X. НАНСЕН В ЛИГЕ НАЦИЙ

X. НАНСЕН В ЛИГЕ НАЦИЙ

«В течение  десяти лет среди изжелта-бледных политических деятелей и маститых дипломатов можно было неизменно видеть высокого угловатого мужчину с белыми обвислыми усами и приветливыми внимательными глазами. Это был Фритьоф Нансен, представитель Норвегии в Женеве,— такими словами начинался некролог, посвященный моему отцу, в немецком журнале «Вельтбюне» в мае 1930 года.— С юных лет полюбили мы это усатое лицо, выглядывающее из-под медвежьей шапки. Столько приклю­чений выпало на долю этого человека, что их с избытком хва­тило бы, чтобы наполнить целую жизнь.

Но величайшее событие жизни выпало на последние ее десять лет, когда он давно уже отказался от мыслей об Арктике. В пер­вые, самые тяжкие послевоенные годы он стал добрым гением человечества. Он помогал военнопленным всех стран возвратиться домой. Он организовал помощь голодающим в России, он в пла­менных словах упрекал господ из Лиги наций за их душевную черствость и бессердечие. Что сталось бы без него с миллионами европейцев в те безумные 1919—1923 годы? Этот норвежец, став­ший космополитом, заслужил «нансеновский паспорт» в бес­смертие».

Слова эти принадлежат перу Карла Оссецки[179], одного из упор­нейших поборников свободы в Германии, и написаны за несколько лет до того, как гитлеровский режим задушил и этот голос. Оссецки был представителем демократической Германии, той Германии, которая, по мнению Нансена, должна была быть представлена в Женеве и которая получила место в Лиге наций при активном содействии Нансена. Оссецки считает, что жизнь Нансена распада­ется на два периода, и, вероятно, так считал не он один. То, что норвежский ученый и полярный исследователь стал в послевоен­ные годы полномочным представителем Лиги наций в деле разре­шения важнейших задач в области политики и международной помощи, казалось делом удивительным. А произойти это удивительное событие могло только потому, что он был хорошо к нему подготовлен. Деятельность Нансена в Лиге наций была подготов­лена всем жизненным и административным опытом, которым он обладал как ученый и полярный исследователь. Сам он давно уже пришел к убеждению, что подобные задачи следует решать на основе международного сотрудничества, главной целью которого должно быть обеспечение вечного мира и взаимопонимания на­родов.

Уже в конце 90-х годов, после экспедиции на Северный полюс, Нансена занимала мысль об установлении между государствами таких отношений, которые были бы основаны на международном праве. Выступая на международной конференции в Гааге в 1899 году с призывом бороться против войны, он сказал:

«Я совершенно уверен в том, что если бы все разумно мысля­щие мужчины и женщины всех наций объединились в своих дей­ствиях, то они создали бы непобедимый союз, способный истре­бить самый дух войны, это наследие варварских времен, которым все еще одержимы народы. Невозможно создать истинную циви­лизацию, пока народы не поймут, что куда достойнее подчинять себе природу, нежели друг друга».

Во время мировой войны он снова вернулся к этим размышле­ниям, а надвинувшаяся катастрофа заставила его задуматься над тем, как опасно положение малых стран между больших держав. По мере того как военные действия все расширялись и все новые народы ввергались к кровавую бойню, крепло его убеждение отно­сительно роли нейтральных стран в предстоящем восстановлении мирового порядка на Земле. И если 15 ноября 1920 года он ока­зался в зале Реформации в Женеве и присутствовал в качестве норвежского делегата на открытии первого заседания Лиги наций, то он был, так сказать, кузнецом своей судьбы. Его настойчивые требования в известной мере способствовали тому, что нейтраль­ные государства вошли в состав новой организации (Лиги наций). В этом вопросе Нансен был настойчивее и активнее, чем было бы на его месте любое другое частное лицо. Он проводил в жизнь идею, впервые сформулированную им в 1914 году.

Еще тогда он предостерегал об опасности, грозящей малым странам со стороны великих держав. «Конечно,— говорил он,— иногда мириться с таким положением даже удобно. Подчас бывает хлопотно отстаивать свои права и защищаться от превосходящих сил. Куда удобнее уступить давлению со стороны великих дер­жав — пусть они тогда и защищают нас, а мы будем избавлены от этой заботы». В 1917 году он особенно настаивал на том, что как раз малые нации, в том числе и скандинавские,— в силу своей более выгодной позиции во время войны, своего способа правления, своей культуры — в первую очередь призваны возглавить возрождение Европы. Став в 1917 году представителем норвеж­ской стороны в Вашингтоне, он, как мне известно, и тогда уже по собственному почину обсуждал этот вопрос с американскими поли­тиками и с посланцами других государств в Америке.

