Фитиль войны подожжен

Фитиль войны подожжен

«Я – человек, который начал войну. Претензия, которой трудно верить? Можете не верить, если хотите. Но это правда. Я был тем человеком, который поджег фитиль Европы в 1939 г. События того года и тех, которые за ним следовали, сейчас настолько смешались, история их настолько сложна, что трудно видеть факты в их подлинной перспективе и взаимозависимости. Но даже люди, которые ставят под сомнение все, кроме самых основных вех той эпохи, как бы ни были смутны их представления, будут теперь решительно утверждать, что на этот раз не было второго Сараева, не было убийства, которое развязало бы гитлеровскую войну.

Так вот, они ошибаются. В действительности имел место особый инцидент, который начал цепную реакцию насилия и кровопролития, и, разумеется, необходим был человек, чтобы подготовить инцидент, чтобы, так сказать, нажать курок. Я был этим человеком…»

Такими словами начинает Альфред Науджокс, в свое время представший в Нюрнберге как один из военных преступников, предисловие к книге, написанной его биографом и опубликованной под броским названием: «Человек, который начал войну».

Дав клятву безоговорочно и не раздумывая выполнять любое задание, Науджокс, тайный агент «Службы безопасности» (СД) третьего рейха, благодаря полной неразборчивости в средствах и склонности к авантюре быстро завоевал особое доверие шефа разведки Гейдриха. Науджоксу поручали самые рискованные и грязные дела. В его послужном списке одна за другой появляются ряд «блестящих» операций. Он снабжает гитлеровскую шпионскую агентуру на Балканах радиоприемниками, упрятанными в холодильник и другие предметы домашнего обихода. Создав «техническую секцию» СД, он организует массовое изготовление фальшивых заграничных паспортов и затем английской валюты. Кстати говоря, видная роль принадлежала Науджоксу при фабрикации подложных документов по «делу Тухачевского».

5 августа 1939 г., явившись по вызову на Принц Альбертштрассе в резиденцию Гейдриха, Науджокс был удивлен: шеф необычно приветлив. Это настораживало.

Гейдрих был одной из наиболее зловещих фигур гитлеровской кровавой «верхушки». В прошлом морской офицер, вынужденный покинуть службу на флоте из-за скандальной связи, он находит свое призвание в гестапо. Болезненно честолюбивый, выделявшийся среди «коллег» более тонким умом и редким цинизмом, Гейдрих вскоре становится правой рукой «рейхсфюрера СС» Гиммлера. Хранившиеся в сейфе Гейдриха личные дела лидеров фашистского рейха, содержавшие тщательно собранные свидетельства их неблаговидного прошлого, постепенно сосредоточили в руках шефа СД необычайную власть. С ним старались дружить – его осведомители были повсюду, а секреты, находившиеся в его. руках, были опаснее пуль.

– Альфред, – по-дружески обратился Гейдрих к вошедшему Науджоксу. – Есть дело. Как раз по твоей специальности.

Начальник «Службы безопасности» откинулся в кресле, его удлиненное лицо с маленькими холодными глазами на минуту застыло в неопределенной улыбке. Что она могла означать у человека, которому достаточно нажать кнопку, чтобы два вращающихся пулемета в тумбах стола мгновенно изрешетили все вокруг?

– Назовем это… ну, скажем, «операция Гиммлер», – продолжал он, взяв со стола папку из дубленой кожи. – «Фюрер» считает ее делом первостепенной важности. По значению она далеко превосходит все, чем нам приходилось когда-либо заниматься. Риск немалый, и тем не менее опасность провала должна быть полностью исключена.

Гейдрих резко встал и подошел к висевшей на стене карте.

– Речь идет о Польше. Наступило время ею заняться. Поскольку фюрер не намерен вести зимнюю кампанию в польских равнинах, он хочет разрешить польский вопрос сильным, молниеносным ударом в ближайшие несколько недель. Но требуется подходящий предлог для начала войны. Этим ты и займешься.

