СУДЬБА КАРОЛИНЫ
СУДЬБА КАРОЛИНЫ
После разрыва с де Виттом Каролина Собаньская и Степан Чиркович, как мы уже говорили, некоторое время жили в доме Голицыной, который после её смерти перешёл к дочери знаменитой Юлии Крюденер — баронессе Беркгейм. Дело в том, что поначалу под идейное влияние Голициной попал Чиркович. Что касается Каролины, то она приобщилась к голицынским фантазиям через него, причем весьма быстро усвоила условный язык секты. Голицына была восхищена своими новыми адептами и стремилась — в благодарность — устроить их жизнь.
Отметим, что Каролина в эту нелегкую пору своей жизни не утратила своей красоты и обаяния. Брат княгини А.С. Голицыной, Н.С. Всеволожский, встретивший в эту пору у сестры Собаньскую, писал о ней: «Редко встречал я женщин, столь прелестных во всех отношениях».
Что поддерживало Собаньскую в эти годы? На этот счёт можно ответить однозначно — любовь Чирковича. Об этом писала в своих письмах сама Каролина. Так, в одном из писем к Голицыной и её приятельнице баронессе Беркгейм она пишет: «Я убеждена, что Бог в бесконечном милосердии к каждому из своих чад хотел для меня этого союза: он был необходим для моей натуры, которая не может обойтись без руководителя и неизбежной поддержки в свободном, независимом положении, каково моё, натуры, которая не сумела бы воспользоваться своей волей иначе, чем во вред самой себе; он был необходим, чтобы обеспечить мою старость хлебом насущным, необходим, чтобы защитить меня против людей и самой себя, необходим также, чтобы заставить меня потерять привычку к счастию и ласке, все более и более расслаблявшую мою природную изнеженность. Моё пребывание подле вас обеих было последней главой моего полного счастья. Будьте же благословенны за это, как и за все другие благодеяния, которыми вы осыпали мою жизнь.
Молю Бога внести их в книгу живота и отплатить вам радостью и вечным блаженством. К небу поднимаются глаза мои, чтобы молить его обеспечить и вознаградить вас полностью; вас, которых он выбрал, чтобы меня спасти, защитить, любить, помогать мне, такой бедной, слабой, одинокой!
Ныне развернулась передо мной вся серьёзность жизни; мой муж добродетельный человек, честный во всём значении этого слова; но серьёзность его характера и строгость его правил отражаются на всем, что составляет жизнь; мой муж, впрочем, сопровождал меня в мои безумные и светские годы, и он требует во всех моих привычках перемены, которая обеспечит мне его уважение. Я должна работать, чтобы добиться этого уважения, и это накладывает на меня тысячу обязанностей, которым временами противится моя дурная природа, хотя мой рассудок их всегда одобряет. Серьёзность моего мужа беспокоит многих в отношении моего счастья, но это такой достойный человек, настолько проникнутый идеей долга, что я уверена, что моё счастье будет зависеть только от меня, моего рассудка, моего послушания воле, которая всегда будет стремиться к тому, что для меня хорошо».
Увы, надежды Собаньской на то, что Чиркович обеспечит ей хлеб насущный, не оправдались. Как ни старались её приятельницы выхлопотать отставному капитану какую-нибудь службу, четыре года оставался он без места. Трудно утверждать, но можно предположить, что Чиркович не мог найти себе места службы из-за противодействия де Витта. Если это так, то значит, де Витт был глубоко оскорблен связью Каролины со своим бывшим адъютантом. Как знать, может быть, именно в этой связи и была причина разрыва генерала с польской красавицей?
Только в 1841 году, вскоре после смерти де Витта, Чиркович наконец-то был зачислен в штат новороссийского и бессарабского генерал-губернатора графа Воронцова чиновником по особым поручениям, получил чин полковника, а в 1845 году занял весьма достойную должность бессарабского вице-губернатора. Однако послужить на столь высоком посту ему довелось недолго. Уже в 1846 году Чиркович тяжело заболевает, выходит в отставку и в том же году умирает. Надежды Собаньской на спокойную и обеспеченную старость снова не оправдываются.
