ГЛАВА III

ГЛАВА III

Свободный муж есть человек, признающий Бога, законы и самого себя за единственных обладателей своей воли.

Из масонской речи (Рум. муз., папка 849)

Sie wiirdt im Kampf des Egoismus Guder,

Es ziert ihr Schild die goldne Schrift:

Nichts ist mir fremd was meiner Erdenbruder Geweihtes Licht und Recht betrifft.

Из масонской песни о гуманности (Рум. муз. № 229, папка 316)

Свой живой великий храм масоны воздвигали «по отвесу и углу»; отвес знаменовал прямоту и чистосердечие, угол или наугольник — законность, совесть. Для каменщиков наугольник является важнейшим инструментом, без применения которого рушилось бы все здание. И масоны объясняли это значение наугольника и говорили, что храм человеческий рушится, если в основание его не положено определенных взаимных прав и обязательств. Строгий закон есть единственная правильная основа порядка; он исчезает, когда его заменяет произвол и власть захватывается грубой силой. Произвол претил масонам; они требовали закона, закона положительного, ясного. В 1790 г. масон Кутузов писал Лопухину[56], высказывая масонский взгляд на желательный характер управления государством: «Горе земле, в которой подчиненные, начальники и судьи, а не законы управляют гражданами и делами». Тот же Кутузов возмущался произволом: при господстве произвола царят все дурные человеческие страсти — хитрость, лукавство, коварство, робость, «ползающий дух»; тогда гибнет все великое, все высокое, все, что делает человека человеком, и отечество делается чуждым, обращаясь в «жилище душевного мучения». По поводу преследования мартинистов Кутузов высказывает общее порицание тому порядку, при котором общество лишается «подпоры законов» и власть имеющие проникаются воображением, что они одарены способностью читать в сердцах людей; тогда место улик занимается догадками, предположениями, личным усмотрением начальства и исчезает личная безопасность, а сами законы теряют свою силу. Истинное украшение царского престола, писал Лопухин, есть всемерное попечение о благе царства, «не могущем существовать без спокойства и личной безопасности, без которой не только безопасность пределов государства, но и вся внешняя слава и сила вне не сделают народов счастливыми».

Требуя закона, масоны требовали, чтобы он был всеобщим, обязательным для всех, чтобы было приведено равенство всех перед законом. В речи, произнесенной 24 июня 1822 г. в великой провинциальной ложе, масон-оратор Кайсаров говорил[57]: «Правители народа и истолкователи законов да подают собою пример безмолвного им повиновения, исполняя сами законы гражданские и волю своего государя; да уважают они в гражданине добродетель, а не происхождение, и ласкательство да не заступает у них место заслуг, оказываемых отечеству».

Закон должен быть ясным, понятным для всех, не допускающим кривотолков, порождающих юридическое крючкотворство. Масоны обращали внимание и на это качество закона. Кутузов и Лопухин выражаются по этому поводу, что подобное истолковывание закона вкривь и вкось иногда оправдывает народную пословицу — у семи нянек дитя без глазу.

