называла, Елизавета испытывала глубокую и сильную любовь, и его смерть стала для нее тяжелой утратой. Впоследствии она была не в силах сдержать слезы, когда слышала его имя. В год смерти лорда Берли, 1598-й, в Англии был напечатан первый трактат по тропической медицине. Он назывался «Лечение больных в удаленных регионах; предупреждение смертельных случаев среди английской нации в чужеземных походах»^("71").

На протяжении всего царствования Елизаветы медицина, и особенно хирургия, постоянно развивались. Это развитие было обусловлено двумя великими импульсами Возрождения — искусством и приключениями. Искусство благодаря Леонардо да Винчи открыло анатомию, и Андреас Везалий, обучавшийся в Падуе, чья выдающаяся работа по анатомии «О строении человеческого тела» появилась в 1543 году, мог бы считаться научным последователем Леонардо. Но именно французский доктор Амбруаз Паре первым осознал всю важность этих новых знаний и применил их в хирургии.

Паре, «величайший хирург Возрождения и один из выдающихся хирургов всех времен», положил конец страшным мучениям больных, которым приходилось терпеть боль от прижигания раскаленным железом после ампутации, с помощью изобретенной им простой перевязки. Он придумал протезы и испробовал их на солдатах. Он открыл, что огнестрельные раны сами по себе не ядовиты, как повсеместно считали, следовательно, их не нужно лечить кипящим маслом, как это тогда широко практиковалось; боль же лучше всего унимать целебными мазями и бальзамами. Он также отстаивал необходимость в исключительных случаях переворачивать младенца в утробе матери перед принятием родов.

В Англии Томас Гейл, известный хирург, написал книгу о лечении огнестрельных ран, такую же работу написал и Уильям Клауз, а Джон Вудвол, тоже хирург, занимался проблемой ампутации. И хотя Уильям Харвей начал свою практику в 1602 году, его выдающаяся работа о циркуляции крови, совершившая переворот в медицине, была опубликована только через 25 лет после смерти Елизаветы. Война, как в то время, так и сейчас, способствовала развитию медицины и хирургии.

Что касается приключений, то дух авантюризма привел к открытию новых стран и к увеличению объема торговли. Это, в свою очередь, привело к появлению в Англии и Европе новых снадобий. Испанцы вместе с сокровищами инков привезли с собой особенно опасный вид сифилиса, которым заразились от жителей Перу. Но они также привезли и ипекакуану, или рвотный корень, и хинин, хотя целебные свойства последнего стали известны только в XVII веке. Сэр Джон Хоукинс, похищавший негров с Гвианы и насильно переправлявший их в испанские поселения в Вест-Индию, вернувшись обратно, привез табак, который сначала использовали как фумигант и, — что еще более важно в век, когда отсутствовали анестезирующие средства, — как наркотик. Хирурги пропитывали его вином и давали больным, которым предстояло «отрезать, отпилить, выжечь или удалить конечность». Это было крайне опасно, поскольку если обращаться с ним неосторожно, он мог вызвать «мертвый сон и сделать тело бесчувственным».

В то же время распространение даже этих медицинских знаний шло медленно и вначале не выходило за пределы Италии и Франции. Англичане, будучи ярыми националистами и индивидуалистами, с подозрением относились как к континентальной политике, так и к снадобьям.

Возможно, что иностранные средства хороши, но, по мнению Тимоти Брайта^("72"), английские были лучше, поэтому с националистическим рвением он выпустил книгу под названием «Трактат, в котором утверждается достаточность английских снадобий для лечения всех болезней, излечиваемых с помощью лекарств». Именно Брайт, еще до Бартона, написал «Трактат о меланхолии».

Однако болезнь не имеет национального характера и не признает границ. И хотя королева избежала отравления от рук чужеземцев, — а по ее словам, адресованным французскому послу, было предпринято семнадцать таких попыток, — ей не удалось избежать оспы. Впрочем, как и многим ее подданным.

