Посредничество как дипломатический инструмент: попытки России выступить посредником между англичанами, голландцами и даже американцами (1781–1783 годы)
Посредничество как дипломатический инструмент: попытки России выступить посредником между англичанами, голландцами и даже американцами (1781–1783 годы)
Много лет назад профессор Исабель де Мадариага подробно описала попытку Екатерины II совместно с императором Иосифом II Габсбургом выступить посредником в войне между Англией и Францией{688}, спровоцированной восстанием в принадлежавших Британии североамериканских колониях. Несколько позже я и сам проанализировал связанную с теми же историческими событиями попытку российского министра иностранных дел Никиты Панина лично выступить посредником в англо-американской войне — попытку, лишь ускорившую переход конфликта в стадию военных действий{689}. Профессор Мадариага также занималась изучением вопроса об участии императрицы как самостоятельного посредника, действовавшего через Гаагу, в англо-голландской войне[237]. Этот побочный конфликт — следствие более крупного[238] — выпал из поля зрения посредников, озабоченных примирением основных сторон{690}. Надеясь, что читатель еще не устал от темы посредничества, я хотел бы напомнить о еще одном примере такого рода, выловленном в архиве. Речь идет о решении Екатерины II воспользоваться для разрешения англо-американского конфликта одновременным присутствием в Гааге американского представителя Джона Адамса, британского агента секретной службы и российских посредников.
Как известно, попытки российской государыни осуществить посредничество провалились, что, впрочем, происходило в большинстве подобных случаев в этот период[239]. И все же неудача нередко так же явно, как и успех, обнаруживает намерения действующего лица и поэтому также заслуживает нашего внимания. Это особенно верно в отношении попыток дипломатического посредничества, когда стороны выкладывают все карты на стол. Давайте поэтому рассмотрим дипломатию российской императрицы в Гааге в контексте ее общих внешнеполитических соображений и попытаемся разгадать, какие намерения стояли за желанием Екатерины стать посредником.
* * *
Для лучшего понимания контекста начнем с посредничества императрицы в англо-голландской войне. Эта война началась с того, что Британия решила отобрать у Голландии привилегии, дарованные ей англо-голландским мирным договором 1674 года[240]. Согласно последнему, Нидерланды имели право свободного мореплавания, свободной торговли и транспортировки шкиперского имущества военному противнику Британии. К 1780 году, видя, как охотно голландцы поставляют на французские и испанские верфи ценный северный мачтовый и корабельный лес, паруса и пеньку, королевский военно-морской флот Великобритании осознал необходимость положить конец такой невыгодной для себя торговле. Вхождение в образованную по инициативе Екатерины II Лигу вооруженного нейтралитета обеспечило бы Нидерландам сохранение оспариваемых англичанами торговых свобод. Чтобы не допустить этого, в конце декабря 1780 года Великобритания объявила Соединенным провинциям войну. Хотя и разгневанная поведением Британии, императрица тем не менее не собиралась оказывать помощь Нидерландам. Вместо этого она предложила обеим сторонам свои личные услуги посредника. Генеральные штаты тянули время, уклоняясь от определенного ответа, что само по себе было характерно для этого совещательного органа. Британское же правительство, опасаясь, что Екатерина поможет голландцам сохранить свои торговые привилегии, сразу отклонило ее предложение.