Привыкший к неожиданным поручениям, Науджокс хранил молчание, пристально наблюдая за шефом.

– Как тебе известно, – пояснил Гейдрих, – в последнее время имели место мелкие пограничные инциденты. Но ничего мало-мальски серьезного. Один-два выстрела, и на этом дело кончается. Ни одного крупного случая, который мы могли бы использовать, чтобы взорвать пороховой погреб. Теперь нам надо действовать наверняка. Придется поджечь фитиль самим.

– И мне предстоит… чиркнуть спичкой? Гейдрих испытующе поглядел на Науджокса.

– Вот, смотри, – сказал он, уперев конец карандаша в еле заметную точку на карте. – Это Глейвиц. Он принадлежит Германии, но практически находится на самой границе с Польшей. Для нас это очень удобно. Невдалеке от него, на расстоянии нескольких километров, на нашей территории расположена небольшая радиостанция. Вот здесь ты и должен появиться на сцене…

Представь себе, что однажды ночью, – продолжал Гейдрих, шагая по кабинету, – поляки совершат налет на Глейвиц: Среди них ведь немало горячих голов, так что это выглядело бы вполне правдоподобно. При этом они захватывают радиостанцию, пусть не надолго, на десять – пятнадцать минут. Этого времени им вполне хватит, чтобы, воспользовавшись включенным микрофоном, передать в эфир какое-нибудь дерзкое заявление. Ну, например, что фюрер хочет войны или что-нибудь в таком роде. В общем это не твоя забота, текст мы составим тебе. Это была бы, конечно, очень серьезная, возмутительная провокация, не правда ли? В особенности, если бы в тот момент радиостанция в Глейвице была случайно подключена к германской трансляционной сети. Вся страна сразу убедилась бы, что именно поляки обостряют обстановку.

На следующий день об этом можно напечатать в газетах, с фотографиями. Особенно убедительным было бы, если после возникновения перестрелки на месте были бы обнаружены один или два трупа в польской форме, чтобы все воочию увидели провокаторов. Как ты думаешь, сможешь организовать такой инцидент?

Интересно, кому пришел в голову дьявольский план, подумал Науджокс. Уж конечно не тупице Гиммлеру. Нет, автором может быть только сам Гейдрих. Или Гитлер?

– Итак? – произнес Гейдрих.

– Мне кажется, – ответил Науджокс, осторожно подбирая слова, – что риск очень велик. Но если вы мне поручите это дело, я сделаю все, что смогу.

– Все, что ты сможешь, это не устроит, – холодно возразил Гейдрих, пристально глядя в глаза Науджоксу. – Ты ведь понимаешь, что означал бы провал… Кстати, ты, надеюсь, не имеешь каких-либо сомнений морального порядка? – насмешливо спросил он.

– Конечно, нет, – поспешил заверить Науджокс.

Собеседники приступили к обсуждению деталей операции. До начала войны оставалось 25 дней…

Накануне описанной встречи в Гданьске произошел инцидент, сразу поставивший Европу на порог войны. На протяжении всего лета город был дымящейся точкой на политической карте. Используя тот факт, что большинство населения было немецким, гитлеровцы захватили сенат и фактически стали хозяевами в «вольном городе». На зданиях развевались германские флаги со свастикой, отряды эсэсовцев в черной форме патрулировали улицы. В местах гуляний, оцепленных колючей проволокой, тайно сосредоточивались войска. Вокруг висели надписи: «Храните молчание, чтобы не пожалеть о последствиях». 4 августа гданьские власти попытались отстранить польских чиновников на нескольких таможенных постах на границе между территорией «вольного города» и Восточной Пруссией, откуда гитлеровцы нелегально переправляли оружие.

Правительство Польши ответило резкой нотой, адресованной председателю сената Грейзеру. Сославшись на предоставленное ему право таможенного контроля (Гданьск находился в таможенной унии с Польшей), оно заявило, что поручило своим сотрудникам таможни продолжать исполнять обязанности «в форме и при оружии». В ноте содержалось требование, чтобы к 6 часам следующего дня (5 августа) сенат сообщил об отмене изданных им указаний об отстранении польских таможенных чиновников.

