АМУ-ДАРЬИНСКИЙ КЛАД

АМУ-ДАРЬИНСКИЙ КЛАД

ПОЧТИ ПО КИПЛИНГУ

Эта удивительная история могла бы стать сюжетом романа в духе английских колониальных романов конца прошлого века.

Но и огромный, богато иллюстрированный труд известного английского искусствоведа О. Дальтона «Аму-Дарьинское сокровище» («Treasure of Oxus») рассказывает об этих событиях довольно красочно. Согласно ему все произошло вот как.

Как-то в мае 1880 года капитан Буртон (позднее полковник), один из английских резидентов в Южном Афганистане, был потревожен у себя в лагере неожиданным шумом. Около девяти часов вечера измученный беглец добрался до Сех-Баба, спустившись с горных тропинок. Он был слугой бухарского купца, одного из трех купцов, шедших караваном через Кабул и Пешавар к Равалпинди, в Индию. Во вьюках их мулов было спрятано золото — «столько золота, господин, сколько не унесет и верблюд!». Очевидно, об этом узнали в горах. Стоило почтенным купцам по непростительной оплошности отбиться от приданного им конвоя — и неизбежное совершилось. Подобно грифам, на них со стен теснины свалились вооруженные люди. Что сталось с его хозяином и с остальными — о том ведают скалы. Но разбойники — «судьба человека — песчинка в руке всевышнего» — в суматохе не обратили внимания на слугу, и ему удалось ускользнуть. В последний миг он слышал: злодеи собирались направиться к урочищу Карагач, чтобы там, в его темных пещерах, без помехи поделить ниспосланную небом добычу. Так их предки много веков подряд поступали со всеми предками незадачливых бродячих купцов, искони ведущих опасный торг между Бухарой и городами Индии.

Капитан Буртон был отважен и полон административного восторга, а Британия как раз в последние годы начала энергично укреплять свои позиции к северу от Кашмира. 8 октября предыдущего года английские войска штурмовали, а 9-го заняли Кабул. Две недели спустя афганцы обрушились на Шерпурский лагерь генерала Роберта и были с трудом отбиты. Эмира свергли. Но претендент на это место уже двигался с войсками к Кабулу с севера. Резиденту Англии в Тезинской долине надлежало быть начеку: все вокруг было далеко не спокойно! Поэтому капитан не стал терять времени, которое на сей раз могло оказаться буквально «золотым».

С двумя ординарцами Буртон направился к указанному глухому месту. Ему повезло: около полуночи, никем не замеченный, он как снег на голову свалился на разбойников.

Если судить по его рассказам, картина, открывшаяся ему, была выдержана в совершенно романтическом духе. Захваченные сокровища подействовали на счастливцев, как королевский «анк» из «Книги джунглей» Киплинга на его похитителей. В темной пещере, озаряемые только зловещим светом костра, грабители вне себя «дуванили дуван» (делили добычу). Четверо из них, раненные, скрепя зубами от ярости, валялись на земле; несколько человек, не обращая на них внимания, дрались и проклинали друг друга, а на полу пещеры были грудой навалены кожаные торбы, по которым, очевидно, золото было перед тем разложено для укладки во вьюки.

По-видимому, доблестному слуге королевы и впрямь удалось захватить простодушных афганистанских бандитов врасплох: увидев трех до зубов вооруженных англичан, они растерялись. Состоялись короткие переговоры, и значительная часть похищенных ценностей «перешла в руки закона».

Капитан Буртон соединял в себе решительность с разумной осторожностью. Сообразив, что на ночной дороге к дому он может в любом ущелье подвергнуться нечаянному нападению, он не стал спешить: одно дело ненароком подкрадываться со свободными руками к ничего не подозревающему противнику, но совсем другое — отходить, увозя с собой мешки с вырванным из его зубов золотом. Прикинув все, он решил не рисковать, пересидел темноту где-то в укромном месте, дождался рассвета и прибыл в свой лагерь вполне благополучно, но в шесть часов «on the following morning» — на следующее утро. Часть сокровища была при нем, но только часть.

