Глава 2 ВЕЗУЧИЙ НЕВЕЗУЧИЙ ГОРОД

Глава 2

ВЕЗУЧИЙ НЕВЕЗУЧИЙ ГОРОД

То, что сужают, расширяется. То, что называют

слабым, усиливается.

То, что должно исчезнуть, продолжается вечно.

Лао Цзы

Место для города

Новгород не может расти вширь. Даже сегодня город значительно расширился только в одном направлении — в северном. В Средние века на север от Новгорода располагались владения монастырей. Марксистские историки не позволяли забыть «классовую суть» Древней Руси. «Видите? — говорили они. — Вот монастыри ревниво следили за своими владениями, не позволяли горожанам застраивать принадлежащие им земли. Вот она, частная собственность! Вот он, дурман для народа, вредная и ненужная трудовому народу религия!»

Все так — но огороды и сады не только приносили доход монастырям — они были необходимы и всем горожанам.

А в трех других направлениях, на юг, запад и восток, Новгород уже в XIV веке уперся в окружавшие его заливные дуга, низменные места, болота. В сущности, Новгород построен на небольшом клочке возвышенности и расширять свою территорию не мог. Сама земля поставила ему рубеж для продвижения на три из четырех сторон света.

Но как всегда в истории Новгорода, не было счастья, да несчастье помогло. Избрав для города небольшую возвышенность у берегов Волхова, предки укрылись за болотами и реками от многих военных опасностей. В 1242 году монгольское нашествие захлебнулось в ста километрах от Новгорода. Монголы дошли до границы «мхов» — то есть до начала сплошных болот. Они еще хотели идти дальше, искали бродов… Монголы повернули назад, когда в болоте утонул священный белый верблюд, — посланец небес, по их поверьям.

Город не мог расти — но он и не подмял под себя, не уничтожил окружавший его сельский ландшафт. В наше время ни в Париже, ни в Москве, ни в Кракове, ни даже в сравнительно маленьких Стокгольме и Таллине мы не видим того же, что видел средневековый человек: ландшафта, в который он вписывал свой город.

Стоя же в древнем центре Новгорода, современный человек видит те же луга, перелески, озера и речки, что видел и его предок шесть и восемь веков назад: древний городской вал и сегодня, как шесть столетий назад, служит границей города.

Обжитая возвышенность Новгорода — не только надежное укрытие. Это еще и ключ к водным путям в Прибалтику, в Скандинавию, в земли Южной и Северо-Восточной Руси, в Византию, на арабский Восток. Все эти дороги скрещивались здесь, у северной оконечности озера-моря Ильмень. Пути превращали укрытую среди болот крепость в перекресток, открытый всем товарам, языкам и новостям, в центр всероссийской и международной жизни.

Как Новгороду не везло

Судьба Новгорода сложилась не особенно весело. Для начала Господин Великий Новгород в XV веке был разгромлен Москвой. Московское княжество не терпело самобытности в завоеванных землях, приезжие из Москвы дьяки и подьячие навязывали свои обычаи и нравы завоеванным. В результате погибла не только новгородская государственность, но и вся особенная, веками сложившаяся культура Новгорода. В храмах, построенных в XVI веке, еще прослеживаются черты новгородской архитектурной школы… Потом и они исчезают.

В первой половине XVI века Новгород еще оставался третьим по размерам и значению городом Московской Руси, после Москвы и Пскова. В 1546 году в 5159 дворах Новгорода жило 35 тысяч человек, на Торгу открыто свыше 1500 лавок, известно больше 200 ремесленных специализаций.

При Иване Грозном, в 1576 году, город ждал новый погром, новое чудовищное разорение. После него в опустевшем Новгороде осталось хорошо если 10 % потомков прежнего населения.

Считается, что ударом для города стала шведская оккупация 1610–1611 годов… Но вполне определенно, вовсе не шведы привели Новгород к разорению.

К середине XVII века Новгород насчитывает всего восемь тысяч жителей.

С начала XVIII века его значение как торгового центра только падает — по мере того как разрастается злейший конкурент Петербург.

С 1727 года Новгород — самый рядовой губернский город.

В XVIII–XIX веках Новгород перестроили по регулярному плану: Российская империя осознавала себя европейской, регулярный план символизировал торжество порядка и системы, власть человека над неорганизованной стихией.

С тех пор сохранилась радиально-кольцевая планировка Софийской стороны, прямоугольная — торговой.

В Новгороде появились площади, от которых веером расходились широкие ровные улицы. В других местах такие же широкие и ровные проспекты разрезали город на одинаковые по размерам кварталы. Новгород обогатился зданиями в стиле классицизма, а часть старой городской застройки снесли — особенно в центре.

Разумеется, этот регулярный план не имел ничего общего с традициями средневекового Новгорода Великого, с его стихийной застройкой, в основном деревянной архитектурой, узкими извилистыми улицами.