Действуя по указке из Берлина, гданьский сенат отрицал причастность к инциденту. Варшава, утверждали гитлеровцы, предъявив «ультиматум», умышленно ведет дело к обострению обстановки. Гданьское правительство заявляло «самый решительный протест». В «войну нот» включилась нацистская дипломатия. 9 августа Вейцзекер пригласил польского поверенного в делах Любомирского и выразил ему «крайнее удивление» в связи с действиями правительства Польши. Угрозы и ультиматумы Гданьску, предупредил он, могут привести к ухудшению германо-польских отношений. Ответственность за это полностью ляжет на Варшаву. Демарш Вейцзекера сопровождался резким усилением антипольской кампании в немецкой печати. Газеты рейха предупреждали: близится час, когда в словах Берлина будет «отчетливо слышен звон железа».

Главарь гданьских фашистов, Форстер, только что вернувшийся из Германии, где встречался с «фюрером», вечером 10 августа на фашистском сборище произнес речь, полную угроз в адрес Польши. Следующее «собрание», заявил он, состоится уже после присоединения Гданьска к рейху.

В тот же вечер на квартире комиссара Лиги наций в Гданьске Буркхарта раздался телефонный звонок.

– Фюрер хочет видеть вас завтра в 4 часа дня у себя в Оберзельцберге, – сообщил Форстер.

– Но это невозможно! Как я могу попасть туда к такому сроку? – возразил Буркхарт.

– Все предусмотрено. Фюрер предоставляет вам свой личный самолет… Сегодня с полуночи аэродром будет оцеплен. О вашем отъезде никто не узнает…

Находясь в течение двух лет на посту представителя Лиги наций в Гданьске, Буркхарт фактически работал под руководством Галифакса, председателя «Комитета трех», которому поручили вопрос о «вольном городе». Ночью Буркхарт успел сообщить в Лондон и Париж о приглашении и получил их согласие на визит в Германию. Английский министр иностранных дел просил его «обстоятельно» переговорить с Гитлером. Буркхарт понял смысл просьбы. Для него не было секретом, что Чемберлен и Даладье, пристально наблюдая за развитием германо-польского кризиса, надежды возлагали на организацию нового Мюнхена – за счет Польши. Когда напряжение достигнет кульминации, рассчитывали они, Гитлер согласится, как и в период чехословацких событий, на созыв конференции. Не означает ли приглашение комиссара Лиги наций в Оберзальцберг, что наступил момент для осуществления этого замысла? Неожиданно Буркхарт оказался в центре надвигавшегося на Европу циклона. От результатов его переговоров с Гитлером, полагал он, будет зависеть судьба «западной цивилизации».

Обдумывая предстоявшую беседу, верховный комиссар Лиги наций не забывал прикинуть, как она может отразиться на его личной карьере. Швейцарский историк Буркхарт был близок по взглядам к «идеалам» третьего рейха. Его назначение в Гданьск было предварительно согласовано с Гитлером. Теперь приглашение… Неплохое начало для человека, мечтающего получить должность посла в Берлине!

Предвоенная Германия фактически имела три столицы. Административным центром являлся Берлин. Центром идеологической обработки населения в духе национал-социализма был Мюнхен. Но управлялась страна с вершины горы, где располагалась личная резиденция Гитлера «Бергхоф». Горная вилла, сооруженная в Баварских Альпах близ Зальцбурга, в полной мере отвечала стремлению «сверхчеловека» к одиночеству. Здесь «фюрер» обдумывал и принимал важные решения.

Незадолго до войны высоко над виллой, на обрывистой скале, построили «чайный домик», получивший наименование «Адлерхорст» – «Орлиное гнездо». Чтобы попасть туда, необходимо было подняться на лифте по вертикальной шахте, вырубленной в скале, на высоту более 100 метров. Там посетитель обнаруживал массивное приземистое сооружение, состоящее из застекленной залы, окруженной колоннадой. В соответствии с духом третьего рейха откосы подъездов, выходы из подземелий и подступы к «чайному домику» были устроены с учетом военных соображений и защищены многочисленными пулеметными гнездами. Сюда и доставили Буркхарта для встречи с «фюрером».