Да, прав Оссецки — то, что на Нансена было возложено такое ответственное поручение Лиги наций, было замечательным собы­тием, и мы, дети Нансена, так и воспринимали это — как сказку. Во всяком случае, так воспринимала это я. Находясь в Америке, я могла следить за событиями только издалека — по газетам и письмам с родины. Прощаясь с отцом в Нью-Йорке в тот майский день 1918 года, я была уверена, что он едет домой с твердым на­мерением посвятить себя научной работе. Да и сам он, наверное, так думал, поскольку работа в Вашингтоне была наконец нала­жена. Он давно уже с нетерпением ждал отъезда, и, конечно, только ради своей научной работы он решительно отказался в ту осень стать ректором университета. Несомненно и то, что у него не было никакого желания стать министром иностранных дел от партии Хейре в случае отставки правительства Гуннара Кнудсена, хотя Юхан Кастберг утверждает в своем дневнике обратное. Зато очень знаменательно, что он отказался от поста ректора как раз в те дни, когда начал добиваться участия Норвегии в учреждении Лиги наций.

Правда, и на этот раз он дал свое согласие не сразу. Доктор Вильхельм Кейльхау[180] очень гордился впоследствии тем, что сумел уговорить Нансена. По их инициативе на митинге, происходившем в конце октября 1918 года, была основана норвежская Организа­ция содействия Лиге наций. Это произошло за несколько недель до заключения перемирия. Отец выступил с речью на учредитель­ном собрании Организации и был избран ее председателем. Избра­ние на этот пост предопределило всю его деятельность на протя­жении последних двенадцати лет жизни.

Хорошую службу сослужило ему теперь то, что он и раньше уже размышлял над этими проблемами. Он считал, что самое главное — добиться того, чтобы нейтральные государства не только стали членами новой Лиги наций, но и получили в ней те же права, что и великие державы. Он настаивал также, чтобы данной организацией были охвачены все страны — не исключая побежденных.

«В настоящее время первой и наиболее важной задачей Лиги является создание таких условий, которые обеспечили бы мир на Земле и навсегда исключили бы возможность новой войны и повто­рения пережитых ужасов,— писал Нансен в статье, опубликован­ной в «Тиденс Тейн».— Иными словами, это означает, что вместо анархии, царящей в международных отношениях, и самоуправ­ства отдельных наций нужно создать в мире новый порядок, опи­рающийся на международное право и законность, а не на силу. Естественно, что для этого все цивилизованные народы должны войти в Лигу наций, объединенные общим искренним желанием перестроить мир по-новому. Легко понять, что значение Лиги наций будет сведено на нет, если какая-нибудь крупная нация оста­нется вне Лиги».

Находились люди — особенно среди профессиональных поли­тиков,— которые пожимали плечами в ответ на речи Нансена: они считали его мечтателем-идеалистом, который ничего не смыслит в международной политике. Мне кажется, что та программа дееспособной Лиги наций, которую мой отец помогал выработать как представитель Норвегии, опровергает подобные утверждения. Именно тот факт, что участие в Лиге Германии, России и малых стран он считал необходимым условием успешной работы этой организации, показывает, насколько реально отец смотрел на бу­дущее.

Программа, разработанная норвежской Организацией содей­ствия Лиге, требовала, чтобы все международные конфликты раз­решались путем мирных переговоров, третейского суда или иной инстанцией; она включала требование отмены воинской повин­ности, запрещения частного производства оружия и установления международного контроля над вооружением отдельных государств. Все эти требования носят последовательно демократический ха­рактер. Дальнейшие события полностью доказали, что компромис­сное решение этих вопросов привело к краху Лиги наций и к раз­вязке второй мировой войны. «Мечтатель» Нансен отчетливо сознавал совершенную непригодность половинчатых решений. Еще в 1919 году он предсказывал, что слабая Лига наций не сможет противостоять насилию, не сумеет завоевать ни доверия, ни авто­ритета и тогда новая катастрофа будет неизбежна.

«Если уже эта война была более варварской, чем все предыду­щие, то можно с уверенностью сказать, что в этом отношении она не пойдет ни в какое сравнение с последующими. В прежних войнах сражались армии и флоты. Теперь в борьбу втягиваются целые народы. Современные методы ведения войны означают массовое убийство всех граждан — военных и штатских, женщин и детей, стариков и мужчин в расцвете сил, никому нет пощады.

Можно предсказать, что наука будет полностью поставлена на службу войне, она будет занята изобретением действенных средств, необходимых для защиты побережий и морского тран­спорта от нападения подводных лодок, для защиты городов от воздушных бомбардировок и для уничтожения вражеских флотов и армий. А какой тяжестью ляжет на все население воинская по­винность!

