Глава VIII. ПО СЛЕДАМ «СВОБОДНОГО РАБОЧЕГО»

Глава VIII. ПО СЛЕДАМ «СВОБОДНОГО РАБОЧЕГО»

Служба во главе польской речной военной флотилии в сочетании с активным участием в политическом сыске не могла не влиять негативно на выполнение Розенбаумом своих основных служебных обязанностей. Сидение «на двух стульях» плохо сказывалось и на моральном состоянии командора-агента. В конце концов 4 апреля 1922 года он был уволен со службы в запас чинов польского военно-морского флота (по польски — марынарки). Впоследствии в своих показаниях Розенбаум вынужден был признать, что причиной его увольнения были также «пьянство и упущения по службе». Данная «чистосердечность» в признании имела, судя по всему, и такой подтекст, как желание ослабить восприятие его как врага, офицера и командира из армии потенциального противника. Таким образом, вместе с увольнением из флота закончилось и сотрудничество его с II отделом польского генштаба.

Оставшись без службы, Розенбаум стал подумывать о приискании себе работы. В это время в Пинске находилась на гастролях виленская русская драматическая труппа Александра Николаевича Горяинова и Зинаиды Викентьевны Келчевской. Будучи завзятым театралом, в чем, несомненно, проявлялась материнская наследственность, майор запаса с удовольствием общался с актерами и руководством этой труппы. Как-то после одной из таких дружеских встреч Горяинов и Келчевская предложили Розенбауму быть у них передовым (импрессарио) по устройству их выступлений в городах «крэсов всходних». Это предложение он с удовольствием принял. В то время майор был одинок, не женат и его вполне удовлетворяла работа на колесах, тем более что звание офицера запаса, знакомства в полиции давали ему возможность достаточно легко получать разрешение у местных властей на постановку спектаклей. Известно, что русскому театру, особенно на крэсах, чинились польскими властями самые различные препятствия. И в таких ситуациях Розенбаум для труппы являлся просто спасителем и незаменимым человеком.

Как-то, прибыв для устройства спектаклей в Новогрудок, бывший в ту пору воеводским городом, Розенбаум как всегда пошел по кабинетам воеводского правления и в одном из них встретился с начальником местной политической полиции графом Евгением Корвин-Пиотровским. Этого человека Розенбаум знал еще с дореволюционной поры, когда последний служил штаб-ротмистром в лейб-гвардии Гродненском гусарском полку, а во время русско-германской войны был одним из адъютантов при ставке императора Николая II в Могилеве. Уже в независимой Польше старые приятели вновь встретились 19 ноября 1920 года в Варшаве, на балу в зале гостиницы «Бристоль», устроенном по случаю провозглашения Юзефа Пилсудского первым маршалом Польши. Вторая их встреча в Варшаве состоялась совершенно случайно в доме графини Барбары Браницкой, где давний друг Розенбаума был уже в форме офицера полиции. Из короткого разговора выяснилось, что Корвин-Пиотровский только что получил назначение на должность шефа политической полиции Новогрудского воеводства.

И вот новая встреча в Новогрудке. Следует заметить, что за внешне непринужденным обращением друг к другу на «ты» уже чувствовался некий официоз, разница в служебном и социальном положении давних приятелей. И тем не менее шеф полиции сразу же положительно разрешил все проблемы начинающего импрессарио, связанные с постановкой русских спектаклей на территории всего воеводства. После чего пригласил театрального импрессарио к себе домой, на обед. После обеда Корвин-Пиотровский сразу не отпустил Розенбаума в гостиницу, а предложил проехаться вместе с ним в управление, к себе в кабинет, на чашечку черного кофе. Когда кофе был подан, он, глядя в глаза старому приятелю, с улыбкой сказал: «Эдуард, я знаю, что ты работал со вторым отделом и политполицией. Почему бы нам не восстановить эти связи? Мы с тобой хорошо знаем друг друга и прекрасно понимаем, что грозит Польше, всем нам, если здесь, как и в России, возьмут верх коммунисты. При твоей нынешней деятельности, работая с русской труппой, общаясь с русскими, а среди них немало зараженных коммунизмом, ты бы мог нам здорово помочь в раскрытии их враждебных по отношению к Польше замыслов. Одним словом, я надеюсь на твою помощь. Я снесусь в Пинске с Яцыничем, и когда ты приедешь сюда уже с труппой, мы это дело оформим. Ты, конечно же, не отказываешься?». На это обращение Розенбаум ответил полным согласием и в общих чертах, но в целом правдиво, обрисовал уровень своей работы прежде и с князем Святополк-Мирским, и с подполковником Яцыничем, естественно, обходя стороной то неприятное, что было в этом общении.

По окончании вполне дружеского разговора Корвин-Пиотровский сказал: «Когда приедешь сюда уже с труппой, то получишь у меня все необходимые инструкции и конкретные задания, а пока в общих чертах скажу так: наблюдай за русскими театралами и за русофильствующими евреями. Особенно — за последними, симпатизирующими Советам. Заводи с ними разговоры о русской культуре, искусстве и не бойся придавать этим беседам политический характер…».

