ПОСЛЕДНИЙ ТРОЯНЕЦ

ПОСЛЕДНИЙ ТРОЯНЕЦ

МАЛЬЧИК ИЗ ЛАВКИ

Замок возле городка Анкерсхаген в Мекленбурге не принадлежит к самым прославленным в Германии; да и самого городка не найдешь ни в одной энциклопедии. Но мальчишкам, жившим здесь в двадцатых годах прошлого столетия, на это было наплевать: для них у замка хватало достоинств.

Как и положено, на его освещенных солнцем камнях грели спинки ящерицы. Дурман и крапива закрывали входы в тайники; за каждой выщербленной плитой мерещился если уж не заклятый клад, так, на худой конец, скелет, замурованный в стену. Башни разрушались, камни выпадали из брешей. И от всего этого в душе рождалось тревожное и приманчивое слово — «древность».

На большом сером валуне против ворот часто сидел спокойный мальчик. Спустив на траву аккуратно заплатанные старые башмаки, Генрих Шлиман, пасторский сын из Анкерсхагена, смотрел на стену и по целым часам думал невесть о чем. А впрочем, догадаться нетрудно.

В семь лет он, как и все мальчуганы его времени, грезил о щитах и шлемах, о рыцарских турнирах и средневековых поэтах-миннезингерах. Германия еще не забыла Шиллера.

«...Und zum Rittern Delorges spottender Weiss

Wendet sich Fraulein Kunigunde...» [5]

Но Генриху минуло восемь, и случилось непоправимое. Господин пастор купил сыну книгу «Всеобщая история для детей». Там была картинка: дворец троянских царей горит; дым занял половину неба. В узких улицах толпятся коварные греки с голыми икрами и короткими мечами. На маленькой площади высится лукавый дар данайцев — пустотелый деревянный конь. Прекрасные троянки заламывают руки, старый Приам раздирает одежды, и Кассандра пророчествует на готовой рухнуть стене...

Художник никогда не бывал в Малой Азии, не видел восточных городов. Дворец Приама выглядел точь-в-точь как швабский «шлосс».[6]

Теперь, сидя на своем камне, мальчик мечтал уже не о том, как из ворот выйдет «фрейлейн Кунигунда». Он хотел бы, чтобы из них, сверкая золотом доспехов, выбежал богоравный Гектор. Он хотел бы, чтобы Троя раскрылась перед ним, ожила во всей своей чарующей древности.

Так родилась мечта открыть Гомерову Трою. Генрих Шлиман «заболел» Троей.

Принято думать, что мечтатели — это мечтатели, а дельцы — дельцы. Из Шейлока не выйдет Ромео, господин Крупп не станет исследовать планету Марс. Но жизнь не считается с нашими противопоставлениями. Она порождает самые странные гибриды характеров.

Семья Шлиманов обеднела. Школа, университет, а с ним и образ пылающей Трои — все ушло в область недостижимого. Реальностью стал сальный прилавок мелочной лавки.

— Эй, Генрих, отвесь мне фунт свечей!

— Мальчик, покажи мне вон тот кнут!

Генрих продает мыло и деревянные башмаки, сахар и гусиное сало со скипидаром. Думает ли он теперь о Менелае Атриде, о том, как скрипели кили данайских кораблей, когда их выволакивали на берег Илиона?

Наверное, он думал. Вскоре из Бремена к берегам Венецуэлы отплывает судно, и юнгой на нем Генрих Шлиман.

Бездомному подростку пришлось пройти долгий путь. Сначала суровое Северное море, потом знаменитые голландские польдеры, ветряные мельницы, поля тюльпанов... И вот — Амстердам.

Как будто на этот раз фантазер окончательно превратился в делягу. Разве могут мечтатели без единого голландского слова в голове, без флорина в кармане устраивать свою карьеру, находить торговые дома, готовые принять их на работу?

Генрих нашел такой дом. Он не только поступает на службу в контору, он оказывается ловким малым, отличным торговцем; хозяева его ценят.