Масоны считали недостатком строго самодержавного строя передачу власти местным органам, сатрапам: наместникам, обращающим свои полномочия во зло, не следующим строго велениям закона и делающимся как бы маленькими самодержцами; масоны возмущались безответственностью и произволом администрации. 18 января 1807 г. Лопухин писал государю, что «вручение областным начальникам вдруг такой власти всех поразило»; под выражением «такой власти» Лопухин разумел власть над жизнью и смертью жителей. «Незаконный захват неприсвоенной власти», иначе говоря, превышение власти, масоны иногда объясняли тем, что все это остается вне ведения монарха. Кутузов находил, что только неосведомленностью императрицы Екатерины II о том, что творилось «определенными ея», т. е. высшими местными властями, может объясниться самовластие, т. е. беззаконие их поступков; если же Екатерина узнала бы о всем происходившем, то, по его мнению, сих «нечеловеков» постиг бы справедливый монарший гнев. Виновником злоупотреблений он считает не Екатерину, а «доверенных частиц ее власти». Отсюда — благородство роли всех лиц, которые, в силу своей гражданской доблести, доводили до высоты престола сведения о всем ужасающем произволе этих частиц монаршей власти. Отсюда — возвышенность цели того, кто подымал свой голос правды среди бушующего рева океана лести, лицемерия, лжи и ласкательства. «Не льсти неправедному, но паче увещевай его, если увещания твои над ним действительны быть могут»[58], — внушали масонские правила, а в масонских песнях масоны не упускают случая взывать ко власть имеющим: «не забылся ли во счастье и умел ли в самовластье положить страстям предел?» Вступая в одну из высоких степеней масонства, в так называемую теоретическую степень соломоновых наук, служившую преддверием к розенкрейцерству, испытуемый брат подвергался целому ряду обязательных вопросов, предписываемых ритуалом посвящения[59]: «были ли полезны, сколь возможно, роду человеческому? неправедному, сколь бы он велик ни был, не льстили ль никогда? наипаче увещевали ли его, где увещание делать было должно?» Кречетов в вину духовенству ставил проповедь о том, что «всяка власть от Бога»; по его же мнению, только та власть имеет божественное происхождение, которая «истинно закон Божий знает и почитает, а почитая его, любит, как самого себя, и человечество, не различая, — турок ли, швед ли, русак ли, ибо все единого Творца люди». Тотже Кречетов признавал монархом только Иисуса Христа, а «коронованных глав — лишь как хранителей закона»; земных монархов он предлагал именовать «стражами закона» или «блюстителями о исполнении по нем». В песне Александру I[60] перечислялись различные области России, находившиеся в благоденствии, и пояснялось, что этому причиною царь, «уставов первый раб». В своем уставе, в главе о должности к государству и отечеству, масоны, изъясняя необходимость для человека соединяться в общества для наилучшего выполнения намерения Провидения, говорят также и о необходимости для обществ законов и сохранителей, потому что при их отсутствии «по единому соединению произошел бы беспрерывный бой о личной пользе и насыщении развратных страстей и вскоре бы невинность пала пред силою или коварством; итак, нужны были для поступок его законы, а для сохранения оных — начальники». Любопытно отметить, что признание монархом только единого Иисуса Христа встречается более четверти века позднее Кречетова в известном революционном катехизисе (под заглавием «Православный катехизис»), написанном декабристом Сергеем Ивановичем Муравьевым-Апостолом, также бывшим масоном[61]. Ссылаясь на восьмую Книгу Царств, Муравьев пишет: «един наш царь должен быть Иисус Христос».

Про Радищева, которого теперь остроумно называют автором воскресшей книги, явившейся действительно на Божий свет с запозданием более чем на столетие, масоны говорили, что он был обязан сообщить Екатерине всю ту правду, о которой он написал в своей книге, но он должен был довести эту правду до сведения государыни путем тайным, непосредственно, а не прибегать к помощи книги, распространение которой могло бы возбудить общественное мнение. Здесь, значит, масоны осуждали Радищева не за то, что он сказал истину, а за тот способ, к которому он прибег, чтобы сказать эту истину.

Максим Невзоров[62] 27 января 1819 г. писал князю Голицыну пространное письмо с тем, чтобы все его содержание сделалось известно императору Александру I. По словам Невзорова, было много причин неудовольствия и ропота московских жителей и большей части людей вообще в России среднего и нижнего состояния; причины были и до неприятельского нашествия, и после него; но главная причина — это тяжелые налоги. Невзоров подробно перечисляет причины бедствий: роскошь и разврат среди высшего класса, исчезновение истинного христианского духа в духовных лицах, неудовлетворительная постановка воспитания и образования юношества, обременительные, особенно для бедного народа, налоги, спаиванье того же бедного народа и пр. Как очевидец, он сообщает, что «фиалами» Божьего гнева московские жители почитают: 1) приезд московской полиции и большей части московских властей по изгнании неприятеля и причиненные ими насилия и грабежи в разборах оставшихся в Москве жителей; 2) пристрастные «рекомендации» в раздаче «вспомогательных денег», пожалованных государем и «патриотическими» сословиями; это — два первые пункта, которых всего Невзоров приводит восемь. В письме Невзоров не опасается затронуть самые больные струны: так, он упоминает «о распространяемой и защищаемой с толиким попечением продаже горячего вина, водок и пр.», о недовольстве военными поселениями, о которых народ толкует многое «весьма нехорошего и неприятного». «Печальное состояние отечества нашего, — напрямик заявляет он в письме, — поправлено иначе быть не может, как облегчением государственных тягостей, тягости же сии облегчить иначе нельзя, как недоимки все простить, налоги и подати стараться сколько можно не умножать, а уменьшить, а иные и совсем прекратить, как, например, адрес-конторные, которые, кажется, без всякой пользы бедный народ только мучат, доходы с паспортов, которые, кстати, для того получили и название прокормежных, что народ посредством их доставляет себе способы для прокормления себя и семейства и для уплаты подушных и оброков; многие городские доходы, которых назначение и употребление нужно с точностью рассмотреть, и, может быть, другие многие». Письмо свое Невзоров заканчивает заявлением: «Из прежних бумаг моих ваше сиятельство изволите знать, как я люблю и благоговею к особе государя императора и что я его почитаю российским Давидом, но и к Давиду посылаем был Нафан и пророки». Подобно этому и Лопухин откровенно и ясно говорил, что он считает себя обязанным говорить государю правду, не опасаясь даже царского гнева, потому что отечество он любит выше себя.