Только под неослабным давлением со стороны России британский министр иностранных дел лорд Стормонт нехотя уступил и в сентябре 1781 года согласился, не без серьезных опасений, представить англо-голландскую ссору на личное урегулирование Екатерине II. «Я ожидаю от этого так мало реальной пользы, — жаловался он, — что всецело предпочел бы, чтобы это предложение о посредничестве вообще никогда не было сделано»{691}. Наконец поддавшись на уговоры, он, однако же, сопроводил свое согласие ультиматумом императрице, искусно составленным так, чтобы затруднить, если не вообще исключить всякую возможность успеха переговоров. Нимало не смутившись, Екатерина решила спасать положение во что бы то ни стало. Она истолковала этот список притязаний как особую форму открытой дипломатии и дала заинтересованным сторонам понять, что ожидает подобного оглашения принципов и от Генеральных штатов{692}. Разочарованные ее тактикой, Генеральные штаты все же выполнили, пусть с опозданием и неохотно, требование императрицы и после тягостного обсуждения сформулировали встречный ультиматум. Теперь Екатерине предстояло свести две конфликтующие стороны вместе. От таланта ее переговорщиков зависело многое. Поскольку голландский посланник в Петербурге Й. ван Сварт не пользовался большим доверием, она решила вести переговоры в Гааге, где уже очень давно постоянно пребывал в качестве чрезвычайного посланника русского двора князь Дмитрий Алексеевич Голицын[241].
На первый взгляд Голицын казался идеальным кандидатом в переговорщики. Утонченный космополит, он всю жизнь провел на дипломатической службе{693}. Но он был также и франкофилом — одним из тех, кто побуждал Голландию постоять за свои морские привилегии, чем и навлек на себя гнев Британии. Поэтому Стормонт немедленно отправил в Петербург инструкции послу: постараться заставить Голицына свернуть паруса. Это поручение как нельзя лучше соответствовало талантам британского посланника в России. Сэр Джеймс Харрис начал свою кампанию, обратившись к императрице с заявлением, осуждавшим деятельность Голицына в Гааге. Успех посредничества, не слишком тонко намекал государыне Харрис, во многом зависит от выбора более приемлемого переговорщика со стороны русских. Мяч был на стороне Екатерины.
Вполне отдавая себе отчет во франкофильской репутации князя, императрица тем не менее отказалась заменить его. Вместо этого она назначила специального посланника ему в помощь. Аркадий Иванович Морков показался британцам гораздо более подходящим назначением. Приказ Моркову, написанный собственной рукой государыни в середине октября, предписывал ему вести переговоры совместно с Голицыным, однако инициатива во всех важных делах, особенно касающихся мирных переговоров, должна была исходить именно от него. Более того, в отличие от князя, Моркову была дарована привилегия докладывать непосредственно императрице, минуя вице-канцлера Ивана Андреевича Остермана и Коллегию иностранных дел{694}. Как записал после конфиденциальной беседы со вновь назначенным посланником ликующий Харрис, переговоры будут поручены Моркову, а Голицын останется при нем не более чем свадебным генералом{695}.
Письменные указания, составленные Екатериной для Моркова в декабре 1781 года, подробно излагали суть взаимоотношений России с другими крупными державами. Британия описывалась в них как «естественный союзник» России. Несмотря на отсутствие формального договора, интересы России во всех точках земного шара вполне совпадали с британскими. Другое дело — Франция. Хотя отношения между двумя странами улучшились в предшествовавшие несколько лет, императрица все же видела во Франции потенциального противника. Соответственно, Морков получил указания внимательно следить за всеми соглашениями, в которые французы были вовлечены. Помимо прочего, ему надлежало помешать попыткам Франции добиться от голландцев признания американской независимости. Как указывала императрица, перед лицом объявления Британией войны Соединенным провинциям делегация провинции Голландии на собрании Генеральных штатов Нидерландов проявила неуместную поспешность, не только объявив о готовности заключить союз с Францией, но и признав независимость Соединенных Штатов Америки. Голландия надеялась успеть наладить торговые связи с новой нацией до того, как Британия заключит мирный договор, который помешает этой торговле. Государыня же опасалась, что, предоставленные самим себе, Генеральные штаты втянут Соединенные провинции в антибританскую коалицию, после чего исчезнет всякая надежда на сепаратный мирный договор между Британией и Нидерландами. Морков получил приказ предотвратить подобный исход событий, воспользовавшись помощью пробритански настроенного штатгальтера принца Вильгельма Оранского{696}. Именно на плечи Моркова Екатерина возложила ответственность за сохранение баланса сил в Западной Европе.