Буртон скоро сообразил, что ему вручили далеко не все. Встав во главе сформированного летучего отряда, он уже седлал коня, чтобы пуститься в погоню, но дело повернулось иначе. Молодцы Ягдаллы и хизарыкского Гюльсаида узнали о собирающейся грозе раньше, чем она удосужилась разразиться. Игра, видимо, не стоила в их глазах свеч. Нам неизвестно, каким именно путем были соблюдены приличия при сношениях беззакония с законом, но разбойники побывали в лагере резидента. Ему была вручена вторая крупная доля похищенного.

Буртон-саиб утверждал затем, что в его руки попало примерно три четверти всего бухарского золота; потерпевшие считали, что им возвращено ценностей на пятьдесят две тысячи индийских рупий (около тридцати трех тысяч золотых рублей). Стоило, пожалуй, из-за этого померзнуть в ночном ущелье, сжимая в руках штуцер и слушая, как плачут в горах шакалы. Что же до недостающей четверти, то она — так по крайней мере объяснял много позже полковник Буртон — либо «was probably by this time either milled down», то есть «разошлась на утруску», либо же разбойники упрятали ее в столь надежном месте, что всякий ее след утерялся.

Пора, однако, поинтересоваться, что же представляло собою таинственное сокровище? Как попало оно на серые спины бухарских мулов и почему разговор о нем зашел в книге об археологии?

Короткое время спустя после этих событий три почтенных купца с бородами, окрашенными хной, точь-в-точь как в сказках «Тысячи и одной ночи», предстали перед Буртоном. Одного из них звали Вази-ад-Дин, второго — Гулям Мохаммед, третьего — Шукер-Али. Нет, они не были убиты и не заблудились в диких горах. Натерпевшись страху, они добрались — хвала всевышнему! — до жилья и английского лагеря. Сокровище было тотчас же вручено им, и Вази-ад-Дин, как старший из трех, так поведал о пережитых бедах:

«Когда Гюльсаид из Хизарыка напал на нас, его люди взяли все, что у нас было. Они не тронули мулов, а просто срезали вьюки и унесли их с собой. Там было много чего: золотое и серебряное оружие прекрасного чекана, золотые чаши, большие и малые, два нечестивых идола, один из серебра, другой из чистого золота, массивные украшения вроде запястья, достаточно дорогих пряжек и перстней, чтобы перессорить всех жен Сулеймана. Большая часть этих превосходных вещей была ранее найдена возле Кобадиана на берегу Аму-Дарьи, как раз против устья Кундуза. В тех местах есть древний город, лежащий в развалинах. Дарья затопляет его большую часть года, но в засушливое время она пересыхает. Люди благочестивые пробираются тогда к развалинам и, по дозволению аллаха, находя в земле различные ценности, продают их кому вздумается. Мы решили потратить на них свои наличные деньги, ибо боялись везти с собой звонкую монету. Ходят слухи, что сейк Абдурахман, да продлит Всемогущий дни его жизни, засел в Кундузе и забирает всех мимоидущих в свое войско, ежели они довольно высоки ростом. Нам рассказали, будто идолы и запястья изготовлены во дни Искандера Великого и найдены вместе с теми, которые недавно приобрел для своей утехи его светлость Бурра-лорд-саиб. Нам подумалось, что, имея во всех вьюках столь ценные вещи, а не деньги, мы легче минуем таможенные заставы, и мы заботливо разложили купленное по небольшим мешкам. Мы люди небогатые, хотя давно ведем понемногу торг между Хивой, Самаркандом и Индией. Мы сделали все, что могли, дабы не потерпеть убытков, но что видит человек, когда аллах ослепляет его? На заставах сейка нас не тронул никто, а вот тут эти нечестивые хайберы привели бы нас к полному разорению, если бы не Буртон-эффенди. Всего у нас было товара на восемьдесят тысяч рупий; эффенди — да будет благословенно его имя! — вернул нам большую половину этого добра. О том же, чего тут нет, — что говорить понапрасну?»

Буртон-эффенди милостиво слушал эту речь, но глаза его не отрывались от одного из кожаных мехов. Мех был приоткрыт, и из-под клапана выглядывала золотая дужка браслета удивительной работы. Старый Вази понял значение этого взгляда, и, как выражается ученый Дальтон, соблазнительная драгоценность «с того мгновения и навсегда» стала собственностью капитана. «Впрочем, — пунктуально добавляет он, — теперь эту прекрасную вещь, которую я публикую здесь под № 116, каждый может обозревать на витрине Южно-Кенсингтонского музея».

