Вторжение в Чехословакию

Вторжение в Чехословакию

Таковы были политические предпосылки событий в Праге. Для советских людей 1968 год — это прежде всего события в Чехословакии. Когда все началось, Москва была ошеломлена[6]. В СССР всегда считали Чехословакию сравнительно спокойной страной. Стоявшая у власти коммунистическая партия долгое время пользовалась у себя в стране значительной народной поддержкой. Никогда не наблюдалось каких-либо антисоветских или антирусских настроений. Однако Сталин все равно не доверял Чехословакии; его репрессивная политика пришла туда позднее, но она ударила безжалостно и жестоко. Хрущев проявил больше понимания и доверия, и потому Прага с некоторым беспокойством отреагировала на его смещение. В 1956 году Чехословакия не была охвачена антисталинистскими и антисоветскими смутами, всколыхнувшими Польшу и Венгрию. Процесс обдумывания и политического пробуждения здесь развивался медленнее, но глубже; его результаты начали сказываться в середине 60-х годов.

Между 1960 и 1970 годами стремление к преобразованиям наблюдалось во всех союзных СССР странах Восточной Европы. Начало тому было положено антисталинской политикой Хрущева. Косыгин, представив в сентябре 1965 года свой проект экономической реформы, выразил убеждение, что другие страны социалистического блока могли бы последовать примеру Москвы[7]. И действительно, в Польше, Венгрии и Чехословакии при поддержке определенных кругов правящих партий вырабатывались проекты экономических реформ, причем более далеко идущие по своим последствиям, чем обсуждавшиеся в Москве. Страной, зашедшей по этому пути дальше остальных, была именно Чехословакия. Здесь получила развитие идея, что нельзя ограничиваться лишь экономическими преобразованиями, не проводя также и политических реформ, способных дать стране свободу и демократию. /47/

Летом и осенью 1967 года в Праге уже проявлялись многочисленные признаки грядущего кризиса. Впервые в стране ощутился экономический спад. Прошли манифестации протеста среди молодежи и интеллигенции. Шестидневная война на Ближнем Востоке показала, что общественное мнение не разделяло проарабских настроений правительства. Но главной искрой, воспламенившей конфликт, стали обострившиеся противоречия между чехами и словаками. Недовольство оппозиции сконцентрировалось на Новотном, более десяти лет стоявшем во главе партии и ставшем к тому же президентом республики. Именно Новотный и позвал Брежнева на помощь. Брежнев прибыл, обсудил со всеми участниками конфликта имеющиеся разногласия и сделал вывод, что кризис может быть устранен, если Новотный откажется от одного из занимаемых постов. Брежнев уехал, уверенный в том, что решил проблему. Однако в начале нового года Генеральным секретарем партии был избран не чех Черник, как говорили Брежневу, а словак Дубчек[8].

Относительно последующих событий, получивших название «пражская весна», были опубликованы многочисленные свидетельства и ценные исследования[9], так что совершенно излишне резюмировать их здесь, пусть даже и кратко. Дубчек и его сторонники вскоре дали понять, что не собираются использовать прежние методы правления, укоренившиеся во всех странах, где руководили коммунисты, и предложили новую политику. Конечно, они намеревались сохранить власть; однако не на основе права власти, приобретенного, казалось, раз и навсегда, но благодаря доверию, завоеванному в обществе. Они были убеждены, что демократия необходима как для чехов, так и для словаков. Среди их первых решений была отмена цензуры. Поэтому в стране начался период явной политической борьбы, и стоявшим у власти коммунистам победа заранее вовсе не гарантировалась. Однако последние надеялись на лучшее и укрепляли вновь проявившиеся в народе согласие и единодушие[10]. Сама коммунистическая партия не была избавлена от внутренней борьбы между приверженцами нового направления и сторонниками старых методов. Но Дубчек и его друзья были убеждены, что это — неизбежное следствие начатого ими процесса обновления.

Прошло несколько недель после пришедшегося на новогодние праздники поворота событий, и в Москве стали проявлять первые признаки беспокойства. Сообщения, присылаемые из советского посольства в Праге, подписанные послом Червоненко и его заместителем Удальцовым, были полны тревоги. Брежнев зачастил с телефонными звонками к Дубчеку, сетуя на те или иные особенности общественной жизни Чехословакии[11]. В московском руководстве обнаруживались более явные признаки недовольства. Более всего на наведении «порядка» в Чехословакии настаивали некоторые союзники /48/ по Варшавскому договору, и в первую очередь поляки и немцы. Уже в марте 1968 года в Дрездене было созвано совещание на высшем уровне с участием СССР, Польши, Венгрии, Болгарии, Германской Демократической Республики, где Чехословакия оказалась обвиняемой стороной. Такое массированное и явное давление порождало в Праге возмущение, лишь усложнявшее задачу ее новых руководителей, а попытки вмешательства вызывали антисоветские настроения там, где их раньше никогда не было.

События в Чехословакии оказывали влияние на международную жизнь. Новое пражское руководство не намеревалось экспортировать свои идеи, но они быстро распространялись и встречали сочувствие в других восточноевропейских странах и даже в самом Советском Союзе[12]. Эти идеи попадали в благоприятную почву существовавшего повсеместно реформистского движения. В Польше политическая борьба разгорелась внутри самой правящей коммунистической партии. В марте 1968 года в Варшавском университете прошли массовые студенческие манифестации, а вслед за ними — менее масштабные демонстрации в провинции. Их подавили силой, и репрессии впервые приняли такой антисемитский характер, что большинство евреев, оставшихся в Польше после войны, вынуждены были навсегда покинуть Польшу[13]. В послевоенную историю Польши была вписана одна из самых черных страниц. Ответственный за случившееся польский руководитель В. Гомулка стал одним из самых непримиримых противников Дубчека и чехословаков, виновных, по его мнению, в том, что показали дурной пример[14]. В Германской Демократической Республике опасались, как бы новое чехословацкое правительство не установило отношений с ФРГ, прежде чем последняя смирится с существованием двух Германий. В силу этого обстоятельства и из опасения заразиться пражской «инфекцией» ГДР тоже стала неумолимой противницей Дубчека.