* * *
В январе (по старому стилю) 1782 года, получив от Харриса всевозможные советы и наставления, Морков отправился в путь{697}. Императрица устно поручила ему заставить голландцев назвать место для ведения переговоров и вести переговоры со всей серьезностью{698}. Едва успев обустроиться в Гааге, он, сам того не ведая, оказался участником события, наглядно отразившего готовность Екатерины II служить посредником в делах других ради достижения собственных дипломатических целей.
Исходный толчок этому событию был дан дипломатическим маневром британцев. В феврале 1782 года Пол Уентуорт (Wentworth) — выходец из Америки, состоявший агентом британской секретной службы, — прибыл в Соединенные провинции Нидерландов якобы с целью договориться об обмене военнопленными. Его не оглашаемой официально целью было разведать почву для возможного сепаратного мира с голландцами. Если последние согласятся пожертвовать своим принципиальным правом свободно поставлять морские припасы врагам Англии в военное время, он был уполномочен заявить о желании британского правительства восстановить мир на основе status quo ante bellum[242] и разработать предварительные условия мирного договора{699}.[243] На первый взгляд, функция Уентуорта противоречила заданию Моркова.
До прибытия Уентуорта и Голицын, и русский посланник в Лондоне Иван Матвеевич Симолин[244] были предупреждены британцами об истинных задачах агента. Голицын поначалу увидел в его миссии подчеркнутое пренебрежение посредничеством своей государыни и не замедлил поделиться этим мнением с вышестоящим начальством{700}. Императрица, однако, предпочла отнестись к присутствию Уентуорта более хладнокровно и даже попыталась извлечь из него выгоду, а именно добиться примирения между Британией и ее взбунтовавшимися подданными.
Когда Екатерина впервые предложила Голландии и Британии свои услуги по арбитражу, она совершенно не собиралась заниматься такими не относящимися к делу вещами, как американская независимость, которая, говоря ее собственными словами, была основной трудностью на пути к примирению воюющих сторон{701}. Но с начала переговоров и с момента категорического отказа Стормонта позволить кому бы то ни было вмешиваться в американский конфликт произошло несколько важных событий. В начале декабря прибыло известие о сдаче британского генерала лорда Корнуоллиса[245] под Йорктауном[246]. Русский двор взволновался: полагали, что теперь, когда рассеялись последние иллюзии, что Британия сумеет удержать в руках американские провинции, британское правительство будет более расположено к компромиссу{702}. Помимо этого, было еще решение Верженна[247] проинформировать императрицу через своего посланника в Петербурге, что в Гааге находится Джон Адамс, уполномоченный вести переговоры о мире{703}. Эта информация была передана Остерману вскоре после получения новости о Йорктауне. Наконец, Екатерина узнала о миссии Уентуорта. Казалось, что одновременное присутствие в одном и том же месте британских и американских послов наряду с российскими посредниками предоставляет России идеальную возможность помирить противников, при этом не подвергая их тягостным протокольным формальностям официальных мирных переговоров. Таким образом, Екатерина в результате могла бы выступить посредником в рамках более широкого (голландского) урегулирования, которое, в свою очередь, было частью еще более обширных (в мировом масштабе) усилий по достижению всеобщего мира.
Императрица не преминула воспользоваться представившейся возможностью. «Я боюсь теперь, — докладывал Харрис, — что императрице втемяшилась в голову новая затея и что теперь она хочет встрять между нами и бунтующими колониями»{704}. Он был прав. Императрица развила бурную деятельность. Она разослала специальных курьеров в Лондон и Гаагу, дабы поставить своих представителей в известность о том, что миссия Уентуорта не только не отвратила, но еще более расположила ее к тому, чтобы выказать свою добрую волю. Затем она вызвала британского посла на встречу с русским министром иностранных дел: по долгу службы Остерман проинформировал Харриса, что Британии пора уже начать мирные переговоры со своими бывшими колониями. Вицеканцлер объявил, что русские посланники в Гааге были бы счастливы воспользоваться пребыванием в городе Адамса и поспособствовать заключению сепаратного мира между Британией и ее колониями. Голицыну и Моркову будет приказано довести то же самое до сведения Уентуорта{705}.