Пережив с восточным спокойствием свои потери, три добрых купца, воздавая хвалы Буртону, отправились дальше. Хвалить было за что: если бы не решительность капитана, вряд ли что-нибудь из груза их мулов сохранилось бы. В этих местах есть старый обычай: «Если уж аллах где-нибудь в ущелье послал тебе груду золотых вещей, не храни их в целости, а разломай поскорее на части, продавай как лом. Так оно спокойнее!»

«Надо признать, — пишет Дальтон, — до индийской границы с сокровищем не случилось ничего особенного, кроме некоторого дальнейшего уменьшения его в весе: бакшиш[25] — великое зло на Востоке, а на пути было столько застав! Но дальше дело пошло хуже. Вещи были проданы какому-то «саффару», индусу-меняле из Раваль-Пинди. С этого часа и до тех пор, когда их приобрели, наконец, просвещенные любители редкостей, генерал сэр Александр Кэннигхэм и сэр Э. У. Фрэнк, мы никак не можем установить, что именно с ними происходило. Дело в том, что здешние дельцы охотно скупают любые древности, где бы они ни были добыты; бойко торгуя ими затем, они измышляют про каждую самые сногсшибательные сказки, связанные с воображаемыми обстоятельствами ее находки. Что им до правды, лишь бы возбудить азарт европейцев-любителей!

Было бы полбеды, если бы этим они и ограничивались. Исследователей убивает то, что к действительно ценным вещам ювелиры Раваль-Пинди умудряются присоединить уйму ловких подделок. К счастью, мы на Востоке. Здешние дельцы одинаково беспечны и насчет обычной морали и по части коммерческой репутации своих домов: при каждом удобном случае они пускаются на плутни столь же коварные, сколько наивные.

Получив сокровище в руки, они и не подумали просто двинуть его в продажу: зачем продавать один раз то, что можно продать дважды? Они скопировали из чистого золота те фигурки клада, которые были сделаны из дешевых сплавов, и на пробу послали почтенным коллекционерам именно эти копии. Трудно описать недоумение столь глубокого знатока дела, как сэр Фрэнк: такого типа цилиндрические печатки и диски, такие горные козлы никогда не бывают и не могут быть золотыми! Или перевернулась вся теория древнего искусства, или...

Подозревая истину, сэр Фрэнк сделал разумный ход: чтобы не спугнуть продавца, он приобрел его фальшивки по цене, ненамного отличающейся от стоимости золота, которое на них пошло. Его расчет оказался точным: вслед за золотыми подделками ему было предложено купить и их подлинники, по мнению продавца, куда менее ценные. Коллекционер с удовольствием заплатил за них ту же цену и не остался в накладе: редчайшие образцы древнего искусства оказались у него в руках. Оба контрагента посмеивались, но по разным причинам».

Потом прошло немало лет. И постепенно все, что из этого сокровища стало собственностью европейцев, сосредоточилось в Лондонском королевском музее. Все эти золотые и серебряные гуси, козлы, рыбы сделаны так искусно, что на самых крошечных из них видно каждое перышко, каждая чешуйка. Некоторые фигурки напоминают своей фантастичностью скифские звериные статуэтки и украшения; такова, например, крошечная — 3,35 сантиметра — золотая змейка с огромной птичьей головой; на конце ее тельца пять отверстий: видимо, для того, чтобы можно было подвесить это украшение.

Великолепна маленькая золотая колесница. В нее впряжены четыре лошади. Возница стоит, важный господин сидит в ней. Все разукрашено богатой резьбой, всюду золотые кружева, узоры, шарики. На сидящем человеке — длинная хламида, пустые рукава которой свешиваются вдоль тела. На голове шапка с золотой ленточкой. На вознице примерно такая же шапка, но без ленточки и короткая туника с поясом.

Среди сокровищ Аму-Дарьинского клада есть и другие колесницы. Все они не только ценны как произведение искусства, но и представляют значительный интерес для истории развития боевых колесниц на Востоке.