Каждый народ будет уверен, что его существование в будущем целиком зависит от степени этой подготовленности, и никогда нельзя будет сказать, что сделано уже достаточно,— ведь никто не знает и не может знать, какие новые дьявольские изобретения появятся у противника. Все нации Европы — да и Америки тоже — все ниже и ниже будут склоняться под ярмом Молоха войны. Все силы их пойдут на уплату старых военных долгов и на подготовку новой войны».

За три месяца Организация содействия разработала проект программы Лиги  наций, и в феврале  1919 года Фритьоф Нансен   отправился   в  Лондон   с   докладом  о   норвежском   проекте.

На банкете в Крайтирион-холле, устроенном британской Орга­низацией содействия Лиге наций, он выступил с речью, в которой призывал своих британских друзей принять норвежский проект. Но скоро он понял, что лучше ему перебраться в Париж, где в это время работала мирная конференция. Там можно было встре­титься с теми людьми, которым предстояло принять решение о Статуте Лиги наций. Нансен встретился с ними, но оказалось, что в общем и целом Статут Лиги наций уже разработан. Решено было создать союз держав-победительниц. Россию не включали в союз за то, что она заключила мир с Германией, когда другие страны еще продолжали войну, и потому, что новая форма ее правления не была признана. О Германии не могло быть и речи, а нейтральные страны вовсе не упоминались. Все это представляло полную про­тивоположность тому, что Нансен считал спасением мира. Созда­ние союза стран-победительниц могло только обострить противо­речия между народами, а попытка упорядочить международные отношения без участия нейтральных стран была обречена на провал.

Тогда Нансен решил сосредоточить все усилия на одной самой важной, на его взгляд, задаче — добиться права совещательного голоса для нейтральных стран при обсуждении дальнейших пла­нов. В этом он встретил поддержку. Вильхельм Кейльхау и Якоб Ворм-Мюллер[181] единодушно утверждают, что посредничество Нан­сена сыграло большую роль; благодаря ему делегации нейтраль­ных стран были допущены к подготовительной работе по учрежде­нию Лиги наций. Нансен не являлся официальным членом норвеж­ской делегации, но его точка зрения была известна и на родине, и за рубежом и сыграла определенную роль.

Год спустя на первой сессии Ассамблеи Лиги наций в Женеве Нансен представлял Норвегию, а ее работой руководили предста­вители малых стран. Председателем совещания был избран Пауль Хюманс, бывший министр иностранных дел Бельгии, а привет­ственную речь произнес президент швейцарской Организации содействия   Джузеппе   Мотта.   Все   это   очень   порадовало   отца.

Нансен в душе лелеял еще один замысел, который возник у него еще во время Парижской конференции весной 1919 года, и считал, что в случае его осуществления он станет образцом международного сотрудничества в будущем новом мире. Со времени своего путешествия по Сибири Нансен сохранял глубокую веру в русский народ и настаивал на том, что политические события должны идти своим путем согласно волеизъявлению народа. На­сильственное вмешательство в виде вооруженной интервенции полностью противоречило бы тому духу, которым отныне должна быть проникнута международная политика. Такое вмешательство только содействовало бы изоляции России и нанесло бы тяжелый удар, а возможно, и непоправимый ущерб делу международного сотрудничества.

Зато в борьбе с голодом и болезнями, изнурявшими Россию, следовало принять участие. То была великая задача, разрешением которой участники Лиги наций должны были на деле доказать, что эта организация призвана быть олицетворением доброй воли. Гуманность и великодушная помощь, независимо от всяких поли­тических соображений, скорее всего привлекут Россию в семью европейских народов.

Возможно, отец считал, что малые страны тоже должны высту­пить с каким-то положительным предложением. Будучи предста­вителем малой страны, он мог значительно усилить ее авторитет, положив начало принципиально новому делу. И он, по обыкнове­нию, шел напрямик и брал быка за рога. В Париже он отправился прямо к Герберту Гуверу и обсудил с ним свои планы. Они дого­ворились предложить Верховному совету держав-победительниц учредить особую комиссию по оказанию помощи, которая органи­зовала бы отправку в Россию продовольствия и медикаментов.

В книге «Россия и мир», вышедшей в 1923 году, Нансен расска­зал, как развертывалась эта акция. 3 апреля 1919 года он в ка­честве частного лица обратился с письмами одинакового содер­жания к главам четырех держав — Вильсону, Клемансо, Ллойд-Джорджу и Орландо. Как говорится в письме, поступая так, он действовал «с позиции нейтралитета и чистой гуманности». В своем письме он говорил, что, отдавая себе полный отчет в том, какие важные политические проблемы затрагивает его предложение, он все же просит, чтобы главы великих держав сообщили ему, на каких условиях они согласны будут его принять. Результат был такой, какого он, очевидно, заранее опасался. Высокий совет со­глашался, с человеколюбивой идеей помощи, но ставил условием прекращение всяких междоусобиц внутри России. Такое условие было равносильно политической интервенции, и русский нарком иностранных дел Георгий[182] Чичерин отверг эти условия. Обе сто­роны поблагодарили Нансена за инициативу, но уговорить никого так и не удалось.

