Глава 2. ЗАМАНЕННЫЙ НАПОЛЕОН
Глава 2.
ЗАМАНЕННЫЙ НАПОЛЕОН
Французы разорили мой дом и идут разорять Москву, они оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все по моим понятиям. И так же думают Тимохин и вся армия. Надо их казнить.
Граф Л.Н. Толстой
Куда идти?
Итак, главный выбор: зимовать на территории Великого княжества и начать воевать в 1813 году?
Второй выбор: объявлять / не объявлять свободу?
И только на третьем месте выбор: если продолжать наступление в 1812 г., то куда идти: на Петербург или на Москву?
Наполеон первоначально планировал идти как раз на Петербург: и дорога ближе, и все же столица. Петербург был столицей России. Ее падение предрешало исход войны. Наполеон не мог мыслить по-другому.
Сразу идти на Петербург? Там Швеция. Там неблагодарный Бернадотт... Но ведь идти на Петербург можно не только вдоль берега Балтики, через Ригу. Идти на Петербург можно и из глубины России. Уже во время похода 1812 года была сделана такая попытка.
Угроза Петербургу
В июле 1812 года операция по захвату Петербурга была поручена маршалу Удино, дивизии которого были составлены из самого отборного войска, оставшегося в истории под именем «дикие» или «адские легионы». Маршалу ставилась задача изолировать Петербург от России, отрезать от него русские войска, прижать их к Рижскому заливу, где их погибель казалась в то время неизбежной. Удино был так уверен в победе, что, говорят, расставаясь с Наполеоном, сказал: «Прощайте, ваше величество, но извините, если я прежде вас буду в Петербурге».
16 июля русская армия продолжила отступление через Полоцк на Витебск, оставив для защиты Петербурга 1-й корпус генерал-лейтенанта Витгенштейна.
В самом Петербурге к эвакуации всерьез готовились все военные и гражданские учебные заведения, в том числе и Царскосельский лицей. Он должен был переехать или в эстонский город Ревель, или в финский Або (современные Таллин и Турку). Сохранились отчеты о закупке специальных контейнеров для имущества и теплой одежды для воспитанников. С переездом торопили. Только благодаря директору лицея Энгельгардту, которому хотелось отметить годовщину открытия лицея в Царском Селе, дотянули до 19 октября. А на следующий день появилось сообщение, что 19 октября Наполеон покинул Москву.
Среди прочих ценностей предполагали вывезти в Вологду памятник Петру I, знаменитый «Медный всадник». Для этого были приготовлены специальные плоскодонные баржи, выработан подробный план эвакуации. Но тут майора Батурина стал преследовать один и тот же таинственный сон. Во сне он видел себя на Сенатской площади, рядом с памятником Петру Великому. Вдруг голова Петра поворачивается, всадник съезжает со скалы и по петербургским улицам направляется к Каменному острову, где жил в то время император Александр I. Медный всадник въезжает во двор Каменноостровского дворца, из которого навстречу ему выходит озабоченный государь. «Молодой человек, вот до чего ты довел мою Россию! — говорит ему Петр-Медный всадник. — Но знай, что пока я на месте, моему городу нечего опасаться!» Затем всадник поворачивает назад, и снова раздается звонкое цоканье бронзовых копыт его коня о мостовую.
Майор добивается свидания с личным другом императора, князем Голицыным, и передает ему виденное во сне.
Пораженный его рассказом князь пересказывает сновидение царю. Легенда утверждает, что именно после этого Александр отменяет решение о перевозке монумента в Вологду (только бесконечно прозаичные люди могут связывать это решение с известиями о поражении отрядов Наполеона, шедших на Петербург). Статуя Петра остается на месте, и, как это и было обещано во сне майора Батурина, сапог наполеоновского солдата не коснулся петербургской земли.
