ПАРАЛИЗУЮЩИЙ БЮРОКРАТИЗМ
ПАРАЛИЗУЮЩИЙ БЮРОКРАТИЗМ
Елизавета хотела восстановить бюрократическую систему в том виде, в каком она находилась при ее отце, но при этом не пренебрегать и мерами, которые принимали ее предшественники. Начиная с декабря 1742 года Сенат вновь взял под свой контроль местные власти и правосудие; его членам было также поручено произвести ревизию указов, изданных предыдущими правителями. Согласно указу от 6 августа 1746 года, на это учреждение возлагалась миссия пересмотреть все смертные приговоры. Возложив на него такую чрезвычайную миссию, императрица еще более увеличила свое влияние в области права, хотя приговоры и без того скреплялись монаршей подписью. Но прерогативы сенаторов были куда более разнообразны. В том же году их обязали проследить за качеством бархата, производимого в России; среди прочего они, например, запретили изготовлять ткань с малиновыми разводами на светлом фоне. Подобный разброс функций приводил к тому, что из-за капризов государыни многие сенаторы, пренебрегая важнейшими проблемами, погрузились в решение малозначительных вопросов.
Сенат занимался также здоровьем населения. Когда случались эпидемии, он принимал решения о закрытии границ и установлении карантина. Все случаи подозрительных смертен и даже несварение желудка, если таковое постигало несколько персон одновременно, становились причиной незамедлительных начальственных предписаний. Одним из бедствий стал сап 1743 года, косивший лошадей и коров; эта эпизоотия стала поводом весьма оживленных дискуссий в Сенате{669}. Ведь возникала проблема не только продовольственная, пострадали, что еще важнее, почтовые службы. В некоторых губерниях падеж был такой, что пришлось заменить лошадей оленями — только так смогли обеспечить доставку корреспонденции и посылок в отдаленные окраины. В зараженных местностях объявили строгий карантин, гужевой транспорт запретили, таможенный контроль был ужесточен. Газеты печатали списки очагов эпидемии. Скелеты и шкуры животных либо сжигали, либо закапывали так глубоко, чтобы волки и прочие переносчики инфекции не могли их обнаружить{670}. Суровость этих мер — особенно конфискация денег и товаров на границах — вызывала подозрение, что русское правительство умышленно наносит ущерб иноземным торговцам, сводя на нет ввоз мясных продуктов.
Елизавета поручила Сенату управление шестнадцатью губерниями: Архангельской, Белгородской, Киевской, Московской, Новгородской, Петербургской (по-старому Ингерманландской), Рижской, Астраханской, Воронежской, Смоленской, Казанской, Нижегородской, Ревельской и Сибирской, к которой надо еще прибавить Оренбургскую, созданную в 1744 году, и Выборгскую, аннексированную в 1743 году согласно договору в Або. Названия всех этих губерний являлись производными от их главных городов; исключение составляла Сибирская, которая пользовалась особым статусом: ее губернатор жил в Тобольске, а вице-губернатор — в Иркутске. Доходы этих высокопоставленных чиновников зависели от значительности их вотчин: так. правитель Оренбурга получал 4188 рублен в год, тогда как некоторые из его собратьев, ведая регионами поскромнее, имели всего 809 годовых.
Близость русской столицы к издавна враждебным Польше и Швеции настоятельно требовала самой бдительной охраны границ; завоевание новых земель, расселение народа и рост его численности требовали усиленного контроля. Речь шла об определении принадлежности пограничных рек, о разграничении территорий, об упорядочении в вопросах, связанных с размежеванием дворянских угодий. Конфликты возникали часто, в частности на Украине, где местные крестьяне и казаки оспаривали друг у друга право на рыбную ловлю; подчас в эти склоки ввязывались донские и запорожские казаки{671}. Местным властям и губернаторам вменялось в обязанность следить за тем, что происходит на сопредельных территориях и в соседних государствах. Так, шпионы из Смоленска и Киева проникали в Польшу, из Киева — еще и в Турцию, Выборг засылал своих соглядатаев в Швецию, губернатор Сибири проявлял аналогичный интерес к Китаю. А историк Татищев, занимавший этот пост в Астрахани, держал под наблюдением персов и сообщал полученные сведения в ответ па тревожные запросы из Санкт-Петербурга{672}.
