III. Христианский пережиток
III. Христианский пережиток
{415} В «Дневнике Сатаны» как бы подводится итог тем плюсам и минусам, какие можно видеть в театральности, наполняющей собою жизнь. Плюсы бледнеют перед минусами, более того: скидываются со счетов! — и в конце концов — безотрадный итог.
Леонид Андреев так упорно перед этим «Дневником» «открещивался» (его собственное выражение) от «театра игры», «театра притворства», так тяготился в жизни «жесткой скорлупою» масок, — «отвратительных масок», через которые едва пробивается «правда» и которые, volens-nolens, ему самому пришлось, хотя бы как писателю (т. е. непрестанно становящемуся мысленно на место действующих лиц), износить громадное количество, — что безотрадный итог последнего произведения Леонида Андреева не является неожиданностью.
Когда я покидал Леонида Николаевича в эту памятную осень 1917 г., я уходил, не получив последнего ответа, который, чувствовалось, зреет в Душе писателя, не находящий только нужных слов и образов Те и другие нашли себе место в «Дневнике Сатаны» и разъяснили окончательно то, что представлялось мне смутным.
Сильна власть христианских пережитков! — могу воскликнуть я теперь с полным правом.
«Театр игры», «театр притворства» (теперь я в этом убедился) — не что иное для Леонида Андреева, как (странно сказать это серьезно в отношении писателя XX века!)… дьявольское наваждение!.. дух театральности, наполняющий нашу жизнь, — демон театральности, злейший демон ее, Сатана, «всемогущий, бессмертный», которого подвластные его искушению люди сумели, с непрестанным прогрессом театральности, превзойти настолько в искусстве игры и притворства, что «ученик далеко превзошел учителя».
Дьявольское наваждение…
Невольно сразу же напрашивается вопрос: откуда же такой «обскурантизм» у просвещенного писателя, каким мы знаем Л. Андреева?
И не мстит ли, в самом деле, дух театральности клеймом обскурантизма неблагодарным ей, ибо кто же другой из беллетристов (после Виктора Гюго) так широко эксплуатировал ее в интересах импозантности своих произведений, как не Леонид Андреев?
Это вам не «Анатэма» с его «позами» и «фразами», созданными эффекта ради в театральной лаборатории вольнодумца-писателя! — Сатана {416} в «Дневнике» Л. Андреева почти средневековый образ, созданный с почти средневековой верой в него как в темную силу.
Поистине «дьявольское наваждение»!.. И поистине неотступен вопрос, «откуда сие», когда думаешь о «финале» Л. Андреева.
Ответ на этот вопрос (о, если бы я ошибался!) скрывается, по-моему, в бессилии атеиста Леонида Андреева справиться с пережитком древнехристианского взгляда на дьявола, которого наши далекие предки привыкли, под эгидой отцов церкви, связывать, в своем представлении, с духом театральности, иначе говоря — мыслить дьявола как демона театральности.
Известно, что под влиянием христианства языческие обряды пошли целиком «за счет дьявола», как выражается Вл. Михневич в «Исторических этюдах русской жизни» (стр. 200), и в первую голову, конечно, наиболее броский, зрелищный обряд, в центре которого был козел, посвященный богу Дионису, и от которого некогда произошла трагедия (tragos — козел, ode — песнь). Священный козел, этот косвенный виновник возникновения драмы и зооморфная эмблема Диониса, стал пониматься христианами как дьявол (откуда у последнего козлиная борода, рога и копыта), как демон, продолжающий, после официального изгнания, заправлять театральным торжеством на шабаше ведьм.
«Сами демоны внушили людям склонность к изобретению театральных представлений», — писал Тертуллиан{912} в начале III в.
«Где гусли, и лики, и рукоплескания, там Ангелам и праздник дьявольский. О какая злая выдумка дьявола!» — сокрушается Ефрем Сирин{913} в IV веке, подразумевая под «выдумкой дьявола» театр, а под «ликами» — маски.
«Действительно, дьявол вернул город в театр, — подтверждает к началу V в. Иоанн Златоуст, — это он, он (дьявол) изобрел такое искусство, чтобы привлекать воинов Христовых и ослаблять силы их духа. На то и построил он в городах театры и, обучив смехотворов, этою язвою поражает целый город»[1197].
Отсюда, в частности, целый ряд церковных и светских памятников в Древней Руси, в которых театральные представления, хотя бы в самой «невинной» форме народных увеселений, запрещаются как «бесовские действа и игрища».
