Второй визит Черчилля в Москву

Второй визит Черчилля в Москву

Вскоре после встречи с Рузвельтом Черчилль предпринял новую поездку в Москву, где с 9 по 18 октября 1944 г. имели место переговоры между английскими и советскими руководителями. Следует отметить, что решение об этой поездке было принято Черчиллем несколько скоропалительно: в Квебеке он не говорил Рузвельту о своем намерении поехать в Москву. Уже после своего отъезда Черчилль известил Рузвельта о принятом решении, обосновав необходимость переговоров с Советским правительством следующими двумя обстоятельствами: «во-первых, окончательно договориться о его (СССР. – В.И.) вступлении в войну против Японии и, во-вторых, попытаться добиться полюбовного согласия с Польшей»[614].

Здесь английский премьер-министр явно сфальшивил. Куда ближе к истине Р. Шервуд, свидетельствующий в своей книге, что Черчилль был настолько обеспокоен наступлением советских вооруженных сил летом – осенью 1944 года, что считал необходимым созыв «большой тройки» без всяких отлагательств. «Рузвельт, – отмечает Р. Шервуд, – конечно, не смог предпринять длительную поездку в разгар политической кампании (президентские выборы. – В.И.), но Черчилль занял неуязвимую позицию, утверждая, что продвигающиеся русские армии не станут ждать, пока будут получены результаты голосования из Мичигана, Южной Дакоты и Орегона». Премьер-министр предложил, чтобы он и Иден выехали вместе в Москву и попытались договориться там о разделении «сфер влияния» на Балканах[615]. Об этом же беспокойстве премьера, вызванном стремительным наступлением советских войск, в частности в Юго-Восточной Европе, говорится и в воспоминаниях Гарримана[616].

В упомянутой выше телеграмме Черчилль обещал Рузвельту держать его в курсе переговоров в Москве. Американский президент решил ответить согласием на предложение Черчилля и подготовить текст телеграммы, в которой, по существу, давал понять, что готов разрешить Черчиллю выступать и от имени Соединенных Штатов Америки. Шаг, предпринятый Рузвельтом, вызвал переполох среди его сторонников, которые считали совершенно неприемлемым поручать Черчиллю защиту американских интересов и настаивали на необходимости «избежать даже видимости американского участия в московском совещании»[617]. В конечном счете Гопкинсу удалось убедить президента обратиться к Советскому правительству с посланием совершенно иного содержания.

В этом послании, подготовленном Гопкинсом, Рузвельт подчеркивал заинтересованность США во всех вопросах, которые могли бы обсуждаться в Москве. Президент Рузвельт писал Сталину: «Хотя я надеялся, что следующая встреча могла бы состояться между Вами, Черчиллем и мной, я вполне понимаю желание Премьер-Министра встретиться с Вами в ближайшее время.

Вы понимаете, я уверен, что в нынешней всемирной войне буквально нет ни одного вопроса, будь то военный или политический, в котором не были бы заинтересованы Соединенные Штаты. Я твердо убежден, что мы втроем и только втроем можем найти решение по еще не согласованным вопросам (курсив мой. – В.И.). В этом смысле я, вполне понимая стремление г-на Черчилля встретиться, предпочитаю рассматривать Ваши предстоящие беседы с Премьер-Министром как предварительные к встрече нас троих, которая, поскольку это касается меня, может состояться в любое время после выборов в Соединенных Штатах.

При настоящих обстоятельствах я предлагаю, если Вы и Премьер-Министр это одобрите, чтобы мой Посол в Москве присутствовал на Вашем предстоящем совещании в качестве наблюдателя от меня. Г-н Гарриман, конечно, не был бы в состоянии дать от имени Правительства Соединенных Штатов обязательства по важным вопросам, которые, вполне естественно, будут обсуждаться Вами и г-ном Черчиллем»[618].

Одновременно Рузвельт сообщал Гарриману, что «он хотел бы, чтобы следующее совещание состоялось в составе большой тройки». Он предложил Гарриману обратить особое внимание на тот важный факт, что нет таких вопросов, которые могли бы обсуждаться между главой Советского правительства и премьер-министром Англии, «в которых бы я не был глубоко заинтересован. Очень важно, чтобы за мной осталась полная свобода действий после окончания этого совещания»[619].