Всю информацию, накопленную таким манером, губернаторы передавали в Сенат. В провинциях их представляли воеводы, таковых имелось сорок четыре, в табели о рангах они занимали восьмое место, следовательно, их дворянство было наследственным. Они владели крепостными и получали ежегодно 300 рублей жалованья. Специальные офицеры, прокуроры, проверяли добросовестность этого столь своеобразного управленческого персонала. Воеводы брали на себя и некоторые юридические функции. Помещики или старосты могли принимать решения там, где речь шла о незначительных проступках, когда же преступление было серьезным, виновного сперва отдавали в распоряжение главы округа; если дело не представляло особой сложности, воевода проводил расследование и определял наказание. В случае мятежа он также был вправе пустить в ход военные части.
Начислением подушной подати воеводы распоряжались единолично. Они руководили сбором налогов и набором солдат — в исполнении этой функции им полагалось отчитываться перед Сенатом. Петр некогда назначил ежегодный налог 70 копеек с каждого лица мужеска пола. При Анне Иоанновне в связи с потребностями войны эта сумма значительно возросла, это вызывало народный гнев. Воеводы и их налоговые сборщики больше не решались разъезжать без вооруженной охраны. После пересчета в 1743 году сумма была стабилизирована (рубль в год) и оставалась неизменной, пока Елизавета была на престоле. В случае неуплаты ответственными за нее считались владельцы крепостных. Сбором податей занимались начальники округов, они объезжали селения одно за другим, сопровождаемые писарем, а то и полицией либо солдатами, первейшим долгом которых была охрана денег. Они вели точный учет, записывали, оказалась деревня платежеспособной или нет. Суммы, таким манером собранные, передавались воеводе, который удерживал небольшую часть на местные нужды, остальное — без исключений — шло па нужды армии.
В годы царствования Елизаветы предпринимались большие усилия, чтобы сделать жизнь окружных начальников более достойной. Все воеводы жили в однотипных пятикомнатных домах, по размеру лишь немного уступавших жилищам губернаторов; последние располагали восемью комнатами, сверх того баней, хозяйственными постройками и каменным помещением для хранения деловых документов. Все эти здания строились и поддерживались в должном виде на средства, изымаемые из суммы подушных податей. Могло ли это добавить привлекательности трудам управления? В 1740–1750-е годы три четверти воевод достигали возраста пятидесяти — семидесяти лет, среди них 61,2 процента имели более пятидесяти душ крепостных. У тогдашней администрации было два главных недостатка: во-первых, слишком малое число лиц, способных справиться с бюрократической работой, проще говоря, умеющих читать и писать; во-вторых, если таковые и имелись, они были уже староваты. Их полномочия ничем не ограничивались, если, конечно, они сами не навлекали на себя гнев губернатора. Некоторые без стеснения принимали маленькие подарки и не брезговали взятками{673}. Сенат, пытаясь побороть коррупцию, обязывал их регулярно менять место службы. Но это решение, хоть и принятое с благими намерениями, породило новую несправедливость: честные воеводы, управлявшие своими подчиненными хорошо, собственным благосостоянием заняться не успевали, между тем как самые бессовестные использовали краткий срок пребывания в провинции, чтобы накопить кругленький капиталец, а своими обязанностями пренебрегали.