Для того чтобы у тех, кому посчастливилось пережить эту напасть, не оставались ужасные шрамы, окна комнаты, где лежал больной оспой, завешивали красной тканью. Эту традицию соблюдали со времен Эдуарда I^("73"). Во дворце королевы на окна вешали ткань прекрасного качества и насыщенного цвета, а в коттеджах обходились красной тряпкой. Только в XX веке было доказано, что такое лечение действительно было эффективным. В работе доктора Нильса Финсена из Копенгагена утверждается, что рубцы были следствием актинических лучей солнца. При условии фильтрации солнечного света их можно было избежать. И самое удивительное, что красное стекло, слюда и бумага — или даже, вероятно, ткань красного цвета — способны отфильтровывать эти лучи.

* * *

К счастью для врачей — если уж не для их пациентов, — число видов новых трав и растений намного возросло за этот период во многом благодаря тому, что в моду вошла новая теория: «Учение о характерных признаках». Ее автором был Теофраст Бомбаст, швейцарский немец, более известный под именем Парацельс. Он умер еще до начала правления Елизаветы, но у его теории было много ревностных сторонников и во время ее пребывания на троне. Парацельс считал, что каждое растение было «предписано», — это значит, что посредством цвета, формы, запаха или места распространения оно связано с определенной болезнью, а потому может от нее излечивать. Например, если больного мучают боли в груди, его следует лечить при помощи медуницы — lungwort^[87], поскольку ее листья по форме напоминают легкие. Слово wort^[88], присоединенное к растению или траве еще со времен англосаксов, означало, что это растение обладает лечебными свойствами.

Список предписаний может показаться нам бесконечным, но елизаветинцы явно видели в растениях знаки — и планеты — там, где мы бы этого сделать не смогли. Теория Парацельса стала очень популярна и была подхвачена врачами, сторонниками магии и многими умными людьми.

Парацельс умер от пьянства или был убит ревнивыми конкурентами — это случилось, когда Елизавете было всего восемь. Однако его идеи намного пережили его самого и, возможно, нанесли вред тысячам людей, поскольку их широко практиковали врачи, аптекари, травники и астрологи, которых также считали лекарями, потому что звезды влияли на болезни, а планеты были связаны с различными целебными металлами.

Доктор Джон Ди был любимым алхимиком, астрологом и чародеем Елизаветы. Именно он выбрал благоприятный день для ее коронации. Вскоре после этого за ним спешно послали, потому что на полях Линкольнз Инн нашли восковую фигурку королевы с воткнутыми в нее булавками. Ему удалось убедить членов Тайного совета, пребывающих в крайне возбужденном состоянии, что этот предмет не сможет причинить королеве никакого вреда. Так же спешно его отправили в Ричмонд, чтобы он убедил в этом и Елизавету — если она нуждалась в таком утешении. Именно он в 1577 году ездил в Германию, чтобы посоветоваться с другими учеными мужами насчет зубов королевы, которые даже для того времени были крайне плохими.

В одно время доктор Ди сотрудничал с Эдуардом Келли, который, как утверждалось, нашел «философский камень» и умел вызывать духов. У доктора Ди и мистера Келли было несколько медиумов. Одна из них, Мадими, начала практиковать еще ребенком и была способна к языкам. Но неожиданно она превратилась в очень хорошенькую женщину, полностью забыла языки и стала приверженцем нудизма. Так как она была отнюдь не духом, это привело к печальным проблемам с женами обоих алхимиков и положило конец их сотрудничеству.

Эдуард Келли был жуликом, но доктор Ди — отнюдь нет. Отставив в сторону его доверчивость, можно сказать, что он был очень интеллигентным человеком с пытливым умом. Помимо прочего, он предложил тщательно разработанные проекты развития военно-морских сил и улучшения рыбной отрасли, которые не были внедрены. Он учил королеву не только оккультным знаниям, но и астрономии. За советом к нему обращались многие известные люди — среди них был и лорд Берли, Лейстер, Уолсингем и Бэкон. Он был также одним из первых — если не самым первым, — кто начал использовать словосочетание «Британская империя».

Судя по всему, королева относилась к нему очень благосклонно и несколько раз навещала в Мортлейке, чтобы взглянуть на его научные приборы и библиотеку, но она сделала очень мало для его продвижения по службе. Возможно, именно это стало причиной его сближения с Келли. Доктор Ди не был деловым человеком, и заявление Келли, что тот открыл «философский камень», который сможет сделать их богатыми, заставил его пойти на глупое партнерство.

