XLI Вердикт комиссии Дьюи

XLI

Вердикт комиссии Дьюи

Прибыв в Мексику, Троцкий активно включился в работу по подготовке расследования московских процессов. О его настроениях того времени говорит письмо, направленное 3 февраля 1937 года Анжелике Балабановой: «Что значит пессимизм? Пассивная и плаксивая обида на историю. Разве можно на историю обижаться? Надо её брать как она есть, и когда она разрешается необыкновенными свинствами, надо месить её кулаками! Только так и можно прожить на свете» [833].

Спустя месяц Троцкий писал автору книги «Два первых московских процесса» Френсису Айслеру: «Сердечно поздравляю вас с этой работой! Тщательностью и достоверностью анализа, в котором юриспруденция счастливо сочетается с политикой, книга должна произвести большое впечатление на каждого серьёзного и мыслящего читателя… От всей души желаю Вашей книге самого широкого распространения. Я хотел бы ещё пожелать Вам серьёзного разбора со стороны противников. Но такое пожелание, к несчастью, утопично. На доводы мысли сталинцы способны отвечать только ругательствами. Это не помешает, однако, правде проложить себе дорогу» [834].

Троцкий направил все свои усилия на подготовку материалов для комиссии по расследованию московских процессов, работавшей под председательством известного американского философа Д. Дьюи. Эта комиссия в течение девяти месяцев работала в Нью-Йорке, Мехико, Париже и других городах. Она тщательно изучила тысячи документов, писем, книг и статей, а также устные и письменные показания сотен свидетелей. Только к началу апреля Троцкому было послано 80 свидетельских показаний, собранных для комиссии во Франции, Англии, Бельгии, Дании, Голландии и других странах [835].

Во время предварительных слушаний комиссии, проходивших в доме Троцкого, им был изложен целый ряд идей, которые можно рассматривать как эскизы неосуществлённых философских и социологических работ. Когда юридический советник комиссии Финнерти задал вопрос, имеет ли революционное правительство право на осуществление жестоких мер против своих врагов, Троцкий ответил: «Это не абстрактное право. Я надеюсь, что после одной или двух побед в других странах, революции станут совершенно мягкими (friendly) революциями». «Бескровными революциями?» — спросил Финнерти. «Да, бескровными революциями,— ответил Троцкий.— Но пионеры везде были суровыми людьми. Я думаю, что американцы знают об этом лучше меня» [836].

На вопрос, смогут ли после мировой социалистической революции все страны жить в мире, Троцкий ответил, что считает это «абсолютно возможным». Конкретизируя эту мысль, он сказал: «Учёные, инженеры и лидеры профсоюзов соберутся на мировую конференцию и установят там, что мы имеем и в чём нуждаемся, каковы производительные силы, природные ресурсы и творческие способности человечества… Они начнут решать эти вопросы осмотрительно, с помощью плана, а не войны» [837].

Говоря о том, что человечество пока ещё не достигло значительных успехов в рационализации своей истории, Троцкий сказал, что, по его мнению, главный вопрос состоит в том, смогут ли люди далеко продвинуться в совершенствовании собственной природы, потому что «после каждого большого шага вперед человечество делает маленький крюк, даже большой шаг назад. Я об этом очень сожалею, но я не ответственен за это. (Смех.)» [838]

На вопрос Дьюи о допустимости вывода, согласно которому привилегии в СССР достигли такого уровня, что можно говорить о классовом членении общества, т. е. делении его на эксплуатируемых и эксплуататоров, Троцкий ответил: для характеристики нынешней стадии развития СССР трудно найти строгую социологическую формулу, потому что «с такой социальной структурой мы встречаемся впервые в истории. Мы должны разработать нашу собственную терминологию, новые социальные категории. Но я не склонен думать, что это подлинное (традиционное) классовое деление» [839].