В 1750 году Сенат определил воеводам пятилетний срок полномочий, который затем возобновлялся, если на них не было жалоб{674}. Елизавета пеклась о том, чтобы повышения получали только честные служаки. Яков Чаковский, став в 1760 году генеральным прокурором, получил приказ подвергнуть чистке всю систему администрации; заместителем ему был назначен Иван Неплюев, известный своей неподкупностью. Их работа принесет свои плоды, но уже при следующем царствовании. При всем том многие чиновники, преследуемые правосудием за растрату, преспокойно остались на своих местах. Елизаветинское правление было поражено эндемическим недугом: недостатком квалифицированного персонала, способного поддерживать порядок в гигантской империи.
Некогда Петр, взяв за образец иностранные модели, радикально изменил управление страной. Он заменил стародавние департаменты, так называемые приказы, которые учреждались и упразднялись в зависимости от обстоятельств, стабильными учреждениями — коллегиями, эквивалентными нашим министерствам. Все было подчинено системе коллективной ответственности, призванной предотвратить коррупцию. В 1720–1730-е годы коллегии стали подчиняться то Верховному Тайному совету, то кабинету министров. После того как Сенат был восстановлен, он снова взял под контроль все эти учреждения, причем с самого начала принялся раздавать приказы, выходившие за рамки его компетенции{675}. Зато иностранные дела были выведены из-под сенатского надзора — явный признак особого интереса, который питала к ним Елизавета. В силу своей возрастающей важности они были переданы в ведение государственного канцлера. Что до Бестужева, он никогда коллегию не посещал, тем самым демонстрируя свое презрение к этому ведомству. После создания в 1756 году Конференции при Высочайшем дворе дипломатия избавилась от его опеки{676}.
Служащие этих коллегий особым рвением не отличались — на работу являлись с опозданием, а то и вовсе не приходили. В 1744 году коммерц-коллегия уже не функционировала. Посланец от Сената, явившись в юстиц-коллегию, не нашел там ни одного ответственного чиновника. Вскоре Сенат был перегружен текущими делами, нахлынувшими из этих учреждений. Тогда были приняты драконовские меры: чиновник, явившись на службу с опозданием более часа, лишался дневного заработка, а пропустив рабочий день без уважительной причины, терял месячное жалованье{677}. Политика в области оплаты труда в центральной и местной администрации становилась все более противоречивой и запутанной. Иностранцам платили щедрее, чем русским, так как они считались более честными. К тому же это было средством удержать их на службе империи; однако же владеть крепостными душами им не разрешалось и не полагалось получать доход с земельной собственности.
Елизавета распорядилась произвести опрос среди чиновников низшей ступени бюрократической иерархии, желая выяснить, каков социальный состав се администрации. Оказалось, что 21,5% се членов происходят из дворянских семей, все прочие — разночинцы{678}. Причем именно эта разношерстная группа отличалась хорошим интеллектуальным уровнем: ее члены учились в семинариях, училищах, специальных школах, а то и в Московском университете, основанном в 1755 году. Они также превосходно проявляли себя в свободных профессиях — таких как медицина, право, преподавание, науки, искусства… В основном это были сыновья военных и дети членов канцелярии. Быстрое разрастание этого класса в годы царствования Елизаветы объясняется позицией, которую заняло мелкопоместное дворянство. Волей-неволей принужденные отбывать воинскую службу, молодые дворяне и сами предпочитали армейскую карьеру, более быструю и прибыльную, административной же пренебрегали. Коллегии (не говоря уже о Сенате) постоянно пребывали в поиске грамотных чиновников, способных разбираться в таких важнейших вопросах, как использование свеклы в медицинских целях пли контрабанда, предметом которой служили драгоценные клубни{679}.
Образ жизни, принятый в Санкт-Петербурге, вынуждал помещиков выжимать из своих земель максимум возможного дохода. Погрузившись в административные или военные дела, они не могли заниматься хозяйством лично и поручали это управляющим{680} — грамотным крепостным или свободным разночинцам, которые усердно стремились приумножать собственные барыши, а то и мало-помалу отщипывать куски от земельных владений своих господ.