После смерти Чирковича Собаньская некоторое время гостит в украинском имении своей сестры Эвелины Ганской. Более в России Собаньскую уже ничего не держит. Каролина навсегда покидает империю и обосновывается в Париже. Бальзак, ставший мужем Ганской, относился к Каролине с резкой антипатией: «Твоя сестра Кар(олина) безумица, и это — лицемерная безумица, худшая из всех». Возможно, великий знаток женской души сумел раскусить Собаньскую, возможно, он просто не испытывал удовольствия от общения с родственницами своей жены, которые прибыли во Францию вслед за ней.
Последние сорок лет своей жизни Собаньская провела в Париже. Первые годы, по-прежнему очаровательная и остроумная, она привлекала к себе внимание мужчин, пользовалась большим успехом в литературном мире французской столицы, где в 1850 году и нашла себе нового мужа — на этот раз достаточно известного французского писателя и драматурга Жюля Лакруа, который был почти на четырнадцать лет её младше. Есть легенда, что до этого Каролина полностью очаровала известного французского критика Ш. Сент-Бёва, и даже чуть было не вышла за него замуж.
С момента нового замужества блистательная Каролина Собаньская исчезает из светской жизни навсегда. Вместо неё появляется Каролина Лакруа. Впрочем, мадам Лакруа остается верной себе и, как только позволяют средства, открывает блестящий салон на улице Сент-Оноре.
Племянница Каролины Анна Мнишек (единственная выжившая из пяти детей её сестры Эвелины Ганской) впоследствии вспоминала: «Тетя Каролина обедала у Раковских. Она ослепительно прекрасна. Я не думаю, чтобы она была когда-то красивее, чем сейчас. Быть может, это лебединая песня её красоты, но существует и такая красота, которая никогда не исчезает». У мадам Лакруа собирается цвет французского литературного общества.
Среди гостей салона мадам Лакруа нередко появлялся уже немолодой Адам Мицкевич. Не вспоминали ли они в своих беседах Пушкина, которому Мицкевич посвятил некролог и подписался как друг Пушкина. Заметим, что после смерти Пушкина возник было слух, будто Мицкевич в Париже ищет Дантеса, чтобы вызвать его на дуэль и отомстить за друга. Слух этот не подтвердился… После смерти Мицкевича частым гостем Каролины стали биографы поэта, которым она рассказывала историю своих отношений с покойным.
Свет на парижский период жизни Каролины частично проливает публикация, появившаяся много ранее во французском научном периодическом издании «Этюд бальзасьенн», ксерокопия которой в своё время была любезно прислана нам журналисткой Кристиной Ревюз. Публикация озаглавлена «Необычная судьба. Каролина Собаньская — свояченица Бальзака». Публикация состоит из двух частей. Первая, написанная Грегуаром Алексинским, основана на советских изданиях. Во второй, принадлежащей перу Роже Пьерро, обильно цитируются письма Мармона, переписанные в дневнике Собаньской. Там же приводятся выдержки из писем Бальзака Ганской, касающиеся Каролины, и документов французских архивов, позволяющие уточнить даты жизни Собаньской.
Биограф Эвелины Ганской Мария Залюбовская так пишет о пребывании Каролины в Париже: «В салоне Ржевусской-Собаньской-Лакруа на улице Сент-Оноре сидели два гения рядом. Они выглядели как люди разных эпох, хотя были ровесниками. Один, Адам Мицкевич — с лицом, изрытым следами слишком явных страданий; другой, Оноре де Бальзак — плотный, с грубо вытесанным лицом, похожий скорее на трактирщика, чем на литератора. Мадам Лакруа, обладая литературными амбициями, направляла беседу. Возможно, она говорила о своем брате Генрике Ржевусском, получившем должность чиновника по особым поручениям при наместнике Царства Польского и выпускавшем газету “Варшавский дневник” на французский манер. Возможно, литераторы обсуждали его книгу “Смесь”, в которой Генрик Ржевусский защищал старый порядок в Польше, видя в персоне царя главный устой феодализма и первейшую защиту против революций. Возможно, говорили о благороднейшем изгнаннике, свято верном Мицкевичу Исидоре Собаньском, позже на похоронах которого польский поэт жарко плакал.