Беседа была рассчитана как «разговор на чистоту». Как обычно, она свелась к монологу Гитлера. Буркхарт, прислонившись к косяку застекленной двери, почтительно слушал. Разыгрывая заранее продуманный спектакль, «фюрер» применил целую серию ораторских эффектов. Временами он срывался и, словно бешеный, начинал метаться по зале, отшвыривая ногам/и и руками попадающуюся мебель.

Изображав человека, терпение которого доведено до предела, Гитлер обрушился на поляков.

– Польша прибегает к угрозам в отношении Данцига! Газеты заявляют, что это именно тот язык, которым надо со мной разговаривать!.. Если вновь возникнет малейший инцидент, я без предупреждения разгромлю поляков, так что от них не останется и следа, – бесновался Гитлер. – Я ударю, как молния!

– Но это будет означать всеобщую войну, – вставил Буркхарт.

– Пусть так! Если мне суждено вести войну, я предпочитаю, чтобы это было сегодня, когда мне пятьдесят лет, а не когда будет шестьдесят! Что вы сможете предпринять против меня? Ударить с воздуха? («Истерический смех», – отмечает Буркхарт в записи беседы.)

Но вдруг в облике Гитлера произошла разительная перемена. Он успокаивается. Он хочет мира.

– Постоянные разговоры о войне, – говорит он, – это глупость. Они только сводят народы с ума. О чем, в сущности, идет речь? Только о том, что Германия нуждается в зерне и лесе. Для получения зерна мне нужна территория на Востоке, для леса – колония, только одна колония. Все остальное ерунда…

Я не стремлюсь к господству, – продолжал Гитлер. – Я ничего не требую от Запада ни сейчас, ни в будущем. Раз и навсегда: ничего. Все, что мне приписывают, – выдумки. Но мне нужна свобода рук на Востоке. Повторяю еще раз – вопрос идет только о зерне и лесе. Я готов вести переговоры. Но когда мне угрожают ультиматумами, меня лишают этой возможности!

Гитлер выводит собеседника на террасу, нависшую над обрывом. Монолог должен завершиться широким «пиано» на фоне гор, залитых лучами вечернего солнца.

– Как я счастлив, когда бываю здесь! – заявляет «фюрер». – Довольно я поработал, пора мне и отдохнуть. С каким удовольствием я остался бы здесь и занялся живописью. Ведь я художник!

По-видимому, в эти минуты, в «приливе откровенности», Гитлер высказал мысль, которая впоследствии была заботливо изъята из всех официальных публикаций и стала известна лишь в 1960 г., после выхода в свет мемуаров Буркхарта.

«Все, что я предпринимаю, – заявил Гитлер, – направлено против России… Мне нужна Украина, чтобы нас не могли морить голодом, как в прошлую войну».

«Тонкая» игра Гитлера строилась на грубой лжи. Раз и навсегда ему «ничего не нужно от Запада». Поэтому пусть Запад не мешает ему разгромить Польшу, которая нужна рейху как коридор для похода против России!

Буркхарт прощается. Провожая гостя, Гитлер вдруг «с симпатией» вспоминает о лорде Галифаксе.

«Я хочу жить в мире с Англией, – заявляет „фюрер“, – заключить с ней пакт об окончательном урегулировании; я готов гарантировать английские владения во всем мире и сотрудничать с Англией.

Буркхарт: – Не лучше ли тогда побеседовать непосредственно с кем-либо из англичан? Я высказываю это предложение экспромтом, как мысль, которая вдруг пришла в голову. Это моя собственная идея. Но я склонен думать, что, если бы подобное предложение было сделано, оно было бы хорошо принято.