Дней через десять в Новогрудке начались гастроли русской драматической труппы Горяинова и Келчевской. В ходе их, на второй или третий день, Корвин-Пиотровский повез Розенбаума в Варшаву для представления его шефу польской государственной полиции генералу Розвадовскому. В ходе этого представления Корвин-Пиотровский кратко остановился на службе Розенбаума в «двуйке», на его связях с Торуньской и Варшавской политполицией. Генерал Розвадовский поинтересовался прошлой и настоящей деятельностью агента и после его лаконичных ответов пожелал ему успехов «в нашей совместной работе». После чего, обратясь к Корвин-Пиотровскому, потребовал от него проведения всех формальностей, связанных с приемом Розенбаума в агенты тайной политполиции. При посредничестве графа в течение получаса все необходимое для этого было сделано: фотографирование, анкетирование с вручением «новому-старому» агенту личного знака № 143. ППР (Политическая Полиция Речи Посполитой) для ношения под лацканом пиджака или пальто, а также удостоверения личности (легитымации) сроком до 31 декабря 1923 года. Затем Корвин-Пиотровский и Розенбаум отправились в Министерство внутренних дел, где последнему была вручена так называемая концессия (разрешение) на право постановки его труппой театральных и концертных представлений по всей территории Польши сроком до 31 декабря 1925 года. Разрешение это было выдано на настоящее имя импрессарио — «Эдвард де Розенбаум (театральный псевдоним — Эдвард Ружицкий)». Что же касается тайного псевдонима агента тайной полиции, присвоенного Розенбауму еще раньше, то он был оставлен прежним — «Антоний Ружа».

На следующий день Розенбаум выехал для организации спектаклей в Слоним, а Корвин-Пиотровский — к себе в Новогрудок. Импрессарио постепенно втягивался в свою профессию. Для того чтобы расклеивать театральные афиши по городу необходимо было иметь на них печать «Союза военных инвалидов», за что необходимо было платить властям (в зависимости от размеров афиши) от 25 до 30 грошей. Улаживая эту формальность в слонимском «Союзе», Розенбаум услышал от его председателя (поручика польской армии в отставке), как бы между прочим, следующее суждение: «У нас и без ваших кацапов довольно большевиков; здесь все еврейство только и мечтает о России…». Ввиду такого оборота дела Розенбаум не мог не задержаться у председателя «Союза военных инвалидов», продолжив с ним тему о русофильских настрониях среди местного населения. В ходе беседы двух «польских патриотов» выяснилось, что центром таких прорусских настроений является в Слониме «Русское Благотворительное общество» (РБО)[14], председателем которого был бывший уездный инженер Михаил Ка-реев, проживающий по улице Костюшко, 6.

Узнав об этом, Розенбаум отдал афиши для расклейки желающим подработать инвалидам, а сам тотчас же отправился по указанному адресу. Инженер Кареев оказался весьма приятным и общительным человеком. Он с удовольствием согласился на рекламирование предстоящих гастролей труппы среди русского населения, добавив при этом, что и местное еврейство во главе с врачом Эфроном посильно поддержит русские спектакли. Вместе с Кареевым тут же был составлен текст приглашения (по-русски и по-польски) на предстоящие в городе гастроли. Он же рекомендовал Розенбауму разместить заказ на их исполнение не где-нибудь, а в частной типографии Арона Гана. Уже там, при выборе шрифта, заказчик познакомился со старшим наборщиком типографии Иосифом Лерманом. Прося его отпечатать приглашения на театральный вечер (в обмен на контрамарки на спектакли для всех наборщиков), Розенбаум условился, что такой обмен удобнее всего будет устроить в гостинице, где он остановился.

Вечером, часов около 22-х, в номер импрессарио пришел Лерман и принес готовый заказ. В ответ на такую любезность Розенбаум предложил ему выпить с ним в номере чайку и закусить. За чаем зашел разговор о русской драме, актерах труппы, ее репертуаре. Зная о нем из афиши, наборщик заметил, что в Слони-ме, на его взгляд, труппа будет иметь еще больший успех, если она поставит здесь пьесу «Дни нашей жизни» и драму Леонида Андреева «Рассказ о семи повешенных». Пообещав это пожелание-мнение учесть, Розенбаум поинтересовался истоками познаний Лермана в русской литературе, на что наборщик не без гордости ответил, что он окончил русскую гимназию в Немирове и несколько лет учился в Киевском университете, но «в силу независящих от него обстоятельств вынужден был его оставить и стать типографским рабочим». Получив такой неопределенный ответ, импрессарио не стал развивать его своими вопросами в сторону политики, посчитав более логичным перенести беседу на эту тему на другое время и этим самым еще больше усилить к себе доверие со стороны собеседника. На следующее утро Розенбаум выехал организовывать гастроли труппы в Зельве и Волковыске, после чего опять возвратился в Новогрудок, где труппа уже заканчивала свои гастроли и собиралась в Барановичи. Забежав к Корвин-Пиотровскому, он в устной форме поделился с ним информацией, почерпнутой в Слониме.

В Барановичах труппа дала 15 спектаклей и имела большой успех у публики. Большую поддержку русскому театру здесь оказывали: председатель «Русского Народного Объединения» (РНО), один из организаторов «Русского общества Молодежи» (РОМ) в Польше — Георгий Моллер (бывший офицер лейб-гвардии Атаманского казачьего полка) и популярный среди местных русских врач доктор Сцепуржинский. В 1930-е годы владелец имения Домашевичи Барановичского повета Г.А.Моллер в качестве члена Предсоборного собрания по организации Всепольского Поместного Собора прославился своими яркими обличительными речами в адрес польских властей за их гонения на православных и русских в Польше[15].

Из Барановичей Розенбаум вместе с труппой вновь возвратился в Слоним. 6 июня 1922 года первым спектаклем здесь шла пьеса Григория Григоровича «Казнь», как полагали многие — «коронный номер» З.В.Келчевской. В пьесе (скорее, мелодраме) не было никакой политики. В основу ее был положен человеческий конфликт между тягой к деньгам, «красивой жизни» и стремлением жить честно, не изменяя себе. Критики находили в пьесе массу недостатков (нагромождение «страшных эффектов», ходульность и подражательность), однако, несмотря на суждение специалистов, у зрителей пьеса имела успех. Один из критиков писал по поводу пьесы «Казнь» (за 25 лет ее просмотрели около 10 млн. зрителей), что «постановка эта долго будет нравиться публике, потому что она красочно радует глаза, волнует театральным подъемом и трогает благородством простых, но всегда близких массам чувств». И в Пинске, по соображениям Розенбаума, «Казнь» гарантировала будущие успехи труппе.