Удивительна судьба этих древних вещей. Их вырывали из горячего песка дехкане Кобадиана, их бережно везли на мулах бухарские торгаши, с воплями и руганью захватывали разбойники кабульских ущелий, отбивал английский офицер, покупали индусские менялы, подделывали смуглые ювелиры, с азартом хватали богатые собиратели красивых безделок. Теперь, вновь собравшись воедино, все они — 177 различных украшений и 1 300 монет — попали, наконец, в руки ученых. Искусствовед Дальтон, изучив замечательное собрание, описал его в солидном труде. Он вспомнил любопытную историю находки этого клада и так и озаглавил свою книгу: «Greasure of Oxus» — «Аму-Дарьинский клад». Книга вышла в Лондоне. А спустя еще несколько десятилетий о кладе этом вдруг заговорили археологи и историки Советского Союза. Внезапно выяснилось, что сокровище Вази-ад-Дина и его друзей должно сыграть необычайно важную роль в изучении истории нашей страны. Как это могло случиться? А вот как.

БАКТРИЙСКИЙ ДОМ

Люди наивные часто думают, будто историю народов, «добру и злу внимая равнодушно», пишут беспристрастные летописцы. Это неверно, да и нельзя, чтобы холодное, беспристрастие торжествовало при этом: слишком важно прошлое человечества для его настоящего и будущего. О жизни людей судят такие же люди, и суд их беспристрастием обычно не отличается.

Одни и те же факты освещаются различно, с различных точек зрения. События Великой Отечественной войны офицер генерального штаба США увидит, истолкует и изобразит совсем в другом свете, нежели мы с вами. История — сложная наука, в ней существуют различные направления, разные школы; их взгляды на то или иное событие и его смысл нередко могут оказаться прямо противоположными. Что этому удивляться! Во-первых, наши знания о фактах прошлого и недостаточны и неясны. Во-вторых, истолкование этих фактов задевает и волнует не только отдельных людей, — целые классы общества. Исказить ход былой жизни народа всегда гораздо легче, чем, исправив ошибки, восстановить истину. Но добиваться этого восстановления необходимо. Как этого добиться? Возьмем один пример.

В XIX и в начале XX века в мире господствовали буржуазные исторические школы; в странах капитализма они властвуют и по сей день. В их изображении народы мира разделялись всегда на исторические, способные к большим делам, к тому, чтобы оставить значительный след в жизни мира, и неисторические. Древние римляне, греки, египтяне, ассиро-вавилоняне, по их мнению, — исторические народы, творцы неизгладимых дел. Нам известны судьбы созданных ими государств; порожденные ими великие цивилизации дошли до нас в величавых руинах, в летописях и преданиях, в развалинах городов и памяти о кровавых сражениях. Рим — это Колизей и «Энеида», «Корпус юрис» и фрески Помпей, акведуки Кампаньи и следы латинского языка в языке современных румын. Вавилон живет в клинописных табличках и в счете времени, в легенде о вавилонской башне и в имени Навуходоносор.

А что можно сказать про другие племена древнего мира? Нам хорошо известно, что происходило на берегах Нила и в Месопотамии, у Киммерийского Босфора или на островах Архипелага две или три тысячи лет назад. А что представляла собою в эти времена Средняя Азия? Пустоту, сплошное «белое пятно». Мы ничего не знаем о ней. Почему не знаем? Потому, что еще не узнали, руки не дошли? Нет, потому, что там и узнавать нечего, уверяют нас. Там жили неисторические народы, которые ничего не создали. Даки и савроматы, аримаспы и массагеты, киммерийцы и гирканцы — много их бродило некогда по просторам двух континентов, а что осталось от них, кроме причудливо звучащих имен? Ровно ничего: это были народы второго сорта, неспособные создавать и вершить судьбы человечества. Их удел — подчинение другим, и их потомки наследуют ту же участь.

Возьмите, к примеру, тот самый Аму-Дарьинский клад, о котором только что шла речь. Говорят, он найден в самом сердце этого «белого пятна» — где-то за железными воротами цивилизованного мира, у диких подножий Гирканского хребта. Что это может значить? Как попали туда все эти прекрасные золотые вещи? Их изготовляли на месте? Исключено! Там не было и не могло быть столь высокой культуры. Очевидно, их, непонятно с какой целью и зачем, кто-то привез туда со стороны, эти сделанные скульпторами Персии, граверами Мидии, златокузнецами Эллады драгоценные и изящные безделушки; привез, конечно, для самого себя, не для тамошних же грубых дикарей! И если свет цивилизации и падал как-то во мрак здешнего невежества, брезжил тут, на задворках мира, — то был отраженный, заимствованный свет.