Веками Новгород оставался заштатным городком необъятной Московии, потом Российской империи; в XVIII и XIX веках это — один из множества губернских городов, ничем не лучше и не краше остальных. Даже в начале XX века это был городишко с населением порядка 20 тысяч человек, не больше, и ничем не выделялся среди прочих губернских городишек. Энциклопедический словарь «Россiя», вышедший в 1898 году, никак не выделяет Новгород. Упоминаются в нем и Самара, и Вятка, и Казань — но Новгород ни разу не оказался хоть чем-то важен сам по себе, никак не выделился среди других провинциальных городков. Ну, решительно ничем не интересен.

В XVIII и XIX веках в Новгороде отбывали ссылку множество людей — от вороватого сподвижника Петра I, Петра Шафирова, до Александра Герцена и народовольцев конца XIX века.

При советской власти в Новгород сослали такого известного человека, как Виталий Бианки, — он состоял в партии эсеров.

Если город можно использовать как место ссылки — это о многом говорит.

В 1862 году в Новгороде поставлен памятник «Тысячелетие России»: огромный помпезный монумент, на котором изображены фигуры деятелей русской государственности и культуры со времен Рюрика. Почему в Новгороде? Понятное дело — потому что это первая русская столица; город, из которого есть пошла династия русских великих князей, потом царей.

Но ведь поставлен сей монумент все же не в суверенном Господине Великом Новгороде, а в сонном городишке XIX века. Конечно же, этот провинциальный городишко не имел ничего общего с Древним Новгородом X–XV веков; с тем Новгородом, истории которого поставлен памятник. Фактически Новгород и XIX, и XXI веков — это совсем другой город, стоящий на месте того, давно почившего Господина Великого Новгорода.

Как Новгороду начало везти

Возможно, эти даты и не имеют между собой ничего общего, но вот факт: именно в 1929 году произошло все же сразу два события: политическая революция Сталина, и начались раскопки в Новгороде, на Ярославовом дворище.

Разумеется, явления эти не равные по значению. Политический переворот, установление единовластия Сталина и его аппарата имели несравненно большее значение для жизни страны. Изгнание Троцкого, жесткий режим диктатуры, резкое ужесточение законодательства, десять лет за попытку перехода границы, двадцать лет за политический анекдот и пять лет за сбор колосков — все это отразилось на жизни великого множества людей.

Начало раскопок в Новгороде стало событием для очень небольшого числа людей — по крайней мере вначале.

И все же два явления как-то незаметно связаны между собой. Дело в том, что Сталин, помимо всего прочего, «реабилитировал» русский народ…

Члены всех коммунистических партий не любят вспоминать, что большевики пришли к власти на волне откровенной и грубой русофобии. С 1917 по 1929 год русский народ рассматривался как народ-завоеватель, народ-поработитель. Все народы Российской империи большевики совершенно открыто считали порабощенными народами колоний, и даже самых жутких типов, воевавших за «независимость» своих народов, они поднимали на щит. У них даже чукчи, которые в XVII веке убили и съели землепроходца Михаила Стадухина, даже тиран и убийца Шамиль, заслуженно ненавидимый в самой Чечне{44}, превращались в «прогрессивных борцов за народное дело», в солдат, освобождавших свои народы от рабства в Российской империи. В патриотов? Нет, это слово опасное…

Пролетарии, как тонко заметил Карл Маркс, не имеют своего отечества и терять им совершенно нечего, кроме собственных цепей. В 1920 году в одном только Крыму коммунисты убили больше 10 тысяч человек — именно как «патриотов, монархистов и офицеров». Именно такая формулировка — патриотизм — на первом месте среди обвинений.

С 1929 года как-то все начало меняться… Русский народ «оказался» уже не таким порочным и гнусным, как в 1918 или даже в 1927 году, завоевание Кавказа и Сибири получало совсем другую оценку: мол, колониализм конечно, но ведь, с другой стороны, «вхождение народов Сибири в состав России имело прогрессивное значение»…

С этого времени опять начали преподавать в школах историю, отмененную было за ненадобностью, начали изучать всемирную и русскую историю, организовывать раскопки, проводить научные конференции…

Точной информацией не владею, но трудно отделаться от мысли: каким-то образом они все-таки связаны — сталинский переворот и начало раскопок в Новгороде.

Но так или не так — с 1929 года открылась новая страница в истории Новгорода: город начали изучать археологически. И сразу же выяснились совершенно поразительные вещи! До этих раскопок ученые даже не были уверены, что в Новгороде вообще стоит копать: болото же сплошное… Что в нем, в болоте, может сохраниться?

А оказалось — именно болотистая почва и сохранила остатки материальной культуры. Во влажной торфянистой почве Новгорода прекрасно сохранялось дерево. На Ярославовом дворище откопали дубовые плахи — мостовые древнего Новгорода. Продольные тесаные бревна скреплялись поперечными лагами, заглубленными в дерево.