В такой ситуации оказался Воронцов, второй человек в государстве, прославившийся несоответствием своих доходов и расходов. У него было 5805 крепостных, каждый из которых приносил ему рубль. Его жалованье вице-канцлера достигало 6000 рублей; став в 1758 году канцлером, он сверх того получил еще тысячу. Его бухгалтерия за 1753–1754 годы известна: от своих угодий он получил 3224 рубля, к которым прибавились доходы от урожая, в 1754 году это составило 1831 рубль. Подарки государыни и Разумовского, зачастую в полновесной звонкой монете, также украшали его повседневность. Так вот, расходы Воронцова за 1753 год достигли 30 668 рублей. Тогда вице-канцлеру пришлось продать земли, чтобы раздобыть 1000 рублей серебром{681}.
Вопреки расхожему мнению Россия не делилась на чрезмерно богатых дворян с одной стороны и несчастных крепостных, до смерти изнуренных эксплуатацией, — с другой. В обществе существовал свободный средний класс: упомянутые выше разночинцы, горожане или крестьяне-однодворцы, на которых возлагалась обязанность охранять границы, а также помещики, чьи доходы были ниже, чем у иных получивших вольную крестьян. Положение крепостных, принадлежавших короне (наиболее зажиточных), церкви (14,1%), помещикам (54%), было различным и зависело от ряда обстоятельств. Многие собственники сознавали ценность этого человеческого капитала и старались о нем заботиться — правда, с целью вытянуть из него побольше прибыли. Некоторые купцы набирали крепостных для работы на своих рудниках и мануфактурах; тогда число душ в точности соответствовало потребности в рабочей силе. К концу царствования Елизаветы из крестьян в промышленности было занято 87 253 человека. Этим крепостным рабочим не требовалось обрабатывать землю, разве что для своей личной надобности. Бывали и такие, что летом трудились на полях, а зимой в рудниках или мануфактурах. Однодворцам позволялось иметь крайне ограниченное число крепостных; некоторые разночинцы, секретари или писцы, подчас умудрялись обзавестись собственным клочком земли, который обрабатывали крестьяне. Эти люди ждали, когда они сами или их сыновья достигнут восьмой ступени табели о рангах и смогут тем самым узаконить ситуацию. Начальники округов часто сталкивались с необходимостью воспротивиться таким злоупотреблениям, то есть конфисковать земельные владения и души, чтобы перепродать их в пользу царской казны{682}.
Крепостные, работая в торговле и зарождающейся индустрии, попадали в весьма двойственное положение. Своим трудом они повышали доходы помещиков, но составляли прямую конкуренцию купцам и собственникам ремесленных мануфактур{683}. В 1745 году им была запрещена всякая торговая деятельность в городах; позже их также лишили доступа к портовой коммерции. Зато вдоль дорог они могли торговать всем, что нужно для проезжающих. В 1758 году крестьянам было позволено торговать своими ремесленными поделками в пределах пяти верст от своего жилья{684}. Однако некоторым селам удалось добиться, чтобы для них сделали исключение. Так, 589 государственных крепостных, что жили в поселке Осташков близ Петербурга, благодаря своим торговым успехам были освобождены от рабства и сенатским актом 1752 года возведены в ранг купцов{685}.
Повсеместная коррупция в административных учреждениях то и дело утяжеляла жизнь крепостных. Елизавета выпустила в их пользу несколько указов, начиная с того, что касался смертной казни, но они оказались недостаточными. Никому не давалось права посягать на жизнь крестьянина, крещеного и православного, он пользовался защитой государыни. В случае, если он умирал при подозрительных обстоятельствах, его близкие имели право настаивать на расследовании. Мучитель рисковал потерять свои дворянские титулы, хотя на практике обычно отделывался какой-нибудь епитимьей и даяниями в пользу церкви{686}. Так, одна землевладелица, некая Салтыкова (Салтычиха), до смерти замучившая 38 крепостных, после целой череды жалоб, обращенных к губернатору, все же окончила свои дни в монастыре.