Были разработаны два плана действий — для применения в зависимости от ситуации. Голицыну и Симолину было предписано всего-навсего подчеркнуть благие намерения ее императорского величества. Это было не более чем обязательной ссылкой на официальную роль Екатерины как посредника в англо-голландском конфликте. Моркову же был дан другой, больше соответствовавший обстоятельствам сценарий. Ему надлежало убедить Уентуорта в том, как горячо императрица желала, чтобы его пребывание в одном городе с «американским эмиссаром Адамсом» повлекло за собой прямые переговоры и заключение мира между Англией и «ныне отделяющимися от нее американскими колониями»{706}. Ранее Екатерина начинала свое содействие голландцам с твердого намерения избежать обсуждения таких второстепенных материй, как американская независимость. Теперь же она ввязывалась в англо-американский конфликт без оглядки и без приглашения от какой-либо из сторон.
Уентуорт прибыл в Гаагу 1 февраля, за несколько недель до Моркова, и тянул время, очевидно в ожидании поддержки от своего будущего российского коллеги. Как выяснилось, он получил указания разговаривать о делах только с Морковым, потому что Голицын находился под подозрением у британцев и, более того, не пользовался поддержкой даже своего собственного государства{707}. Обосновавшись в столице Нидерландов, Уентуорт и Морков общались часто и подолгу, что вскоре повлекло за собой слухи и досужие разговоры{708}. Только в начале марта из Амстердама прибыл Адамс, вновь собиравшийся потребовать у Генеральных штатов признания независимости американского государства. И вот обстоятельства, наконец, сложились именно так, как хотелось императрице. Чем же все кончилось?
Голландские газеты докладывали, что Уентуорт, Морков и Адамс совместно ищут решение американской проблемы{709}. Однако опубликованные бумаги Адамса, в которых полностью отсутствуют какие-либо упоминания Уентуорта, не подтверждают этого факта, а свидетельства Моркова и Уентуорта и вовсе его опровергают. Описывая свои многочисленные продолжительные конфиденциальные беседы с Уентуортом, русский эмиссар обходит полнейшим молчанием какие бы то ни было разговоры с Адамсом. Да и британский агент, по словам Моркова, наотрез отказался обсуждать независимость Америки, ограничившись замечанием, что не все колонисты настроены на отделение от Британии. Имя Адамса всплыло в докладах Моркова всего один раз — в жалобе на то, как успешно американский эмиссар завоевывает доверие Генеральных штатов{710}. Морков встретился с Адамсом лично лишь через несколько месяцев, тогда как Уентуорт, судя по его переписке со Стормонтом, вообще так и не познакомился с представителем Соединенных Штатов. Уентуорт отбыл из Гааги 21 марта: его миссия потерпела фиаско.
Императрица, не ведавшая о данных Уентуорту приказах, не осознавала всей бесполезности своей затеи. Она ведь не знала, что Стормонт строго-настрого запретил своему агенту вмешиваться в американский конфликт. Все, что ему разрешалось, это дать голландцам понять, что мир с ними возможен только при условии пересмотра договора 1674 года о свободе торговли. Что же до американских колоний, Уентуорту было приказано лишь предупредить голландцев, что признание Генеральными штатами требований Адамса лишит Нидерланды каких-либо шансов на примирение с Британией{711}. Знаменитое упрямство правительства Норта, да и самого короля[248] обрекло план императрицы — свести вместе Моркова, Уентуорта и Адамса — на провал, как провалились и другие подобные попытки вмешательства третьей стороны в войны времен Американской революции.