Темно-коричневые, массивные, они выглядели так, словно по ним еще вчера ходили новгородские ремесленники и купцы на торг или на вече. Эти дубовые плахи были даже прочнее, чем несколько веков назад: во всем мире известен способ «морить» дуб. Стволы дубов кладут в воду, под гнет — чтобы погрузились полностью, и выдерживают годы, а иногда десятилетия. Дуб в воде не гниет, а наоборот, становится крепким, как камень; из мореного дуба делали резную обшивку стен, лестницы, половицы, мебель. За века дубовые плахи изрядно «проморились», топор звенел и отскакивал от несокрушимых дубовых плах.

Правда, всего за два-три часа на воздухе, под лучами солнца, дубовые плахи не выдерживали: высыхая, они начинали коробиться, трескаться и постепенно рассыпались в труху. Приходилось сразу после расчистки заливать эти плахи формалином.

Еще более интересная находка: водопровод, который вел на княжеский двор. Круглые деревянные трубы на стыках скреплялись слоями бересты, вода шла самотеком из расположенных выше ключей, отстаивалась в огромных дубовых бочках. Это был действующий водопровод, построенный в XI веке! С тех пор и Новгород, и весь мир изменились до полной неузнаваемости, над водопроводом наросла толща строительного мусора в пять метров, а вода все так же текла и текла, как во времена князей и их дружин.{45}

Во влажной, насыщенной минеральными солями почве Новгорода прекрасно сохранялись разнообразные изделия из дерева: ложки, украшения, деревянные шайки, миски, детские игрушки, скамейки, двери, санные полозья, лыжи… нет, всего никак не перечислишь.

В 1939 году открыта граница новгородской вольности… Впрочем, тут стоит передать слово главному участнику событий: «Как-то, оглядывая профиль раскопа и разбивая комки земли на квадрате, я обратил внимание на то, что изменился характер строительного мусора в земле. До определенного уровня он состоял из обломков кирпича и щебенки, а ниже — из обломков камня и каменной крошки…

В свободное время я осмотрел профили раскопа по всем квадратам и убедился, что строительный мусор изменился всюду. Я поделился этим наблюдением с Шурой, и мы вместе осмотрели все четыре раскопа: всюду на определенном уровне кирпичная щебенка сменялась камнем… Дождавшись, когда профессор придет на раскоп, я бросил лопату, вылез наверх… и все рассказал ему. Профессор молча слез в раскоп, взял лопату, прошел по всему раскопу, зачищая профиль и разбивая комки земли под ногами. Потом он вылез и так же молча ушел на другие раскопы. <…> Но через полчаса профессор снова появился у нас. Тем напряженным от сдержанного волнения голосом, который мы привыкли слышать на лекциях, он сказал:

— Остановить работы. До 1478 года Новгород Великий был независимым. Существовала замечательная школа новгородских архитекторов и зодчих. Они строили дома в соответствии с вековыми традициями из местного камня. Московский князь Иван Третий разбил новгородское ополчение, разогнал вече, включил Новгород в состав Московского государства… В Новгород приехали новые хозяева — московские бояре и приказные дьяки. Они стали все переделывать на свой лад. Строить тоже стали по-московски — из кирпича. Там, где в культурном слое камень сменяется кирпичом, — граница вольности Великого Новгорода. Ниже этой границы — вольный Новгород, выше границы — Новгород, вотчина московских князей. И эту границу открыли ваши товарищи…

Тут он назвал наши с Шурой фамилии» [112. С. 25–27].

Остается еще уточнить — «профессором» в своей книге Г. Б. Федоров называет руководителя раскопок, Артемия Владимировича Арциховского, а Шурой — крупнейшего советского археолога Александра Семеновича Монгайта. Тогда, в 1939 году, он, конечно, не был научным светилом, а был студентом второго курса…{46}

Вообще же за 1929–1940 годы раскопки в Новгороде дали такой невероятный, выдающийся материал, приобрели такое значение, что история Новгорода, да и всей Древней Руси заиграла самыми неожиданными красками. В 1939 году открыли даже Новгородский филиал Института истории АН СССР.

Трудно сказать, повезло ли в эти десятилетия маленькому городку Новгороду. Но Древнему Новгороду повезло вполне определенно.

Как Новгороду опять не повезло

Новый страшный удар нанесла Вторая мировая война. Новгород был одним из центров русской национальной культуры — и уже поэтому нацисты последовательно хотели его уничтожить. Скажу коротко: город был проутюжен, сровнен с землей. Во всем Новгороде из 2532 жилых домов{47} уцелело всего сорок, да и те были в большей или меньшей степени повреждены. Материальный ущерб определили в 12 миллиардов рублей.

В момент освобождения Новгорода 19 января 1944 года во всем городе Советская Армия застала всего… 26 человек. Не тысяч человек, а вот именно 26 (двадцать шесть) человек. Остальные не все погибли — большую часть населения нацисты угнали с собой на запад, многие разбежались по деревням и даже по лесам. Долго потом возвращались уцелевшие жители, и вернулись далеко не все.

Нет смысла перечислять разрушенные и поврежденные памятники древнерусского зодчества. Сказать можно намного короче — они пострадали ВСЕ. Все до единого. Некоторые старинные храмы исчезли совсем, превратились в груду битого, колотого камня.