Алхимики утверждали, что им удалось создать «философский камень», с помощью которого можно не только превращать простые металлы в драгоценные, но и получить эликсир жизни. Некий Корнелий Альветан посвятил свой трактат «De Conficiendo Divino Elixire sive Lapide Philosophorum»^[89] Елизавете, которая, прочитав его на латыни, так им увлеклась, что предоставила Корнелию удобное жилье в Сомерсет-хаузе и приказала приниматься за работу. Любопытно, но королеву больше интересовала ее казна, чем возможность вечной жизни, поскольку она заказала Корнелию произвести 50 тысяч марок из чистого золота «по приемлемой цене». Корнелий не сумел выполнить заказ. В 1567 году он был заключен в Тауэр за «оскорбление Ее Величества королевы»⁽⁷⁴⁾  лживыми обещаниями.

Все хитрые махинации алхимиков с их странным и непонятным для нас «научным жаргоном» Бен Джонсон высмеял в своей пьесе «Алхимик», изобразив жадного и легковерного сэра Эпикура Маммона в виде козла.

Ради справедливости стоит заметить, что многие алхимики были гениальными исследователями, и среди них — Теофраст Бомбаст, или Парацельс. Алхимия приобрела новое направление развития, когда он заявил, что ее подлинной задачей должно быть не производство золота, а медицинских препаратов.

В самом начале правления Елизаветы Уильям Сесил обращался к астрологу, чтобы узнать, что ждет королеву на поприще брака. Ему сообщили, что королева выйдет замуж за иностранца и родит сына, которому предстоит стать великим правителем, и дочь. Так как многие елизаветинцы верили в предзнаменования, знаки и влияние звезд, то неудивительно, что они были убеждены в бытие привидений, эльфов, фей и злых духов. Кроме этого, существовали еще колдуны и чародеи.

Епископ Джевел, человек просвещенный, был так расстроен мерзкими делами ведьм и тем, что они разрушали здоровье людей, что в 1572 году выступил с решительной проповедью против них. Среди слушателей была и королева, но он не стал смягчать свою речь. «Эти глаза, — громогласно заявил он, — видели несомненные и очевидные следы их деяний. Подданные Вашей Светлости начинали чахнуть и даже умирать, краска сходила с их лица, а плоть ослабевала. Их чувства притуплялись, а речь пропадала». Очевидно, этот добрый епископ принял предмет своего выступления слишком близко к сердцу: было бестактно проповедовать против ведьм в присутствии женщины, чью мать считали одной из них. У Анны Болейн были родинка чародейки и рудиментарный палец — «соска дьявола».

Но средний англичанин — сельский житель и бедняк — продолжал верить в действие трав и снадобий, амулетов и заклинаний.

В то время существовали заклинания от многих болезней. Для излечения от эпилепсии следовало ночью пить ключевую воду из черепа того, «кто был убит». Чтобы вылечиться от укуса скорпиона — ситуация, не типичная для Англии, но с которой приходилось сталкиваться путешественникам в тропиках, — укушенный должен был прошептать на ухо ослу: «Меня укусил скорпион». Чтобы избавить женщину от родовых мук, кто-то должен был перебросить через дом, где она лежит, камень, которым были убиты три живых существа — человек, вепрь и медведица. Обзавестись таким камнем было непросто, и шарлатаны, должно быть, зарабатывали неплохие деньги, продавая фальшивки.

Одним из самых любопытных было заклинание против ежедневных приступов малярии. Для этого больной должен был разрезать яблоко на три части. На первой дольке нужно было написать «Творец существует извечно»; на второй — «Творец непостижим» и на третьей — «Творец вечен». Обычную малярию можно было вылечить проще: с помощью «паука в ореховой скорлупе, завернутой в шелк». Мать Бартона испробовала это средство — или амулет — на бедняках Линдли в Лейстершире, где она проживала, но ее сын Роберт высмеял ее действия, спросив: «Quid aranea cum febre?»^[90] Однако позднее, когда обнаружил упоминание о подобном средстве от малярии в «Materia Меdiса», составленной в I веке Диоскоридом, греческим врачом армии Нерона, он изменил свое мнение. То, что, по его мнению, было бабушкиными сказками, на самом деле оказалось подтверждено наукой! Да и мы уже привыкли, что многие старинные рецепты признают и сами врачи.