Разъясняя свою позицию по вопросу о государстве, Троцкий заявил, что социалистическое государство — это переходная форма, необходимая для построения бесклассового и безгосударственного общества. Это государство будет существовать до тех пор, пока у людей не возникнет возможность свободно удовлетворять свои потребности, как при «шведском столе». «Нет необходимости в диктатуре, когда у вас есть „шведский стол“. Наоборот, каждый может взять со стола, что ему нужно, леди в первую очередь. Но когда стол очень беден, люди уже забывают, где леди, а где мужчины. Каждый хватает, что может. Тогда нужна диктатура. Причина существования жандармов — нищета народа» [840].

Подчёркивая ограниченность представлений, согласно которым наличие демократической конституции выступает гарантией против возникновения тоталитарных режимов, Троцкий обращал внимание на то, что «Гитлер не тронул Веймарскую конституцию, демократическую конституцию. Это было неожиданным для всех. Все думали, что Гитлер изменит конституцию, но конституция сохранилась. Но он сломал хребет конституции. Вот всё, что он сделал, и даже тайное голосование дало ему большинство» [841].

21 сентября 1937 года все члены комиссии Дьюи подписали вердикт, полный текст которого, занявший 422 страницы убористого текста, был издан в Нью-Йорке под заглавием «Не виновны». Эта книга, писал Троцкий, «навсегда останется памятником идейной честности, юридической и политической проницательности и неутомимого трудолюбия… Всё сомнительное отсеяно, установлены лишь незыблемые факты, из которых сделаны незыблемые выводы» [842].

На основе тщательного сопоставления официальных отчётов московских процессов с многочисленными документами и свидетельскими показаниями комиссия сочла полностью доказанным, что основные фактические аспекты обвинений и признаний подсудимых являются чистейшим вымыслом: Троцкий никогда не давал террористических инструкций никому из подсудимых и не встречался ни с кем из них в 30-е годы; он не поручал кому-либо организовывать саботаж, вредительство и диверсии и вступать в изменнические соглашения с иностранными державами. Комиссия указала также, что прокурор чудовищно фальсифицировал роль Троцкого до, во время и после революции.

В вердикте констатировалось, что признания подсудимых — независимо от того, каким способом они были получены,— содержат столько невероятных вещей, что это убеждает всякое непредвзятое лицо в их несоответствии действительности. В заключительных параграфах вердикта говорилось: на основе проведённого расследования комиссия пришла к выводу, что «московские процессы являются подлогами… Троцкий и Седов не виновны» [843].

Краткий текст вердикта был оглашен Дьюи 12 декабря на митинге в Нью-Йорке, собравшем 2500 человек. На следующий день после этого Троцкий выступил перед журналистами с заявлением, в котором подчёркивал: «Все члены комиссии насчитывают десятки лет активной политической, партийной или литературной работы. Все они носят безупречные имена. Если бы среди них был хоть один, которого можно купить, он был бы уже куплен давно. Мои враги располагают для таких целей миллионами, и они не скупятся на расходы. Что касается меня и моего сына, мы не располагали даже необходимыми средствами на покрытие технических расходов расследования. Скромная касса комиссии пополнялась сборами среди рабочих и индивидуальными приношениями».

Троцкий напоминал, что «Комиссия искала такого авторитетного сталиниста или сочувствующего сталинизму, который не ограничивался бы… клеветой и инсинуациями в изданиях без ответственности и достоинства, но имел бы мужество открыто предъявить московские обвинения под контролем критики». Указывая, что ни один сталинист не откликнулся на предложения принять участие в работе комиссии, Троцкий предупреждал, что и в будущем тщетно ждать какой-либо «членораздельной реплики со стороны фальсификаторов. Единственный ответ, который им остаётся и которым они так часто пользуются, это револьверный выстрел или удар кинжала. Таким аргументом можно уничтожить противника, но нельзя убить голос мировой совести».