Огромное впечатление на современников оказывал разрушенный храм Спас Нередицы. «Над грудой развалин взорванной фашистами церкви… наполовину уцелевший столп. А на столпе темная, потрескавшаяся фреска: женщина со сложенными на груди тонкими руками, с огромными скорбными глазами, устремленными за реку, где чернеют руины великого города. Веками это византийское лицо скрывало свою печаль в тени высоких сводов храма, а теперь, открытое всем ветрам и непогодам, оно обрело новую глубину и смысл» [112. С. 17].

Как Новгороду повезло последний раз и окончательно

Не было счастья — так несчастье помогло. Послевоенный Новгород, город 1946 года, лежал в руинах… Именно поэтому в нем оказалось много места, свободного от современной застройки. Вообще-то в городах организовать раскопки трудно: везде дома, в этих домах живут люди, освободить сразу большое пространство под один большой раскоп невозможно.

У археологов могут сколько угодно чесаться руки — значение раскопок больших городов, сыгравших важную роль в истории, всегда велико. Но кто же их пустит копать? Городская территория застроена, все занято. Копать во многих местах, делая небольшие раскопы? Но тогда все знания о городе будут отрывочными, фрагментарными.

Чаще всего в городах копают, когда начинается какое- то большое строительство: тогда на больших площадях сносят здания, и до того, как будут построены другие, археологи могут вскрыть, изучить эти обширные участки.

Такие раскопки называют «спасательными»: ведь если строят новые здания, будут копать котлованы — очевидно, что культурный слой погибнет. Законодательство всех сколько-нибудь цивилизованных стран предписывает сначала раскопать все памятники на месте будущего строительства, изучить культурный слой, законсервировать находки — а потом уже возводить новые здания.

В 1989–1990 годах в Таллине велись раскопки в самом центре города: изучалось одно из средневековых городских кладбищ.

В Тарту в 1991 модернизировался и расширялся Торговый центр — проведены раскопки в культурном слое города: от слоев времен Второй мировой войны до бревенчатых лаг, подведенных под фундаменты домов средневекового города XIII–XIV веков. В 1930-1940-е годы на месте раскопа находился дом врача… Колоссальное впечатление производили скукожившиеся, оплывшие от страшного жара бутылочки из-под лекарств: дом врача сгорел во время налета советской авиации в 1944 году.

А прямо под этими бутылочками, в 30 сантиметрах глубже, уже шла керамика XVI века; эта керамика лежала почти на валунах — остатках фундамента XIII века, лежавших в свою очередь на пропитанных влагой, трухлявых бревнах.

Это — примеры хорошо проведенных спасательных раскопок. В России такие примеры редки, особенно в провинции: археологи у нас не обладают нужным общественным весом, с ними мало считаются.

В Москве конца 1980-х годов на Красной площади проводились такие же спасательные раскопки… Разница в том, что эстонские археологи копали не спеша, делали все, что требовал их профессиональный долг. В Тарту подрядчик, возводивший Торговый центр, Вахур Добрус, только ходил вокруг раскопа и порой грустно вздыхал: естественно, ему хотелось как можно быстрее приступить к строительству. Каждый день раскопок стоил ему приличные деньги.

Но археологи были совершенно уверены в своих правах и копали так, как полагается. Предприниматель вздыхал, но платил. Археологи его понимали и вовсе не были против строительства, но выполняли свой долг. А закон был выше и предпринимателя, и археологов, он регулировал их отношения.

В Москве было иначе: археологи получили на все про все… две недели. Сколько потеряла их работа в качестве из-за спешки, сколько они не успели раскопать, какие сокровища навсегда оказались погублены — это очень трудно сказать. Археологи ругались плохими словами, но поделать ничего не могли.

Ведь очень важные дяди собирались построить на Красной площади торговый центр!!! Вложены деньги, черт возьми!{48}

Но это — Москва!

В Красноярске с 1982 по 1987 год строился Музей Ленина. Это здание занимает более важную видовую точку; оно раскрыто на Енисей, доминирует над местностью и прекрасно видно с реки и с правого берега. Это действительно очень красивое, видное здание, занимающее важное место в городском ансамбле.

Все прекрасно… Но вообще-то строительство на Стрелке было сущим преступлением: это место самого интенсивного накопления культурного слоя времен Красноярского острога.

Хорошо помню 1981 год, когда началась моя деятельность как руководителя археологического кружка Дворца пионеров. В сентябре 1981 года я с кружковцами много раз посещал Стрелку — огромный котлован, в котором впоследствии начали строить Музей Ленина и Филармонию.

Вечерами, после шести часов, по субботам и воскресеньям, на стройке не велись работы и никто ее не охранял. Можно было лазить по котловану сколько душеньке будет угодно.