* * *
Несмотря на неудачу американского проекта, императрица тем не менее продолжала добиваться англо-голландского примирения. Требование администрации Норта[249] об обязательном пересмотре условий договора 1674 года пока что расстраивало любые попытки восстановить мир между двумя морскими державами. Но в конце февраля британская Палата общин проголосовала против продолжения наступательной войны в Северной Америке, и это решение проложило путь новой администрации. 20 марта 1782 года лорд Норт вышел в отставку, и его место занял лидер вигов лорд Рокингэм. Новый кабинет почти сразу же согласился начать с голландцами переговоры о мире на основе договора 1674 года. По умолчанию это решение давало голландцам право на нейтралитет — то самое право, которое ни за что не желал признавать за ними лорд Стормонт. Надеясь, что этот шаг послужит прелюдией к англороссийскому альянсу, новый министр иностранных дел Чарлз Джеймс Фокс попросил императрицу вернуться к содействию в заключении мира{712}.
Воодушевленная таким поворотом событий, императрица надеялась, что по крайней мере в англо-голландском деле ее посреднические усилия оправдают себя. Она незамедлительно отправила Моркова и Голицына как полномочных послов еще на одну злополучную мирную конференцию, опять в Гааге. Поскольку ее добрые услуги, по-видимому, приносили должные результаты, она сочла необходимым наделить своих представителей дополнительными правами и обязанностями. Опасаясь французских интриг, она наказала Моркову и Голицыну противостоять им где только возможно. Если ее посреднические усилия опять застопорятся по вине французов, российские посланники должны предупредить Генеральные штаты, что им больше не придется ожидать симпатии ни от императрицы, ни от ее Лиги вооруженного нейтралитета{713}.
Все было напрасно. По мере того как Соединенные провинции укрепляли связи с заокеанской республикой, набирала силу и патриотическая партия Нидерландов. 19 апреля Генеральные штаты, опасаясь, как бы грядущее примирение Британии с ее бывшими колониями не нанесло ущерба голландской торговле, даровали Адамсу формальное признание, чем страшно расстроили Екатерину. Ее мечты о сепаратном англо-голландском мире были разбиты вдребезги, так же как ранее ее планы на примирение Британии с Америкой.
Если отставка лорда Норта подала Петербургу надежды, то признание Адамса произвело противоположный эффект. Известие это, как отметил неофициальный американский представитель в России, большой радости не вызвало. Его сочли категорическим отказом от участия императрицы в урегулировании{714}. В российской столице воцарилась дипломатическая депрессия, только усугубившаяся после того, как Морков доложил о дальнейшем ухудшении положения пробританской фракции оранжистов. Не отчаиваясь, императрица попыталась спасти положение. Для этого ей надо было удержать голландцев от союза с Соединенными Штатами. Генеральные штаты всеми силами торопили подписание торгового соглашения с новой республикой: они опасались, что при заключении окончательного мира со своими бывшими колониями Британия попытается заполучить эксклюзивные права на торговлю с ними. Узнав об этом, императрица действовала решительно. Она пообещала Харрису, что постарается отговорить голландцев от соглашения с Соединенными Штатами. Британия же, в свою очередь, должна гарантировать, что ее окончательный мирный договор с колониями не лишит Голландию американской торговли{715}. Таким способом Екатерина надеялась сохранить возможность для дальнейших англо-голландских переговоров.
Голландцы, однако, упорно стояли на своем. Бессильному что-либо изменить Моркову пришлось стать пассивным свидетелем того, как они укрепляли свои связи с Францией и с ее союзником — Соединенными Штатами Америки. Не помогли даже старательно пущенные Морковым слухи о том, что сорок российских тяжеловооруженных военных кораблей собираются взять курс на Соединенные провинции. В случае если голландцы одумаются, этот флот защитит их от гнева французов; однако Нидерландам несдобровать, если они продолжат и дальше играть с огнем. Несмотря ни на что, патриотическая партия продолжала свое победное шествие. Был заключен франко-голландский союз, и личное посредничество императрицы было отвергнуто в пользу общего посредничества, целью которого было повсеместное урегулирование{716}. Голландцы обеспечили себе уютное местечко в лиге с французами и их американскими союзниками и оставили Британию одну перед лицом внушительной когорты врагов.