Интереснейшая деталь: во время Второй мировой войны ленинградцы верили, что пока в незащищенные памятники Суворову, Кутузову и Барклаю-де-Толли не попадет хотя бы один снаряд, сапог нацистского солдата не коснется ленинградской земли. Так и получилось. Мистика? Истории, хотя бы косвенно связанные с Наполеоном, пронизаны мистикой.
Если Петербург избежал оккупации чудесным образом, то известен и автор этого рукотворного «чуда»: им стал командующий корпусом на петербургском направлении генерал-фельдмаршал, светлейший князь Петр Христианович Витгенштейн.
28 июля 1812 г. Удино занял деревню Клястицы, на севере Белоруссии. У него было в наличии 28 тысяч солдат и 114 пушек против русских 17 тысяч. Тем не менее Витгенштейн решил атаковать, пользуясь растянутостью французских сил. Впереди двигался авангард Кульнева (3700 всадников, 12 орудий), за ним следовали основные силы Витгенштейна (13 тысяч солдат, 72 орудия).
28 июля 3 конных полка французов (12 эскадронов) были неожиданно атакованы 4 эскадронами Гродненского гусарского полка под командованием генерал-майора Кульнева с присоединившимися к атаке 500 казаками. Несмотря на численное превосходство французы были опрокинуты.
Поражение Удино было настолько сокрушительным, что он предпочел отступить за Двину, оставив за собой укрепленный Полоцк. Таким образом, наступление французов на Петербург (по крайней мере, этими силами) провалилось.
Витгенштейн в рапорте царю Александру I исчислил количество пленных в 3 тысячи, число убитых и раненых французов он оценил со слов пленных в 10 тысяч.
Это была первая крупная победа в войне 1812 года с Наполеоном. Император Александр I называл Витгенштейна спасителем Санкт-Петербурга и наградил орденом Святого Георгия второй степени.
Авторитет генерала Витгенштейна взлетел до небес, он получил почетное звание «защитника Петрова града», впервые прозвучавшее в песне, заканчивавшейся словами: «Хвала, хвала, тебе, герой! Что град Петров спасен тобой!»
В историю городского фольклора он вошел под именами «Герой Петрополя» и «Спаситель Петербурга».
Александр Сергеевич Пушкин уверял, что:
«Хорошие стихи не так легко писать,
Как Витгенштейну французов побеждать».
Через четверть века после описываемых событий автор книги «Описание Санкт-Петербурга и уездных городов Санкт-Петербургской губернии» И.И. Пушкарев писал: «Вероятно, многим жителям столицы памятно то время, когда толпы народа с искренним излиянием своей признательности приветствовали спасителя Петербурга П.Х. Витгенштейна, но не одни современники, история и потомство вполне оценят подвиг его»[139].
Даже странно на первый взгляд, что в Петербурге не сохранилось ни памятников, ни мемориальных досок, ни топонимических мест в честь Витгенштейна. Только портрет в числе прочих в Военной галерее Зимнего дворца. Почему так?!
Да потому, что народная память творила миф. Миф был целиком связан с Москвой. Петербургское направление не оставило в народной памяти буквально никакого следа. После поражения войск Удино, шедших на Петербург, московское направление для Наполеона осталось единственным.
Опасаясь действий Витгенштейна на путях снабжения «Великой армии», Наполеон был вынужден ослабить главную группировку войск, послав на помощь Удино корпус Сен-Сира. Но упорно шел на Москву. Почему? Он же первоначально собирался брать Петербург?
Но если быть точным, Наполеон изначально не собирался брать и Петербурга. Он собирался оторвать от Российской империи области Великого княжества Литовского и Русского, а «заодно» разбить русскую армию на западных границах, повторяя Аустерлиц и Фридланд.
Идея брать Петербург («бить Россию по голове») появилась уже после того, как генеральное сражение не состоялось. И после поражения Удино Наполеон пошел вовсе не на Москву. Он вообще собирался зимовать в Белоруссии. В начале августа Наполеон пошел вовсе не к Москве, а к Смоленску. И пошел ровно потому, что под Смоленском соединились армии Барклая и Багратиона. Наполеону «засветило» новое генеральное сражение. Разбить русскую армию, и пусть перепуганные помещики просят своего царя о мире!