После упомянутого спектакля группа слонимских любителей русского искусства во главе с инженером Кареевым и доктором Эфроном пригласили Келчевскую, Горяинова и Розенбаума на ужин в лучший местный ресторан. За две недели пребывания труппы в Слониме почти на каждом спектакле ее бывали наборщики типографии Гана, а старший наборщик Лерман с контромарками от Розенбаума не пропустил ни одного ее спектакля. Особенно ему нравились спектакли по пьесам Леонида Андреева. После одного из таких спектаклей импрессарио познакомил Лермана с Горяиновым, другими артистами труппы. Особенно близко Лерман сошелся с артистом Иваном Данько, также бывшим студентом Киевского университета плюс прекрасным комиком и любителем недурно выпить… У Данько часто собирались на выпивку после спектаклей или в дни, свободные от таковых, Розенбаум и Лерман с друзьями. Из содержания разговоров об искусстве, чаще всего переходивших в политические споры, Розенбаум уверенно относил Данько по своим взглядам к социал-революционерам (коммунистов последний страшно не любил), а Лерман (это чувствовалось сразу) больше всего сочувствовал большевикам.

24 июня 1922 года, в день именин Данько, все приглашенные основательно подвыпили, и у публики развязались языки. Лерман, также любивший выпить, вдруг поднялся и провозгласил тост за здоровье дорогого именинника, «представителя искусства свободнейшей в мире страны — России». После небольшой паузы он многозначительно посмотрел на всех присутствующих и добавил: «Ничего, ничего, друзья, придет время и мы здесь также дождемся светлых дней». Отвечая на его тост, Данько вежливо поблагодарив за добрые пожелания, вместе с тем заметил, что «в Советской России нет никакой свободы, а есть только большевистский террор по отношению к своему народу, а поэтому ни о каком свободном русском искусстве здесь и говорить не приходится». Такой ответ артиста послужил поводом к более откровенному политическому разговору, в ходе которого Лерман, вероятно, в запальчивости сказал, что «только при коммунистическом обществе может быть достигнута свобода для рабочих и служителей искусства, и наш союз «Свободный Рабочий» в моем лице и моего друга Степанюка ради этой свободы готов на любые жертвы, вплоть до эшафота…».

Вечером следующего дня, после спектакля «Дни нашей жизни», к Ивану Данько, жившему на квартире у сапожника-еврея, пришли Лерман, Степанюк и Розенбаум. Степанюк оказался рабочим с землечерпалки на реке Щара. Из завязавшегося за столом разговора выяснилось, что Степанюк и Лерман как раз и являются организаторами слонимской ячейки «Свободного Рабочего», насчитывавшей в то время около сотни человек.

Последний гастрольный спектакль в Слониме состоялся 28 июня 1922 года, после чего вся труппа отправилась на шесть спектаклей в Зельву. После размещения здесь труппы Розенбаум, с согласия ее директора Горяинова, выехал в Новогрудок для организации предстоящих гастролей в других городах Гродненщины. Здесь у него состоялась продолжительная встреча с шефом политической полиции, в ходе которой Корвин-Пиотровский отметил, что Розенбаум «своим слонимским раскрытием значительно расширил нашу информированность о столь трудно уязвимой для нас организации на крэсах, как «Свободный Рабочий». В знак благодарности за полученную информацию шеф полиции вручил импрессарио вознаграждение в сумме 300 злотых. Злотые в это время только-только входили в оборот, и эта сумма показалась агенту вполне достойной. В заключение встречи Корвин-Пиотровский дал Розенбауму исчерпывающие инструкции по дальнейшему раскрытию ячеек «Свободного Рабочего» в других местах с учетом графика гастролей труппы, а что касается таковых в Слониме, то он заметил, что пока решено воздержаться от ареста ее организаторов, поручив за ними строгий надзор, «что, надо надеяться, приведет к раскрытию всей этой большевистской организации».

Почти весь июль русская труппа провела на отдыхе в Волко-выске. Это время использовалось артистами также для репетирования новых постановок театрального репертуара. В августе-сентябре труппа давала гастроли в Лиде и Вильно. Для Розенбаума это время было практически безрезультативным, и только в Гродно, где спектакли начались в октябре, ему удалось напасть на след наиболее крупной организации «Свободный Рабочий». Об ее ячейках на табачной фабрике Шерешевского и в типографии Лапина агент узнал, как это часто бывает, совершенно случайно. Как-то в антракте одного из гастрольных спектаклей в Гродненском городском театре Розенбаум повстречал своих давних приятелей: офицера русского флота, а затем чиновника магистрата Яна Петкевича и гродненского землевладельца Анатолия Матушинского, бывшего офицера 1-го уланского Креховецкого полка, уже находившегося в запасе. Обрадовались друг другу, выпили в буфете по рюмке перцовки, разговорились… Розенбаум пожаловался на обременительность для труппы и для него лично городского налога на спектакли и театральной аренды, доходивших иногда до четверти их заработка. Первым вызвался помочь актерам Матушинский, который пообещал Розенбауму познакомить его с лавником (хозяйственным чиновником) магистратуры Энштейном, в чьем ведении находились театральные налоги, а Петкевич в свою очередь взялся походатайствовать за труппу у президента города Рогалевича. В итоге в течение двух-трех дней налог на труппу с 25 процентов был уменьшен до 10. Дирекция труппы и актеры после этого не знали, как уж и благодарить импрессарио.