* * *
Проект императрицы — предоставить Адамсу и Уентуорту возможность начать переговоры о мире — стал ее второй и последней попыткой восстановить мир в Северной Америке. На передний план теперь вышла другая проблема: как государыне относиться к американцам, чье начинание, по всей видимости, оправдывало себя. Ответ императрицы был однозначен: Британия еще не признала новую нацию, и пока этого не произойдет, Екатерина не станет пересматривать свою политику по отношению к США. Несмотря на то что Британия уже послала своих агентов в Париж вести переговоры с американской стороной исходя из условия полной независимости Соединенных Штатов; несмотря на то что удалось добиться заключения предварительного мирного соглашения сторон, признававшего эту независимость[250], и несмотря на тот факт, что сама императрица в своих депешах за границу теперь называла американскую республику не иначе как «отложившияся [от Великобритании] американския селения»{717}, — несмотря на все это, решимость Екатерины не поколебалась. Итак, вопреки всему, Харрису было объявлено, что российским посланникам за границей предписано, что «до тех пор, пока Великобритания не признает независимость американцев, императрица будет считать их зависимыми колониями»{718}. Эта щепетильная точность в определениях, поразительно контрастировавшая с личной убежденностью Екатерины в том, что колонии потеряны для Британии безвозвратно, особенно ярко проявилась позже, когда российские дипломаты наконец встретились с Адамсом.
Например, когда французский посланник в Гааге герцог де ла Вогюйон[251] устроил в апреле 1782 года банкет с целью представить только что признанного Нидерландами посла Соединенных Штатов Адамса дипломатическому корпусу Гааги, Морков и Голицын всеми силами старались держаться от американского представителя как можно дальше. На следующий день Адамс посетил все иностранные посольства, включая российское, чтобы оставить там свою визитную карточку. В ответ представлявшие русскую императрицу дипломаты послали ему свои карточки, но от личного визита воздержались{719}. Не уверенный в правильности своей реакции Морков написал Остерману, запросив дальнейших указаний. Обратная почта принесла ясный и недвусмысленный ответ:
Ныне, когда Генеральные Штаты Соединенных Провинций официально признали г-на Адамса полномочным министром Соединенных Штатов Америки, мне необходимо уведомить вашу светлость [Д.А. Голицына; на поле приписано «вас» — то есть А.И. Моркова] о том, что ее и. в-во [ее императорское величество] не желает, чтобы вы предпринимали какие бы то ни было шаги, которые позволили бы предположить, будто она одобряет этот акт. Поэтому, князь, вам не следует принимать у себя или посещать г-на Адамса, или любое другое лицо, аккредитованное от колоний, отделившихся от Великобритании{720}.
Эти правила поведения соблюдались российскими представителями за границей неукоснительно. Так, в июле того же года, когда великий князь (будущий Павел I) с супругой проезжали через Нидерланды на обратном пути из своего продолжительного западноевропейского путешествия, они остановились в Гааге. Тем самым возник повод еще для одного потенциального дипломатического инцидента, который Морков приготовился предотвратить. На устроенный российским посольством в честь великокняжеской четы банкет были приглашены все представители дипломатического корпуса, кроме Адамса. Бдительный американец, разумеется, заметил это упущение и пустил в ход все возможные средства, которые должны были помочь ему заполучить приглашение: с просьбой о помощи он обратился даже к Великому пенсионарию[252]. Старания эти, однако, ни к чему не привели: Морков недвусмысленно продемонстрировал, что не отступится от заявленной Россией политики непризнания Америки{721}.