Бальзак относился к Каролине с резкой антипатией: “Это лицемерная безумица, худшая из всех”. С иронией он отзывался и о литературном салоне: “Прежде всего, вы входите в салон, где шумно беседуют мужчины с высокими лбами и женщины, которые кажутся забытыми на земле ангелами. Почитайте себя счастливым, если вы не натворили уже трёх глупостей, представившись хозяйке дома, следящей за порядком чтения; поздоровавшись со знакомой дамой, которая устремила на вас неподвижный взор, и ответив “А? Что?”, рассеянному поэту, который повторял свои стихи, шепча их вам на ухо”. И вообще Бальзак считал Париж раем для женщин, чистилищем для мужчин и адом для лошадей.
Как и все влюбленные в Каролину мужчины, Жюль Лакруа посвятил ей сонет, открывавший сборник его стихов “Скверный год”. А когда супруг ослеп, Каролина ухаживала за ним 13 лет. Перед своей смертью она призналась мужу, что скрыла от него свои года — она была на 15 лет старше него. В предсмертном письме Жюлю Лакруа она писала: “…о да, с тобой я была самая счастливая из женщин. Ты был моей любовью, моим счастьем, моей совестью, моей жизнью…” Возможно, в эти последние слова она вложила своё отношение к мужчинам, встретившимся на её большом жизненном пути. В дневниках Собаньской, хранящихся в архивном фонде Жюля Лакруа, которые она вела, то на польском, то на французском, — много имен, но о Пушкине нет даже упоминания. Почему Каролина хранила в тайне свои взаимоотношения с Пушкиным? Не верила в любовь ветреного поэта или оберегала его честь и доброе имя?»
Обращает внимание полная противоположность отношения Мармона и Бальзака к Собаньской. Если старый маршал пребывал в полном восторге от красавицы польки, то великий писатель писал о ней всегда в резко отрицательном тоне. Но такова была эта женщина, никого не оставлявшая равнодушным, вызывавшая не только при жизни, но и после смерти самые разноречивые и крайние суждения.
В 1872 году Лакруа выпустил сборник стихов «L’annee infame», первый сонет которого посвящен обожаемой им жене. Таким образом, Каролина была в последний раз воспета поэтом в возрасте восьмидесяти лет.
Впрочем, пушкиновед Фридкин в своем исследовании о Собаньской приводит свой разговор с некой Надеждой Воронцовой-Бэр, ведущей своё происхождение вроде бы от самого Пушкина.
«Фридкин: А вам не попались на глаза письма Каролины к брату её мужа, Полю Лакруа?
Воронцова-Бэр: Нет, мне кажется, этих писем я не видела… Впрочем, отец рассказывал, что, читая эти письма, он вынес убеждение: Каролина обманывала слепого мужа. Она была любовницей его брата…»
Одним словом, клейма ставить некуда! Отметим, однако, что муж Каролины Жюль потерял зрение в 1871 году. Тогда Каролине Собаньской минуло уже 80 лет. Что и говорить, самое время, чтобы завести себе любовника! Признаюсь, что именно за такие неожиданные выверты я и люблю наших находчивых пушкиноведов, вот уж воистину у кого горе от ума! Увы, но в фанатичном желании найти сенсацию господа профессора весьма часто теряют не только чувство реальности, но и чувство элементарного приличия. Бог им судья!