Генеральное сражение стало для Наполеона морковкой перед носом осла. Если бы морковка повисла на петербургском направлении, он двинулся бы именно туда. Но морковка висела над Смоленском...
Поход в Великороссию
К 16 августа Наполеон подошел к Смоленску со 180 тысячами. Большинство в русской армии хотело того же, что и Наполеон: генерального сражения. Руководство же по-прежнему хотело одного: заманивать Наполеона как можно дальше в глубь России. Чтобы коммуникации все больше растянулись, их было бы легче перерезать, нанося французам как можно больший ущерб.
Эту тактику приписывают именно Кутузову. Как ни удивительно, ее приписали Кутузову буквально во время событий и сразу после кампании 1812 года. Вроде все знали, что «тактику растянутых коммуникаций» придумал тот же Пфуль, что придумал и Дрисский лагерь. Все знали, что это Александр I проводил эту линию и ее неукоснительно придерживался шотландец Барклай-де-Толли.
Но народ пребывал на взлете национальных чувств. Народ творил легенду и хотел приписать все заслуги одному культовому лицу: «чисто русскому» Михаилу Илларионовичу Кутузову. Вот и получилось, что Александр как-то почти и ни при чем. У коммунистов даже частенько получалось, что он только мешал Кутузову. Барклай-де-Толли, как известно, был трусоват, нерешителен, слаб духом и вообще проводил неправильную, не национальную линию. А что ее же проводил и Кутузов, ему полагалось прощать. Это Барклай-де-Толли в народном сознании стал «болтай, да и только».
Тактику заманивания приписали одному Кутузову, и порой у историков даже хватает совести говорить о его «татарской» (спасибо, хоть не «монгольской») тактике. Но татарские предки Кутузовых были вовсе не монгольскими соратниками Батыя, а приличнейшими земледельцами, создателями городской цивилизации на Волге, и в XIII веке разделили судьбу Руси, погибая под кривыми саблями степных дикарей.
И не надо никаких ни татарских, ни славянских, ни германских корней, никакой «исторической памяти», чтобы оценить реальность, масштабы страны, характер армии Наполеона, его собственный характер, и делать то, что и делало руководство Российской империи и русской императорской армии.
Под Смоленском Барклай сыграл в ту же самую игру, что и под Витебском: навязал Наполеону бои с армией прикрытия, пока основная армия ушла. Барклай был против ненужного, на его взгляд, сражения, но на тот момент в русской армии царило фактическое двуначалие, а Багратион рвался в бой.
Багратион поручил генералу Раевскому (15 тыс. солдат), в 7-й корпус которого влились остатки дивизии Неверовского, оборонять Смоленск.
В 6 часов утра 16 августа Наполеон начал штурм города с марша: очень спешил, очень боялся, что русская армия исчезнет. Упорное сражение за Смоленск продолжалось до утра 18 августа, когда Барклай отвел войска из горевшего города, чтобы избежать большой битвы без особых шансов на победу.
Маршал Ней преследовал отступающую армию. 19 августа в кровопролитном сражении у Валутиной горы русский арьергард задержал маршала, понесшего значительные потери. Наполеон послал генерала Жюно обходным путем зайти в тыл русских, но тот не сумел выполнить задачу, уткнувшись в непроходимое болото, и русская армия в полном порядке ушла в сторону Москвы к Дорогобужу.
Сразу после Смоленского сражения Наполеон сделал замаскированное предложение мира царю Александру I. Он попросил захваченного в плен при Валутиной горе генерала Тучкова 3-го написать письмо своему брату, командиру русского 3-го корпуса, где доводилось до сведения царя желание Наполеона заключить мир. Конечно, Александр I узнал об этом намерении Наполеона, но не ответил.