А вечерами, пока его товарищи пенят пиво в кабачках и целуются с девушками, Шлиман в своей конторе изучает по собственной системе языки. Система, видно, не плоха: он уже овладел голландским, английским, французским, итальянским и испанским! Его сманивают в другую контору, на лучшее место. Остается только жениться на состоятельной девушке, и цель достигнута.

Очевидно, он махнул рукой на детские грезы, решил зубами и ногтями отвоевать у мира свою долю успеха? Но — странный человек! — он принимается за русский язык. Подумайте только: за русский! У него есть все нужное — грамматика, словарь и русская книжонка «Приключения Телемака», — ему этого достаточно.

Шесть недель спустя он уже пишет для своих хозяев письма в Россию. А еще через некоторое время, в 1846 году, — Шлиману в это время не то двадцать шесть, не то двадцать восемь лет, неизвестно в точности, когда он родился, — он уже едет представителем от солидной фирмы в Санкт-Петербург, город белых медведей и падающих с неба богатств: там так ценят европейцев!

Проходит очень немного времени, и господин Генрих Шлиман, полномочный представитель амстердамского торгового дома в Петербурге, открывает собственное небольшое дельце. В России тысячи кустарей-синильщиков готовят из белого льняного холста замечательную народную ткань — набойку. Нужна синяя краска — индиго. И Шлиман торгует индиго.

В 1858 году он уже богат, а в 1860 становится миллионером. Гомер, Троя забыты окончательно. Забыты? Кто его разберет, этого Шлимана. Если правильно говорят, что человек — загадка, то Шлиман — целый задачник, у которого ответы все в конце. Миллионер снова учится. И опять сам, один. На этот раз он принимается за греческие вокабулы. Сначала — новогреческий, а затем — древний. Да здравствует громкозвучная речь Эллады![7]

В 1863 году он ликвидирует все свои дела. Он достаточно состоятелен, чтобы, ни у кого не прося помощи, самому открыть никому не ведомый мир — тот мир, который описал великий Гомер, тот мир, в существование которого страстно, преданно, фанатично до одержимости уверовал с детства пасторский сын из Мекленбурга.

Мечту можно осуществить хоть завтра. Но опять загадка. Он не едет в Малую Азию. Он поселяется в Париже. Он отправляется в Африку, Индию, Китай, Японию, Америку. Он хочет «повидать свет», прежде чем зарыться окончательно в троянскую землю. Он как бы обходит кругами свою цель, свою будущую добычу. Большой круг — по всей земле. Меньший — по Греции, Архипелагу... Вот они, берега Илиона. Но подождем, подождем... Мечтатель как будто хочет продлить блаженство предвкушения.

Удивительная жизнь! Все время кажется, что речь идет не о реальном человеке, а об одном из вымышленных книжных героев, то ли о лорде Гленарване, то ли о графе Монте-Кристо... Да и тем до Шлимана далеко!

СЕМЬ ГОРОДОВ СПОРЯТ

Только в 1868 году мекленбуржец вступает на земли Троады. Пустынные, одичалые, лежат они перед ним. Кто знает, какой холм скрывает Гомерову Трою? Тот ли, что теперь зовется Гиссарлык, или другой, носящий имя Бали-дага? Шлиман избирает Гиссарлык и надолго поселяется здесь.

Деревянный дом, который он построил на Гиссарлыке и в котором жил со своей второй женой, гречанкой Софией, не похож на дом миллионера. По ночам керосиновые лампы гаснут на сквозняках, свистящих во всех щелях. Вода, налитая в кувшины, замерзает к утру. На маленькой кухне четыре градуса мороза. «Кроме нашего воодушевления к великому делу открытия Трои, у нас не было ровно ничего, что согревало бы нас», — вспоминал он позднее.

Зимой раскопки не ведутся, но с самой ранней весны Шлиман и его юная помощница-жена уже не замечают ни холода, ни зноя. Они ищут свою Трою. И вот наступает день, когда приходит успех, громкая слава, победа. Под стеной открылся глубоко заложенный тайник, бесспорная сокровищница древности. Копать опасно: грузная кладка предков может в любой момент рухнуть. Шлиман не доверяет своим рабочим: эти люди в грязных чалмах и засаленных фесках уже почуяли запах золота. Нет, амстердамский приказчик сам хватает лопату. Санкт-Петербургский купец спускается в грязную яму раскопа. Первый троянец XIX века проникает в тайник и с опасностью для жизни извлекает из него свою первую (и немалую) награду — знаменитый вскоре «Большой троянский клад».