Taк думали историки недавнего прошлого, так думают они за рубежом и сейчас. Таких взглядов придерживался и известный уже нам Дальтон.

Советские историки не согласились с ними. С нашей точки зрения, нельзя делить народы на первосортные и второсортные, как нельзя делить школьников на тупиц и отличников от рождения. Нелепо думать, что все племена, обитавшие на Востоке, были испокон веков хуже своих западных соседей. Нельзя объяснять пустоты на нашей исторической карте неполноценностью людей, обитавших в этих местах: причина в недостаточности наших знаний. Мы не знаем ни истории, ни культурного наследия тамошних племен, но, спрашивается, много ли сделано, чтобы узнать обо всем этом?

Где был найден клад древнего Оксуса?[26] В Кобадианском оазисе Таджикистана. До этих мест, по свидетельству великих писателей прошлого, простиралась некогда малоизвестная им страна Бактрия. Рядом лежали другие, столь же загадочные государства — Согд, Хорезм. Мы немного знаем об их прошлом, нам не ведомо, каких ступеней достигла их цивилизация. Но еще раз: мы не знаем — это одно, а «этого не было» — совсем другое.

Если вещи знаменитого клада найдены в Кобадиане, очень возможно, культура Бактрии была куда выше, чем ее представляют себе до сих пор. И уж во всяком случае, если даже все эти предметы привезены откуда-то, то не зря, а потому, что тут на месте создалась уже потребность иметь их у себя. Однако тот, кто способен сегодня любоваться чужой драгоценностью, завтра захочет изготовить себе свою.

Из всего этого один вывод: прямая обязанность науки внести ясность в спорный вопрос. Историки навряд ли смогут решить его: об этой части мира сохранилось слишком мало письменных свидетельств. А раз так — в дело должны вступить археологи, вступить энергично и без промедления. Во-первых, вопрос очень важен для нас: на месте древних Бактрии, Согдианы, Хорезма сейчас лежат республики нашей страны — Узбекистан, Таджикистан, Туркмения; история этих государств — их собственная история. Во-вторых, она же является составным звеном истории всего древнего Востока, а там, о каком народе ни заговори, натыкаешься на столь же спорные и неясные проблемы. Наконец археологические работы обещают многое: мы не знаем, конечно, где именно и что именно находили семьдесят лет назад жители Кобадианского оазиса, но все, что ими добыто, найдено в среднеазиатской земле. Так кто же может предвидеть, сколько тайного и удивительного скрывает она и сегодня в своих горячих недрах?

Вопрос встал так, и на разрешение его с некоторых пор были двинуты большие силы.

В 1946 году в южный Таджикистан выехали сразу два отряда Таджикской экспедиции. Один, под начальством А.М. Беленицкого, направился на юго-восток республики, другой, которым руководил М.М. Дьяконов, — в ее юго-западную часть, где расположено сердце республики, знаменитая Гиссарская долина.

В том году из Москвы и Ленинграда, из Ашхабада и Ташкента тронулось в путь много археологов. Не одинаковые условия работы ожидали их: они ехали на различно подготовленную почву. Одно дело — земли древнего Хорезма: там к этому времени под главенством С.П. Толстова была уже проделана огромная работа. Страна хорезмшахов воочию поднималась из пелены песков, и хотя замечательно интересная книга начальника экспедиции, принесшая ей громкую славу, еще не вышла в свет, девятилетний труд «хорезмийцев» живо обсуждался людьми науки. Много лет проработал в Семиречье А.Н. Бернштам. Планомерные раскопки велись и в других местах.

Таджикистан был в этом смысле мало исследован, хотя и здесь все время шли, то прерываясь, то вновь начинаясь, интересные изыскания. Достаточно упомянуть работы А.А. Фреймана на горе Муг, возле Пенджикента, открывшие миру замок восточного князя и тесно связанные с поразительной находкой — целого архива документов VIII века. Можно сказать и об извлеченном из речных вод у Термеза великолепном Айртамском фризе, первый фрагмент которого случайно нашли пограничники, а остальные части были добыты М.Е. Массоном. Тем не менее в целом территорию этой республики предстояло еще археологически изучить.

Удивительная страна, необыкновенный народ, сложнейшая, во многом еще неясная история!