Троцкий отмечал, что, по существу, в вердикте речь идёт не только о нём и его сыне и не только о чести и добром имени расстрелянных по приговорам московских судов. «Дело идёт о чём-то ещё несравненно большем, именно об основных принципах рабочего движения и освободительной борьбы человечества. В первую голову, дело идёт об искоренении той деморализации и заразы, которую всюду вносит аппарат Коминтерна в сочетании с аппаратом ГПУ» [844].

Отвечая на вопросы журналистов о том, как могли Сталин и его помощники допустить столько противоречий и несообразностей при проведении московских процессов, Троцкий говорил: «Все эти люди, начиная со Сталина, развращены бесконтрольностью и безнаказанностью. В статьях и речах самого Сталина встречаются на каждом шагу не только политические противоречия, но и грубейшие фактические искажения, не говоря об ошибках против грамматики. Так как никто не смеет критиковать его, то Сталин постепенно отвык контролировать себя. То же самое относится и к остальным бюрократам. Они не учатся, не думают, а только приказывают. Тоталитарный режим обеспечивает внешний успех признаний. Председатель суда, прокурор, обвиняемые, защитники, свидетели — все выполняют заданный урок. Газеты подчиняются телефонному звонку. Обсуждения нет, критики нет. Народ имеет право только благодарить. При таких условиях пропадает стимул к хорошей работе даже в области подлога».

Если бы сталинская бюрократия и попыталась лучше построить свою работу, продолжал Троцкий, то её всё равно постигла бы неудача. Задача создать в политической канцелярии схему мнимого заговора, лишённую грубых противоречий, в принципе неразрешима — тем более, когда речь идёт о «заговоре» людей, известных всему миру, со сложными политическими и личными связями и отношениями. «Разумеется, если бы за эту задачу посадить десяток людей типа Шекспира, Сервантеса, Гете, Фрейда, то они справились бы с ней лучше, чем Сталин, Вышинский и Ежов. Но гениальные люди, по общему правилу, не занимаются подлогами».

При ответе на вопрос, как сложится после оглашения вердикта судьба советского посла в США Трояновского, которому было поручено помешать работе комиссии Дьюи, Троцкий сослался на слова Диего Риверы: «Карьера Трояновского погибла, а вместе с карьерой, пожалуй, и голова». Однако, замечал Троцкий, если журналисты опубликуют этот его ответ, они окажут большую услугу Трояновскому, поскольку в таком случае «Сталину нелегко будет действовать в строгом соответствии с предсказанием Диего Риверы». Думается, что эти слова, обошедшие весь мир, способствовали тому, что Трояновского не постигла судьба большинства советских дипломатов.

По поводу политических последствий, которые может вызвать оглашение вердикта, Троцкий говорил: «Я не жду, разумеется, что звук трубы, хотя бы это была труба правды, повалит немедленно стены Иерихона». Вместе с тем он выражал уверенность в том, что «оклеветанные и убитые Сталиным противники будут реабилитированы мировым общественным мнением. Для Сталина же реабилитации нет… Сталин сойдет со сцены, покрытый бесславием».

На вопрос о том, не вытекают ли из московских процессов пессимистические выводы в отношении перспектив социализма, Троцкий отвечал: «Нет, я не вижу никаких оснований для пессимизма. Нужно брать историю, как она есть. Человечество движется как некоторые пилигримы: два шага вперед, шаг назад. Во время движения назад скептикам и пессимистам кажется, что всё потеряно. Но это ошибка исторического зрения. Ничто не потеряно. Человечество поднялось от обезьяны до Коминтерна. Оно поднимется от Коминтерна до действительного социализма. Приговор комиссии ещё раз показывает, что правильная идея сильнее самой могущественной полиции. В этом убеждении несокрушимая основа революционного оптимизма» [845].

Идеи, выдвинутые Троцким во время работы комиссии Дьюи, получили развитие в ряде его теоретических и исторических работ, написанных в 1937—1938 годах. Эти работы приобретают особую актуальность в свете современных дискуссий о соотношении большевизма и сталинизма.