Крепостного продавали вместе с землей. Правительство таких сделок не одобряло, однако ничего не делало, чтобы реформировать систему. Да и на продажу душ без надела прямого запрета не было. Женщин покупали чаще, чем мужчин, — две трети покупок приходились на них: речь шла о поисках жен для своих холостых крестьян. Однако и менее добродетельные цели надобно принимать в расчет. В 1760 году мужчина стоил от 5 до 10 рублей, женщина — 2–3 рубля{687}. Все продажи полагалось регистрировать у местного чиновника в московской крепостной конторе. Там проверялась правомочность прежнего и нового владельца и составлялись акты продаж.
Хотя крепостные в подавляющем большинстве были неграмотны, они до некоторой степени осмысляли свой статус. В 1744 году имущество одного помещика Псковской губернии конфисковали за долги; его крепостным душам приказали продолжать доставку пищевых продуктов для погашения долгов расточителя. Но несколько сотен крестьян, считая себя отныне государственной собственностью, собрались и решили отказаться работать в счет возмещения долгов своего бывшего хозяина. Сенат выслал 18 солдат, но их встретили 2000 разгоряченных мужиков. И обратили в бегство. В конце концов деревню атаковали усиленные военные части, они разрушили многие дома и убили 55 человек. Или другой случай: богатый промышленник Никита Демидов покупал земли для строительства мануфактур; в 1751 году он столкнулся с бунтом крепостных, отказавшихся принадлежать частному лицу, наверняка их не устраивала и перспектива работы на заводах. Пять сотен солдат, высланных на место действия, не смогли их урезонить. Чтобы успокоить горячие головы, Демидов вызвал вооруженное подкрепление, все это привело к гибели 59 мужиков. До сведения императрицы подобные инциденты никогда не доводились: ее приближенные любой ценой избегали упоминать при ней о кровопролитиях, даже если таковые были единственным средством восстановить порядок{688}.
Купцы и дворяне имели возможность выезжать за границу; их паспорт служил удостоверением личности, а в случае надобности содержал данные также о занятиях путешественника и цели его прибытия. Торговый люд на Руси хоть и считался вольным, но по статусу весьма отличался от своих собратьев — западных коммерсантов. Положение купцов оставалось шатким, они были данниками местных властей, от чьих решений слишком во многом зависели. Начиная с 1743 года Елизавета распорядилась, чтобы законы, введенные некогда в действие ее отцом, были восстановлены. Петр содействовал образованию корпораций, предоставлял возможность работать без помех, которые им чинили не в меру алчные правители. Ремесленники сплачивались в гильдии, законодательные основы функционирования которых тем не менее по-прежнему оставались непрочными. В годы царствования Елизаветы ремесленники во множестве нищали, опускались до категории «подлых людишек», едва способных выплачивать ежегодный рубль подушной подати. В наиболее значительных городах судьи, избираемые самыми богатыми купцами, да плюс к тому два бурмистра и четверо служителей, ведающих надзором за торговыми операциями, взимали налоги и обеспечивали рекрутские наборы крепостных крестьян. Сенат возлагал на них ответственность за хорошее выполнение этих задач. Деловой мир, по существу, не имел юридически осмысленной структуры вплоть до 1754 года, когда возник закон, недвусмысленно требующий, чтобы торговцы в каждой общине имели двух выборных представителей{689}. Купцы, равно как и ремесленники, имели право наследования; за крепостных, состоявших у них па службе, они податей не платили, но с них причитался 1% получаемого дохода{690}.
Петр упразднил различие между наследственным добром и имуществом, владение которым ограничивалось временными пределами. Эти два вида собственности были признаны неотъемлемыми, кроме случаев, когда владелец был уличен в преступлении против государства. Но коррупция уже в который раз расшатала систему: многие дворяне, пользуясь своими связями при дворе, богатели за счет соседей, посягали па их земли. Медлительность, с которой работала бюрократическая машина, зачастую усугубляла напряженность этих распрей между собственниками. Между помещиками завязывались схватки, каждый вооружал своих крестьян, вспыхивали настоящие сражения из-за территории. В 1752 году под Москвой в одном таком побоище насчитали 26 убитых, не говоря о множестве раненых. Побежденная сторона решила восстановить свои права и обратилась с жалобой к царице. Елизавета личным указом запретила впредь эти локальные войны и посулила их подстрекателям тяжкие кары. Текст этого указа был опубликован как манифест для всеобщего сведения и читался в церквах{691}.