Масоны ставили на первый план отечество, признавая необходимость любви к отечеству. В 1812 г. великая директориальная ложа препровождала в ложу Елизаветы к добродетели, для руководства, старые масонские законы 5787 г.; в главе о должности к государю и отечеству было изложено: «Высочайшее существо вверило положи-тельнейшим образом власть свою на земле государю; чти и лобызай законную его власть над уделом земли, где ты обретаешь; твоя первая клятва принадлежит Богу, вторая — отечеству и государству». Последнее слово было надписано вместо зачеркнутого слова «государю»; в такой исправленной редакции сохранились многие списки XIX века. Историческими именами, заслуживающими признательности потомства, были, по масонскому воззрению: Курций, Телль, Сюлли, Тюрен, Пожарский, Минин, Долгоруков. «Люби отечество паче всего» было масонским афоризмом. «Неизменное управляющею властию наблюдение законов и прилежное, точное их исполнение подчиненными суть душа государственного благоустройства», — говорили масоны.

Таким образом, на свое вмешательство в правительственную политику и на свою борьбу за правду и за равенство всех пред законом масоны смотрели как на выполнение долга своей совести.

Масоны стремились к закономерному течению жизни. «Правосудие, — гласили их правила, — драгоценно, ибо покой общества от него зависит и им каждый в безопасном владении своем утверждается. Каменщик должен быть справедлив и беспристрастен в обхождении человеческом и поступать с ними так, как бы он хотел, чтобы с ним поступали. Свято да будет ему слово его и никак не будет он не верен чужой доверенности, не должен он обманывать того, кто на него полагается, ибо измена есть страшное преступление».

Масоны требовали суда нелицеприятного. Масон Лабзин[63], доказывая несправедливость поступка с собою, требовал как должной справедливости расследования дела на суде; в письме к князю Голицыну он писал[64]: «По мнению вашего сиятельства оправдываться есть как бы грешно; неужели же обвинять человека, не исследовав дела допряма, душеспасительно? а я до сих пор не знаю, что на меня представлено, правда или нет; и это не мудрено было бы исследовать, пока еще все те люди, при коих сие происходило, живы; оправдываться не есть противно никакой морали, никакой философии, никакой религии, тем паче христианской, которая вся основана на милосердии, правде и истине»; оправдывали себя апостолы и мученики, а Иисус Христос сказал слуге, ударившему его: «аще зле глаголах, свидетельствуй о зле, аще ли же ни, что мя биеши?»

Помимо всеобщности, всесословности и ясности, масоны требовали от закона гуманности, мягкости, милости. Если вообще недостаточность любви была отрицательным качеством в каждом человеке, по масонскому воззрению, то этот недостаток усугублялся в суде. Про князя Прозоровского Лопухин писал Кутузову в 1791 г.[65]: «Несчастие его нрава, что он все ищет обвинять. Например, некоторые его предписания, читанные мною по уголовному производству, не худы, но что же? Везде только о том идет дело, как бы открыть преступление, а ничего о том, как бы защитить невинность и оградить от напрасного страдания». В образец судебного деятеля выставляется Енгалычев, который «не припас пропитания, потому что не корыстовался».

Взгляд масонов на судебных деятелей выразился, между прочим, в масонской песне:

Не был ли сребролюбивым

и судом несправедливым

не судил ли правых дел?

«Судья, который не истощает всего своего внимания, судя человека в уголовном деле и без совершенного уверения или хотя и с малым небрежением осуждает его на тяжкую казнь, — пишет Лопухин[66], — только же сам ее заслуживает и столько же преступник, если не больше, как неумышленный убийца и даже такой, который убил, рассержен будучи». Виноват из судей и тот, «кто наклонил весы суда и хотя не из мздоимства, но из уважения к приязни или в угождение лицу сильного».

Помимо суда по совести, масоны требовали отсутствия в лестнице наказаний слишком тяжелых кар: «Не должно определять наказаний бесконечных, потому что в христианских правительствах исправление наказуемого и внутреннее обращение его к добру надлежит иметь важнейшим при наказании предметом и что нет такого злодея, о котором бы можно решительно заключить, что он не может сделаться полезным для общества в лучшем и свободном состоянии». Бессрочные, пожизненные наказания также отвергаются масонами.