Надо заметить, что решение английского премьер-министра отправиться на переговоры в Москву было в определенной степени неожиданностью и для Советского правительства. Оно не было поставлено в известность о круге вопросов, которые английское правительство собиралось предложить к обсуждению в ходе советско-английских переговоров. Тем не менее, проявляя заинтересованность в развитии союзнических отношений, Советское правительство выразило свое согласие на переговоры. Мобильность Черчилля послужила поводом следующей шутке Сталина во время одного из приемов, состоявшихся в период московской встречи с английским премьер-министром. Когда кто-то в присутствии Сталина сравнил «большую тройку» со святой троицей, он сказал: «Если это так, то тогда Черчилль должен быть святым духом. Он летает слишком много»[620].

На одной из первых же встреч со Сталиным при рассмотрении «балканских дел» Черчилль предложил разделить Юго-Восточную Европу на сферы влияния, нарисовав даже схему распределения сфер между великими державами. Черчилль следующим образом описывает переговоры по этому вопросу на заседании, состоявшемся 9 октября: «Создалась деловая атмосфера, и я заявил: «Давайте урегулируем наши дела на Балканах. Ваши армии находятся в Румынии и Болгарии. У нас есть там интересы, миссии и агенты. Не будем ссориться из-за пустяков. Что касается Англии и России, согласны ли вы на то, чтобы занимать преобладающее положение на 90 процентов в Румынии, на то, чтобы мы занимали преобладающее положение на 90 процентов в Греции и пополам – в Югославии?» Пока это переводилось, я взял пол-листа бумаги и написал:

Румыния –

     Россия 90%

     Другие 10%

Греция –

     Великобритания

     (в согласии с США) 90%

     Россия 10%

Югославия 50-50%

Венгрия 50-50%

Болгария –

     Россия 75%

     Другие 25%

Я передал этот листок Сталину, который к этому времени уже выслушал перевод. Наступила небольшая пауза. Затем он взял синий карандаш и, поставив на листке большую «галку», вернул его мне. Для урегулирования всего этого вопроса потребовалось не больше времени, чем нужно было для того, чтобы это написать»[621].

В советской же записи англо-советской беседы, состоявшейся 9 октября, говорилось, что английский премьер-министр заявил, «что он подготовил довольно грязный и грубый документ, на котором показано распределение влияния Советского Союза и Великобритании в Румынии, Греции, Югославии, Болгарии. Таблица составлена им для того, чтобы показать, что думают по этому вопросу англичане»[622].

Таким образом, советская запись беседы подтверждает, что Черчилль в ходе англо-советских переговоров в октябре 1944 года действительно выдвигал идею раздела некоторых балканских стран на сферы влияния. Из этих переговоров Советскому правительству стала совершенно ясна позиция английского правительства по этому вопросу. Утверждение же Черчилля о том, что Советское правительство дало согласие на раздел балканских стран на сферы влияния, не подкреплено никакими документами. Не существует на этот счет какого-либо соглашения, идеи Черчилля о сферах влияния не получили отражения и в коммюнике об итогах его бесед в Москве. Упомянутая Черчиллем таблица даже не приведена в советской записи беседы в Кремле 9 октября 1944 г. Нет необходимости говорить о том, что даже если бы такая договоренность имела место, то это не могло бы остаться совершенно незафиксированным в таком важном документе, как запись беседы[19].

Советское правительство, неизменно стоявшее на позиции защиты суверенитета больших и малых народов, на заключение какого-либо соглашения о распределении мира на сферы влияния, разумеется, пойти не могло. Один небольшой эпизод, рассказанный Гарриманом, проливает дополнительный свет на позицию английских и советских представителей на конференции по этому вопросу. 10 октября главы правительств СССР и Англии в совместном послании президенту США, касаясь упомянутых переговоров, писали: «Мы должны рассмотреть вопрос о том, как лучше всего согласовать политику в отношении балканских стран, включая Венгрию и Турцию»[623]. Во время одного из приемов Гарриману, по его собственному свидетельству, было сообщено, что первоначальный проект телеграммы включал также слова «имея в виду наши собственные, специфические интересы в них». Как сообщает Гарриман, «Сталин предложил, чтобы эта фраза, которая ясно подразумевала сферы влияния, была опущена». Гарриман, узнав об этом, сказал Сталину, что президент будет очень доволен, если эта фраза будет исключена, поскольку он очень четко подчеркивал важность того, чтобы все крупные вопросы решались «большой тройкой». Гарриман сообщал Рузвельту: «Сталин был рад слышать это и за спиной премьер-министра пожал мне руку»[624].