Сознанье дьявольского генезиса театра, страх перед чарами театра, как перед «выдумкой дьявола», идентификация духа театральности с демоном театральности — все это настолько внедрилось в души наших предков, что от этих подлинно «религиозных предрассудков» не могли освободиться даже недавние вожди русской интеллигенции.
Гоголь, по собственному признанью, только и хлопотавший, чтобы после его сочинения «насмеялся вволю человек над чертом»[1198], вывел его как «отца лжи» в образе Хлестакова, объяснив потом, что это «фантасмагорическое {417} лицо», «лживый олицетворенный обман» и что «все на свете обман, все кажется нам не тем, чем оно есть на самом деле»[1199]. (Та же мучительная мысль, что и у Л. Андреева!) Казалось бы, все «обстоит благополучно»: дело сделано — черт осмеян! Ан нет: Гоголь бежит от «Ревизора»: «Мое созданье мне показалось противно, дико и как будто вовсе не мое», — признается Гоголь. «Чье же оно?» — спросит читатель, забывший о «лукавом». «Заглянув слишком прямо в лицо “черта без маски”, — как бы отвечает Д. С. Мережковский в своей книге о Гоголе, — увидел он то, что не добро видеть глазам человеческим… и он испугался не помня себя от страха», поняв, что «со смехом шутить нельзя…»[1200], и, может быть, вспомнив, что «смехотворов», по словам И. Златоуста, «обучил сам дьявол». Писать для «смехотворов», т. е. для актеров, писать для театров, «построенных», по Златоусту, «дьяволом», все равно что «черта тешить», а черта подобает, по Гоголю, «выставить дураком»! Да, «дураком», но только, разумеется, не в театре, самим чертом выстроенном! Иначе жди потом горького раскаяния: «“Ревизор” сыгран, и у меня на душе так смутно, так странно… мне опротивела моя пьеса… Тоска, тоска!..»
Трагедия автора «Ревизора» — трагедия писателя, соблазненного с христианской стези демоном театральности.
В этого демона верил и боялся его не только гениальный христианский писатель XIX века, но и гениальный христианский критик XX века. Я говорю о В. В. Розанове[1201].
«О, как понятно, — писал В. В. Розанов в 1909 году, — что актерство долго запрещалось!.. Актер — страшный человек, страшное существо… Это вполне дьявольская вещь, и существо актера глубоко дьявольское (курсив мой. — Н. Е.]. Он, видите ли, “играет роли”. Недаром старушки крестятся, встречаясь с актером: это вполне точно и правильно! (курсив Розанова <— Н. Е.>). Нужно креститься. Ибо актер до такой степени мало похож на человека, “на всех нас”, как этого нельзя понять умом. “Дьявол рассыплись!” — только и можно сказать»[1202]. И В. В. Розанов, почти всерьез, с чувством мстительного удовлетворения, передает легенду, в которую ему так хочется верить: «Когда Бог сотворил человека, то ненавидевший и смеявшийся над Ним дьявол в одно место “массы”, из которой Бог лепил Свое “подобие и образ” ткнул пальцем, оставляя дыру, не заполненную ничем. А Бог, не заметив, замешал и эту “дыру” в состав человека, и вот из нее и от нас в человечестве и получились “актеры”».
Удивляться Гоголю и Розанову, наговорившим «Бог весть» каких странностей, от испуга перед демоном театральности, не приходится, если мы твердо помним, что это прежде всего «христианские писатели».
{418} Ну а Леонид Андреев? атеист? «просвещенный мореплаватель»? Его как «угораздило» увидеть в духе театральности, насквозь пронизывающем нашу жизнь, демона театральности, лютого, тоскующего самого и награждающего адской тоской своих бесчисленных жертв?
Поистине сильна власть христианских предрассудков, если они оказываются не изживаемыми в душах даже максимально «дерзающих» художников-мыслителей.
О, когда же кончится эта христианская напраслина на светлый дух театральности, скрашивающий всю нашу жизнь! спасительный даже для ничтожной букашки! бодрящий в самые трагические минуты жизни героя! прекрасный, как дух мощного преображения, над миллионами восставших подвижников — вчерашних рабов, а сегодня — господ! пленительный в простеньком платьице нежной возлюбленной! великий, дарящий мужеством и терпеньем на одре судьбой предначертанной смерти!..
Да будет же, наконец, дух театральности признан, вне предрассудков, не как начало отрицательное нашей трудной жизни, а как начало положительное, сулящее неисчерпанные радости преображения и исходящее, — поверим в это — не от Сатаны несуществующего, а от Театрарха, чьи маски, даже самые ужасные и отвратительные, должны быть благословенны в общем ходе нашей здешней трагикомедии.