У кабинета лавника Энштейна Розенбаум познакомился с таким же, как и он, просителем — мастером табачной фабрики Шерешевского Мордухаем Цейтнером. Последний, узнав, что перед ними импрессарио труппы Горяинова, попросил у Розенбаума дать ему для рабочих его фабрики хотя бы несколько контрамарок. Тот, недолго думая, дал ему их шесть штук (без указания имени) для рабочих и одну именную на две особы (на Цейтнера). С этой поры мастер со своей женой стал бывать почти на каждом спектакле труппы, Так Розенбаум познакомился с супружеской четой Цейтнеров еще ближе.

В тот день шла пьеса «Павел I». Во время одного из антрактов галантный импрессарио пригласил Цейтнера с женой в буфет на рюмку водки, потом постепенно разговор пошел о пьесе, в ходе чего мастер стал жаловаться на то, что мизерный заработок делает для них недоступным не только театр, но и кино, и что он очень благодарен за себя и рабочих за выданные им импрессарио контрамарки. Этот разговор послужил поводом к тому, что отзывчивый Розенбаум стал расспрашивать фабричного мастера об условиях работы на фабрике и при этом выразил надежду, что «при монополизации табачного производства (в сейме в то время как раз обсуждался вопрос об этом — В.Ч.) условия их работы, несомненно, улучшаться и нещадная эксплуатация фабрикантами рабочих будет ослаблена». Разговор этот был мимолетным, а так как начинался третий акт, то любезный собеседник выразил лишь сожаление, что начатый разговор нельзя продолжить. После спектакля Розенбаум пригласил супругов вместе с ним поужинать и немного поболтать. Цейтнер тотчас же указал импрессарио на ближайший еврейский ресторан — кухмистерскую. Выразила удовлетворение по поводу принятого решения и миловидная его жена, сказавшая, что «ресторан этот, хотя и не первоклассный в Гродно, но фиш (фаршированная рыба, любимое еврейское блюдо — В.Ч.) готовится здесь замечательно». Розенбаум охотно поддакнул, вспомнив, что «фаршированная щука по-еврейски — это самая прекрасная закуска под русскую водку», заслужив этими словами уже полную симпатию со стороны супругов. Насколько глава семейства походил на интеллигента, настолько жена его была проста и непосредственна. Он был в возрасте 30–35 лет, а она 27-30-ти. Оба хорошо владели русским и польским языками, но друг к другу обращались по-еврейски и каждый раз извинялись за это перед Розенбаумом, на что тот вполне искренне отвечал: «Говорите, говорите. Я владею немецким языком, и если вы будете говорить не спеша, то и я все пойму». И в доказательство этого, ломая немецкий язык, сказал по-еврейски, на жаргоне, которому научился еще в Пинске от своего квартирного хозяина Абрама Арбуза, несколько самых простых фраз. Это произвело на супругов самое приятное впечатление, а после выпитой рюмки разговор пошел совсем легко. Затронув вопрос о положении евреев в Польше, Розенбаум с целью укрепить к себе еще большее доверие, стал выражать супругам свое полное сочувствие в их горьких сетованиях на жизнь, постепенно превращаясь в их глазах в настоящего юдофила. В результате это привело к тому, что Цейтнер, внезапно нахмурив свои лохматые брови, с негодованием произнес: «Евреи, к сожалению равноправны сегодня только в Советской России и отчасти в Палестине. В Америке же, хотя по закону мы и равноправны вместе с другими людьми, но и там бедняка-еврея душит проклятый капитал». Не желая сразу напирать на интересующий агента вопрос, он умело перевел разговор на общие темы, полагая более правильным отложить кульминацию его на более благоприятный случай. На прощание госпожа Цейтнер, мило улыбаясь импрессарио, сказала: «Послезавтра суббота, и если вы не побрезгуете, то приходите к нам в 12 часов дня на кухэн и цимес. Наш адрес: Школьная, 12, квартира 3». Розенбаум пообещал прийти, но при условии, если хозяйка разрешит ему принести с собой выпивку. Эти слова были произнесены с таким гусарским выражением лица, которому могли бы позавидовать многие актеры труппы. Контакт с Цейнтнерами был установлен.

На следующий день агент-импрессарио отправил Корвин-Пиотровскому шифрованное донесение: «Иду по следу. Срочно высылайте деньги на текущие расходы. Антоний Ружа. Адрес: Гродно, гостиница «Империал». А в субботу к назначенному времени Розенбаум в хорошем настроении отправился к своим новым знакомым, прихватив с собой две бутылки виноградной пейсаховой водки и бутылку ликера «Балевский». В доме у Цейтнеров Розенбаум застал одну хозяйку. По ее словам, муж вот-вот должен был вернуться. И действительно, минут через десять домой пришел Цейтнер с двумя своими приятелями: Либерманом и Лейзеровичем. Оба они были одного возраста с хозяином дома и, как потом оказалось, работали граверами в частной типографии Лапина. Хозяйка тотчас же позвала всех к столу, который накрыла, как в праздники, посредине комнаты и вскоре поставила на него фаршированную рыбу. Розенбаум достал спиртное.