Из воспоминаний компаньонки княгини Голицыной Марии Сударевой: «Впоследствии, по смерти Чирковича (а произошло это в году 1846-м), Каролина Собаньская оставила пределы нашей империи и перебралась в Париж, давно уже её манивший. Говорят, что она едва не заполучила в супруги знаменитого критика Сент-Бёва. Но замуж Каролина вышла за французского литератора Жюля Лакруа (он, кстати, на четырнадцать лет её моложе). Может быть, сей Лакруа и не так уж широко известен, но я всегда с наслаждением читаю его романы, пьесы и стихи.
Да, один свой поэтический сборник, сказывают, он посвятил Каролине, божественной своей Каролине, гениальной интриганке и бесподобной красавице, даме изобретательно хитрой, необыкновенно страстной и исключительно коварной; я бы даже, завидуя, сказала так: гениально-коварной. Между прочим, брат Жюля Лакруа Поль — тоже литератор (он пишет под псевдонимом “библиофил Жакоб”), и он посвятил Каролине целый труд свой о баронессе Крюденер. Сию баронессу я отлично помню: она была ближайшей подругой и наставницей княгини Голицыной. Сказывают, что “библиофил Жакоб” был многолетним любовником Каролины. Я не раз слышала, что Каролина Собаньская увезла с собою в Париж, помимо горстки фамильных бриллиантов (она, надо сказать, хотя и чрезвычайно родовита, но при этом довольно-таки бедна и долгие годы, утверждают, находилась на содержании российской тайной полиции и лично генерала Осипа Витта, мерзавца из мерзавцев), целый баул с документами и всякого рода историческими раритетами. И сии раритеты имеют самое непосредственное отношение не только к России и Польше, но и к Франции предреволюционной эпохи. Совершенно очевидно: там находилось и то, что Каролина в своё время получила в дар от княгини Анны Сергеевны Голицыной, своей кореизской благодетельницы. При этом у меня нет никаких сомнений в следующем.
Каролина Собаньская вообще отличалась страстью к собирательству письменных раритетов. К концу жизни она сумела собрать автографы почти всех знаменитостей своей эпохи от государственных деятелей до поэтов. Там были автографы императора Александра I, прусского короля Фридриха II, польского короля Станислава Августа, герцога Веллингтона, письма Жермены де Сталь, Рене де Шатобриана, Бенжамена Констана, Виктора Гюго, Александра Дюма, Сент-Бёва, Эжена Сю, Проспера Мериме, Франца Листа… Некоторые письма, в том числе Бальзака, Мицкевича, бывшего наполеоновского маршала Мармона, адресованы самой Собаньской. Под порядковым номером “41” вклеен лист с самой ценной рукописью, предваряемой надписью по-французски: “Александр Пушкин” и “К. Собаньской, урожденной Гр-не Ржевусской”. Это единственный дошедший до нас собственноручно написанный Пушкиным текст стихотворения “Что в имени тебе моем?..”. Последнее “прости” от ушедшего в мир иной русского гения…
Именно в бумагах семейства Лакруа, полагаю, теперь и нужно искать разгадку исчезнувшего королевского ожерелья из 629-ти бриллиантов, которое так и не досталось королеве Марии-Антуанетте и вообще принесло множество бед всем, кто до него касался или хотя бы думал о нем.
И ещё меня не оставляет надежда, что Каролина Собаньская-Лакруа хотя бы в один из своих многочисленных альбомов внесла записи бесценных рассказов Анны Сергеевны Голицыной о графине Жанне де ла Мотт и об громком уголовном процессе, омрачившем последние годы правления несчастной королевской четы — Людовика Шестнадцатого и Марии Антуанетты.
Но ежели этого вдруг по каким-то причинам и не было сделано, то уж непременно Каролина вклеила в альбомы подлинные бумаги, связанные со скандальным процессом графини де ла Мотт и графа Калиостро. А ежели Каролина не вклеила ничего в альбомы свои, то в любом случае она сии наиинтереснейшие бумаги непременно сохранила и просто не могла не сохранить. Не могла! Я просто убеждена в этом.