Границы Таджикистана включают в себя земли двух древних стран: Бактрии и Согда. Его население, судя по всему, ведет свой род от тех самых храбрецов, которых, если верить Геродоту, Кир Персидский боялся не меньше, чем египтян и вавилонян, а двести лет спустя величайший воин древности Александр покорил только с великим трудом.

В каждом имени племени, в каждом названии места слышны здесь отзвуки старых преданий и легенд. Скажете ли вы «Кей-Кобад» или «Тахти-Кобад», назовете ли имя «Кобадиан» — перед вами замелькают образы «Шахнаме», великой эпической поэмы Персии. Попытаетесь разобраться в слове «таджик» — и уйдете во времена, когда сюда принесло ислам арабское племя Тай, когда слова «тайик», «тайский» стали равнозначны словам «мусульманин», «мусульманский», а потом получили смысл племенного имени. Такие вещи случаются. И у нас на Руси когда-то слово «христианин» превратилось в другое — «крестьянин».

Да, страна удивительна. И одним из самых примечательных ее уголков является та неширокая долина, по которой, сбегая с Кара-Тегинских и Гиссарских гор, Кафирниган спешит слиться с Аму-Дарьей. Здесь, у самых берегов великой реки, еще видны развалины Тахти-Кобада, где русский офицер Покатилло в 1886 году видел усердно роющихся в земле кладоискателей. Здесь, выше по Кафирнигану, находится второе городище, связанное с тем же легендарным именем Кей-Кобадшах. Здесь, прямо в центре Микоянабада, лет десять тому назад еще можно было видеть нетронутую руину Калаи-мир — эмирской крепости. Это понятно: нынешний Микоянабад и есть тот Кобадиан восьмидесятых годов прошлого века, в котором три бухарских краснобородых купца приобрели золотые вещи Аму-Дарьинского клада. Люди, добывшие эти сокровища из-под земли, жили именно здесь.

С 1950 года Гиссарский отряд Таджикской экспедиции избрал главным местом своей работы именно Кобадианскйй оазис. Почему? Да как раз потому, что об этих местах и сейчас ходила самая громкая кладоискательская слава. Стоило задержаться в любом кишлаке, как вместе с чаем и лепешками вас угощали рассказом о кладах. Это именно здесь один старик, копая яму, вырыл золотого дракона. Вы спросите: «Где же этот дракон?» Увы, он оказался так страшен, что старик быстро закопал его обратно. Сказки сказками, но за ними археологи умеют нащупать нужную для них правду.

Прибыв в Микоянабад, археологи не бросились туда, где, по слухам, дремлют под лёссовой почвой золотые чудища. Они начали свои раскопки прямо посреди города, у стен разрушенной крепости, отраженных в зеленой воде пруда. Перед ними стоял один, очень прямой и ясный вопрос: когда началась тут жизнь? Когда пришел сюда первый человек и каким он был?

Раскоп заложен. Первые три метра, это еще не археология, это то, что станет древностью через несколько веков. В рыхлой земле видны мусорные ямы недавней свалки, в ней обломки домашней утвари XVIII—XIX столетий, к сожалению, нашей эры.

Ниже тянется очень тонкий слой, но уже отмеченный печатью древности: это время монгольского владычества. Тут тогда не было пустыря: открылась большая зернотерка, обнаружены следы очага, найдена посуда — и простая и глазурованная. О, этот глиняный черепок — путеводитель по лабиринту прошлого! Предки оставили нам столько битых горшков, что по их осколкам, цвету, составу поливы, по характеру обжига, по самой технике изготовления археолог с достаточной точностью определяет, когда сосуд явился на свет.

Время установлено. Но что там, еще ниже, еще глубже? Знаменательное обстоятельство: тонкий слой времен Тимура и Тимуридов лежит прямо на толще, до отказа набитой следами жизни, но какой? Это совсем другое время: остатки жилых построек и служб, следы утвари говорят о глубокой древности. Это II и III века до начала нашей эры, то время, когда в Африке Ганнибал Барку готовился к борьбе с Римом, когда в Македонии царь Филипп сколачивал первые фаланги, а юный Александр еще не знал, что приведет своих непобедимых воинов сюда, на берега Кафирнигана. Но археологам мало и этой глубины. Дна времен, материка девственной земли они еще не достигли. Они ломают пол, утоптанный во II веке до нашей эры.

