I Дипломатическая интрига до и после Ста дней Наполеона

I Дипломатическая интрига до и после Ста дней Наполеона

Общепризнано, что никогда ранее Европа не жила такой единой, хотя и беспокойной жизнью, как в первые пятнадцать лет XIX века. Наполеон заставил Европу принять как факт, что у нее общая судьба и общие проблемы, от которых не отгородишься ни водами

Ла-Манша, ни русскими просторами, ни высокими Альпами. Европейские народы, объединяясь в коалиции, то волной накатывали на Москву, то двигались в обратном направлении на Париж. В наполеоновскую эпоху солдатские сапоги истоптали поля практически каждой европейской страны. Под натиском неприятеля пала не одна европейская столица: Вена, Берлин, Москва, Париж, Мадрид...

Лондон остался нетронутым, но также положил на алтарь победы над Наполеоном немало, хотя его жертвоприношение выражалось в первую очередь в фунтах стерлингов. Армия Веллингтона в боях с французами в Испании потеряла чуть более шести тысяч человек, что, конечно, несопоставимо с потерями других союзников. Англичане словно берегли свои силы для Ватерлоо.

Европейские генералы сумели в этот период на штабных картах и в реальных сражениях испробовать самые замысловатые стратегические и тактические новинки. Приблизительно то же самое можно сказать и о европейской правящей элите: одни и те же страны, интригуя и маневрируя на политическом поле, то вступали между собой в союзы, клянясь в вечной дружбе, то ожесточенно воевали, проклиная друг друга. Наработав немалый опыт коллективного военного противостояния, европейцы теперь приступили к гораздо более сложному делу-, нужно было научиться сочетать свои интересы, чтобы жить мирно. Пришло время дипломатов. Учитывая наследство, оставленное Наполеоном Европе, и очевидное недоверие врагов-союзников друг к другу, дипломатам предстояло преодолеть серьезные препятствия, чтобы найти приемлемое (если не для всех, то хотя бы для большинства) решение.

Слово «конгресс» возникло само собой, память вызвала из прошлого известный Вестфальский конгресс XVII века, что поставил точку в Тридцати летней войне. Нечто подобное должно было произойти и теперь. Решили собраться осенью в Вене. Предстояло уладить массу пограничных споров, решить, что делать с Францией, вознаградить победителей, не допустив при этом чрезмерного и опасного усиления ни одной из крупнейших европейских держав. Особую позицию занимала Россия. Соглашаясь с тем, что все перечисленные выше вопросы нужно, конечно, решать, она одновременно считала необходимым, не откладывая дела в долгий ящик, начать закладывать фундамент будущего общеевропейского дома. А для этого в Вене как минимум нужно было договориться о некоторых хотя бы основных параметрах будущего здания.

Конгресс работал с октября 1814 года по июнь 1815-го. Не остановили его работу и наполеоновские Сто дней, хотя они существенно повлияли на настроения и позиции участников. Наполеон и на Венском конгрессе, пусть и заочно, сыграл одну из главных ролей, так что говорить об этой конференции как о едином процессе правомерно лишь с оговорками: ее пролог и эпилог объединяет только общий заголовок пьесы.

Говоря о Венском конгрессе, чаще всего вспоминают Талейрана, сумевшего на самом первом этапе работы форума смешать все планы союзников и заставить их относиться к побежденной Франции как к равноправному участнику переговоров. Но у этой мастерски проведенной Талейраном дипломатической операции была и очевидная негативная сторона. Добиваясь усиления французской позиции, Талейран ставил на раскол вчерашних партнеров. Само слово «союзники» было им опротестовано как изжившее себя после изгнания Бонапарта.

Признавая дипломатический талант Талейрана, не следует, однако, забывать, что действовал он в необычайно комфортной для себя обстановке, поскольку цементировало коалицию не общее представление о будущем европейского континента, а лишь опасность, исходившая из Парижа. Исчезла опасность — испарилось и единство союзников, они снова с жаром начали делить между собой европейские земли, в основном польские, саксонские и немецкие. В этом торге для любой делегации каждый голос в свою поддержку представлял интерес, поэтому голос Талейрана, говорившего от имени Франции, а заодно и ряда мелких европейских государств, был, естественно, востребован. Французскому дипломату оставалось лишь выгоднее, играя на противоречиях между союзниками, этот голос продать.

Авторитет Александра I, еще вчера «вождя бессмертной коалиции, стяжавшего славу умиротворителя вселенной», как его величала европейская пресса, в ходе венских торгов начал постепенно падать. Западная Европа доверяла ему «умиротворять вселенную», но не хотела укрепления России.