* * *

Среди бесчисленных трав, которые использовали для лечения тех или иных недугов, были некоторые, как считалось, связанные с определенными частями тела. Так, болезни головы лечили отварами из анисового семени, буквицы аптечной, чабреца, очанки, лаванды, лавра, розы, руты, майорана. Нетрудно заметить, что большинство из этих растений обладали душистым ароматом. Больным, которых часто мучили головные боли, советовали избегать дурных запахов, болотных «инфекций» и вдыхать только приятные ароматы. Им также следовало держать голову в холоде, не слишком много спать и не злоупотреблять вином. Помимо этого, они должны были воздерживаться от пищи, способствовавшей выделению слизи, и без всякой причины плакать, петь высоким голосом или выкрикивать «привет!».

Для лечения болезней легких и бронхов — а елизаветинцы были очень склонны к бронхитам — советовали употреблять окопник (он и по сей день входит в состав различных микстур от кашля) вместе с чабрецом, лакричником, девясилом, иссопом. Особенно эффективными считались шандра (конская мята) и дубровник. Больные туберкулезом должны были избегать кислых и терпких продуктов и употреблять тонизирующие средства и напитки. Им не следовало есть жареное мясо, тушеную свинину, студень, вареный рис, сырые яйца и пить козье молоко. Кроме этого, им запрещалось злиться и грустить.

Огуречник аптечный, воловик, шафран, базилик, розмарин и розы использовали для укрепления сердечной мышцы, а вот наперстянка, в которой содержится дигиталин, вошла в употребление только в XVII веке. Болезни желудка лечили с помощью полыни горькой, мяты, буквицы аптечной, золототысячника, щавеля и портулака. А тех больных, чье состояние, судя по симптомам, было вызвано илеитом (воспалением подвздошной кишки) или аппендицитом, предостерегали от холода, советовали употреблять слабительное, отказаться от свежего хлеба, свежего эля, пива, сидра и корицы, а также от всех продуктов, содержащих мед, и как огня остерегаться пищи, вызывающей газы, особенно бобов, гороха и чечевичной похлебки.

Печень — а она является очагом всех телесных жидкостей — можно было подлечить с помощью дубровника, репейника, фенхеля, эндивия зимнего и, естественно, печеночника. При подавленном состоянии помогали адиантум, побеги папоротника, петрушка, тимьян, хмель, буквица и лыко ясеня. Чернобыльник, болотная мята и можжевельник использовали для лечения женских болезней, а от болей в суставах применяли ромашку, зверобой, душицу обыкновенную, руту, примулы и меньший золототысячник. Тем, кто страдал подагрой, запрещалось носить тесную обувь и есть красную рыбу и устриц.

Однако люди, имевшие достаточно денег, для лечения подагры ездили в июле в Бакстон. В то время Бакстон был очень популярным курортом с минеральными водами. Здесь в 1577 году можно было встретить сэра Томаса Смита, сэра Уильяма Фиц Уильяма, мистера Мэннерса, леди Харрингтон и лорда Берли. Они пили лечебную воду и принимали ванны — как когда-то давно это делали римляне. Туда приехал и граф Шрусбери, чтобы подлечить свою больную руку, но эта боль не шла ни в какое сравнение с теми страданиями, что причиняла ему его жена Бэсс Хардвикская. Она просто ужасно обращалась с графом, которого приставили стеречь Марию Стюарт. Возможно, это было вызвано ревностью, но точно известно, что именно Бэсс распространила слух о том, что граф влюбился в свою пленницу. Она ушла от него в 1584-м после нескольких лет ссор и раздоров. За это время она измучила его сильнее подагры.

Еще одним бичом того времени была мочекаменная болезнь. Для ее лечения использовали корень камнеломки, пропитанный кровью зайца; его отваривали и измельчали в порошок, который нужно было принимать утром и вечером. От «полноты и отсталости» прописывали чистку кишечника и немного перца. При обморожении, причиной которого были «резкий холод и флегматичное состояние», следовало избегать снега, держать ноги в тепле и промывать обмороженные места мочой или коровьим жиром. От вшей, которыми страдало огромное количество людей из-за пота и грязи, нестиранной одежды и соприкосновения с зараженными людьми, применяли мазь, изготовлявшуюся из масла лавра и омертвевшей ртути. Ртуть можно было омертвить только с помощью слюны постящегося человека^("75").