Нансен выразил свое сожаление по поводу неудачи и сильную обеспокоенность политическим антагонизмом между Востоком и Западом. До самой смерти он был уверен, что в случае осуществления его плана Россия была бы привлечена на сторону Европы и тогда в Европе сложилась бы совершенно иная обстановка. Не­удача политики, за которую он ратовал, сильно подействовала на Нансена, и, мне думается, в глубине души он надеялся, что его мнение восторжествует и он возьмет реванш: только поэтому он и согласился спустя два года возглавить в качестве полномочного комиссара Красного креста акцию помощи России. В сущности, тем самым он брался за выполнение своего собственного плана.

Деятельное участие Нансена в двадцатые годы в деле помощи беженцам и военнопленным, голодающему населению в России и бесприютным армянам и грекам известно всему миру. Мировой общественности он представляется человеком, который почти в одиночку, вопреки сопротивлению Лиги наций и многих поли­тиков, спас миллионы людей от голодной смерти и вернул им родину. В известной мере это справедливо, потому что он действи­тельно часто сталкивался с противодействием и недовольством со стороны Лиги наций и правительств отдельных великих держав. И все же такое представление ошибочно, потому что сам Нансен считал, что претворяет в жизнь ту идею, ради которой и была создана Лига наций. Он считал, что работа на благо человечества должна служить практическим доказательством дееспособности и доброй воли Лиги наций и что работа эта создает предпосылки мирного сосуществования народов. Он хотел показать, что между­народная организация может взять на себя осуществление таких задач, которые не в состоянии осилить отдельное правительство. Этим он думал поднять престиж Лиги наций. Личным примером он хотел доказать, что возможно сломать рамки того, что старые государственные мужи называли «реальной политикой», и что вы­полняемая им (Нансеном) миссия должна символизировать вза­имное примирение народов. Его деятельность была направлена на благо человечества, и его гуманизм всегда носил политический характер.

Я не знаю, как моему отцу удавалось договариваться с про­фессиональными политиками и дипломатами в Женеве. Всю свою жизнь он поглядывал на них косо и далеко не всегда снисходительно. Дома он никогда на этот счет не распространялся, зато в публичных речах часто высказывался в их адрес. «В,конечном итоге политики борются за власть»,— говаривал он. А о дипло­матах: «Намерения-то у них, наверное, хорошие, но сами они все-таки бесплодное племя».

Конечно, у него была своя линия поведения на заседаниях или собраниях и комитетах. Иначе и быть не могло. Но мне кажется, что он делал это сознательно, считая своим долгом сломать привычную форму секретных переговоров и открыто, во весь голос, говорить о любых, даже самых деликатных делах и отстаивать свою точку зрения независимо от того, с кем приходится ее разде­лять. Для него главное было в том, чтобы точка зрения соответ­ствовала идее, лежащей в основе такого союза.

Представитель Англии в Лиге наций виконт Роберт Сесил обычно разделял воззрения Нансена в крупных решающих вопро­сах. Им не раз приходилось совместно решать важные вопросы, и они стали близкими друзьями. Сэр Роберт Сесил неоднократно высказывался по поводу того, как бесстрашно вел себя Нансен в Женеве. Когда дело шло о мире и об этической стороне деятель­ности Лиги наций, Нансен никогда не справлялся заранее, как смотрят на этот вопрос великие державы.

«Если мы будем настаивать на своем в данном случае, то рискуем настроить против себя и Францию, и Англию»,— сказал однажды лорд Сесил. «Разумеется,— ответил Нансен.— Ну и что же?»

В это время отец часто писал, как он скучает по дому. Полу­чала я письма и от тети Малли, и от Одда, и от Торупа, и от Анны Шёт, и от многих других и поэтому знала обо всем, что делается дома.   Особенно   меня   мучила   совесть   из-за   Одда.   Он,   верно, нуждается во мне, думалось мне. Отец постоянно был в отъезде и потому решил поместить Одда в какую-нибудь семью, где он бу­дет вести более упорядоченный образ жизни, чем в Пульхёгде. Почти все гимназические годы Одд провел в семье доктора фило­софии Кр. Л. Ланге в Виндерене. Ланге был генеральным секрета­рем межпарламентского союза, совет которого заседал в Женеве, и имел большие заслуги в сфере международной работы. Как и мой отец, он получил Нобелевскую премию. Его сын Хальвард, который после второй мировой войны стал министром иностран­ных дел, тогда учился вместе с Оддом, и они очень подружились. Фру Ланге заботилась о моем брате и не делала никакой разницы между ним и своими собственными детьми. Но, как ни хороши были «приемные родители», а все-таки у Одда было такое чув­ство, что его словно выставили из дому. Ведь у него был родной дом, был отец, которого он так чтил и по которому так тосковал.