О том, какие мысли царили тогда в голове, например, Меттерниха, свидетельствует очевидец тех давних событий, первый секретарь австрийского канцлера Генц:

Меттерних был убежден в своей мудрости, что восстановление Бурбонов гораздо больше послужит частному интересу России и Англии, чем Австрии или общему интересу Европы; что Франция, истощенная до последней степени всем тем, что претерпела она в последние двадцать лет, впадет под слабым скипетром Бурбонов в состояние бессилия и совершенного ничтожества, которое долго не позволит ей поддерживать политическое равновесие. И, следовательно, Россия, гордая своими успехами, своею славою, влиянием в Германии, тесно и постоянно связанная с Англией, не боящаяся более Швеции и мало сдерживаемая, особенно в первые годы, Пруссией, получит свободное и обширное поле для своих честолюбивых предприятий, снова будет грозить Порте, будет держать Австрию в постоянном беспокойстве и достигнет перевеса, опасного для соседей и для всей Европы.

Схожие мысли стали посещать и англичан. В политике, как и у платья, всегда есть лицевая сторона и изнанка. Триумфальный прием, оказанный русскому императору во время его послевоенного визита в Англию, не мешал английским политикам в тиши кабинетов думать о том, как ослабить русские позиции.

Обиженным на российского государя из-за равнодушия, проявленного Россией к судьбе Бурбонов, оказался и Людовик XVIII. Что, естественно, напрямую отразилось на позиции французской делегации на начальном этапе работы Венского конгресса.

Российской дипломатии помогло чудесное возвращение во Францию Наполеона, а главное то, с какой неожиданной для всех быстротой и легкостью он дошел от побережья до Парижа. Поначалу Александру I пришлось, правда, выслушать немало справедливых упреков в том, что он выбрал для корсиканца столь неудачное место для ссылки, однако затем услуги «Агамемнона» были снова востребованы в полной мере. Угроза, как и прежде, сцементировала коалицию.

Россия, Пруссия и Австрия обязались немедленно выставить по 150 тысяч солдат, а Англия — выплатить пять миллионов фунтов субсидий. Одновременно в Нидерланды для организации сопротивления Бонапарту как одного из лучших европейских полководцев направили Веллингтона. Именно Веллингтону корсиканец и проиграл свою последнюю в жизни битву при Ватерлоо, где против французов сражались англичане и пруссаки.

Новое противостояние с Наполеоном значительно улучшило отношения России и Англии. В долговременном политическом плане британцы по-прежнему были склонны подыгрывать австрийцам и пруссакам, но, с другой стороны, Петербург, как показала эпоха наполеоновских войн, оказался куда более надежным союзником, чем Вена и Берлин. Раздражало Англию и то, как австрийцы и пруссаки откровенно транжирили (если не сказать воровали) субсидии, выделенные англичанами.

Лорд Роберт Стюарт Каслри, британский министр иностранных дел, подготовил в связи с этим следующую любопытную записку, направленную им в Лондон:

...Основные интересы Великобритании в настоящее время тождественнее с интересами Австрии и Пруссии, чем России; но в то же самое время я должен заметить, что за этими обоими дворами надобно внимательно смотреть, как они преследуют свои частные цели, чтоб нам не впутаться в такую политику, с которою Великобритания не имеет ничего общего. Ни Австрия, ни Пруссия и ни одна из меньших держав не имеют искреннего желания поскорее окончить настоящее положение дел, потому что оно доставляет им возможность кормить, одевать и платить жалованье своему войску на счет Франции, откладывая при этом себе в карманы английские субсидии. Австрийцы ввели целую армию в Прованс, чтоб кормить ее на счет этой бедной и верной королю страны. Пруссаки кормят на счет Франции 200 тысяч войска. Баварцы, чтоб не потерять удобного случая покормиться на чужой счет, поспешили перевести на телегах свое войско от Мюнхена на берега Луары, когда в их помощи уже не было более никакой нужды, и перевозка, разумеется, поставлена на счет Франции. Теперь во Франции союзных войск не менее 900 тысяч, содержание которых стоит ежедневно стране 112 тысяч фунтов стерлингов.

Безупречно в этом отношении ведет себя русский император: он согласился со мною, что треть контрибуции, которую возьмут союзники с Франции, должна идти на пограничные укрепления: если взять в расчет отдаленный интерес России в этом деле, то это очень бескорыстно со стороны его императорского величества. Он привел в движение свою вторую армию без всяких уговоров с нами насчет субсидий, прежде чем получил малейшее уверение в помощи; он остановил свои войска, велел им возвратиться назад в Россию, как только я представил ему, что в них нет более нужды.