Во многих семьях, как в деревне, так и в городе, хранились рецепты собственных снадобий для лечения различных недугов. Более того, многие лично выращивали лекарственные травы. Если болезнь была очень тяжелой, то обращались к врачу, местной знахарке, аптекарю или даже бакалейщику. «Травник» был столь же необходим, как и кулинарная книга, и для каждого образованного человека, будь то мужчина или женщина, считалось жизненно необходимым знать целебные свойства растений и быть в курсе современных открытий в области медицины или магии. Аптекари и бакалейщики продавали людям лекарства и снадобья. Кроме того, они собирали различные предписаний врачей и торговали ими, а также сами с их помощью занимались врачеванием. Вероятно, вреда они причиняли не больше, чем сами доктора.

В то же время существовали два основных течения среди врачей, аптекарей и, возможно, бакалейщиков. Одни придерживались идеи «чем проще, тем лучше», другие верили в лечебную силу различных смесей. Смеси представляли собой «составы и странные микстуры». Сторонниками их применения был Парацельс и его последователи. В состав таких смесей входили весьма необычные компоненты, например сушеные жабы и экскременты, а также различные минералы — золото, серебро, ртуть и сурьма.

Один иностранец, доктор Алексис Пьемон, наделал много шума в медицинских кругах благодаря рецепту мази под названием «Масло из рыжешерстной собаки». Несчастное животное варили целиком в масле, пока оно не разваривалось. Потом, и только потом, в определенном строгом порядке туда добавлялись скорпионы, черви, некоторые растения, костный мозг свиньи и осла вместе с другими отвратительными ингредиентами. По утверждению доктора, получившаяся в результате ужасная смесь избавила от подагры одного португальского джентльмена. Но еще более удивительно, что она вылечила парализованную руку монаха из ордена Святого Онуфрия. По словам доктора Алексиса, его рука «иссохла, как обрубленная ветка дерева», но после того как в течение 63 дней к больной руке прикладывали мазь, она стала такой же здоровой и мясистой, как и правая. В Англии эта новость вызвала сенсацию, но нам неизвестно, пытались ли воспользоваться этим рецептом.

Помимо лекарственных трав и растений, лечебных смесей, амулетов, колдовства, гадания по звездам, в медицинских целях использовали и камни, которые, как считалось, обладали различными целебными свойствами. Гранат, если его носить на шее или подмешивать в напиток, облегчал горе. Гиацинт и топаз подавляли гнев и утоляли печаль, а также уменьшали ярость и безумие. Берилл облегчал понимание, подавлял суетливость и злые мысли, а хелидоний — камень, найденный, вероятно, в желудке ласточки, — если его завернуть в чистую ткань и привязать в правой руке, избавлял от лунатизма, а сумасшедших лечил от безумия и, более того, делал их «веселыми и дружественными». Изумруд и сапфир успокаивали разум, тогда как карбункул и коралл изгоняли нечистую силу, подавляли печаль, избавляли от ночных кошмаров и детских страхов, а также защищали от припадков, сглаза, заклятий и яда. Кроме того, коралл использовали в целях диагностики.

Сэр Хью Платт, этот очаровательный англичанин, который помимо прочих достижений изобрел первые алфавитные кубики для детей, говорил, что «коралл обладает неким особым пониманием природы, потому что он бледнеет и тускнеет, если его носит больной, и снова обретает цвет и яркость, когда тот выздоравливает». И хотя кажется несколько сомнительным, что коралл может быть средством диагностики, в то же время он, безусловно, обладал некой защитной силой, поскольку елизаветинцы дарили на крещение своим внукам и крестникам ожерелья или погремушки из коралла.

Помимо главных бедствий того времени — чумы, оспы и сифилиса, было еще много разных менее серьезных недугов, некоторые из которых не поддаются определению и имеют столь ужасные названия, что Терсит в «Троиле и Крессиде» употребляет их вместо ругательств. После объяснения на чересчур простонародном английском, что именно означает male varlet (наложница мужеского пола), он насылает «поганые болезни юга»:

Да поразят вас все катары, подагры, боли в пояснице,

грыжи, ломота в суставах,

обмороки, столбняки, параличи!