Слой был насыщен дресвой, бревнами в разной степени гниения, керамикой. По всему берегу валялись расколотые ковшом экскаватора деревянные колоды-гробы, человеческие кости, фрагменты материальной культуры. За несколько часов поисков мы легко нашли много керамики, металлические кочедыки для плетения, лапти, берестяные туески разного размера, кованые шильца с кончиками, сточенными до тонкости паутинки, резные деревянные миски и ложки, фрагменты замка от сундука… много чего.

Но самое жуткое впечатление производили, конечно, скелеты. Прекрасно сохранившиеся, они лежали и в долбленых колодах, завернутые в несколько слоев бересты. Желтоватая кость черепов плотно держала зубы — практически всегда без кариеса. Любители такого рода коллекций легко собирали столько черепов, сколько хотели. В кругах «золотой молодежи» Медицинского института сделалось модным устраивать светильники из черепов или вставлять в черепа лампочку, чтобы снопы света вырывались из глазниц. Такого рода юмором встречали подружек по крайней мере трое известных мне молодых людей.

Фактически уничтожено было самое раннее кладбище Красноярска, навсегда потеряна возможность получить бесценные сведения. Почему это стало возможным? Тут могут быть только две причины.

1. Первый секретарь крайкома КПСС П. С. Федирко искренне хотел строить, и он совершенно правильно определил, где именно следует строить новые престижные здания. Но вот сохранение памятников старины имело для него гораздо меньшее значение.

При этом он даже не учитывал, какой роскошный пропагандистский материал может оказаться в его руках.

2. Патологическая сговорчивость, а точнее сказать, полное равнодушие к своему делу у тогдашнего ведущего красноярского археолога Н. И. Дроздова. В те времена уже существовала вполне развитая нормативная база для организации спасательных раскопок и воспользоваться ею было вполне во власти археолога. Вопрос, чего хотел сам археолог и к чему стремился.

Н. И. Дроздов мог бы предотвратить гибель памятника, настоять на длительных и тщательных раскопах… В этом случае строительство отодвигалось на год или два, но памятник был бы изучен — что, кстати, дало бы не только научную информацию, но и возможности для создания музейных экспозиций, для пропаганды истории города…

Эльга Борисовна Вадецкая, копавшая на КАТЭКе, в окрестностях города Шарыпово, тоже полностью зависела от благоволения властей. Но был случай, когда Эльга Борисовна вывела на трассу до двухсот человек и остановила КамАЗы, идущие сносить археологические памятники! Эта выходка могла бы ей дорого стоить, но, во-первых, в тот раз ей удалось убедить власти — в их же интересах повременить, перенести сроки строительства, но соблюсти закон. Во-вторых, и завершись эта история обвинениями в попытке помешать «освоению заснеженных просторов», отстранением Эльги Борисовны от руководства экспедицией, много что можно было бы предпринять, и уж по крайней мере лицо было бы соблюдено.

Не сомневаюсь, что и Павел Стефанович Федирко мог бы занять очень разные позиции. Вполне возможно, он бы и согласился перенести сроки строительства на год, да еще выделил бы кругленькую сумму на устроение музея под открытым небом… Не могу исключить такой возможности.

Но что поделать! Э. Б. Вадецкая готова была рисковать, чтобы выполнить свой профессиональный и гражданский долг. Н. И. Дроздов не был к этому готов. Ведь чтобы добиваться от городского начальства соблюдения закона, нужно гражданское мужество, готовность пойти на риск… Одним словом, нужна была профессиональная позиция и некоторые мужские качества. Я же не наблюдаю этих достоинств за Н. И. Дроздовым. Не проявлял он их и во многих других случаях, о чем мне доводилось писать [113].

Вот бесценный памятник и погиб.

Я могу назвать примеры такой же жалкой гибели культурного слоя и других провинциальных городов России.

Какие раскопки могли вестись в Новгороде? Спасательные раскопки, если возникнет необходимость возвести что-то в пределах исторического центра. Велись бы они не совсем так, как в заштатном, мало кого интересующем Красноярске… Но и не так, как в знаменитой Москве. И конечно же, совсем не так, как в европейском городе Тарту.

Но чем больше не везло Новгороду в истории, тем больше везло ему в плане археологии. Война стала колоссальным несчастьем для Новгорода 1941–1944 годов; беда пришла и для архитектурного ансамбля, и для исторических памятников, и для населявших город людей.

Но война стала огромным «фактором везения» для Древнего Новгорода, лежащего под площадями, домами и проспектами современного города. Если бы не война — никогда бы Древний Новгород не был бы изучен так полно и так тщательно, как сейчас. Впрочем, это парадоксальное «счастье» касается не одного Новгорода…

Во многих европейских городах есть «археологические музеи» — остатки материальной культуры разного времени, выставленные прямо на месте раскопок. Огромное впечатление производит «археологический садик» в центре Франкфурта-на-Майне: мостовая и колоннада времен Рима, над ней — культурный слой средневекового города. Буквально делаешь шаг — и ступаешь из эпохи Карла Великого, из буйного IX века — в IV век.

Великолепен «археологический музей» в Берлине — слои славянского поселения, лежащего здесь задолго до прихода германцев.