В лучшую сторону изменились отношения русского императора и с Людовиком XVIII. Король понял, что после своей вторичной реставрации реально рассчитывать на помощь он может, помимо англичан, лишь со стороны России. Как в силу характера Александра I, так и потому, что русским (в отличие от соседей Франции — пруссаков и австрийцев) от французов по большому счету ничего не надо. Кроме, разумеется, стабильности и мира.

Хотя формально работа над выверкой и перепиской заключительного акта Венского конгресса завершилась как раз в день битвы при Ватерлоо и после этого началось официальное подписание документа, следует учесть, что к этому моменту обстановка в Европе стала уже во многом иной. Вынужденные силой обстоятельств вновь решать проблему Наполеона, многие европейские страны стали иначе оценивать ситуацию. Сто дней показали, как хрупок европейский мир и как неустойчиво положение в самой Франции.

В то же время Сто дней убедительно доказали, что испытанием на верность может быть не только война, но и мир. Известна история о направленном против России тайном договоре между Англией, Францией и Австрией, который Наполеон, вернувшись с Эльбы, обнаружил в архиве Министерства иностранных дел. Не без надежды расколоть коалицию Наполеон тут же направил этот документ русскому императору. Уже умудренный годами, Александр на очевидную провокацию корсиканца не поддался и нашел в себе силы прагматично закрыть глаза на очевидную нечистоплотность союзников. Как пишет по этому поводу Тарле, «царь отшвырнул прочь уже бесполезного для него Талейрана», но «простил» Меттерниха, потому что Австрия ему была нужна.

Многое из того, чего достиг на первой фазе переговоров в Вене Талейран, рухнуло, не говоря уже о его собственной карьере. Если до этого виновником всех бед, обрушившихся на Европу, признавался лишь сам Наполеон, то теперь (после того как он беспрепятственно вернулся в Париж) многие в Европе стали обвинять во всех бедах уже не только самого корсиканца, но и французский народ в целом. В Пруссии зазвучали настойчивые требования расчленить Францию на мелкие части, чтобы никогда больше не допустить с ее стороны агрессивных действий.

На этот раз политические интересы французов в Европе защитил уже не Талейран, а русский император, охладивший пыл пруссаков. Альтернативой разделению страны стало решение оставить на французской территории на переходный период часть союзных сил. К тому же это отвечало интересам пока еще слабой власти самих Бурбонов. Контролировать ситуацию в Париже от лица союзников поручили Веллингтону, что, естественно, порадовало англичан.

Закрепили свои позиции во Франции и русские. После ухода в отставку Талейрана и Фуше правительство возглавил русский француз герцог Ришелье, бывший правитель Новороссийского края. Тот самый, что когда-то от имени Екатерины II приезжал к роялистам из армии Конде с необычным предложением отправиться в Россию, чтобы заняться там сельским хозяйством.

Талейран язвительно заметил о своем преемнике: «Это француз, который лучше всего знает Крым». Это правда. Но тем справедливее будет признать заслуги Ришелье: практически в незнакомой для него стране, не имея никаких связей, в условиях крайне слабой и непоследовательной власти короля Людовика, преодолевая бесконечные интриги со стороны радикальных роялистов и вчерашних якобинцев, он сумел провести Францию через сложнейший переходный период. Ришелье ушел в отставку лишь тогда, когда страну покинули войска союзников. А это фактически означало признание успехов правительства Ришелье. Союзники уходили, потому что власть во Франции стала достаточно прочной, а ее политика предсказуемой и неопасной для окружающих.

Русско-французский министр у некоторых союзников вызывал, конечно, изрядное беспокойство, но прагматичные англичане отнеслись к этому факту вполне взвешенно. Тот же Каслри докладывал по этому поводу в Лондон:

Связь герцога Ришелье с русским императором... естественно, дает новому правительству сильный русский цвет, и на него уже нападают за это. Но, несмотря на тон покровительства, употребляемый императором, я не нахожу причины жаловаться на поведение его императорского величества. И он спокойно смотрит на нашу работу в Лувре. Зависть к преобладающему влиянию России, по моему мнению, не должна побуждать нас к ослаблению правительства герцога Ришелье. Главная наша цель - поддерживать на престоле Людовика XVIII; система умеренности, по моему мнению, есть самое лучшее к тому средство, и я не думаю, чтобы герцог вдался в крайности. У герцога много здравого смысла, и он мог бы быть отличным министром в честной стране; но публичная жизнь его ограничивается крымским губернаторством. Он мне сказал, что не знает в лицо ни одного из своих товарищей и что не был во Франции с 1790 года: можете представить себе трудности, которые он должен встретить.