Петр Шувалов поручил Сенату принять необходимые меры, чтобы снизить общественное напряжение, особенно в Московской губернии. Он взял за образец описи, восходящие к периоду 1684–1735 годов. Приказал провести систематические исследования с целью выяснения изначальной принадлежности поместий; документы, подтверждающие права владельцев, пересматривались, мелкие участки измерялись с целью столь необходимого перераспределения земель{692}. Новый закон о собственности Сенат опубликовал в апреле 1754 года. В его тексте, состоявшем из 57 страниц, казалось, были прояснены все спорные моменты{693}. К тому же улучшенное распределение пахотных земель было призвано предотвратить голод — бедствие, сказать по правде, нехарактерное для царствования Елизаветы.
В 1755 году по настоянию того же Шувалова была создана канцелярия по контролю за распределением земельных угодий, управление коей поручили генералу Фермеру, который уже надзирал за распределением земель в Петербургской губернии{694}. Перед Академией наук встала задача создать карты и планы всех губерний, кроме Оренбургской и Сибирской. Новым указом, опубликованным 9 января 1756 года, назначались 93 лица, ответственные за максимально четкое выполнение этой миссии, начиная военными высокого ранга, которым в помощь надлежало выделить 83 учащихся кадетского корпуса, заканчивая молодыми дворянами, сведущими в математике и подготовленными к военной карьере. С точки зрения масштабов задачи их число оказалось недостаточным{695}.
Они должны были принести священную клятву, что будут честны, никогда не соблазнятся взятками и не уступят воздействию таких иррациональных факторов, как личная симпатия к какому-либо землевладельцу или признанная местным населением влиятельность того или иного помещика. Главным их делом было определить и засвидетельствовать в письменном виде размеры и местоположение каждого поместья; агентам поручалось разыскать акты продажи, затем уточнить местонахождение земельных угодий и число крепостных, там обитающих. Приказ, подписанный императрицей, обязывал их прибегать к установлению межевых границ, четко отделяющих одно владение от другого{696}.
Рекомендовалось также прибегать к опросу старцев — монастырских старейшин, слывших святыми. Их памяти и неподкупности доверяли. Да у них, в противоположность бюрократам и помещикам, и не было причин лгать. Некоторые из них в точности помнили последний обмер наделов в 1684 году и знали, кто из дворян неправедно присвоил себе чужие земли. И подобное жульничество, и даже простое сокрытие сведений могло повлечь за собой тяжкие кары. Когда владение оказывалось бесхозным, оно переходило в собственность государства вместе с крестьянами и их личными клочками земли.
Все эти законодательные новшества были не слишком благоприятны для самых богатых дворян. Их власть при Анне Иоанновне очень возросла, кое-кто из них даже осмеливался прибирать к рукам кое-что из собственности царского семейства. А коль скоро «сделки» такого рода происходили по тайному сговору с правительством, наследники зачастую и не знали в точности, откуда взялись у них те или иные угодья. Но приходилось возвращать их государству, арендовать или покупать но высокой цене. Зато однодворцы, чье имущество мало-помалу незаконно присваивалось дворянами, получили обратно свои земли и сверх того — более падежную защиту закона{697}.
Проверки продолжались и во время Семилетней войны. Новое воззвание Сената призвало к упорядочению прав собственности землевладельцев. Эти последние, за некоторыми исключениями, были офицерами. В мирное время их держали на административной службе, особенно в Московской губернии, где проблем возникало больше, чем в других регионах{698}. В конце концов они произвели ревизию 52 500 гектаров и 359 селений этой губернии.