Трудно приходилось в те годы и другому моему брату, Коре. Задолго до отъезда отца в Вашингтон Коре тоже «отправили в изгнание», и ему совсем несладко жилось вдали от семьи. Это тяжело отражалось на нем, он чувствовал себя бездомным и оди­ноким. Отец и сам страдал от всего этого. Он был предан нам всем сердцем и старался устроить нас возможно лучше. Но постоянные разъезды мешали ему по-настоящему сблизиться со своими сы­новьями, которых он видел только от случая к случаю. Он очень горевал, что не мог поступать, как учил Бьёрнсон: «Все силы свои направь на решение ближайших задач!»

Имми с самого рождения была для всей семьи «ясным сол­нышком». Жизнь ее баловала, да и сама она была приветливой, открытой и не мучила себя никакими проблемами. Отцу она до­ставляла только радость и никаких огорчений. Осенью 1919 года она приехала в Америку изучать агрономию в Итаке. «Ведь надо было найти предлог, чтобы повидать белый свет, вот я и приду­мала эту поездку»,— бодро и весело заявила она, сходя по трапу с «Бергенсфьорда».

В том же году перед рождеством отец женился на Сигрун Мюнте, урожденной Сандберг. Мы с Имми давно предвидели эту свадьбу, но сообщили нам об этом событии только задним числом. Имми получила телеграмму от Сигрун и переслала ее мне со своей припиской: «Что ты на это скажешь?».

Что я скажу на это? Не так-то легко было ответить. Как-то немного странно это было, но, как сказано, мы с Имми были к этому подготовлены.

Труднее всего приходилось Одду. Он как раз лежал в больнице, ему оперировали больное колено, и у него были сильные боли, когда отец навестил его накануне свадьбы. Одду показалось, что отец уж больно неразговорчив. Смущаясь и нервничая, сидел он у постели сына и не находил слов. Наконец решился и замогиль­ным голосом произнес: «Завтра я женюсь, мой мальчик!» Потом встал, распрощался и ушел, не дожидаясь ответа.

Одду было всего 18 лет, и вряд ли он мог тогда понять, что неловкость отца объяснялась смущением, которое охватывало его, когда речь шла о его собственных делах. Если бы отец подозревал, как потрясут сына эти простые слова, то он постарался бы побо­роть свою застенчивость. Но он просто не догадался этого сделать.

Мало найдется на свете людей, которые проявили в своей жизни столько морального и физического мужества, как наш отец. Мало найдется людей, которые бы так смело и откровенно выска­зывали свое мнение. Но если дело касалось его личных, интимных переживаний, этот мужественный человек стеснялся и робел даже перед родными детьми.

Он, конечно, не делился своими планами и с друзьями, за исключением Торупа и Хелланд-Хансена, которых он пригласил быть свидетелями на свадьбе. Совершенно случайно узнал о предстоящем событии его зубной врач. Отец был у него на приеме как раз утром того знаменательного дня, и при прощании они разгово­рились. В комнате ожидания сидела длинная очередь пациентов, а зубной врач не решался прервать интересную беседу. В конце концов отец спохватился, посмотрел на часы и заторопился: «Черт побери, мне надо торопиться, ведь через два часа моя свадьба!».

Десять лет мой отец оставался на посту представителя Норве­гии в Женеве. Он принимал участие в работе Ассамблеи и с са­мого начала старался помочь поставить деятельность Лиги наций как можно прочнее и солиднее, выработать ясную и недвусмыслен­ную ее позицию. По его инициативе Лига наций включила в сферу своей деятельности целый ряд новых задач, и Нансен неустанно боролся за то, чтобы к ней присоединились все нации. Начиная с первой сессии 1920 года он настаивал на приеме Германии в Лигу наций. Он сам поднял этот вопрос и постоянно привлекал к нему внимание участников ежегодно собиравшейся сессии. Страны, воевавшие на стороне Германии и решением Парижской конференции не допущенные вначале в Лигу наций, теперь одна за другой становились ее членами, и только одна Германия состав­ляла исключение. Это мешало работе Лиги наций. В этом вопросе Нансен встретил сильное сопротивление как со стороны Лиги, так и со стороны самой Германии. Однако это его не отпугнуло. Неоднократно он вел на эту тему переговоры с графом Бернсдорфом, который впоследствии и стал делегатом Германии в Женеве. И когда наконец в 1924 году по инициативе Макдональда[183] дело приняло более благоприятный оборот, Нансен отправился в Герма­нию для личной беседы с рейхсканцлером Марксом. Поездка при­несла свои плоды: год спустя на конференции в Локарно Германия заявила о своем согласии присоединиться к Лиге наций, при усло­вии что будет там равноправна с великими державами и в качестве постоянного члена войдет в Совет Лиги наций. Такое условие повлекло за собой крупные разногласия в Лиге наций. Если включить Германию в Совет Лиги наций, то и другие, более старые члены Лиги потребуют для себя того же. Лишь к середине осени 1926 года Нансену удалось уладить это дело.