Пять метров ниже уровня почвы; здесь некогда стоял дом. Он был сильно разрушен впоследствии, но его планировку удалось восстановить. После расчистки стал виден очаг, груды костей вокруг, обломки различных хозяйственных предметов. А вот и своеобразная вещь — камень с протертым округлым углублением. Человек, еще не знающий дверных петель, навешивает дверь на деревянную ось, ходящую в таком каменном подпятнике. Это старое изобретение, но и сегодня в русских деревнях на таких же подпятниках устанавливают большие полевые ворота, а в среднеазиатских кишлаках и в домах встречались еще недавно такие двери.

Добираясь до древних предметов, археолог стремится узнать, сколько им лет? Не каждый из них способен ответить на этот прямой вопрос, но некоторые дают вполне удовлетворительную справку. Бактрийский дом был в свое время построен из добротного сырцового кирпича; этот кирпич был квадратным, а его размеры равнялись 35х35х12. Вот вам и ответ.

Неосведомленный удивится: что же из этого? Но археологи знают много типов кирпича. Именно такой кирпич существовал между VII веком до нашей эры и VI после ее начала — больше тысячи лет. Потом стали строить из продолговатого, более крупного кирпича, а затем опять перешли на квадратный, но уже плоский и обожженный.

Бактрийский дом дал справку: его построили в глубокой древности. Дополнить эту справку помогла посуда и оказавшиеся рядом с ней бронзовые наконечники стрел.

Форма сосудов была характерной: цилиндр с резким перегибом в нижней части чуть вогнутых стенок. Еще типичнее три наконечника стрел. Археологи, безусловно, понимают в стрелах больше, чем самый опытный лучник. Это стрелы скифского типа, а их причудливая форма — трехгранная пирамидка, листок и ромб — позволяет еще уточнить расчет: они свистели в воздухе между концом VII и началом VI века до нашей эры. Значит, именно в это время пылали очаги бактрийского дома под Калаи-мир, кипела вода в цилиндрических сосудах и по крепко утоптанному земляному полу ходили современники Сарданапала Ассирийского.

Время, когда был сооружен дом, удалось установить точно, но важно было узнать, что предшествовало его постройке на этом месте. Взломали и этот пол. И вот заступ наткнулся на нетронутую целину, на землю, куда ступала нога человека, впервые пришедшего сюда две тысячи пятьсот лет назад. Раньше здесь не было ничего, открытый археологами дом явился первым человеческим зданием, стоящим на этом месте посреди долины Кафирнигана.

У СТЕН КЕЙ-КОБАД-ШАХА

Около Микоянабада есть хлопковое поле, окаймленное со всех сторон рядами невысоких холмиков. Мы с вами прошли бы мимо него сто раз совершенно равнодушно, видя только лысые бугры да ярко-зеленые, бережно взлелеянные кустики за ними. Но археологи смотрят и видят иначе, чем мы. Вот они поднимаются на один из этих бурых холмов. Солнце садится за их спинами, и внезапно хлопковое поле изменяет свой обычный вид: оно стало похоже на шахматную доску, сплошь расчерченную на темные и светлые квадраты. Здесь зелень хлопчатника имеет один оттенок, а рядом другой. В чем дело?

На месте мирного поля был когда-то могучий город-крепость. Кварталы его домов, выстроенных как по линейке, прямые улицы — все скрыто под землей и обычно не видно.

Но косые лучи заката усиливают рельеф местности. Над домами, где почва выше, зелень темнеет, улицы вытягиваются светлыми лентами.

— Здесь стоял город, — говорят археологи, — имя ему Кей-Кобад-шах.

Ученые немало потрудились над раскопками этой древней твердыни. Их усилиями она извлечена из-под земли. Город существовал здесь две с лишним тысячи лет назад. Он был обиталищем множества людей. Лучшие тому свидетели — тридцать шесть могучих башен его стен: для обороны такой громады во время войн требовалось сильное войско.