Один из мифов о 1812 годе: о слабости русской армии. Французы сильнее, потому они и идут вперед. Ударив всеми силами, можно было и остановить Наполеона. Но зачем? Риск его победы все же был. Отступая и заманивая, русская армия побеждала практически без риска.
Заманивание Наполеона
Отношения между Багратионом и Барклаем после выхода из Смоленска с каждым днем отступления становились все напряженнее. В этом споре настроения дворянства были не на стороне осторожного Барклая.
Барклай-де-Толли стремился к тому, чтобы, «завлекши неприятеля в недра самого Отечества, заставить его ценою крови приобретать каждый шаг и, истощив силы его с меньшим пролитием своей крови, нанести ему удар решительнейший».
А решительно все — и дворянство, и простонародье, и солдаты и старшие офицеры, не уставали говорить о медлительности полководца в военных действиях и о сомнительной, с точки зрения обывателя, «отступательной тактике и завлекательном маневре». Раздавались даже прямые обвинения в измене. Его как человека иноземного происхождения в России называли «немцем», вкладывая в это понятие все негативное, что накопилось в русском народе к иноземцам. Именно на «немца» Барклая-де-Толли взвалили всю ответственность за отступление русской армии.
Известно, что Барклай-де-Толли очень переживал все это. По мнению многих, после отставки он искал смерти. Но смерть не приходила, хотя в боях совался в самое пекло, в боях были убиты почти все его адъютанты и пали пять лошадей под ним самим.
Это уже позже в обществе постепенно начало меняться отношение к полководцу. Не случайно в мастерской скульптора Орловского Пушкин, глядя на почти готовые памятники великим полководцам Отечественной войны, воскликнул: «Се зачинатель Барклай, а се завершитель Кутузов».
Тогда было иначе. 18 августа император собрал совет, который рекомендовал ему назначить вместо «нерешительного» Барклая главнокомандующим русской армии генерала от инфантерии князя Кутузова.
17 августа Кутузов в Царево-Займище принял армию. В этот день французы вошли в Вязьму. Кутузов продолжал делать то же, что делал Барклай. Одновременно он дает обещания «вести себя хорошо» и дать генеральное сражение.
— С такими молодцами да отступать?! — говорит он солдатам на смотру.
Через два дня к нему подступают офицеры:
— Почему отступаем?!
— Хорошее поле для сражения ищем. Пока хорошее поле не попалось. Под Смоленском было хорошее, был бы я там — разбил бы французов.
Но — отступал и отступал. Наверное, я вызову возмущение многих, если скажу: Бородинское сражение было совершенно лишним и вредным. Ох, как не хотел этого сражения Кутузов! Но когда армия 22 сентября прошла Бородино, в 110 км от Москвы, отступать дальше означало бы сдать Москву. Кутузов не имел ничего против. Русское общество никогда не позволило бы ему этого.
Кутузов просто вынужден был дать генеральное сражение, так необходимое и русским, и французам. Если в начале вторжения Наполеон имел троекратное превосходство в количестве солдат над противостоящей русской армией, то теперь численности армий были сравнимы -135 тысяч солдат и офицеров при 587 орудиях у Наполеона против 110-130 тысяч у Кутузова при 640 пушках. По другим данным, пушек было 610.
Кутузов мог бы увеличить численность русской армии еще на 80-100 тысяч человек: ополчение. Проблема в том, что ратникам из центральных губерний не хватило ружей (не случайно же перед войной контрабандой ружья ввозили из Австрии). Ратникам раздали пики, сами они рвались в бой. Но тут Кутузов отказался бросать в бой ополченцев с пиками. Постепенно ему это простили, но не сразу. Барклаю бы не простили никогда. Кутузову долго поминали, как «непатриотический» поступок, и в конце концов предпочли забыть: чтобы не получилось — какие-то русские люди хотели воевать с французами, а их не пустили. Все они шли сами! Все они были патриотами!