Теперь Нансен направил свои усилия на то, чтобы доказать ма­лым      странам      недопустимость     политики     компромиссов,      которая грозила нарушить равновесие сил в Совете Лиги наций в пользувеликих держав, а это могло уменьшить влияние Ассамблеи на политику Лиги наций. Он предложил включить в Статут Лиги наций параграф о переизбрании Совета большинством голосов в две трети. Это пришлось не по вкусу великим державам, и они требовали внесения изменений в этот параграф. Но нейтральные страны сумели настоять на нем, и в конце концов великие державы присоединились к этому решению.

По мнению большинства, и Нансена в том числе, договор в Локарно[184] и прием Германии в Лигу наций в 1926 году продви­нули весь мир вперед на пути к прочному миру. В декабре того же года Нобелевская премия мира была присуждена американцу Чарльзу Дауэсу[185], французу Аристиду Бриану[186], англичанину Остину Чемберлену[187] и немцу Густаву Штреземану[188]. При вручении премий в Нобелевском институте Фритьоф Нансен вы­ступил с речью, в которой особенно ярко выразились его чаяния и надежды, связанные с Лигой наций.

«Локарно заставляет нас верить, что для Европы и впрямь настал новый день, вновь воскресли надежды и вера в лучшее будущее. Чтобы оценить по достоинству, каким вкладом в дело мира явилась деятельность этих людей в Локарно, надо вспомнить, какое сопротивление со стороны националистов пришлось боль­шинству из них преодолевать в собственной стране, чтобы про­вести в жизнь мирную программу.

Вступление Германии в Лигу наций Бриан приветствовал заме­чательной речью, где между прочим сказал: «Никаких войн больше! Теперь суд будет решать, кто прав, кто виноват. Как отдельные граждане приходят к судье за разрешением своих взаимных недоразумений, так и мы будем разрешать все наши затруднения мирным путем. Долой оружие! Долой пушки и пулеметы! Откроем дорогу посредничеству, третейскому суду и миру!»

Вот чего мы достигли на сегодня. У нас есть средства для предотвращения угрозы войны. У нас не будет войн, если мы, люди, сами не пожелаем воевать. Война не есть порождение сти­хийных сил, она порождение воли человеческой, и это стыд и по­зор рода людского!

Но правительства как больших, так и малых стран должны всей душой, без колебаний встать на путь мирной политики. Никто не должен пытаться сохранить за собой право на ведение локаль­ных войн. Никто не должен втайне строить расчеты на слабости Лиги наций — что, дескать, ее можно использовать в частных инте­ресах той или иной страны. Мы должны идти тем путем, который сами наметили для себя в Локарно, и мы должны сжечь за собой мосты, ведущие вспять к старой политике и к старой системе, которая довела нас до такого тяжелого поражения».

Упоминая о локальных войнах, Нансен, вероятно, имел в виду агрессию Муссолини в 1923 году, когда тот вообразил себя оскор­бленным пограничным инцидентом между Грецией и Италией, в котором было убито несколько итальянских офицеров.[189] Де­ло не было толком расследовано, и, чтобы получить сатисфакцию, Муссолини отдал итальянскому флоту приказ атаковать остров Корфу, маленький гарнизон которого не смог оказать сопротив­ления. Греция обратилась с жалобой в Лигу наций и просила Совет о санкциях против Муссолини. Хотя Нансен не был чле­ном Совета Лиги наций, он энергично обрабатывал представи­телей стран, являвшихся членами Совета, и страстно настаивал на том, чтобы Ассамблея заняла твердую позицию. Он был возмущен агрессией Муссолини и прекрасно сознавал, что Лига наций утратит свой авторитет, если посмотрит на нее сквозь пальцы.

Дело приняло весьма драматический оборот. Характерно, что в подобных случаях всегда находятся политики, предпочитающие замять конфликт, даже в случае такой явной провокации. Ко всему прочему, Италия была членом — учредителем Лиги наций, и конфликт с нею был нежелателен. Но уклончивая политика Лиги подверглась самому решительному осуждению со стороны Брантинга и Нансена, которые живо поставили все на свое место. Они решили продемонстрировать, что малые нации должны и могут мужественно сказать свое «нет». Стоит им уступить хотя бы однажды, как это поведет к тому, что в случае новой агрессии никто пальцем не шевельнет, чтобы вмешаться.