Завязался общий разговор, незаметно перешедший на рабочий и еврейский вопросы. Из сказанного за столом у агента сложилось твердое мнение, что все его собеседники — в душе коммунисты, но, тем не менее, в интересах дела выразил им свое полное сочувствие, вручив новоприбывшим по контрамарке на две особы, с надписью на каждой «для рабочих типографии Лапина». Новым знакомым это очень пришлось по душе, а Цейтнер сразу стал расхваливать русскую труппу. Но тут поднялась хозяйка и сказала, обращаясь к Розенбауму: «А теперь я вас угощу нашим традиционным кухэном и цимесом». И с этими словами пошла на кухню. На нею последовал Либерман, и до агента долетела фраза, сказанная им там на жаргоне: «Он, мне кажется, хороший малый, как я еврей», и ответ хозяйки: «Этот человек с большим сердцем для нас, евреев». Через пару минут они вернулись в комнату, и жена Цейтнера поставила на стол обещанные кухэн и цимес — вкуснейшее блюдо со сладкой морковью. С удовольствием отведав его, Розенбаум взял бутылку пейсаховки, налил каждому по рюмке и провозгласил тост: «За здоровье милых хозяев и за лучшую долю гродненских рабочих». Здравица была с восторгом подхвачена, после чего к ее автору подошел Лейзерович, и протягивая руку сказал: «Если бы таких, как вы, было бы среди гоев (т. е.христиан — В.Ч.) больше, то жизнь евреев в Польше была иная. Но все равно, что бы ни случилось, жизнь евреев и всего рабочего класса здесь вскоре изменится к лучшему, и мы еще покажем нашу силу и единение. Да здравствует союз свободных рабочих!». Розенбаум снова налил в рюмки пейсаховки и, сочувствуя только что сказанному, произнес: «Это подлинное единение, когда несть ни эллинов, ни иудеев». И добавил: «Так выпьем за Свободу!». Все осушили рюмки и стали прощаться. Первым откланялся импрессарио, сославшись на то, что ему нужно к шести вечера открывать театральную кассу. На прощание он сказал: «Надеюсь всех вас видеть сегодня на спектакле. Будет знаменитая пьеса по Леониду Андрееву — «Рассказ о семи повешенных». Все пообещали быть, и Розенбаум ушел.

Вечером, как и было обещано, в театр пришли все владельцы контромарок, а после окончания спектакля по приглашению Розенбаума супруги Цейтнер, Либерман и Лейзерович дружно пошли в ресторан-кухмистерскую, где отдельный кабинет предусмотрительно был уже заказан импрессарио. Вначале разговор шел о пьесе, которая новым знакомым «сильно понравилась», затем Розенбаум перевел его на тему о положении рабочих, которым, как заметил он вскользь, «несомненно, следует организовываться в союзы». На это Либерман, тоном неслучайного в этом деле человека, ответил: «Легко сказать — организоваться: легальные профсоюзы ничего рабочему не дают, а независимость от произвола владельца грозит увольнением; сейчас же на место одного уволенного можно найти десяток желающих трудиться за бесценок. Думаю, что необходимо переустраивать весь государственный аппарат на социалистический лад, а для этого необходим подходящий момент, и к нему надо готовиться в кружках «Свободного Рабочего» — организации, центр которой находится в Лодзи. Эта организация выступает в поддержку не только промышленных рабочих, но и всех людей труда». «Вот возьмем вашу труппу, — сказал Либерман, обратившись к Розенбауму, — сегодня у вас сбор был хороший, а львиная доля дохода все равно попадет в карман директора. Не так ли?». И тут уже импрессарио самому пришлось рассказать об организации театрального дела, его трудностях, о нищенских заработках актеров. Цейтнер и Лейзерович со своими репликами тоже участвовали в разговоре, и только разрумянившаяся молодая жена Цейтнера думала с улыбкой о чем-то своем. В этот момент Розенбаум достал портмоне, вынул 25 злотых и передал их Либер-ману со словами: «Дорогой товарищ Либерман, примите от меня посильную лепту на организацию «Свободный Рабочий». Эта сумма небольшая, но в данное время она для меня все же нечто представляет». Последний принял эти деньги и серьезно спросил: «Даете ли вы это только как единовременную помощь, или вас можно считать нашим членом? Тогда я это дело оформлю?». Розенбаум попросил считать себя членом организации и вместо настоящего имени назвал свой театральный псевдоним — Эдвард Ружицкий. Все зааплодировали.

Такой поворот встречи вызвал необычайный подъем у всех присутствующих, вследствие чего Цейтнер высказал пожелание «познакомить товарища Ружицкого с нашим комитетом и официально ввести его в члены нашей ячейки». Либерман поддержал это предложение, и тут же нашли поручителей (рекомендующих) — Лейзеровича и Розу Цейтнер, работавшую сортировщицей в упаковочном цехе фабрики Шерешевского. В тот же вечер Розенбауму удалось узнать, что все присутствующие — члены КРПП (Коммунистической рабочей партии Польши), а также что «Свободный Рабочий» — это ее «воспитательная организация, или школа политической борьбы». Назывались тогда и имена ее гродненских руководителей — Антония Александровича и Шмуэля Шкляровского.

Оказалось, что секретарем местной ячейки был Лев Либерман. Около половины второго ночи стали расходиться. По настойчивому требованию товарищей расчет за ужин предлагалось сделать по-немецки, т. е. в равных долях, но «товарищ Ружицкий» с этим не согласился, мотивируя свое решение расплатиться за всех тем обстоятельством, что сам был инициатором этой встречи. «Ну а в следующий раз, друзья, — говорил он, — я совсем не против немецкого счета».

Днем позже в театр зашел довольный Цейтнер и сказал Розенбауму, что заседание комитета ячейки состоится завтра, в 19 часов, и что он за полчаса до этого зайдет за ним. 17 октября, ближе к вечеру, импрессарио заявил директору труппы Горяинову, что по случаю сильной головной боли на спектакле он присутствовать не будет, а пойдет к себе прилечь, и если ему полегчает, то к приему кассы он вернется, а пока просил свои обязанности на контроле возложить на свободного в этот день актера Курганова, с которым такая договоренность уже была. Директор не стал возражать.