Масоны же положили начало более или менее организованной тюремной благотворительности, оказав свое влияние на образование филантропических тюремных комитетов. Хорошее устройство тюрем и мягкое обращение с подсудимыми требовались масонами ввиду того, что все наказания должны быть исправительными, а не актами мести: «Ежели хотя одна капля мщения вливается в жизнь, то уже она не целительное для человека средство, но мучительство и вражда на него»[67]. «Тогда человеколюбив устав о взятии под стражу и содержание под нею и тогда он хорошо наблюдается, когда никто напрасно не бывает лишен свободы и когда важнейший преступник, на самое тяжкое заключение по винам своим осужденный, пользуется внешним спокойствием, пристойным его состоянию, и все имеет способы к сохранению своего здоровья телесного и к излечению болезней душевных. Ибо какое бы то было человеколюбие не пресекать жизни для того, чтоб чрез многие иногда годы всякую минуту терзать ее ударами столько же мучительными, как и последний смертоносный удар?»

Противники телесных наказаний, масоны, зло высмеивая битье даже рабов («палкой бьют паче скотину»), считали всякое подобное наказание дикостью, а пытку — вымыслом больного ума: «муками исторгать признание из человека есть одно тиранство»[68].

К согрешившему и павшему надо идти с братским оружием: «чувством, разумом и убеждением возвращай добродетели существа колеблющиеся и воздымай падшие». «Когда устрашала она злодеев? — писал про смертную казнь Лопухин Александру I, — пламенным сердцем любви к тебе и отечеству, у ног твоих, руки твои омывая слезами, говорю: будь только всегда Александр, великий благостью; она все преодолеет»[69]. Судя человека даже за самое лютое преступление, как может судья сам преступать закон Божий «не убий»? Не будет ли он иначе сам ответствовать пред всемогущим? «Оставь Богу единому суд, — говорили масонские ораторы, — одному только Творцу жизни известна та минута, в которую можно ее пресечь; не возмущай порядка Его божественного строя».

На довод о допущении смертной казни как роковой неизбежности, как «непредотвратимой необходимости» у масонов было готово возражение: «Могут сказать, что смертная казнь нужна для избавления общества от такого злодея, которого жизнь опасна для общего спокойства; но и в сем случае, редком и конечно важнейшем, строгое заключение может отвратить ту опасность, а время ослабляет и наконец уничтожает ее»[70].

Усердно ратуя за отмену смертной казни и провозглашая необходимость покоряться даже тиранству, оставлять суд над неправедными единому Богу, за зло платить добром, масоны восклицали, однако, правда, устами одного китайского судьи (предавшего смерти знатного человека, во зло употребившего доброту своего доверителя, расточившего вверенное ему имение и воспитавшего дурных сынов родине, без любви к отечеству и добродетелей): «Всяк на моем месте должен иметь столько духу, чтобы погубить другого, когда он того заслуживает, а наипаче если польза целого отечества того требует»[71]. «Ненавидь порок, — писал Невзоров, — и преследуй его везде; кровь врагов добродетели и чести есть тук и фимиам, приносимый на алтарях их; но прощай врагам своим!» Личная вражда, личная ненависть, личная месть безусловно запрещались всеми масонами. В отношении же вражды к «врагам добродетели» масоны держались двоякого мнения: часть масонов и здесь запрещала месть злом за зло, предписывая бороться с тьмою светом; другая же часть масонов возводила в долг месть злодеям. В масонской организации если и не исполнялись смертные приговоры над отступниками от ордена, то во всяком случае при вступлении в масонство и при каждом возвышении в последующую масонскую степень требовались от принимаемого клятвы, которыми он соединялся с орденом на жизнь и смерть. В этих клятвах, различных по редакции в зависимости от степени и системы ложи, было нечто общее: ими принимаемый признавал над собою за братством право на его жизнь в случае отступничества от ордена или выдачи постороннему масонской тайны. Иногда клятва заменялась честным словом, не отнимавшим от ордена право мести.

Взаимные распри масонов разбирались в своем же кругу, без помощи правительственных судебных учреждений, для чего у масонов существовало особое масонское судопроизводство[72]. Новопосвящаемый приносил клятву при обнаженном мече, который был положен на открытое Евангелие. При этом ему пояснялось[73]: «Когда руку положили вы на обнаженный меч великого мастера, то сим подтвердили вы до вступления данное слово подчиняться законам ордена и вместе с тем признали и власть судилища, которое не по своеволию, но правотою суд изрекает».

Вообще масоны смотрели на себя как на защитников слабых и угнетенных: «Отвращайся от тех храмин, в кои не доходит вопль притесненной невинности и поруганной чести». Заповедь кроткого суда в одной масонской песне влагается в уста Бога:

Являйте сирым кроткий суд;

они, представ на суд мой правый,

изобличат все ваши нравы,

ко мне обиды вознесут.