Во времена нараставших ограничений они были единственными представителями государства, получавшими жалованье полностью, в то время как прочим приходилось отказываться от его части (порой даже от половины). Война поглощала громадные средства{699}. Что до Сената, он превратился в верховную юридическую инстанцию — это было способом повысить свои доходы, ведь за каждое исправление, вносимое в договоры купли-продажи, полагалась твердо установленная плата — 100 рублей.
Тем не менее в годы правления Елизаветы этот проект особых плодов не принес. Даже при самой доброй воле многие помещики не имели отчетливого понятия, каким образом земли достались их семейству. И выяснить это зачастую не удавалось. Но, даже ссылаясь на данные последней проверки, проведенной в 1684 году, было трудно заставить дворян отдать земли, присвоенные не по закону. Сто лет спустя Екатерина II, смирившись, уступит им право пользования изначально чужим имуществом; она также оставит без применения закон, который в случае возникновения споров мог дать преимущество и самым бедным землевладельцам.
Судьба крепостных зависела от добросовестности их господ, однако и последние находились в весьма жестких тисках закона. Принуждаемые отдавать государству двадцать пять лет службы, они в случае уклонения могли подвергнуться конфискации имущества{700}. Елизавета, изначально недоверчивая, не церемонилась с дворянским классом: от знати она требовала безупречного поведения как при дворе, так и в храме. В случае если была допущена предосудительная слабость, виновному полагалось носить при себе нечто вроде золотой шкатулочки, прикрепленной к его одежде цепью, дабы он мгновенно бросался в глаза. Продолжительность наказания зависела от тяжести проступка. Если же провинности повторялись, можно было угодить за это в Сибирь или лишиться имущества. Проявляющий к преступнику сочувствие рисковал навлечь на себя те же кары. Земли в этом случае оставались в распоряжении семьи провинившегося{701}. Но коль скоро дворянские проступки подлежали суду людей своего же круга, тяжкие наказания оставались редкостью. В который раз пожертвование на храм и театрализованное покаяние совершали чудо: Елизавета никогда не могла устоять перед подобными вещами — этой ценой даже самые виновные избегали ее гнева.
Однодворцы, группа в общественном смысле свободная, стали объектом другого обследования. Им, не в пример разночинцам, позволялось в некоторых случаях иметь крепостных, правда, в ограниченном количестве. Жили они на окраинах империи, особенно часто на юге. Из табели о рангах они были исключены, несмотря на свою многочисленность (430 219 человек). Они подвергались постоянному давлению со стороны некоторых алчных дворян, которые зарились на их земли. Если однодворцы были грамотны, они в ответ на притеснения прибегали к петициям, а самые незащищенные предпочитали мигрировать, переселяясь из одной губернии в другую{702}. Правительство пыталось вселить в них отвагу, внушить, что не стоит уступать давлению местных начальников.
Когда разразилась Семилетняя война, однодворцы получили приказ вернуться в приграничные регионы и поселиться там. Сенат предложил им новое условие: за свои поступки они отныне будут отвечать уже не перед воеводами, а перед губернаторами. Когда до императрицы дошло, до какой степени коррумпирована ее администрация, сколь она вредоносна для «средних классов», представителям Сената было приказано ужесточить законы, защищающие права последних. Последний указ Елизаветы, касавшийся свободных людей, был опубликован в 1761 году, царица снова поручала воеводам заняться их делами: снабдить их столь необходимой для жизни землей и оставить в покое. Зато право перебираться из одной губернии в другую однодворцы при этом теряли: было необходимо, чтобы они оставались возле наиболее уязвимых границ, то есть на Украине, поближе к Польше и Оттоманской Порте{703}. Здесь проявилось желание Елизаветы уберечь и колонизовать эти приграничные регионы, дабы усилить в них численность православного населения, ведь именно это было ее главной заботой.