Бородино... 24-26 августа французы почти беспрерывно штурмовали укрепленные русские позиции. Отвага отчаяния. Героизм полного отсутствия выбора. Наполеон произнес речь, словно возвращающую армию во времена первых итальянских походов: о Москве, полной еды и ценностей. Он обещал отдать город на разграбление.
Русская армия почти не атаковала. Она только вышибала французов с собственных позиций, если они захватывали траншеи русской армии. Единственное исключение — рейд конницы Уварова и Платова по тылам Наполеона. Он вызвал замешательство в стане противника и заставил оттянуть на левый фланг войска, которые штурмовали батарею Раевского на Курганной высоте. Но был рейд недолог — с 12 до 14 часов дня.
Страшный был день. Бородинское сражение считается одним из самых кровопролитных сражений 19-го века. По самым скромным оценкам совокупных потерь, каждый час на поле погибало 2500 человек. Некоторые дивизии потеряли до 80% состава. Со стороны французов было сделано 60 тысяч пушечных и почти полтора миллиона ружейных выстрелов[140].
«Трудно себе представить ожесточение обеих сторон в Бородинском сражении, — говорит «История лейбгвардии Московского полка». — Многие из сражавшихся бросали свое оружие, сцеплялись друг с другом, раздирали друг другу рты, душили один другого в тесных объятиях и вместе падали мертвыми. Артиллерия скакала по трупам, как по бревенчатой мостовой, втискивая трупы в землю, упитанную кровью. Многие батальоны так перемешались между собой, что в общей свалке нельзя было различить неприятеля от своих. Изувеченные люди и лошади лежали группами, раненые брели к перевязочным пунктам, покуда могли, а выбившись из сил, падали, но не на землю, а на трупы павших раньше. Чугун и железо отказывались служить мщению людей; раскаленные пушки не могли выдержать действия пороха и лопались с треском, поражая заряжавших их артиллеристов; ядра, с визгом ударяясь о землю, выбрасывали вверх кусты и взрывали поля, как плугом. Пороховые ящики взлетали на воздух. Крики командиров и вопли отчаяния на десяти разных языках заглушались пальбой и барабанным боем. Более нежели из тысячи пушек с обеих сторон сверкало пламя и гремел оглушительный гром, от которого дрожала земля на несколько верст. Батареи и укрепления переходили из рук в руки. Ужасное зрелище представляло тогда поле битвы. Над левым крылом нашей армии висело густое черное облако дыма, смешавшегося с парами крови; оно совершенно затмило свет. Солнце покрылось кровавой пеленой; перед центром пылало Бородино, облитое огнем, а правый фланг был ярко освещен лучами солнца. В одно и то же время взорам представлялись день, вечер и ночь». Ветеран наполеоновских войн генерал Ж. Рапп выразился с солдатской прямотой: «Мне еще не доводилось видеть такой резни»[141].
Страшны были потери обеих армий, хотя цифры все называют разные. Потери французов, по данным инспектора при Главном штабе Наполеона Денье — 49 генералов и 28 000 солдат и офицеров, из них 6550 убитых и 21 450 раненых. Эти цифры были засекречены по приказу маршала Бертье: в бюллетене Наполеона говорилось о потерях в 8-10 тысяч. Данные Денье впервые опубликованы в 1842 г.
У разных современных историков цифры колеблются в вилке от 40 до 58 тысяч человек, то есть 27-40% всего наличного состава. Точных цифр мы уже не узнаем, потому что большая часть документации Великой армии погибла при отступлении (если и не была фальсифицирована). Погибло и 47 генералов (по другим данным — 49). Русские войска потеряли от 38 до 58 тысяч человек и 23 генерала. В их числе и Багратион, смертельно раненный ядром. Через два дня он умрет, спрашивая: сдали Москву или нет?!
— Москву отстояли, — соврут Багратиону.
— Слава Богу! — С этими словами, осенив себя крестом, Багратион откинулся на подушки и умер.