Да вытекут ваши глаза, да загноятся у вас

и печень и легкие, да сведет вам и руки и ноги!^[91]

Поэтому нет ничего удивительного в том, что англичане считали, будто «южный ветер разлагает».

Конечно же тогда встречались и более обычные и узнаваемые болезни: цинга, стригущий и опоясывающий лишай, ангина, ветряная оспа, скарлатина, желтуха, зубная боль, мозоли, водянка, гнойный тонзиллит, малярия, глисты, вши, головокружение и прыщи. Елизаветинцы страдали также и от гнойных язв, паралича, женских болезней, разрыва селезенки, безумия, несварения желудка, слабости сухожилий, нарывов, перхоти и болезней глаз. Очень часто в записках того времени встречаются упоминания о воспалении глаз. Широко распространены были также новообразования на глазу, чахлость, ячмень и дюжина других заболеваний. Весной число больных возрастало, возможно, по причине нехватки витаминов в зимние месяцы.

В то же время создается впечатление, что тогда не было пеллагры, поскольку англичане ели в основном хлеб, приготовленный из цельного зерна. И хотя елизаветинцы ели много ржаного хлеба, маловероятно, что они страдали от гангренозного или конвульсивного эрготизма — отравления спорыньей — состояние, известное и в наши дни на континенте. Лихорадка — Holy Fire^[92] — как тогда называли эту болезнь, кажется, была достаточно редкой, хотя Герард и описывал ее как распространенную. Пальцы на руках и ногах, вероятней всего, отваливались из-за обморожения и туберкулезного дактилита.

* * *

Возможно, англичане в эпоху Елизаветы были вульгарными, хвастливыми и жадными, но они были и достаточно крепкими, чтобы переносить не только заболевания, но и их лечение. Чума в то время была сродни сегодняшним бомбардировкам: те, кто имел возможность, бежали из города в сельскую местность, те, кто ее не имел, жгли фумиганты на улице и писали на двери мелом «Господи, смилуйся над нами».

Они жили в страхе перед черной магией, полагались на заговоры, глотали лекарства, состоящие из отвратительных ингредиентов. У них были плохие зубы, зловонное дыхание и ревматизм. Им приходилось переносить ампутацию без анестезии. Они умирали в муках от недугов, которые, по нашим представлениям, никак не могут стать причиной смерти. Они с подозрением относились к врачам, возможно, не без оснований, и доверяли астрологам.

Но они верили в Бога и надеялись на загробный мир, хотя и не пытались представить себе, каким он был. Возможно, причиной этого была глубокая вовлеченность в дела этого мира, в котором они жили и умирали, а может, у них хватало здравого смысла не пытаться понять непостижимое. Может, они боялись смерти, но они совершенно точно не боялись жить. Они умирали более молодыми, чем мы, но некоторые доживали до глубокой старости.

Еще одна Елизавета, грозная Бэсс Хардвикская, умерла, судя по всем признакам, от пневмонии в девяносто лет. Бэсс была одержима маниакальной страстью к строительству, и однажды цыганка нагадала ей, что как только она перестанет строить, то умрет. Жуткое похолодание заставило ее рабочих прекратить работы по перестройке Больсовера. Стройматериалы не могли доставить на стройку, сугробы доходили до верха стен, и рабочие, окоченев, падали с лестниц.

Услышав это, Бэсс отправилась из Хардвика в Больсовер по ужасным дорогам Дербишира, чтобы подстегнуть, пригрозить и заставить их продолжить работу. Но все было бесполезно. Они не могли продолжать строительство, поскольку у них не было материалов.

Бэсс вернулась в Хардвик, и путь по короткой дороге занял 10 часов. Оказавшись дома, она выпила горячий поссет и заявила, что прекрасно себя чувствует, но все же легла в свою резную кровать с прекрасным балдахином. Она так и лежала, страдая от ужасной боли в боку, с блестящими от лихорадки глазами, и продолжала, тем не менее, отдавать приказы, чтобы строительство было продолжено — от этого зависела ее жизнь.

Так она и умерла. На столике у ее кровати осталось несколько книг — труд Кальвина в переплете из красновато-коричневого бархата и «Комментарии на Книгу Притчей Соломоновых», а также песочные часы.