Говоря о том периоде, историки, к сожалению, нередко акцентируют свое внимание лишь на разногласиях между бывшими союзниками, легко определяя при этом как правого, так и виноватого. Когда читаешь подобные сугубо «патриотические» труды по истории дипломатии (как российские, так и зарубежные), хорошо видишь, насколько идеологическое противостояние между Востоком и Западом XX века наложило свой отпечаток на освещение событий века XIX. Эпоха «холодной войны» будто сдвинута на сто лет назад. При таком подходе зеркало неизбежно оказывается кривым. На самом деле, несмотря на очевидное соперничество между Россией и другими европейскими державами, здравый смысл в их отношениях в этот период чаще все-таки побеждал интригу.

Царь «...спокойно смотрит на нашу работу в Лувре», констатирует английский министр иностранных дел. В это же время Лондон не только спокойно относится к деятельности Ришелье, но временами и активно его поддерживает, прекрасно понимая, что герцог работает не на эгоистические интересы России, а на стабильность во Франции. Известно, что однажды, когда в разговоре с Веллингтоном герцог Ришелье, рассказав о противодействии своему правительству, откровенно признался, что заговорщики рассчитывают на равнодушие английского полководца, тог темпераментно ответил: «Пусть попробуют: узнают меня!»

Европа с трудом, как после тяжкой болезни, выходила из эпохи наполеоновских войн, вступая в эпоху конгрессов. Венский конгресс стал первым. Его главная цель - ликвидировать политические последствия неугомонной деятельности на континенте темпераментного корсиканца — была достигнута. Заключительный акт подписали сначала Россия, Австрия, Англия, Испания, Португалия, Пруссия, Франция и Швеция, а затем в течение последующих пяти лет еще 33 государства.

Карту Европы после длительных споров в очередной раз перекроили. К Голландии присоединили Бельгию, назвав все это Нидерландским королевством. Швеция получила Норвегию. Пруссия приобрела часть Саксонии и Вестфалии, а также Рейнскую область. Австрия вернула себе все утерянные при Наполеоне земли и присоединила Ломбардию, владения бывшей Венецианской республики и кое-что еще. Италию вновь раздробили и отдали под власть старых династий. Лондон не только освободился от континентальной блокады, введенной Наполеоном, но и обогатился за счет новых колониальных приобретений, присоединив к Британской империи Цейлон, Гвиану, Мыс Доброй Надежды и оставив себе Мальту.

Польшу вновь поделили между Россией, Пруссией и Австрией. Большая часть бывшего Великого герцогства Варшавского перешла к России. В ноябре 1815 года Царству Польскому, главой которого стал русский император, была дарована монаршей милостью конституция. Основной закон провозглашал разделение законодательной и исполнительной власти, вводил двухпалатный парламент — сейм, декларировал неприкосновенность личности, свободу печати, сохранение «национального войска» и признавал официальным языком польский. Царь сохранил также в неприкосновенности дарованное полякам Наполеоном право личного освобождения крестьян. На тот момент это была одна из самых либеральных конституций в Европе. Таким образом, поляки, верно служившие Наполеону, хотя и не добились независимости, получили в результате гораздо больше свобод, чем русские граждане, верно служившие своему царю. Чтобы не вызывать ненужных «вредных мыслей» у русских подданных, текст польской конституции в Петербурге предпочли в печати не публиковать.

Наконец, Швейцария была объявлена вечно нейтральным государством.

Послевоенный торг завершился, но к разработке таких правил игры, при которых Европе гарантировались бы мир и стабильность, Венский конгресс так и не приступил, хотя слов по этому поводу на форуме было сказано немало. Австрийский дипломат Генц справедливо написал:

Громкие фразы о «переустройстве социального порядка», «обновлении политической системы Европы», «прочном мире, основанном на справедливом распределении сил», и т. д. произносились с целью успокоить массы и придать торжественному собранию некоторый характер достоинства и величия; но истинной целью конгресса был дележ наследства побежденного между победителями.

Только один участник конгресса пытался вести разговор о прочном мире всерьез. Это император Александр I. Для него и для России наступало время «внешнеполитического альтруизма».