Когда Розенбаум и Цейтнер пришли во флигель на Артиллерийской улице, 7, члены комитета «Свободного Рабочего» уже все были в сборе. Здесь вступающему сразу же дали подписать декларацию (заявление), подписи поручителей на ней уже были. Заседание по очереди вели Александрович и Шкляровский. На повестке дня были традиционные вопросы: прием в члены организации, текущие дела, отчет о работе за первую половину октября, связь с центром и разное. Среди находившихся на заседании десяти членов комитета трое были поляками, а семь — евреями. Когда дошла очередь до Розенбаума, ему предложили рассказать свою автобиографию, что он кратенько и сделал от имени многолетнего работника театра Ружицкого. Вопрос об избрании решался закрытым голосованием. После оглашения результатов баллотировки оказалось, что он прошел семью голосами «за», двумя — «против» и при одном воздержавшемся. Так Розенбаум стал членом гродненской ячейки «Свободного Рабочего».

Около десяти часов вечера собрание было закрыто. Новоизбранный член ячейки сразу же направился в театр к приему кассы, а Цейтнер пожелал посмотреть хотя бы последний акт пьесы. Шла «Ревность» Михаила Петровича Арцыбашева. По-видимому, Розенбаум находился после собрания в состоянии некоторого волнения, ибо кассирша заметила, что он не совсем в себе: «Что вы такой красный, как будто в огне, вы, верно, нездоровы?». Тот же в ответ лишь буркнул, что плохо себя чувствует, и стал принимать кассу. После спектакля в кассу заглянул Цейтнер и предложил Розенбауму зайти к нему домой, попить чаю. Он охотно согласился. Посидели, попили чайку, поговорили на общие темы и через полтора часа разошлись. Импрессарио сразу направился в гостиницу. Он действительно чувствовал себя скверно после пережитого дня, а потому написание своего очередного рапорта Корвин-Пиотровскому отложил на завтра.

Утро 18 октября ушло у Розенбаума на составление подробного шифрованного рапорта о своей работе в Гродно. После отправки его экспресс-почтой он походил по городу, а потом пошел в театр. Здесь вечером Розенбаум опять встретился с Цейтнерами и во время антракта поделился с ними сообщением, что впереди у него два дня отдыха в связи с отъездом части труппы в Сокулку. Цейтнер в ответ на это предложил побывать завтра на табачной фабрике, ознакомиться с производством и условиями труда рабочих. Судя по всему, организовать эту экскурсию старшему мастеру фабрики было не столь уж и сложно. Увиденное на фабрике (здесь они пробыли около часа) превзошло по своему ужасу все ожидания импрессарио. Рабочие здесь действительно бедствовали[16]. Вечером привычная компания решила собраться у Цейтнеров. Когда в назначенное время Розенбаум вошел в дом, Либерман и Лейзерович там уже лениво перебрасывались в карты. Поприветствовав их, импрессарио, отталкиваясь от свежих фабричных впечатлений, глубокомысленно заметил, что теперь он начинает понимать, почему среди членов комитета местной ячейки большинство — евреи; на табачке работали, прежде всего, они. На это откликнулся Лейзерович, заметивший, что «в Гродно вообще на фабриках евреев больше, чем христиан. Но это не значит, что это везде так. К примеру, в Чарной Вси, что по линии железной дороги Гродно — Белосток, на лесопильных предприятиях евреев нет совсем, но и там рабочие поддерживают организацию «Свободный Рабочий». А ячейку на лесопилке возглавляет потомственный польский рабочий Кароль Котлярчик». Для Розенбаума эта реплика была не пустым звуком.

Далее разговор пошел о путях пополнения фонда материальных и других средств, с помощью которого ячейка привлекала на свою сторону людей. Либерман объяснил, что в этой работе «Свободный Рабочий» прикрывается легальной рабочей организацией «Союз промышленных рабочих» и ее культурно-развлекательной секцией. «В этой секции, — объяснял он, — исключительно члены нашей ячейки. Они устраивают на фабрике танцы, любительские спектакли, концерты, а получаемые доходы идут на нужды нужных нам рабочих». Свои разъяснения Либерман закончил просьбой к Розенбауму: уговорить директора труппы А.Н.Горяинова часть сборов от благотворительного спектакля передавать в фонд культурной секции. Импрессарио, естественно, согласился, увидев в этом возможность больше узнать о том, как удается ячейке удерживать фабричных рабочих в поле своего влияния.

Последующие переговоры и встречи администрации труппы с рабочими, организация благотворительного вечера с постановкой «Ревизора» Н.В.Гоголя обеспечили перечисление в рабочий фонд ячейки небольшого количества средств, но организатор этой акции Розенбаум добился значительно большего, ибо ему стали известны имена других активистов «Свободного Рабочего» в Гродно: рабочие типографии Лапина Люциан Лисовский, Владислав Змигродс-кий, Анатолий Радомский, а также табачницы — Лея Липнер, Соня Серебрянная, Эля Эленбоген, Шейна Шредер, Габриэля Гольмонто-вич, Сузанна Зелинская, Елена Янковская, Екатерина Кетрик.

1 ноября, после успешно проведенного благотворительного вечера, устроители его пригласили Горяинова, Келчевскую., актеров Воронцевича, Ивасева, а также Розенбаума на прощальный ужин. На нем было высказано немало приятных слов в адрес русской труппы, все благодарили и ее передового (импрессарио). 2 ноября 1922 года он отправился дневным поездом в Белосток; труппа же должна была выехать туда же на следующий день. Приехав в Белосток, Розенбаум остановился в лучшей городской гостинице «Рыца», где два дня «отдыхал так, как мог»: пил и гулял. Спектакли русской труппы начались 4 ноября, а 5-го он получил телеграмму от Корвин-Пиотровского: «Встречай седьмого курьерский Евгений».