Отвергая план раздела мира на сферы влияния, Советское правительство вместе с тем считало, что преобладающая роль в осуществлении временного оккупационного режима в бывших вражеских странах должна принадлежать тому государству, чьи вооруженные силы находятся на территории данной вражеской страны. Такое положение сложилось в Италии, где англо-американскому командованию принадлежала решающая роль в осуществлении оккупационной политики союзников. Ссылаясь на этот прецедент, Советское правительство выступало за то, чтобы в тех странах, которые в ходе наступления оккупировались Красной Армией, решающая роль в деятельности Союзной контрольной комиссии сохранялась бы за советским командованием.

Во время московских переговоров были разрешены некоторые вопросы, касающиеся условий перемирия с Болгарией, в частности была достигнута договоренность о создании Союзной контрольной комиссии, ее функциях и правах, о выводе болгарских войск и администрации с территорий Греции и Югославии и т.д. Руководители советского и английского правительств согласились проводить совместную политику в Югославии, причем особо было подчеркнуто неотделимое право югославского народа самому решить вопрос о своем будущем государственном устройстве после войны.

Черчилль сообщил Сталину о наличии английского плана отторжения у Германии ряда крупных экономических районов – Рурской, Вестфальской и Саарской областей – и передачи их под международный контроль, а также англо-американские планы расчленения Германии, рассмотренные Рузвельтом и Черчиллем в Квебеке. Однако весь комплекс вопросов, связанных с германской проблемой, был отложен до новой конференции глав трех правительств.

Английская делегация вручила Советскому правительству два меморандума, касавшихся Франции. В одном из них высказывалась точка зрения по поводу работы ЕКК над проблемами капитуляции Германии и порядка участия в этой комиссии других Объединенных Наций, не представленных в ней, в частности Французского комитета национального освобождения. В другом английское правительство сообщало о своей готовности признать временное правительство Франции.

Значительное место на московской встрече заняло обсуждение польского вопроса. В Москву были приглашены делегации Польского комитета национального освобождения во главе с Берутом и польского эмигрантского правительства в Лондоне во главе с Миколайчиком. Делегация ПКНО заявила о своей готовности договориться с прибывшими из Лондона представителями на условиях, выдвинутых в августе 1944 года. Берут вновь подтвердил решимость комитета справедливо, в соответствии с этническим принципом договориться по вопросу о советско-польской границе и энергично высказался за возвращение Польше ее западных земель.

В целях достижения единства между поляками ПКНО согласился, чтобы ряд постов в новом польском правительстве был предоставлен демократическим польским деятелям из Лондона.

Иную позицию заняло лондонское эмигрантское правительство. В его меморандуме относительно урегулирования советско-польских отношений полностью игнорировался ПКНО и был целиком обойден вопрос о «линии Керзона» как основы будущей советско-польской границы.

13 октября на заседании московской конференции, посвященном польскому вопросу, выступил Миколайчик, который подробно изложил содержание своего меморандума. Советская делегация отметила, что этот меморандум является неприемлемой основой для решения польской проблемы, так как исходит не из реальной оценки ситуации, сложившейся в Польше, а из прежней, антисоветской концепции польских эмигрантских кругов. Она подчеркнула, в частности, что в меморандуме совершенно не учитывается роль и значение Польского комитета национального освобождения[20].

Изложил свою точку зрения и Черчилль. По его мнению, польская проблема должна была быть разрешена на основе двух принципов:

«1. Принятие линии Керзона в качестве фактически существующей восточной границы Польши с правом окончательного решения этого вопроса на мирной конференции и

2. Дружественное соглашение с Комитетом национального освобождения с целью создания единого польского правительства, могущего со временем претерпеть такие изменения, которые могут вызываться обстоятельствами»[625].