Но и этот, и многие другие музеи под открытым небом — порождение крутой беды, огромного несчастья: войны. Насколько интересен музей во Франкфурте-на-Майне, настолько же ужасны фотографии Франкфурта 1945 года: сплошная каменная пустыня. В России до сих пор живет легенда, что мы — самая пострадавшая страна во время Второй мировой войны. Так вот — и Франкфурт, и многие немецкие города лежал в таком же состоянии, в каком у нас находился разве что Сталинград.

Почти в таком же состоянии находился и Берлин, ставший к концу войны практически непригодным для жизни (не случайно же конференция победителей прошла не в Берлине, как предполагалось, а в Потсдаме).

В городе, где здания еще предстоит отстроить, где прежние владельцы земли погибли или бежали, не очень трудно организовать масштабные раскопки и устроить археологические музеи.

Вот и в Новгороде можно было организовать раскопки в таких масштабах, какие и не снились в городах более благополучных. До 1948 года велись в основном разведочные работы. В 1951 году Новгородская экспедиция начала раскопки на левом берегу Волхова, на бывшем Неревском конце. Раскопки организовывал Институт истории материальной культуры АН СССР и Московский университет, во главе Новгородской экспедиции стоял все тот же профессор А. В. Арциховский. Именно он начинал раскопки в Новгороде перед войной.

Первоначально раскоп на Неревской стороне охватывал шестьсот квадратных метров. Постепенно он расширялся, к концу раскопок в этом месте (1962 год) площадь его достигла 10 тысяч квадратных метров. С 1963 года стали копать в других районах города, общая площадь раскопанного превысила 20 тысяч квадратных метров.

Новгородская экспедиция — это одна из самых больших археологических экспедиций в Европе, ведущая раскопки средневекового города.{49}

Результаты многолетних полевых работ принесли неувядаемую славу и самому Новгороду, и всем, кто участвовал в раскопках. И Древний Новгород, и вся Древняя Русь после раскопок выглядели совсем не такими, какими их представляли до сих пор.

Возвышенность среди болот

Впрочем, Древнему Новгороду повезло не только с войной, но и с собственным геологическим строением. Возвышенность среди болот, на которой стали строить Новгород, — это система рассеченных речками плоских холмов, сложенных из водонепроницаемой глины. Талые и дождевые воды не проникают в эту глину, они скатываются в эти речки и в Волхов. Но стоило человеку поселиться на этих холмах — и начал формироваться культурный слой. Люди приносили грунт из других мест — уже на подошвах сапог.

Пищевые остатки, зола, строительный мусор, щепа, уголь, обломки и остатки отслуживших свое вещей — все это образовывало все более толстый слой поверх прежней водоупорной глины. С каждым десятилетием культурный слой становился все толще и толще.{50}

Культурный слой превосходнейшим образом впитывал воду. Талые и дождевые воды по-прежнему скатывались в Волхов, но до этого пропитывали культурный слой. Образовалось своего рода рукотворное болото, и на этом рукотворном болоте стоял город. В культурный слой Новгорода не проникает воздух — а значит, не проникают и бактерии, вызывающие гниение органических веществ. Болотистая почва сохраняет такие органические остатки, которые наверняка распались бы в любых других условиях.

В болотах Дании и Великобритании не раз находили даже естественные мумии людей — трупы принесенных в жертву или утонувших людей сохранялись практически вечно, и в XX веке изучили труп кельта, принесенного в жертву 18 столетий назад. Сохранилось даже выражение лица — спокойное и покорное. Похоже, выбранный для жертвы воин шел к богам, вполне принимая свою судьбу.

В болотах Польши, под Торунью, находили даже трупы шерстистых носорогов, пролежавших во влажной почве 15 уже не веков — тысячелетий. Невообразимое для человека время пронеслось над миром. Ушел в прошлое каменный век, построены были пирамиды, возвысился и рухнул Древний Рим, в прежде варварских местах возникло Польское государство… А трупы древних носорогов все лежали в болоте, почти не тронутые тлением, разве что шерсть отвалилась от кожи.

Так же и в Древнем Новгороде органические остатки не разлагались. В культурном слое других городов деревянные и костяные предметы быстро превращаются в труху, культурные напластования уплотняются, сминаются, делаются сравнительно тонкими. Культурный слой Новгорода из-за влаги не уплотнялся и нарастал с огромной скоростью. К XIV–XV векам мощность культурного слоя в Новгороде достигла шести — семи метров.

В этом слое новгородцы не могли выкопать погребов — погреб моментально заполнился бы водой. При строительстве домов проблемой было поставить фундамент — нельзя было заглублять фундаменты домов. В большинстве мест невозможно было даже выкопать колодца — в воду просачивалась жидкая грязь из расположенных выше слоев. Дома ставили на подкладках, чтобы изолировать их от влаги. Жидкая грязь невероятно мешала ходить и ездить по городу, передвигаться даже по собственным усадьбам. Новгородцы гатили самые влажные места — культурный слой нарастал еще быстрее.