Люди, жившие в Кей-Кобад-шахе, были настоящими горожанами, а города всегда живут с помощью тех, кто вокруг них занимается земледелием. Здесь, в Средней Азии, в древности, как и сейчас, можно было сеять и жать при одном только условии, — если воду на поля приводят человеческие руки, если всюду бегут каналы, проложенные от удаленных рек и источников, если построена и правильно работает сложная система водоснабжения. Раз стоял этот город-крепость, раз в нем могли работать ремесленники, торговать купцы, судьи судить, а вельможи управлять делами, если его окружали могучие стены, охраняемые воинами, — значит такая система орошения была. Кто же ее соорудил? Чьи руки поддерживали ее в порядке? Кто умело распределял воду по полям? Кочевники, бродячие скотоводы? Смешно даже говорить об этом; все, что мы видим здесь, говорит о высоком уровне оседлой культуры, о могучей и уже сильно развитой цивилизации.

Важно было решить, существовали ли в Кей-Кобад-шахе ремесла, или, как это характерно для ранних стадий развития общества, каждая семья делала для себя все, что нужно для жизни, от пряжи и ткацкого станка до посуды. Археологи изучили этот вопрос прежде всего на примере гончарного ремесла, ибо ничто не сохраняется в земле лучше керамики — целых сосудов и их осколков. Глиняный черепок может рассказать много, когда его умело спрашивают. Если в его изломе видны неправильно налегшие друг на друга слои глины, если поверхность его несовершенна, а обжиг слаб и неумел — сосуд, от которого он остался, был вылеплен женщиной-хозяйкой от руки или, может быть, на примитивном, медленно вращающемся станке. Форма таких сосудов поражает своим разнообразием: видно, что делали их многие руки и каждый лепил как вздумается. Если же черепок звенит, обжиг его красен и крепок, полива хороша, а главное — если всюду на нем заметны правильные концентрические черточки — окружности, тогда он как будто заявляет: «Я был горшком, изготовленным среди сотен собратьев. Нас на быстро вращающемся ножном гончарном круге сделал опытный мастер».

По керамике Кей-Кобад-шаха можно уверенно сказать — здесь работали настоящие гончарные мастерские; их хозяева — высококвалифицированные гончары — занимались только своим делом: готовили посуду на продажу. Более чем вероятно, что они пользовались услугами рабов.

Очень много интересного дало само изучение крепостных стен Кей-Кобад-шаха. Рассматривая отдельные кирпичи, археологи почти на каждом замечали странные знаки, видимо сделанные пальцами по еще влажной глине. Вот двойной крест, вот лук со стрелой, козел с двумя головами. А тут что-то напоминающее буквы. Разгадывая эту загадку, заметили: значки повторяются — похоже, что целые партии кирпича помечались одним знаком. Нельзя ли предположить, что стену строили все жители города, разбившись на небольшие артели? Каждая группа сдавала свой кирпич, помечая его условным знаком-клеймом: никому не хотелось отрабатывать за соседей-лодырей, а в древние времена мало кто рискнул бы подделать чужое тавро — это считалось тягчайшим преступлением. Знаки, похожие на буквы, оказались и на самом деле видоизмененными греческими литерами: во дни Кушанского царства (I в до н. э.) Бактрия пользовалась таким алфавитом.

Вся крепость представляла собой хорошо продуманное военное сооружение. Тридцать шесть ее башен располагались так, чтобы не оставлять мертвых пространств у подножия стен; были устроены даже навесные капониры для ведения косоприцельного обстрела. На башнях было много зубцов, по их числу видно, сколько людей требовалось для обороны. Надо думать, что все свободные мужчины города выступали на его защиту. Подобная система обороны свидетельствует о том, как далеко от начальных времен ушло развитие этой страны.

Для археологического исследования целой республики десять лет — ничтожное время. Как ни успешны были работы Таджикской экспедиции с 1946 года по сегодняшний день, по существу они только еще начаты. Они очень много дали, раскрыли очень широкие горизонты, но вместе с тем сколько еще предстоит сделать впереди! Все время растет список памятников и уже разведанных и только еще взятых на учет. На полях и долинах Таджикистана еще ждут своих исследователей руины времен селевкидов и кушанов, арабов и монголов. Но и сейчас уже ясно одно: от времен первобытного общинного строя до наших дней жизнь этой страны течет как река, и нет в ней ни рокового застоя, ни какой-то особой восточной неподвижности, о которой упрямо толкуют пристрастные историки Запада. Вопреки их высокомерным утверждениям древние бактрийцы были такими же высококультурными людьми, как персы или греки. Сомневаться нельзя — они умели ценить по достоинству прекрасные вещи, вроде тех, из которых состоит Аму-Дарьинский клад, а возможно, и создавать такие вещи своими руками.