Что в нем? Слитки серебра, груды золотых и серебряных сосудов, много бронзового оружия. В нем две великолепные диадемы, дорогие повязки, кубки отличной работы и около восьми с половиной тысяч всевозможных золотых безделушек. Золото Трои! Золото самых блистательных легенд мира!

Нельзя забывать: археология в семидесятых годах прошлого века была еще совсем юной наукой, а Генрих Шлиман гениальным, но явно одержимым человеком. Троя «вообще» была ему совершенно не нужна. Он искал гомеровскую Трою, такую, какой он рисовал ее себе в самых заветных снах. Единственную истинную Трою и никакой другой.

И вот представьте себе его изумление, когда точно по заклятию из-под древней земли Востока вместо этой Трои начали подниматься один за другим призраки многих неведомых и нежданных городов.

Снимали слой земли — под ним проступали черты когда-то разрушенного поселения. Углублялись далее — намечался второй, совсем иной город древности. Этажами уходя в глубь земли, лежали они один на другом — два, три, пять, семь... Кто знает, сколько? И везде развалины строений, стены величавых крепостей, обломки расписной керамики, кубки и оружие. Гигантский склад эпох, разложенный, как в музее, по полкам. Недаром, видно, турки, современные хозяева Малой Азии, назвали этот пустой, как лысое темя, холм Гиссарлыком, что означает «место старых крепостных стен, место развалин».

Наверное, Шлиман почувствовал себя на положении ученика чародея из баллад Гёте: он вызвал из заточения духов, справиться с которыми был не в силах.

Где же Троя, единственная Троя его грез, воспетая Гомером? Шлиман был не из тех, кто легко отступает. Он ринулся в бой. Знаний все же не хватало — брал чутьем, интуицией, невиданным упорством. Человек смелого размаха и буйной инициативы, он поражал мир ученых масштабом своих дерзких замыслов.

Довольно скоро Шлиман разобрался по-своему в том неслыханном нагромождении остатков прошлого, которое сам же раскрыл на Гиссарлыке. Он насчитал в недрах холма семь городов, спорящих за честь быть гомеровской Троей, и объявил настоящей Троей, великим Илионом Приама и Агамемнона, сначала третий, потом второй снизу город.

От этой Трои, которую Шлиман признал «своей», сохранилось немало: окружная стена с башнями и вратами, портики дворца с женской и мужской половинами. Ей принадлежал и тот клад, который зовется «Большим троянским».

История знает ошибки, стоящие многих неопровержимых истин. Колумб ошибался, разыскивая на Западе старую Индию, однако он нашел там Новый Свет. Шлиман ошибся, признав вторую Трою ареной гомеровских поединков; он преувеличивал в своем представлении древность Гомерова эпоса; он и не подозревал непредставимой сложности античного мира. Подлинную Трою нашли уже после его смерти. Эта Троя оказалась не вторым и не третьим, а седьмым снизу мертвым городом Гиссарлыкского холма.

Шлиман ошибся, но зато он распахнул перед человечеством дверь в такие глубины прошлого, на фоне которых померкла древность Илиады и Одиссеи.

Тем временем истек срок султанского фирмана — разрешения на раскопки в Троаде. Пока идут хлопоты о новом разрешении, Шлиман отправляется на Крит. Здесь давно известны руины Микенских стен со знаменитыми Львиными воротами. Что надо тут Шлиману? Могила Агамемнона, ничего больше. Гомер говорит: разрушитель Трои, сделав свое жестокое дело, удалился сюда, на остров царя Миноса. А если Гомер говорит, Шлиман никому не позволяет сомневаться в истине его слов. Но острый глаз его видит многое, что ускользает от самых пристальных ученых взоров. Он начинает рыть там, где до него еще никто не копал всерьез.

И тотчас из критской земли появляется еще один мир, еще одна эпоха, более удивительная и загадочная, чем все, что было известно до сих пор.