Нансен выступил на Ассамблее, и его речь неоднократно пре­рывалась бурными аплодисментами. Без всяких дипломатических околичностей Нансен в ясных выражениях обвинил Италию в са­моуправстве и напомнил членам Совета об их ответственности перед Лигой наций. Итальянские делегаты подняли шум в зале, и председателю пришлось прибегнуть к неслыханному дотоле средству: он постучал молоточком и прервал оратора.

«Хорошо, я закончу,— сказал Нансен.— Я мог бы кое-что добавить к сказанному, но я успел высказать все, что было необ­ходимо».                

Один из британских делегатов потом рассказывал, что Нансен, опустив голову, сходил с кафедры при полном молчании зала: «Можно было слышать невысказанное. Выражение лица Нансена говорило яснее всяких слов».

Нансен был очень недоволен поведением Италии в этом кон­фликте, и его норвежские друзья, бывшие тогда вместе с ним а Женеве, рассказывали потом, как он порой давал волю своим чувствам в шутке.

Редактор Торальф Эксневад как-то завтракал с ним и еще с кем-то в небольшом ресторане. Официант подал им меню, где значились среди других блюд «ризотто» и «спагетти».

«Об итальянских блюдах не может быть и речи. Мы осу­ществим экономические санкции против Италии»,— заявил Нан­сен. И все вместе выбрали нейтральное блюдо —   цыпленка.

«А можно быть уверенным, что этот цыпленок не вылупился из итальянского яйца?»— спросил Нансен. Официант понял шутку и поспешил ответить, что яйцо снесла самая что ни на есть швейцарская курица. Потом стали выбирать вино. Кьянти, разумеется, было  отвергнуто.   Скорее  уж  можно  было  предпочесть  мозель.

Однако Нансен остановился на старом испытанном бордо — это не подведет.

Возмущение в Лиге наций было настолько сильно, что Муссо­лини не посмел ссориться с Женевой. Зато он попытался оказать давление на норвежское правительство, чтобы унять Нансена, но попытка не удалась. Умудренный опытом бурных событий 1923 и 1925 годов, Нансен выступил впоследствии в поддержку предло­жений, которые и легли затем в основу трактата о третейских су­дах по улаживанию спорных вопросов — Генерального акта Лиги наций, вошедшего в силу в 1929 году.

Отец работал как никогда и успевал принять участие в самых различных делах, проходивших через Лигу наций. Кроме выполне­ния своих прямых обязанностей представителя Норвегии, он с 1920 года и до самой смерти участвовал во всех международных акциях помощи. Выполняя гуманную миссию в качестве полномоч­ного комиссара Лиги наций и Красного креста, он в то же время непрестанно интересовался делами подмандатных территорий Лиги наций. Дела эти обсуждались Советом Лиги наций, а потом пересылались в специальную комиссию, в которой он состоял по­стоянным членом.

Он сам завел такой порядок, полагая, что подобные проблемы касаются также и Ассамблеи. Здесь речь шла о народах, подчи­ненных чужому иностранному правительству, которые не могли постоять за себя, защитить свои человеческие права. И, незави­симо от желательности или нежелательности этого для причастных к тому правительств, Ассамблея имеет право знать, какой порядок соблюдается в подмандатных странах, утверждал Нансен.

Во время своего перехода через Гренландию Нансен ознако­мился с положением эскимосов и с тех пор весьма скептически относился к колониальной политике культурных наций. Он призы­вал государства уважать первобытные народы, улучшать условия их жизни и облегчать им путь к достижению большей самосто­ятельности. В 1923 году Нансен поставил на обсуждение вопрос о рабстве и до самой смерти неустанно боролся за окончательное искоренение этого позорного института.

Могу себе представить, что присутствие моего отца в Женеве доставляло кое-кому из делегатов немало хлопот; своей настой­чивостью и неугомонностью он нажил себе много противников. Лорд Роберт Сесил рассказывал, что некоторые называли его enfant terrible[190] Ассамблеи. Зато другие, наоборот, называли его «совестью Европы». Отец не мог отказаться от активного прове­дения своей линии, а сознание лежавшей на нем громадной ответ­ственности тяготило его больше, чем следовало. Ему исключи­тельно помогала счастливая способность отключаться в перерывах между работой. Ему более, чем кому-нибудь другому, по душе было изречение: «отдыхать — значит заняться другим делом». Он умудрялся и в Женеве находить время для того, чтобы обдумывать научные  работы  и оставаться в курсе  норвежской внутренней политики; он издали следил за подвигами Руала Амундсена во льдах и втихомолку готовился к экспедиции на Северный полюс. А когда не был занят делами, то, как в Вашингтоне, выходил «в свет», где танцевал, наслаждался обществом красивых дам и рыцарски за ними ухаживал.