Развивая свою мысль о будущих границах Польши, Черчилль заявил на конференции: «Что касается проблемы границ, я должен заявить от имени британского правительства, что потери, понесенные Советским Союзом в ходе войны против Германии, и его усилия, направленные к освобождению Польши, дают, по нашему мнению, ему право на установление восточной границы по линии Керзона. Я полагаю также, что союзники будут продолжать войну против Германии таким образом, чтобы польские уступки на востоке были бы возмещены в виде территорий на Севере и на Западе, в Восточной Пруссии и Силезии, включая хорошее морское побережье, отличный порт в Данциге и ценное сырье в Силезии»[626].

Миколайчик, однако, продолжал упорствовать, хотя, по сути дела, вынужден был признать справедливость советской критики польского меморандума. Он отметил, например, что советское заявление относительно того, что указанный меморандум игнорирует существование ПКНО, «до некоторой степени справедливо…». Что же касается «линии Керзона», то Миколайчик заявил, что он в этом вопросе не согласен как с английской, так и с советской точками зрения[627].

Занятая Миколайчиком позиция свидетельствовала о полной политической близорукости польского эмигрантского правительства и могла лишь привести к тому, что оно в конце концов окажется полностью за бортом польских событий. Это хорошо понимал Черчилль, который вновь проявил кипучую деятельность для «урегулирования» польской проблемы. Его основная цель заключалась в том, чтобы уступкой по вопросу о границах Польши добиться того, чтобы эмигрантское лондонское правительство смогло завладеть ключевыми позициями в самой Польше. Это соответствовало его основной задаче – превратить Польшу в аванпост антисоветской политики капиталистического мира. Вернувшись с заседания конференции, Черчилль срочно подготовил проект соглашений по польской проблеме, в основе которых лежали предложения английского премьера, сделанные на конференции. Он пригласил в свою резиденцию представителей эмигрантского правительства Миколайчика, Ромера и Грабского и убеждал их в необходимости принять его предложения, в том числе и «линию Керзона». Упрекая своих собеседников, Черчилль заявил, что если бы эта линия была принята в начале года, то теперь не было бы «тех других людей» (Польского комитета национального освобождения. – В.И.).

«Какое это имеет значение, если вы лишитесь поддержки некоторых поляков (в связи с принятием «линии Керзона». – В.И.)? Зато подумайте, что вы получите взамен! – увещевал Черчилль Миколайчика и его сотрудников. – К вам прибудут послы. Британский посол будет с вами. Американцы… будут представлены послом. Вы должны сделать это. Если вы упустите момент, все будет потеряно!»[628].

В то время как Миколайчик и его коллеги продолжали упорствовать, Черчилль все больше и больше выходил из терпения. «Какое же вы правительство, если вы неспособны принять решение! – упрекал Черчилль Миколайчика. – Вы черствые люди, которые хотят развалить Европу. Я брошу вас со всеми вашими заботами. У вас нет чувства ответственности… У вас в голове только жалкие эгоистические интересы». Запугивая своих собеседников, Черчилль угрожающе заявил: «Я вынужден буду обратиться к другим полякам, и это люблинское правительство, может быть, будет работать очень хорошо. Оно станет правительством»[629].

Когда же и эта угроза не подействовала, Черчилль, потеряв остатки самообладания, заявил, что не желает больше иметь никакого дела с представителями польского эмигрантского правительства, и в заключение назвал их сумасшедшими. «Никогда в моей жизни я не встречал таких людей! – воскликнул разгневанный премьер. – Если вы собираетесь завоевать Россию, мы оставляем вам это дело. Я чувствую, что нахожусь в сумасшедшем доме. Я не знаю, будет ли британское правительство продолжать признавать вас».

Беседа на следующий день между Миколайчиком и Черчиллем не изменила положения. Она закончилась тем, что Черчилль крикнул: «Все кончено между нами!» – и покинул зал, разъяренно хлопнув дверью[630].