Действительно, 7 ноября прибыл курьерским из Варшавы Корвин-Пиотровский. Был он в непривычном для Розенбаума штатском платье и хорошем настроении. Сразу же поехали в «Рыцу». Комната Розенбаума находилась на четвертом этаже, а шефа полиции — на втором. Так как время было обеденное, Корвин-Пиотровский приказал прислуге подать в его номер обед на две персоны. Когда обед был подан и лакей ушел, он сказал, обращаясь к Розенбауму: «Выкладывай, друже, что у тебя сделано». Тот изложил все, что посчитал наиболее важным, но в конце признался, что письменном рапорте свежие события пока еще не освещены. «Все равно, молодец, а рапорт чтобы был утром готов, так как завтра я еду курьерским обратно в Варшаву. А теперь давай подкрепимся», — сказал шеф полиции, и оба с аппетитом принялись обедать. В ходе обеда Корвин-Пиотровский поинтересовался тем, как его друг-агент смотрит на свои дальнейшие действия в Гродно, и в ответ услышал следующее: «Я хотел бы пока оставить всех членов гродненской ячейки в покое, так как надеюсь с их помощью дойти до «клубка», т. е. до их центра в Лодзи. Но с нынешней труппой мне, вероятно, лучше расстаться, а взяться следует за «Музыкальные эскизы», которые сейчас под дирекцией Петра Леонидовича Зелинского и Ольги Александровны Строльской с большим успехом ставятся в Вильно. Насколько я знаю, они ищут администратора-импрессарио с готовой концессией. Затем же, глядя по обстоятельствам, можно будет взяться за представления «Польского опереточного состава» или «Оперы» с Грушинским во главе, в чем мне поможет Варшавское гастрольное бюро Бронислава Иодко-Наркевича. А дальше видно будет». Это заглядывание наперед не вызвало у шефа возражений.

На следующий день, утром, Розенбаум был представлен Корвин-Пиотровским начальнику Белостокской воеводской политполиции полковнику Демб-Бернацкому в качестве своего ближайшего сотрудника. Затем друзья поехали на вокзал, так как поезд шефа Новогрудской воеводской политполиции отходил на Варшаву в 12 часов 45 минут пополудни. 10 ноября Розенбаум получил вечером из столицы от Корвин-Пиотровского телеграмму: «Немедленно приезжай Варшаву. Бристоль 31. Евгений». По приезду Розенбаум остановился у своей двоюродной сестры Марии Змиевской, а затем, не мешкая, направился в гостиницу «Бристоль», в номер шефа. Корвин-Пиотровский встретил его словами: «Я тебя вызвал по приказу начальника Главного управления полиции генерала Розвадовского. Сегодня, как ты знаешь, «День Независимости». Не знаю, примет ли нас генерал сегодня. В два часа он должен быть на Мокотовском поле, где маршал Пилсудский будет производить смотр войск. На всякий случай я позвоню в бюро Главного управления». С этими словами он подошел к аппарату, но оттуда ответили, что «сегодня у генерала приема не будет». Таким образом, друзьям пришлось ждать завтрашнего дня. Чтобы не скучать, условились встретиться вечером на оперетке и разошлись. Этот варшавский вечер прошел достаточно скучно.

12 ноября 1922 года к 10 часам оба прибыли в Главное управление полиции. Генерала еще не было, и они стали ожидать его в приемной. Около 11 часов генерал стремительно прошел в свой кабинет, после чего ожидавших его тотчас же к нему пригласили. Генерал Розвадовский поздоровался за руку с приглашенными, предложил им усаживаться поудобнее, одновременно предлагая портсигар с папиросами. Выслушав краткую и деловую информацию Корвин-Пиотровского, а затем подробный отчет со всеми деталями Розенбаума, генерал, уточнив все моменты их видения состояния дел в Гродно, пришел к заключению: «Господа, с учетом ваших пожеланий, я дам распоряжение о тайной слежке за «Свободным Рабочим» в Гродно как со стороны городской политической полиции, так и воеводской в Белостоке». «А вы, — добавил он, обращаясь к Розенбауму, — действуйте в соответствии с вашими планами и оставайтесь по-прежнему в ведении полковника Корвин-Пиотровского». Поблагодарив обоих пожатием руки, генерал вручил агенту в качестве вознаграждения чек для получения в кассе управления 500 злотых. Из Варшавы домой Корвин-Пиотровский и Розенбаум возвращались вместе, в одном купе. В 4 часа ночи Розенбаум сошел с поезда в Белостоке, а шеф полиции поехал дальше.

В последних числах ноября Розенбаум закончил свою работу в русской драматической труппе А.Н.Горяинова и З.В.Келчевской, а в начале декабря, получив окончательный расчет, выехал в Вильно для встреч и переговоров с руководителями ансамбля русской оперетки и музыкальных эскизов Петром Леонидовичем Зелинским и Ольгой Александровной Строльской. Ансамбль этот в то время успешно работал в Вильно, имея контракт с лучшим в городе театром-кино «Гелиос», владельцами которого были А.Бороздин и Л.Крупич. Старый контракт заканчивался 15 декабря, и с этого времени, как было ранее договорено, Розенбаум должен был вступить в должность импрессарио нового ансамбля.