Гитлер: – Язык является слишком большим препятствием… Может быть кого-нибудь из англичан, говорящих по-немецки? Мне сказали, что бегло говорит по-немецки генерал Айронсайд[97]…

Буркхарт: – Могу я передать, что у вас есть такое желание?

Гитлер: – Да. Не могли бы вы сами направиться в Лондон? Если мы хотим избежать катастрофы, дело является срочным».

Полагая, что высказанное Гитлером предложение будет поворотным пунктом в развитии европейского кризиса, Буркхарт спешит в Базель. В обстановке полной секретности он встретился здесь с доверенными представителями английского и французского министров иностранных дел Роджером Макинсом и Пьером Арналем. Буркхарт вручил им запись беседы и сообщил подробности. Начинают вырисовываться перспективы нового Мюнхена.

И вдруг, словно в пьесе начинающего драматурга, опять раздается телефонный звонок.

Сообщение, переданное французским послом в Берне П. Арналю, повергает присутствовавших в состояние растерянности и досады. «Все надежды, бывшие главной целью моего визита к Гитлеру, рассыпались в прах!» – отмечает Буркхарт в своих мемуарах.

Произошло следующее. Один из французских журналистов, находившийся в Гданьске, утром 11 августа пожелал переговорить с комиссаром Лиги наций. Секретарь ответил, что тот уехал на охоту в Восточную Пруссию. Ответ показался подозрительным – слишком неподходящей для подобных развлечений была обстановка в городе. Начав поиски швейцарского дипломата, журналист добрался до аэродрома. У одного из сотрудников он узнал: Буркхарт и Форстер вылетели утром на личном самолете германского рейхсканцлера.

На другой день сенсационную новость опубликовала французская «Пари-суар», и затем ее подхватила вся мировая пресса. При этом высказывалась догадка, что Гитлер вручил Буркхарту для передачи Чемберлену письмо с предложением присоединиться к походу Германии против СССР.

Закулисные контакты англо-французской дипломатии с Гитлером в те самые дни, когда в Москве шли переговоры о заключении трехстороннего пакта, вызвали необычайное возбуждение мировой общественности. Новостью бурно возмущались народные массы в Англии и Франции. Планы мюнхенцев – воспользоваться Буркхартом для подготовки сделки с Гитлером – оказались сильно подмоченными.

Лишь после окончания войны, когда были опубликованы секретные архивы германского МИД, стало ясно, насколько бесцеремонно Гитлер морочил голову своим англо-французским партнерам. Его «намек» на стремление предотвратить катастрофу путем прямых переговоров с англичанами, сделанный в момент, когда решение напасть на Польшу было уже принято, рассчитывался на то, чтобы еще раз сыграть антисоветской картой и получить свободу рук для уничтожения очередного противника, Как раз в те дни прибыли в Москву военные представители западных держав, и германская дипломатия прилагала отчаянные усилия воспрепятствовать заключению оборонительного пакта.

Вечером 11 августа, когда Буркхарт из «Адлерхорста» спешил в Базель, итальянский министр иностранных дел Чиано, в тот же день встречавшийся с Риббентропом в его замке «Фушль»[98], расположенном в получасе езды от Оберзальцберга, сделал такую запись в своем дневнике: «Его решимость развязать войну непреклонна. Он отвергает любое решение, которое могло бы удовлетворить Германию и в то же время дало бы возможность избежать вооруженного конфликта».

Приведенная запись нисколько не означает, будто Чиано являлся противником агрессии. Дело в том, что в 1939 г. Италия еще не была готова к большой войне и не спешила с ее развязыванием. Тем более, как пока зал Мюнхен, многого можно достигнуть путем «переговоров». Шантаж – вот средство, которое приносит легкие победы при минимальном риске!

На следующий день Гитлер принял Чиано. На этот раз спектакль имел совершенно иные цели и был поставлен в других декорациях. При появлении министра в зале «Бергхофа» Гитлер был погружен в изучение многочисленных карт, разложенных на столе. Стремясь укрепить дух партнера по «оси», он выступал в облике «опытного стратега». Свыше часа, водя пальцем по воображаемым фронтам и оперируя специальными терминами, «фюрер» поражал неподготовленного к такой беседе Чиано познаниями в военной области. Он заявил о своем намерении в ближайшее время напасть на Польшу. «Доказав» неуязвимость Германии на западе, Гитлер перешел к восточным границам.