Представляя в Гааге внешнюю политику Екатерины II, Морков продолжал игнорировать Адамса, к величайшему сожалению последнего. Из всех его коллег по дипломатическому корпусу, отмечал Адамс, Морков и датский посол были самыми непреклонными и отчужденными{722}. Но Морков превосходил в этом отношении даже датчанина. Открыто и бескомпромиссно поддерживая сторону Великобритании, русский посол удостаивал Адамса, цитируя слова самого чувствительного американца, не более чем «поклоном издали, иногда показной улыбкой, и время от времени вопросом “Comment-vous portez-vous?”[253]»{723}. Голицын являл собой прямую противоположность своему соотечественнику: он был любезен и услужлив. Он был «хорошим человеком, справедливо мыслящим; но его должность слишком важна для семьи, чтобы подвергать ее какому бы то ни было риску; поэтому он держится сдержанно и ведет себя с большой осмотрительностью». Адамс преисполнен нехарактерной для него симпатии к проблемам князя: «Зная его ситуацию, я всячески избегал к нему приближаться, дабы не поставить его в затруднительное положение»{724}.
* * *
Зачем бы императрице понадобилось сначала прилагать такие усилия, чтобы побудить британцев к переговорам с Джоном Адамсом, а затем, совершив оборот на сто восемьдесят градусов, так же упорно пытаться удержать голландцев от официального признания американца и не признавать его самой? Очевидно, это не было вопросом идеологии, ведь республиканские институты — что голландские, что американские — ни в коей мере не представляли для нее угрозы. В самом деле, как мы видели, она была готова воспользоваться одновременным пребыванием в Гааге Уентуорта и Адамса, чтобы вести переговоры об американской независимости.
Ответ, кажется, совершенно прост и даже предсказуем. Императрица руководствовалась одной целью, а именно улучшением дипломатического положения России. Посредничество было тем инструментом, которым она воспользовалась для достижения этой цели. Если бы результатом ее усилий стало обретение Соединенными Штатами независимости, так тому и быть. И если Соединенные провинции и Британия договорятся о мире, Екатерина тоже вполне будет удовлетворена. Ведь незадолго до того императрица сместила Никиту Ивановича Панина и отвергла его относительно бездейственную «Северную систему» в пользу альянса с Австрией, направленного против нетвердо стоящей на ногах Османской империи. «Северная система» основывалась на поддержании в Европе мира и status quo, главным гарантом которого был прочный союз России с Фридрихом II Прусским. Поэтому Никита Панин стремился к общему посредничеству, которое положило бы конец любым войнам{725}. Но для того, чтобы бросить вызов оттоманам, Екатерине требовалось иное соотношение сил. Самым логичным ее союзником теперь был император Габсбург, с которым она заключила соглашение в мае — июне 1781 года{726}.
Британия в этой ситуации была джокером, универсальной картой. Проиграв своим многочисленным противникам и утратив всякое влияние на международной арене (что императрица полагала вполне возможным вариантом), Британия была бы вынуждена заключить мир, развязав таким образом руки Бурбонам, которые воспользуются этим, чтобы помешать реализации планов императрицы. С другой стороны, если бы Британия преуспела в отражении противников, она продолжала бы с ними воевать и тем самым отвлекать их внимание от России, давая Екатерине возможность привести свои планы в действие. Когда в мае 1782 года пришло известие об апрельской победе адмирала Роднея[254] над французским флотом де Грасса, преемник Панина Александр Андреевич Безбородко (украинец и сторонник новой, более агрессивной внешней политики на юге) заметил, что, если бы британцам удалось хоть немного поднять голову, война бы продолжалась и дала бы русским время справиться с турками и татарами — главной нынешней заботой России{727}. Императрица вторила словам своего министра{728}. Желание сократить число врагов Британии и таким образом уравновесить противодействующие стороны лучше всего объясняет поведение императрицы по отношению к двум республикам. В этом смысле русско-голландские и русско-американские отношения были с точки зрения России не чем иным, как продолжением русско-британских отношений.