Не от хорошей жизни уже с X века новгородцы стали мостить улицы. Дубовые или сосновые плахи укладывались на длинные деревянные лаги. Под мостовыми иногда делалась выкладка из плоских костей — чаще всего из коровьих челюстей. Со всех городских боен свозили коровьи челюсти для строительства.

Такая мостовая могла бы служить многие и многие десятилетия… Но проходило всего 20–25 лет, и по краям мостовых вырастал культурный слой, грязь начинала выплескиваться на мостовую. Приходилось укладывать новый ярус лагов и поверх них — деревянных плах. Эта новая мостовая служила тоже недолго — те же самые 20–25 лет, а прежняя — крепкое дерево — оказывалась в культурном слое и не перегнивала, не трухлявела, а сохранялась навечно.

Культурный слой заполнял русла небольших речек, их приходилось брать в деревянные трубы. Некоторые ученые считают, что и водопровод, открытый на Ярославовом дворище{51} в 1939 году, — вовсе не водопровод, а дренажное сооружение, водоотвод.

Влага невероятно мешала новгородцам, но она же спасла для нас память о многих сторонах жизни Господина Великого Новгорода. Ведь в Средневековье очень многие вещи делались именно из дерева. Европейские ученые считают, что большая часть материальной культуры VI–XV веков в их части света безвозвратно погибла: мы видим каменные сооружения, находим при раскопках керамику и металл, но не находим дерева. А ведь на один каменный храм в Европе приходилось пять-шесть деревянных, многие вещи делались именно из дерева. И все погибло!

То же самое и на Руси. При раскопках Киева или Рязани находят каменные и стеклянные вещи, металлические и глиняные предметы, но не изделия из дерева. А ведь и в Киеве, и в Рязани, да и во многих других городах Руси строились в основном именно деревянные дома, эти дома были заполнены деревянными предметами, которыми люди пользовались в быту, а городские укрепления тоже сооружались из дерева.{52}

В результате получается — представление о культуре Древней Руси мы получаем искаженное, приблизительное — без учета роли предметов из органических материалов — дерево, ткань, кожа, войлок и т. п.

Влага мешала жить Древнему Новгороду, она же спасла его от забвения, сделала его особым городом для археологов, образцом для изучения Древней Руси. Осушение культурного слоя обернулось бы чудовищными потерями для науки — а тем самым и для наших представлений о Древней Руси.

В конце XVII века городские власти попытались бороться с влагой, провели большие дренажные работы. Создана была система подземных деревянных труб, выводивших воду в Волхов… Стало суше, но для культурного слоя это не принесло ничего хорошего. Трубы осушили слои XVII века, затем и XVI — и в этих слоях все органическое, включая дерево, сгнило, превратилось в труху. Ведь когда ушла вода, в слой тут же проникли и гнилостные бактерии.{53}

В наши дни при закладке новых дренажных сооружений стараются учитывать такую опасность: вдруг начнется высыхание и более низких слоев, XV и XIV веков? Страшно подумать, какие сокровища для истории мы тогда рискуем потерять.

Ярусы мостовых, или «Грубые деревянные часы»

Если разрезать по вертикали культурный слой Новгорода, он будет напоминать больше всего гигантский слоеный пирог. Прослойки «пирога» окрашены по-разному, — они хранят следы пожаров, страшного бича всех деревянных городов. Культурный слой Новгорода нарастал быстро, прослойки разного времени не смешивались, не переслаивались друг с другом. Все находки внутри прослойки примерно одновременны.

Эти комплексы взаимосвязанных находок можно соотнести с остатками домов, в которых жили люди, державшие эти предметы в своих руках. В Новгороде можно восстановить быт конкретных людей, в условиях вполне конкретного места и времени.

А кроме того, все находки можно соотнести с разными ярусами мостовых.

На Великой улице Древнего Новгорода вскрыто 28 ярусов деревянных мостовых. Самый ранний из них относится к X веку, самый поздний — к XV. Раз так, можно вычислить и среднюю продолжительность службы каждой из мостовых: от семнадцати до восемнадцати лет.

Предметы, которые попали в культурный слой между мостовыми, оказались в земле именно в этом промежутке времени. Можно даже предположить и время их захоронения… Расчищается 15-й ярус мостовой. Он отстоит от первого примерно на 250–260 лет… Значит, и сам ярус, и все находки в этом ярусе относятся к первой половине XIII века. К этому же времени относятся и все прослойки со всеми содержащимися в них вещами, которые расположены на уровне 15-го яруса.

Это, конечно, довольно грубые часы… Но и они позволяют делать просто поразительные вещи. Всегда археологические находки старались датировать по данным письменных источников. Нашли железный замок — и очень полезно было бы знать, в какое именно время делались такие замки. Если в документах такие сведения содержатся — великолепно! Можно точно датировать археологические находки.

Раскопки Новгорода позволяют делать обратное: на основе археологических находок можно датировать если не рукописи — то уж по крайней мере время создания фресок в новгородских церквах.