До сих пор рассуждают и спорят, кто же все-таки выиграл сражение?
Выиграли французы, потому что в ночь на 26 августа русская армия тихо снялась и ушла. Страшное поле осталось за французами. Характерно, что французы очень поверхностно осмотрели доставшееся им место сражения. По глухим полупризнаниям очевидцев, оказали помощь не всем даже французским раненым. Русских раненых не добивали, но и помощи им не оказывали. Стон с Бородинского поля слышался еще три дня.
На самом поле Бородина Наполеон произнес некую лукавую формулу: «Французы были в этом сражении достойны победы, а русские стяжали себе право называться непобедимыми». Впрочем, эту фразу передают очень по-разному. Чаще всего выглядит она таким образом: «Из всех моих сражений самое ужасное то, которое я дал под Москвой. Французы в нем показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми... Из пятидесяти сражений, мною данных, в битве под Москвой выказано (французами. — Н.Б.) наиболее доблести и одержан наименьший успех»[142]. Фразу эту почти одновременно привели два русских историка... в начале XX века. Они скомпоновали ее из разных высказываний Наполеона.
Первоисточники не передают подобной фразы Наполеона именно в таком виде, но отзыв в редакции Михневича широко цитируется в современной литературе.
Или в такой форме: «Бородинское сражение было самое прекрасное и самое грозное, французы показали себя достойными победы, а русские заслужили быть непобедимыми»[143]. Это тоже написано через 60 лет после событий.
Сам же Наполеон отчаянно врал. Начал он уже в письмах к жене, императрице Марии-Луизе: «Мой добрый друг, я пишу тебе на поле Бородинской битвы, я вчера разбил русских. Вся их армия в 120 000 человек была тут. Сражение было жаркое: в два часа пополудни победа была наша. Я взял у них несколько тысяч пленных и 60 пушек. Их потеря может быть исчислена в 30 000 человек. У меня было много убитых и раненых».
Но ведь никаких «тысяч пленных» Наполеон тут не взял: пленных было всего около 700 человек. А письма к Марии-Луизе были тоже своего рода маленькими «бюллетенями», рассчитанными на широкую огласку.
Маршалы же пребывали скорее в недоумении. Мюрат говорил, что не узнавал весь день императора. Ней говорил, что император забыл свое ремесло.
Врал Наполеон и в своих записках на острове Святой Елены в 1816 г.:
«Московская битва — мое самое великое сражение: это схватка гигантов. Русские имели под ружьем 170 тысяч человек; они имели за собой все преимущества: численное превосходство в пехоте, кавалерии, артиллерии, прекрасную позицию. Они были побеждены! Неустрашимые герои, Ней, Мюрат, Понятовский, — вот кому принадлежала слава этой битвы. Сколько великих, сколько прекрасных исторических деяний будет в ней отмечено! Она поведает, как эти отважные кирасиры захватили редуты, изрубив канониров на их орудиях; она расскажет о героическом самопожертвовании Монбрена и Коленкура, которые нашли смерть в расцвете своей славы; она поведает о том, как наши канониры, открытые на ровном поле, вели огонь против более многочисленных и хорошо укрепленных батарей, и об этих бесстрашных пехотинцах, которые в наиболее критический момент, когда командовавший ими генерал хотел их ободрить, крикнули ему: «Спокойно, все твои солдаты решили сегодня победить, и они победят!»
Уже через год, в 1817 году, Наполеон рассказал о еще более блистательной победе над еще более многочисленным врагом: «С 80 000-й армией я устремился на русских, состоявших в 250 000, вооруженных до зубов и разбил их».
Тогда же, сразу после битвы, Наполеон провозгласил ее победой, но так... довольно уклончиво. Он произвел в графы московские Нея и преуменьшил свои потери раза в 4 или в 6.