Как далек был характер переговоров Миколайчика с Черчиллем от тех обнадеживающих формулировок, которые английский премьер-министр употребил в своем сообщении Сталину о своих встречах с поляками! «Мы имели дальнейшие беседы с Миколайчиком, – писал Черчилль 17 октября из своей резиденции в Москве, – и достигли успеха. Я более чем когда-либо убежден в его желании достичь взаимопонимания с Вами и с Национальным Комитетом, несмотря на несомненные трудности, стоящие перед ним»[631].

16 октября 1944 г. состоялась беседа между Берутом и Миколайчиком, которая привела к некоторому сближению позиций, в том числе и по вопросу о границах Польши. Однако Миколайчик сделал при этом ряд существенных оговорок, которые свели на нет все усилия Советского правительства и ПКНО, направленные к тому, чтобы добиться объединения всех демократических сил польского народа в единой борьбе против фашизма и снять с повестки дня международной конференции так называемый польский вопрос.

И все же обсуждение польской проблемы дало определенные результаты: между правительствами СССР и Англии была согласована в общих чертах точка зрения о будущих границах Польши. Линия Миколайчика на московских переговорах привела к тому, что Черчилль не мог не видеть, что польское эмигрантское правительство потеряло всякие реальные шансы на возвращение в Польшу, так как его состав совершенно не соответствовал тем политическим изменениям, которые произошли в самой Польше. Этим, очевидно, и объяснялось стремление Черчилля к реорганизации польского правительства в Лондоне.

Во время переговоров в Москве было рассмотрено положение на фронтах второй мировой войны. Генералы Антонов (СССР), Брук (Англия), Дин (США) доложили военно-стратегическую обстановку на советско-германском фронте, в Западной Европе, Италии и на Тихом океане. Последний заключил свой обзор военных действий в районе Тихого океана и на Дальнем Востоке следующими словами: «Наиболее важным фактором в развитии всеобщей стратегической ситуации явится тот участок, на котором будет играть важную роль Советский Союз. Разработаны планы всех возможных направлений наступления против Японии с юга, востока и запада. Однако… эти планы могут быть наиболее эффективны, если их согласовать с теми мероприятиями, которые предполагалось решить для операций против Японии с севера»[632]. С учетом этого Дин от имени американского руководства задал Сталину три вопроса: через сколько времени после поражения Германии можно ожидать начала боевых действий Советского Союза против Японии? Сколько времени потребуется Советскому Союзу для наращивания сил на Дальнем Востоке до такого уровня, когда они могли бы начать наступление? Какая часть пропускной способности Транссибирской магистрали может быть использована для наращивания и тылового обеспечения американских стратегических ВВС?

Когда были заданы эти вопросы, Черчилль шепнул Дину: «Молодой человек, я восхищен тем, что Вы осмелились задать Сталину эти три вопроса. Я не знаю, получите ли Вы на них ответ, но вреда от их постановки, конечно, нет». На следующий день Сталин ответил на все вопросы. Он сказал, что после поражения Гитлера Красной Армии потребуется три месяца для вступления в войну против Японии. Для этого в Сибири нужно будет создать двух-трех-месячные запасы обеспечения войск, прежде чем начинать операцию.

Сталин также заявил, что, хотя базы в приморских районах будут предоставлены в распоряжение американских ВВС, их обеспечение пришлось бы осуществлять через Тихий океан[633].

Отвечая на эти вопросы к обещая начать наступление советских войск против Японии через три месяца после поражения Германии, Сталин вместе с тем подчеркнул, что для этого необходимо выполнить определенные условия, в частности решить некоторые политические вопросы, связанные с вступлением СССР в войну против Японии.

Англо-советские переговоры осенью 1944 года оказались в целом полезными. За сравнительно короткий срок были решены многие вопросы, связанные с заключением перемирия с рядом бывших союзников гитлеровской Германии, согласованы военные планы, откровенно высказаны точки зрения и по многим другим международным проблемам. Черчилль был доволен своей поездкой в Москву. «Я с радостью должен сообщить, – заявил Черчилль о результатах англо-советских переговоров в палате общин, – что наши отношения с Советской Россией не были никогда такими тесными, близкими и сердечными, как в настоящее время. Мы никогда ранее не могли достичь такой высокой степени откровенных и дружественных собеседований по самым деликатным и потенциально таящим в себе затруднения и расхождения вопросам»[634].