Обнаружили циклопические сооружения; найден двойной круг из тяжких плит, встают каменные доски с изваянными на них сценами охоты и войны.

Странными и неожиданными кажутся многие вещи, сбереженные критской землей. Вот сосуды с изображением бычьих голов — Эллада не знала таких. Вот изделия из страусовых яиц — от них веет скорее Африкой, чем Пелопоннесом.

Мы теперь именуем эту культуру крито-микенской; доныне она остается во многом загадочной и для нас.

Но мы знаем — Микены существовали и до расцвета Трои и после ее гибели. Шлиман шел в Микены, рассчитывая найти там Агамемнона и его маленькое царство. Он нашел несравненно больше, чем искал. И снова не понял, не смог оценить грандиозности своего открытия. Ну что ж? Мы теперь поняли это за него.

ИТОГИ

Шлиман написал много книг. Он знал победы и поражения, знал друзей и последователей, слепых поклонников и непримиримых врагов. Со своим другом Дерпфельдом он одерживает победу на торжественном диспуте в Лондоне: открытый им Тиринфский дворец признан подлинным памятником древнейшей доэллинской поры. Греческие ученые в Кноссе на Крите как раз вовремя открыли еще один дворец, двойник Тиринфского. Шлиман прав!

Окрыленный успехом, ученый снова принимается за свои изыскания. В это время он прочно поселяется в Афинах. Старый романтик, влюбленный в древнего слепца, построил здесь «гомерический» дом. Над ним смеются; все в этом доме напоминает гекзаметры древних рапсодий, все, от статуй в стенных нишах до имен прислуги: «Калипсо, подайте чай! Полифем, не забудьте вынуть газету из ящика!» Смешно, конечно, даже собственных детей он принес в жертву мифологии: дочку его звали Андромахой, сына Агамемноном.

Удивительный образ, рождавший в равной мере преклонение и насмешки, достойный изучения и сочувствия!

Загляните в книги по истории и археологии, написанные в конце прошлого века: «Шлиман наивно верил в неоспоримость свидетельств Гомера...», «Открытия Шлимана имеют ценность, независимо от его ошибочных выводов...» Долгое время не решались дать ответ на вопрос: можно ли верить Гомеру, божественному слепому певцу, и если можно, то насколько? Можно ли верить Шлиману?

Сходились на том, что Шлиман велик, гениален, что сделал он неизмеримо много. Принимали от него с благодарностью все, кроме его идей. Все, кроме его наивной веры в греческие мифы... А потом?

А потом наступило плодотворнейшее для археологии, как и вообще для всех наук, время. Все отрасли знания шагнули далеко вперед. Кипучая деятельность Шлимана вызвала множество удивительных открытий. Мы коснемся лишь одного. Чешский лингвист Беджих Грозный нашел ключ к самым таинственным из тайных хеттских письмен. И вот они-то, эти письмена, засвидетельствовали громко на весь мир: «Напрасно вы сомневаетесь, дорогие потомки! Ваш Шлиман был во многом, в главном, прав. Он верил Гомеру, а Гомер мог ошибаться, мог преувеличивать, мог рассказывать волшебные сказки, но, когда доходило до дела, он не лгал».

Да, была Троя! Был живший в Трое народ. Был и вождь Агамемнон, правивший Микенами на далеком Крите. В начале XII века до нашей эры он собрал великий флот, отправился в Малую Азию и напал на Трою, стер ее с лица земли. Не в первый раз случалось такое над берегами Скамандра, ибо шесть городов лежали уже погребенными в земле, на которую рухнули седьмые троянские стены. Вот что говорили хеттские письмена.

Споров о Трое больше нет: народное воображение, живое и свободное всюду и всегда, не считаясь ни с чем, расцветило по-своему совершённые когда-то дела, подвиги героев. Но в основу великих сказаний легла чистая истина, та же, что лежит в глубине книг мудрого Геродота, та, которую искал гениальный самоучка Генрих Шлиман, та, которую теперь добывают в древней земле наши советские археологи.

О Шлимане мы рассказали здесь потому, что хотели на этом ярком примере показать, чем была археология восемьдесят или девяносто лет назад. Молодость археологии и Шлиман — одно.