Выиграли русские, потому что французы не смогли добиться своих целей. Русская армия не была разгромлена. В сумерках 25 августа она стояла молчаливо и грозно. На следующий день она готова была продолжить бой.
Но Кутузов вовсе не считал, что надо продолжать сражение. Он берег жизни русских солдат больше, чем сами русские солдаты. Резервов у него не было, кроме тех самых ополченцев с пиками. Тогда за нежелание бросить их в бой Кутузова осуждали. Согласны ли с этим осуждением мы, потомки уцелевших?
А к Наполеону уже подошли подкрепления — свежие дивизии Пино и Делаборда (около 11 тысяч человек). Это при том, что численность армии Наполеона до начала сражения оценивалась в 160-180 тысяч человек[144].
Кутузов принял очередное непопулярное решение отступать. Насколько непопулярное, говорит такой факт: 2 сентября русская армия прошла через Москву и вышла на Рязанскую дорогу (юго-восток от Москвы). Кутузов обратился к войскам с классическим:
— Здорово, ребята!
Армия молчала. Солдаты шли, отвернув лица от командующего. В первый и последний раз ему не кричали «ура». Спустя месяц солдаты кланялись в пояс, просили прощения.
Французские историки считают итогом сражения последующее отступление русской армии и оставление Москвы. Но Кутузов дал Бородинское сражение против своей воли. Он не ставил целью сражения остановить Наполеона и удержать Москву.
В наше время полагается считать, что он был просто великим реалистом: и хотел удержать Москву, но полагал, что отступление и сдача Москвы неизбежны. Но мы не знаем, действительно ли Кутузов считал такой большой ценностью оборону Москвы.
Кутузов объявлял Бородинское сражение своей победой. В своей реляции Александру I он писал: «Баталия, 26-го числа бывшая, была самая кровопролитнейшая из всех тех, которые в новейших временах известны. Место баталии нами одержано совершенно, и неприятель ретировался тогда в ту позицию, в которой пришел нас атаковать»[145].
Александр I объявил о Бородинском сражении как о победе. Князь Кутузов был произведен в фельдмаршалы с пожалованием 100 тыс. рублей. Всем бывшим в сражении нижним чинам было пожаловано по пяти рублей на каждого.
Кутузов же повторил то, что делали и до него под Витебском, потом под Смоленском. Он послал казаков жечь костры, а утром 27-го отступать с великим шумом. Наполеон поверил и пошел за казаками, как бы преследуя всю армию. Кутузов же увел армию со Смоленской дороги на Рязанскую и увел ее от места столкновения с неприятелем. Наполеон потерял русскую армию. Со страхом наблюдали его маршалы и генералы, как Наполеон катается по земле, психует и прыгает, обзывает Кутузова «старой северной лисой» и «паршивым обманщиком».
Кутузов же в деревне Фили в 4 часа дня 1 сентября собрал военный совет. Большинство генералов хотели нового генерального сражения с Наполеоном. Вот тогда Кутузов и оборвал заседание, произнеся свое крылатое: «Погубим армию — и будет погублена Россия. А пока цела армия, живы Москва и Россия». Он заявил, что приказывает отступать. Тогда ему и не кричали «ура».
Наполеон же 3 сентября стоял на Поклонной горе, смотрел на громадный город, почти покинутый жителями. Он ждал, что Москва принесет ему красивые ключи на подушечке. Не дождался.
Только вечером, устав ждать, основные силы Наполеона вошли в город вечером тремя колоннами (Фили, Дорогомилово, Лужники). Наполеон остался на ночь в Дорогомилове. В эту ночь в городе вспыхнули первые разрозненные пожары в Китай-городе и Яузской части.
А русская армия, сопровождаемая полчищами беженцев, еще утром прошла через Дорогомилово, Арбат, Яузскую улицу — и по дороге на Рязань.
3 сентября Наполеон прибыл в Кремль. А пожар охватил весь Китай-город. 4-5 сентября Наполеон вынужден был бежать из Кремля и вернулся в него только 6-го — когда пожар, уничтожив три четверти города, стих. Еще горело, еще дымилось, но главное уже было сделано.