«На Востоке, – говорится в записи беседы, – речь идет не о том, чтобы оставаться в обороне. Здесь надо перейти в наступление, и как можно скорее. С таким расчетом, чтобы сделать нападение возможным в любой момент. Фюрер не уточняет размеры сил, сконцентрированных против Польши, но намекает на один миллион человек. Он делает единственное уточнение, что в Восточной Пруссии находятся очень закаленные дивизии, в том числе несколько моторизованных. Когда наступит момент нападения на Польшу, а такой момент представится, когда возникнет крупный инцидент или в силу того, что Германия потребует, чтобы Польша уточнила свою позицию, германские силы будут одновременно брошены в наступление со всех участков границы к сердцу Польши по заблаговременно намеченным маршрутам. Польские силы в настоящее время недостаточны для того, чтобы противостоять, даже кратковременно, такому нападению. Авиация очень слаба, артиллерия – посредственная, противотанковые средства отсутствуют совершенно. С точки зрения метеорологических условий наиболее удобным временем является период, начиная с настоящего момента до 15 октября».

Зная завистливость Муссолини, на протяжении многих лет переживавшего из-за слабости Италии в военном отношении, что не позволяло ему водрузить на Балканах знамена «нового Рима», Гитлер предложил итальянскому партнеру последовать его примеру и захватить Югославию. Мысль была высказана в форме некоего «теоретического постулата», которым должны руководствоваться агрессоры.

«Говоря в общем плане, – продолжал „фюрер“, – самым лучшим было бы, если бы фальшивые нейтралы были ликвидированы один за другим. Это можно было бы сделать сравнительно легко, если бы один из партнеров оси прикрывал другого каждый раз, когда тот занят ликвидацией ненадежного нейтрала. Для Италии следует, по-видимому, рассматривать Югославию как одного из таких ненадежных нейтралов».

Опытный артист, Гитлер не преминул, сделать на этом вопросе особое ударение. Следует отметить, что и сам Чиано реагировал на высказанную рекомендацию весьма живо. «Гитлер советует Италии воспользоваться первым же подходящим случаем для расчленения Югославии и оккупации Кроатии и Далмации», – уточнил он в своей записи.

Чиано высказал опасение, что ликвидация Польши вызовет выступление западных держав. Гитлер решительно возразил. Франция и Англия, заявил он, несомненно, предпримут театральные жесты против Германии, но не пойдут на войну. С абсолютной уверенностью «фюрер» утверждал: конфликт будет локализован, и Германия сможет без особых осложнений свести счеты с Польшей. Тем самым она окажет большую услугу державам «оси», поскольку всякое укрепление одного из ее членов означает усиление итало-германского политического блока в целом. Категорический тон Гитлера делал безнадежной попытку Чиано заставить его прислушаться к точке зрения Муссолини о желательности некоторой оттяжки войны.

…В декабре 1943 г., ожидая в тюремной камере исполнения смертного приговора[99], Чиано сделал последнюю запись в дневнике. Он снова мысленно вернулся к своей поездке в Зальцбург в 1939 г., вспомнил некоторые подробности встречи с Риббентропом. После переговоров, состоявшихся утром, собеседники совершили, в ожидании обеда, прогулку по парку. Беседа не клеилась. Продолжая отстаивать свою точку зрения, что западные державы позволят Германии без помех разделаться с Польшей, Риббентроп предложил Чиано пари: коллекцию старого немецкого оружия против картины итальянского мастера. Наступило молчание.

– Все же, Риббентроп, чего вы хотите, Данциг или коридор? – спросил Чиано.

– Ни того, ни другого, – ответил Риббентроп, уставившись на него холодным взглядом. – Мы хотим войны! (6)