По дороге в Вильно Розенбаум заехал в Новогрудок к Корвин-Пиотровскому, при этом доложив ему, что за время пребывания в Белостоке им практически ничего не сделано, а также что он оставил русскую драму Горяинова, и сейчас едет принимать русский ансамбль Зелинского и Строльской, рассчитывая в дальнейшем с ними продолжить работу в восточных воеводствах Польши. Выслушав агента, шеф сосредоточил его внимание на том, чтобы разрабатываемый Розенбаумом маршрут гастролей затрагивал именно те города, где у него уже есть контакты с членами организации «Свободный Рабочий», мотивируя это тем, что «птички еще летают, но попасть в клетку они должны до того, как наберутся сил; упустишь момент, и справиться с ними будет сложно». Далее полковник сказал следующее: «Эдвард, в своих расходах, сопряженных с работой, ты сильно не зажимайся. Будут деньги на исходе, телеграфируй мне, и я немедленно переведу тебе нужную сумму. Приготовь мне к вечеру предполагаемый маршрут, мы его вместе обсудим, а завтра с дневным поездом ты сможешь ехать в Вильно. До станции Новоельня я дам тебе свою машину, так как узкоколейка зимой ненадежна. Итак, жду тебя вечером у себя дома с готовым планом маршрута».

Приготовив маршрут гастролей на 1923 год и составив объяснительную записку к нему, Розенбаум вечером отправился на квартиру к Корвин-Пиотровскому. Здесь оба пришли к окончательному утверждению плана сотрудничества на перспективу. После этого полковник дал своему агенту-импрессарио следующие указания: «1) в главных направлениях действовать в соответствии со старой инструкцией; 2) по приезде в Вильно откорректировать с Зелинским маршрут гастролей (с указанием сроков пребывания в каждом городе); 3) сообщить в Новогрудок о составе ансамбля Зелинского на фирменном бланке с подписями директора и импрессарио с тем, чтобы оказать содействие агенту при каждой регистрации паспортов артистов в воеводствах (шеф брал на себя улаживание этого вопроса в Главном управлении полиции — В.Ч.). Против фамилии каждого артиста должен быть указан документ, по которому он проживает в Польше (в то время для русских эмигрантов такими видами на жительство могли быть: нансеновский паспорт, 6-месячная карта пребывания и так называемая карта азиля, т. е. гостевая. Последняя, как и нансеновский паспорт, были документами бессрочными); 4) следить за настроениями актеров и публики; 5) наблюдать при заказе афиш и других рекламных материалов, не печатаются ли в этих типографиях антигосударственные издания: 6) отчет о расходовании средств за 1922 год сдать к 5 января 1923 года».

В Вильно Розенбаум сделал в течение двух дней все, что требовалось от него инструкцией. В маршрут гастролей, согласованный и уточненный с директором ансамбля, попали следующие города: Пинск, Несвиж, Новогрудок, Барановичи, Сарны, Костополь, Ровно, Кременец, Дубно, Луцк, Ковель, Брест, Белосток, Волковыск, Слоним, Лида, Гродно. Этот маршрут (вместе со списком состава труппы и уведомлением о выезде в Пинск) был оперативно отправлен шефу.

Устроив в Пинске в течение двух дней предстоящие здесь гастроли, Розенбаум решил навестить места своей былой службы. Тянуло его туда, разумеется, не стремление повидаться с сослуживцами, а прежде всего потребность разузнать, как там обретаются его былые компаньоны и можно ли будет на них в своих делах рассчитывать. На свое счастье, он сразу же встретился в порту с инженером-капитаном Шульцем и от него узнал, что токари Валь-ден и Лясота продолжают работать у него в мастерских, а Шиманский откомандирован в Брест на работы в крепостные артиллерийские мастерские.

Вечером Розенбаум отправился на квартиру к Вальдену и от него узнал следующее: в Пинске после его отъезда были арестованы среди рабочих Пинской флотилии, спичечной и фанерной фабрик около 50 человек[17]. Конечно, отдельные оставшиеся на свободе активисты потихоньку ведут организационную работу, но их раз-два и обчелся. Самый яркий из них — это рабочий со спичечной фабрики Арон Грицмахер. В тот же день увидеть Лясоту Розенбауму не удалось, ибо он после операции слепой кишки лежал в местной больнице.

От Вольдена Розенбаум пошел поужинать в «Клуб охотника», где застал своих старых знакомых: Болеслава Скирмунта, городского старосту Томашевича, судью Фальковского, доктора Рымшевича, коменданта Яцынича и др. Здесь в приятном общении он пробыл около трех часов и когда собрался уже уходить, то Яцынич весьма любезно спросил у него: «Где вы остановились?». И когда Розенбаум ответил, что остановился он на Портовой улице, в доме своего бывшего сослуживца капитана Суходольского, то комендант сказал: «Так значит нам по дороге». Вместе они прошли совсем немного, но этого расстояния вполне хватило, чтобы Розенбауму пришлось принять предложение Яцынича отобедать у него завтра в домашней обстановке.

В назначенное время агент уже был на квартире коменданта пинской полиции. В ожидании обеда в своем домашнем кабинете Яцынич завел разговор с Розенбаумом о необходимости сближения их усилий в деле искоренения «революционной заразы» в городе: «После вашего отъезда нам удалось расширить представления о реальной деятельности местной организации «Свободный Рабочий», были произведены новые аресты, и мы продолжаем работу в заданном направлении, выявляя в среде пропагандистов, преимущественно евреев. По всему видно, что Москва не жалеет средств на пропаганду и посылку сюда своих эмиссаров. Идея о всемирной пролетарской революции витает над нашими заводами и фабриками, а у нас с жидами цацкаются. Последние же массами под видом реэмигрантов, как уроженцы Польши, все прибывают и прибывают к нам; не понимаю, зачем только пускают сюда эту заразу? Когда увидитесь с Корвин-Пиотровским, передавайте ему привет, возможно, я еще обращусь к вам за помощью. А теперь идем обедать». За обедом в присутствии супруги коменданта служебных разговоров не велось. После обеда коллеги расстались. Вечером, уладив все вопросы, связанные с предварительной рекламой и прибытием в Пинск «Русской оперетки и музыкальных эскизов», администратор-импрессарио выехал в Несвиж.