Он всегда был в движении, по свидетельству людей, близко знавших его в Женеве. Во весь опор, через четыре ступеньки мчался он бывало вниз по лестнице, на ходу натягивая на себя пальто. Но во время заседаний он был спокоен и внимателен, вдумчиво слушал всевозможных ораторов. Сестра Имми, которая была с ним осенью 1926 года, рассказывает, что сразу по окон­чании заседания он мчался в своей известной всей Женеве широ­кополой шляпе, надетой набекрень, за женой и дочкой и они от­правлялись в какой-нибудь уютный ресторанчик. Он придирчиво выбирал блюда по карточке, с удовольствием выпивал стакан хо­рошего вина, выкуривал сигару, прислушиваясь к оркестру, и это неизменно приводило его в хорошее расположение духа.

В первые женевские годы Нансен много времени проводил в обществе норвежских делегатов — премьер-министра Отто Блера и министра Микаэля Ли. Из числа иностранных представителей отец любил общество своего друга сэра Роберта Сесила и вообще любил компанию британцев. Он высоко ценил Бриана, причем симпатия была обоюдна. Но Бриан не любил говорить по-англий­ски, а отец не очень был тверд во французском, поэтому им нелегко было вести непринужденную беседу и вне заседаний Ассамблеи они встречались редко. Когда Германия вступила в Лигу наций, отец (и Сигрун, когда бывала с ним в Женеве) часто встречался с Густавом Штреземаном и его женой. Отец ценил Штреземана и охотно беседовал с ним о политике. Они часто при­глашали друг друга в гости к обеду или завтраку.

Председательствуя на заседаниях комитета, Нансен держался доброжелательно, но твердо. Один швейцарец, который некоторое время был секретарем комитета, рассказывал мне об одном таком заседании, где до прихода Нансена царило весьма оживленное настроение. Заняв свое место в конце стола, он немного посидел, собираясь с мыслями и оглядывая возбужденных членов собрания. Потом положил руку на край стола и очень любезно произнес: «Ну, а теперь, друзья мои, пора и за дело взяться!».

Вот что писал один журналист после смерти Нансена в 1930 го­ду: «Его не хватало на озере Леман в нынешнем году, и в зале заседаний, и в кулуарах, и на променаде, и на празднике. Он был самой крупной достопримечательностью Женевы после Монблана. Мне случалось в прежние годы встречать его на набережной Вильсона в восемь часов утра. Стройный и прямой, возвращался он после холодного утреннего купанья — всегда первый в купальне и первый за рабочим столом. Поля его большой серой шляпы осве­щало солнце. Ранние пташки оборачивались и смотрели ему вслед».

Да, в Женеве Нансена с полным основанием считали незаме­нимым во многих отношениях. Якоб Ворм-Мюллер говорил, что его смерть оказалась большим ударом для внешней политики Норвегии. В тридцатые годы доверие к Лиге наций пошатнулось, отец давно уже предупреждал об этой опасности. Теперь то и дело возникала необходимость обуздывать агрессоров, не допу­скать локальных войн и т. д. Для Лиги наций эта задача оказалась непосильной. В те тяжкие годы многие вспоминали и приводили слова Нансена об обязанностях и ответственности Лиги наций. Роберт Сесил поместил в конце тридцатых годов в «Лё Нор» статью о Нансене и Лиге наций, написанную под впечатлением сложившейся в Европе напряженной обстановки. В ней лорд Сесил писал:

«Все, кому приходилось видеть Нансена в Лиге наций, едино­душно признают то исключительное влияние, каким он пользо­вался в Ассамблее. Здесь собирались самые выдающиеся государ­ственные деятели, дипломаты, юристы, промышленники, но боль­шинство среди них составляли руководящие политики всех стран мира. Они говорили на разных языках, принадлежали к самым различным расам и исповедовали различные религии. И все они должны были целиком и полностью представлять свою страну. Они не верили в благородные порывы. И хотя сами были знато­ками ораторского искусства и не прочь были поаплодировать хо­рошей речи, они редко давали увлечь себя. Они оставались холодны к потоку красноречия. Выступления Нансена в Лиге на­ций не имели ничего общего с ораторским искусством в обычном смысле слова. Он говорил по-английски просто и с детской прямо­той, говорил без прикрас, если ему надо было высказаться о чем-то важном, с убеждающей силой глубокой серьезности. Весь его облик производил ослепительное впечатление на мировую ауди­торию, перед лицом которой он выступал. Его осанка и гибкая грация и, пожалуй, больше всего твердый ясный взор прико­вывали всеобщее внимание.

Несомненно, нации посылали в Женеву свою элиту. Но среди всех них выделялся Фритьоф Нансен — олицетворение идеи мира между народами и справедливости».