Боялись ли советские руководители разрушительного влияния чехословацкого примера на свое общество? Конечно, боялись и приняли меры. Уже в марте 1968 года Центральный Комитет партии начал предпринимать самые жесткие шаги против всех членов КПСС и беспартийных, кто выказывал чрезмерную независимость мнений[15]. В высшем руководстве страны чувствовались беспокойство и страх потерять Чехословакию, увидеть там установившееся антикоммунистическое и антисоветское правительство, появилось ощущение, что это может стать началом цепной реакции во всех других странах Варшавского блока. В среде советских руководителей решили прибегнуть к крайним мерам, еще когда не было и признаков неизбежности проигрыша в Праге, хотя в распоряжении Москвы имелись различные средства, позволяющие найти менее отталкивающее политическое решение. Уже в мае в окружении Брежнева составлялись /49/ планы вооруженного вторжения в Чехословакию[16]. В июне-июле были организованы совместные военные учения на чешской территории, но без участия чехословацкой армии. И даже когда они закончились, советские войска искали предлог, чтобы не уходить, и ушли, только когда начались манифестации протеста.

Напряженность между Прагой, Москвой и другими союзными столицами неуклонно усиливалась. Советские руководители не возражали, чтобы чехословаки сами навели порядок в своем доме. Но на всех переговорах между Москвой и Прагой возникала одна и та же ситуация: СССР настаивал на возвращении традиционного порядка, а Дубчек и его сподвижники уверяли, что они ни в коем случае не дадут ситуации выйти из-под контроля. Но каждый из них имел в виду свое. Советские руководители предполагали заставить замолчать критически настроенные и оппозиционные голоса, то есть практически вернуться к цензуре. Чехословацкое руководство, чувствуя силу во вновь обретенной поддержке населения, было убеждено, что ему удастся удержать в руках бразды правления демократическими методами. Каждая встреча двух сторон заканчивалась кажущимся согласием, которое уже на следующий день оказывалось несостоятельным[17]. Так случилось и в конце июля, когда советское и чехословацкое Политбюро в полном составе встретились на пограничной станции между двумя странами. Встреча завершилась формальным соглашением. Оно сразу же было одобрено на международной конференции в Братиславе, в работе которой, помимо Брежнева и Дубчека, принимали участие высшие представители Польши, ГДР, Венгрии и Болгарии. Уровень переговоров был настолько высок, что достигнутая на этот раз договоренность представлялась реальной. На деле она оказалась последней иллюзией.

Многие неоднократно задавались вопросом, не произошло ли в последующие две недели нечто такое, что могло изменить решение Москвы? На основании имеющейся информации точный ответ дать было невозможно. Начиная с мая не отвергался «венгерский вариант решения», то есть вооруженное вторжение, аналогичное предпринятому в 1956 году в Будапеште. Брежнев даже как-то намекнул на это публично[18]. Другие советские руководители высказывались в том же духе в частных беседах. Военные планы были готовы. Августовское затишье стало лишь отсрочкой, во время которой были проведены последние приготовления. В середине месяца, через десять дней после соглашения в Братиславе, без видимых изменений в ситуации механизм военного вторжения был приведен в действие. Позднее будет много написано о расхождениях, обнаружившихся на этот счет в советском Политбюро, однако участники событий в своих свидетельствах это обстоятельство отрицают[19]. Некоторые колебания обнаружились у двух высших руководителей — Брежнева и Косыгина. /50/ В любом случае в момент принятия окончательного решения, вечером 20 августа, расхождения не дали о себе знать. Политбюро поручило одному из своих членов, белорусу Мазурову, не обнаруживая себя, руководить всей операцией, начавшейся той же ночью[20].

Военный успех был достигнут легко, но с политической точки зрения вторжение оказалось катастрофой. Чехословацкой армии был дан приказ не оказывать сопротивления[21]. Но главным действующим лицом впечатляющего и всеобщего пассивного сопротивления оказался народ. Москва не разработала схемы достойного решения конфликта. Накануне вторжения было составлено и отправлено из Праги письмо некоторых чехословацких коммунистов, входящих в состав правительства, с просьбой о предоставлении советской помощи, но их обращение настолько не соответствовало настроениям в стране, что имена подписавших письмо даже не рискнули обнародовать[22]. Дубчек и другие руководители «пражской весны» были взяты пленниками в Москву, но против этого выступил новый президент республики Свобода. Брежнев был вынужден пойти на переговоры и разрешить им вернуться на свои места, хотя и под жестким надзором. Чехословакия в один миг стала единой во враждебном отношении к СССР, войска которого уже не могли уйти, поскольку они были теперь единственным средством, способным гарантировать Москве контроль над ситуацией. Первого компромисса оказалось недостаточно, чтобы вернуться к порядку вещей, который советские руководители считали «нормализацией»[23]. Последующие месяцы были полны давления, конфликтов, угроз в долгой арьергардной баталии, когда чехи пытались спасти то, что можно было еще спасти из их начального реформистского опыта. То были болезненные и трудные месяцы неопределенности, когда СССР оказывался перед необходимостью нового массированного вмешательства своих генералов для достижения намеченных целей. Тогда Дубчек был заменен другим участником «пражской весны», словаком Гусаком, полагавшим более разумным смириться с требованиями оккупантов. Это произошло в апреле 1969 года. И только тогда Брежнев вздохнул с облегчением.