Очень важный для христиан сюжет: Иисус Христос разбивает врата ада, выпускает отмучившихся грешников. Это сюжет нескольких фресок, и на каждой из них есть изображения замков: Христос разбивает не какие- нибудь, а прочно запертые врата. Естественно, художник изображал хорошо знакомые ему замки, старался вырисовывать их со всеми подробностями.

Время создания фрески неизвестно, но зато хорошо датированы замки, найденные между ярусами мостовых. Та-а-к».. Замки, которые изобразил художник, появляются в середине XIV века и применяются до начала XV века. Вот и дата — именно в это время создана фреска.{54}

Дендрохронология, или «Тонкие деревянные часы»

Раскопки в Новгороде позволили ввести еще более точный способ датировок по археологическим источникам. Назвали этот метод «дендрохронологическим» — от двух греческих слов: «дендрос» — дерево и «хронос» — время. Итак, сочетание этих слов можно перевести как «определение времени по дереву». Дендрохронология — частный сюжет более общей дисциплины — дендроиндикации.

Суть метода в том, что каждый год тепло и холод наступают в разное время. Благоприятные или неблагоприятные для роста дерева годы сменяют друг друга, и каждый отличается от другого. В год, благоприятный для роста дерева, годовое кольцо на срезе будет шире, в неблагоприятный — уже. Сочетание узких и широких, всегда разных по ширине срезов — это запечатленная в древесине картина изменений климата на протяжении всей жизни дерева. У разных деревьев толщина каждого кольца будет разной, но сочетание узких и широких колец будет повторяться у всех деревьев, росших в одно и то же время.

Срез каждого найденного в земле бревна можно сравнить с графиком погодных изменений климата и определить с точностью до года, когда именно оно перестало расти, было срублено.

Первым сформулировал и широко применил метод дендрохронологии американский астроном А. Дуглас еще в 1904 году. Дуглас составил хронологию юго-востока США по породам местных деревьев: дугласовой пихты, желтой сосны, сосны пиньон. Он включил в свою хронологию деревья в ныне заселенных домах индейцев племени хопи, построек ранних испанских поселений, древесину из поселений индейцев пуэбло и ацтеков. В результате почти десятилетней работы он получил дендрохронологию региона до 1280 года. Позже хронологию юго-востока США продлили на несколько тысячелетий — от 1953 года до 6286 года до P. X. [121].

В Европе в 1940-1950-е годы возникло несколько групп дендрохронологов. Для юго-западных районов современной ФРГ шкала простроена по дубу до 383 года по P. X.; для юга и юго-запада по ели дендрохронологическую шкалу довели до 820 года по P. X. [121 — а]

Для южных районов Англии дендрохронологическая шкала по дубу уже в 1960-е годы была доведена до 850 года [121 — а].

Сейчас в Британии спорят о точности дендрохронологических датировок сооружений, построенных еще до римского завоевания: 138 и 156 годов до P. X.

Первая лаборатория, занимавшаяся дендрохронологией, в СССР была создана в 1959 году, при Институте археологии АН СССР. Профессор Борис Александрович Колчин применил в России методику, разработанную западными коллегами.

Он знал время, когда срубили бревна в XX веке. Срезы этих бревен он сравнил со срезами более ранних, срубленных в XVIII–XIX веках. Часть графика погодных колец у бревен совпадала, — для того периода времени, когда росли и те и другие. Но, зная даты образования колец в конце роста дерева, нетрудно было определить и даты колец, образовавшихся раньше, лежащих ближе к сердцевине бревна.

Так исследователь и его школа двигались все дальше в глубь времен, составляя график погодных изменений вплоть до раннего Средневековья. Уже в 1970-е годы были датированы самые нижние ярусы новгородских мостовых: бревна 28-го яруса были срублены в 953 году.

Пятнадцатый ярус относится к середине XIII века? По «грубым деревянным часам», по примерным срокам создания ярусов мостовых, это так. Но «тонкие деревянные часы» позволяют датировать точнее. Если мостовая состоит из бревен, срубленных в 1223 и 1224 годах, — значит, ее настелили в 1224 году.

Другие находки археологов подтверждают точность «деревянного календаря». Сенсационная находка печати Ярослава Мудрого сделана в слоях, согласно дендрохронологии датируемых 1030-ми годами. Остается напомнить, что правил Ярослав-Ярицлейв с 1014 по 1054 год.

Печатей, принадлежавших известным деятелям древнерусской истории, уже выявлено больше сотни, и все они в точности подтверждают «показания» годичных колец на спилах бревен с новгородских мостовых.

Не надо думать, что автор рассказывает здесь нечто мало известное, недоступное для большинства людей, ведомое лишь узким специалистам. Про дендрохронологию написано много и в учебниках для исторических факультетов, и в популярной литературе о Новгороде [114; 115].

Новгородцы справедливо гордятся тем, что именно в их городе родился этот метод (и вообще тем, что их город такой необыкновенный). Российские археологи еще больше гордятся достижениями своей научной школы и своего старшего коллеги Б. А. Колчина.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.