Вот хотя бы одним глазком взглянуть на дар, полученный Собаньскою от княгини Голицыной, дамы вздорной и сумасбродной, крутой на расправу, но при этом безмерно щедрой и отзывчивой! Хотя бы удалось взглянуть, дабы, наконец, можно было постигнуть до конца историю загадочной французской графини, вдруг неожиданно поселившейся на исходе царствования Государя Александра Павловича в Старом Крыму, сначала в голицынском Кореизе, а потом в имении “Артек”, тогда почти что пустынном!
Увы, ныне я вполне уже постигаю, что любопытство моё на сей счёт вряд ли будет в ближайшее время должным образом удовлетворено. Однако вместе с тем знаю я и то, что, конечно, неизбежно настанет пора, когда рукописные сокровища из собрания семейства Лакруа, оставаясь в пределах частной коллекции, станут всё-таки доступны для всеобщего обозрения. Во всяком случае, ученых мужей рано или поздно допустят до этих бесценных сокровищ, до этих исторических деликатесов.
Тогда-то тайна пропавшего за несколько лет до революции уникального королевского ожерелья, состоящего из 629-ти бриллиантов, и будет, наконец, окончательно и бесповоротно раскрыта, тогда-то она, слава Богу, и выплывет на свет божий!
Осознание сего обстоятельства, конечно, сильно успокаивает меня, но вместе с тем не могу не признаться: страсть, как хочется самой узнать правду, да видно не судьба!»
До конца дней вокруг Каролины роились самые нелепые слухи и сплетни. Представляю, как она от них устала к концу жизни! Но, увы, таков был её удел. Это была плата за насыщенные великими событиями и потрясающими встречами молодые годы. Есть время разбрасывать камни, и есть время их собирать. Судьба отпустила Каролине в избытке того и другого…
Незадолго до своей смерти она написала мужу письмо, которое велела прочесть ему после своей кончины. В этом прощальном письме есть такие слова: «О да, с тобой я была самая счастливая из женщин. Ты был моей любовью, моим счастьем, моей совестью, моей жизнью. Но смерть нас не разлучит…Я умру, обожая тебя, тебя благословляя. Заботься о себе ради любви ко мне». Наверное, любящая женщина лучше сказать и не сможет!
Через несколько месяцев, 16 июля 1885 года, Каролина Собаньская умерла. Жюль Лакруа выполнил волю своей жены и последовал за ней два года спустя. В течение всей жизни Каролину уличали в лицемерии, но, как известно, перед лицом вечности никогда не лгут. Увы, последние слова легендарной красавицы об обретенном ею счастье прозвучали уже с той стороны…
Смерть некогда первой красавицы в России никого не тронула. Каролина намного пережила свой век, и новое поколение уже совсем её не помнило. Кому какое дело было в России в 1885 году до умершей в Париже девяностолетней старухи? Однако прошло время, и о Собаньской снова вспомнили — слишком уж яркой была эта необычная женщина.
Что оставила после себя Каролина Собаньская, одна из самых загадочных женщин России XIX века? Несколько портретов, которые предположительно считаются принадлежащими ей. Романы с Пушкиным, Мицкевичем и де Виттом; пушкинские письма и несколько его стихотворений, одно из которых, «Что в имени тебе моем», навсегда вошло в классику русской поэтической лирики; черноморский курорт Каролино-Бугаз, расположенный в 60 километрах юго-западнее Одессы на песчаной косе между Черным морем, Днестровским лиманом и солеными озерами, названный в её честь. Много это или мало? Думаю, что много, ибо даже одной пушкинской строки с лихвой хватило бы на то, чтобы навеки обессмертить имя этой удивительной женщины. Что в имени тебе моем…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.