У нас сильно преувеличивают число беженцев из Москвы. У некоторых авторов получается так, что в городе вообще почти никого не осталось. В действительности, по одним данным, население Москвы сократилось только с 270 000 до 215 000 человек. По другим, в городе оставалось не менее 80 тысяч человек.
Французы заняли полупустой город, и в нем тут же вспыхнули пожары... Причины этих пожаров остаются до сих пор не известны и вызывают споры. Поджигали сами французы? Более чем вероятно. Поджигали русские? Скорее всего, поджигали. Во всяком случае, в Смоленске многие жители и правда поджигали свои дома, уходя вместе с армией. Как заявлял Загоскин, «мы никому не уступим чести московского пожара!»[146] Почему не могли в Москве? Город загорался сам, потому что был брошен жителями?
Очагов пожаров было много, скорее всего, действовали все причины.
В огне чудовищного пожарища сгинули 6496 из 9151 жилых домов, 8251 лавок и складов, 122 из 329 храмов (без учета разграбленных). В огне погибли до 2000 раненых российских солдат, оставленных в городе. Были уничтожены университет, библиотека Бутурлина, Петровский и Арбатский театры, погибли (во дворце А.И. Мусина-Пушкина на Разгуляе) рукопись «Слово о полку Игореве», а также подлинник Троицкой летописи[147].
С 6 сентября по 7 октября 1812 года Наполеон находился в Кремле. Он полностью добился того, чего хотел: находился в сердце вражеской земли, в столице России. Он поразил ее в сердце. Он блистательно завершил русскую кампанию: стремительное наступление, и вот мы здесь! ...Интересно, а о чем он думал светлыми от пожаров ночами, под шелест огня и мелких осенних дождичков? Он ведь не мог не понимать, что на самом деле полностью и безнадежно проиграл.
Еще что-то делалось, какие-то судорожные движения, как в агонии. Еще пытались навести порядок, с 12 сентября прошли первые расстрелы «поджигателей» по решению французского трибунала. Но армии не было. Было только сборище голодных и агрессивных обормотов. Великая армия была полуголодной уже к Витебску. Наполеон бросил ее к Смоленску, и кое-как, грабежами и насилием, армия дожила до Москвы, становясь по пути все более голодной и расхристанной. В Москве она окончательно стала неуправляемой, потому что накануне зимы не имела ни теплой одежды, ни продовольствия, ни осмысленных реальных перспектив.
Бородино — слава русского оружия независимо от того, было оно победой или нет. Но Москва — вершина тактического гения Александра I, Барклая-де-Толли, Пфуля, Кутузова и всех, кто заманил Наполеона в Москву. Заманил к зиме — без теплой одежды и горючего.
Весь «Второй польский поход» Наполеона с июня 1812г. обнаруживает черты спешки, торопливости, непродуманности, экспромта. С августа стратегическая инициатива переходит к русской армии. После Бородина не изменилось решительно ничего. Разве что морковки в виде русской армии генерального сражения уже не нужно было вешать под носом Наполеона. Кутузов и убрал эту «морковку», когда свернул на Рязанскую дорогу.
6-7 октября началось отступление французской армии из Москвы. А точнее будет сказать: началось паническое бегство неорганизованной, дичающей на глазах, все сильнее голодающей толпы.
Под Бородином Наполеон мог еще принимать картинные позы, жаловать маршалов княжескими титулами и поздравлять солдат с победой. Уже в Москве он старался не попадаться своим солдатам на глаза. «Спасайся, кто может!» Наполеон спасался вместе со всеми, и не было в этом судорожном отвратительном драпеже ни малейших признаков ни величия, ни чести, ни даже соблюдения приличий.
Ловушка захлопнулась. Крысы не получили приманки, вынесли дверцу и толпой кинулись обратно, в свою нору.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.