«Новое мышление»

«Новое мышление»

В последующие месяцы Горбачев часто возвращался ко всем этим проблемам в самых различных аудиториях, каждый раз смещая акценты на наиболее новаторские аспекты тезисов, провозглашенных /149/ им на февральском съезде 1986 года. Он все более обеспокоенно говорил о трудностях, об объективных и субъективных препятствиях, о скрытом и явном сопротивлении, об опасениях и подозрениях, с которыми встречали его реформаторские предложения в стране, в аппарате управления, в партии. В этих выступлениях с большей определенностью вырисовывались стиль и метод мышления нового руководителя, столь отличного от предшественников. Все более настойчивой и аргументированной становится критика положения в стране, все более настоятельным — призыв изменить отношение к делу, все более страстным — обращение поддержать новую политику практически, все более развернутыми — размышления о давнем и недавнем прошлом. Но чаще всего Горбачев возвращается к идее перестройки, которая, родившись в силу необходимости обновления экономического развития, в действительности должна была охватить все аспекты общественной жизни — задача сложная, «исключительно сложная», «более сложная, чем мы думали вначале», признавался он даже публично в моменты наибольшей откровенности[58].

Венцом его размышлений стала книга, опубликованная на исходе лета 1987 года и адресованная как зарубежным, так и советским читателям. Теперь мы знаем, что она была написана с помощью группы соратников на основании стенограмм того, что Горбачев говорил при своих многочисленных встречах с зарубежными собеседниками и на; закрытых заседаниях Политбюро. В результате получился текст очень личный, очень «горбачевский», где политический анализ перемешивался с философскими размышлениями, что было характерно для автора. Свои убеждения и программы он основывал на анализе советского прошлого, его положительных и отрицательных сторон; в любом случае его анализ сильно отличался как от стереотипов официальной идеологии, так и от традиционного опорочивания предшественников. Из книги следовало, что перестройка была делом «выстраданным», результатом противоречивой и живой реальности, а не импровизацией отдельного руководителя[59].

В размышлениях Горбачева были развиты все поднятые на съезде темы, начиная с «радикальной реформы» общества. Прежний порядок управления экономикой, названный «административно-командной системой», теперь предполагалось заменить системой, функционирующей в соответствии с экономическими законами. Горбачев постоянно возвращался к вопросам демократии, говорил о «демократизации всего общества», демократизации как «программе изменения существующей политической системы», демократизации как «основной движущей силе перестройки». Без нее невозможно будет привлечь к делу массу граждан, единственных, кто может сыграть роль подлинных героев преобразований. «Без демократии, — писал он, — нет и не может быть современного социализма»[60]. /150/

Наиболее значительные идеи Горбачева имели отношение не только к Советскому Союзу, но и к миру в целом. По этому поводу он определил то, что называл «новым мышлением». Речь шла о новом взгляде на мир, на отношения между населяющими его народами. При всех размежеваниях, противоречиях и конфликтах Мир все более представлялся Горбачеву как единое целое с такой тесной взаимосвязью между различными его частями, которой никто уже не сможет разорвать. Эту мысль Горбачев высказывал весьма образно: мы все на одном корабле, все связаны едиными узами, все вынуждены жить в одном доме. Необходимость по-новому понимать реальность определялась для Горбачева прежде всего развитием современных технологий, начиная с ядерных. Политика ядерного века не могла оставаться той же, что в доядерное время. С появлением и накоплением новых вооружений «человечество утратило свое бессмертие»: если дело дойдет до «ядерного потопа», «второго Ноева ковчега уже не будет»[61].

Предстояло отказаться от концепций, казалось бы, синтезировавших вековую мудрость. Война уже не могла рассматриваться как продолжение политики иными средствами, согласно знаменитой формуле Клаузевица, тем паче ядерная война, в которой не будет победителей. Нужно было отказываться от самого образа «врага», потому что «даже противники вынуждены вместе искать путь к общей безопасности»: «Победить должны все, иначе все проиграют». Столкновения идей и интересов, конечно, не исчезнут, но они должны найти выход в «мирном соревновании, в силу обстоятельств предполагающем также и сотрудничество». В этом смысле весь мир, а не только СССР нуждался в перестройке.

Призыв мыслить по-новому был обращен ко всем — к друзьям и вчерашним противникам. Своих сограждан Горбачев настоятельно побуждал к глубокому пересмотру традиционного советского мышления в области внешней политики. Все должны «очистить политические позиции от идеологической нетерпимости». Идеологии могли даже и противостоять друг другу, но «интересы выживания» стояли выше и выходили на первый план. Отсюда знаменитый призыв к «деидеологизации внешней политики». Горбачев просил сограждан не верить, что «мирное сосуществование» — не более чем «специфическая форма классовой борьбы». Никто для него не имел монополии на истину. «Новое мышление» требовало от каждого готовности сопоставлять свои позиции с позициями других, даже учиться у других: «Современные политики должны быть восприимчивы к интеллектуальному потенциалу других стран и других народов; иначе их деятельность обречена на провинциализм, на национальную ограниченность или еще хуже»[62].

Эти общие идеи находили в книге подробное применение по всем /151/ направлениям советской внешней политики, шла ли речь о Европе, Америке, «третьем мире» или Китае. Говоря о Европе, Горбачев постоянно возвращался к дорогой ему мысли об «общем доме», включающей точно поставленную задачу преодоления исторически сложившегося раскола континента на две части. При этом он не упускал из виду, что подобная цель предполагала пересмотр отношений между СССР и странами Восточной Европы, ибо предлагала им идею равноправных отношений, исключавшую не только притеснение со стороны СССР, но, возможно, и одностороннюю советскую гегемонию[63].

«Новое мышление» выигрывало в убедительности прежде всего потому, что предпринимаемые Горбачевым шаги в отношении его зарубежных партнеров не противоречили выдвигаемым им идеям. Он не искал согласия только лишь с самыми сильными. Некоторые из опорных пунктов его подхода к мировым делам нашли отражение в декларации, подписанной в Дели с индийским премьер-министром Радживом Ганди. Его предложения относительно примирения с Китаем были уточнены во Владивостоке в выступлении, обращенном в целом ко всем народам Тихоокеанского бассейна. Короче, слова не расходились с делами. На одной из встреч с советскими дипломатами, оставшейся тогда неизвестной для широкой публики, Горбачев еще более откровенно, нежели в своих официальных выступлениях, выдвигал идею пересмотра принципов внешней политики. Он хотел инициатив, «не сопряженных более с пропагандой», утверждал, что «мир — наивысшая ценность», а «мировая война есть абсолютное зло». Эти истины не могли быть подчинены «перспективе классовой борьбы в мировом масштабе». Горбачев заявлял, что «отношения с социалистическими странами вступили в новую историческую фазу», что хорошие отношения с Китаем «не менее важны для нас, чем отношения с Соединенными Штатами», что нельзя более ставить в кавычки «права человека», что целью переговоров должно быть достижение соглашения, ибо «не надо думать, что наш собеседник глупее нас»[64].