Владимир Булдаков Первая мировая война и российские иллюзии прогресса

Владимир Булдаков

Первая мировая война и российские иллюзии прогресса

Сто лет назад многие считали, что участие в мировой войне приведет к обновлению России. «Ослепление прогрессом» доминировало над опасениями. В современной России также все чаще вздыхают об «упущенной» или «украденной» победе. Так, высказывается точка зрения, что Россия, ее экономика успешно модернизировалась не только до войны, но и в ее ходе, а к началу 1917 года держава была готова нанести решающий удар противнику. Если так, то революцию подготовили «заговорщики» – и «свои», и «чужие».

С чем связано появление подобных иллюзий? Имели ли они под собой реальную основу?

Война, утопии, надежды

Не стоит думать, что мифологическое сознание неуклонно уходит в прошлое: каждая историческая эпоха порождает свои разновидности утопий. Обычно научные и технологические достижения умножают число «романтиков прогресса». Именно это случилось в Европе начала XX века. К этому времени в силу всеобщего «омоложения» в результате демографического бума уплотнившегося населения, одновременного усиления миграционных процессов, прогресса коммуникаций и mass media мир сделался «тесен» – разумеется, сравнительно с представлениями о «справедливости» существующего передела мира. Человечество вступало в глобальный период своего существования не только с наивными, но и агрессивными умонастроениями – сказывалась инерция имперского мышления, помноженная на «достижения цивилизации».

Как ни странно, с грядущей войной связывали радужные надежды. Европейские гуманисты высказывали уверенность, что нынешняя «освободительная» война призвана положить конец всем войнам на земле. Российские националисты вспомнили о «братьях-славянах» и об «исторической необходимости» завоевании Царьграда, либералы рассчитывали с помощью верноподданничества убедить власть даровать «конституцию» и гражданские свободы, левые силы надеялись, что война, так или и иначе, приблизит к идеалам не только демократии, но и социализма. Слишком многим казалось, что война способна разрубить гордиев узел бесчисленных проблем.

На этом фоне не могли не проявить себя любители делать из нужды добродетель. В России некоторые «оптимисты» убеждали, что, в отличие от передовых стран, ее «отсталый» хозяйственный организм «не может быть поколеблен в своих устоях бедствиями будущей войны». Предполагалось, что от длительной войны, губительной для передовых экономик, Россия только выиграет. Поражения русско-японской войны не отрезвили подобных авторов, хотя более умудренные деятели и указывали на «легкомысленный авантюризм войны» со стороны политиков.

Предостережения не помогали. Незадолго до войны тогдашний министр А. В. Кривошеин, сподвижник П. А. Столыпина, отмечал, что предыдущее развитие России «едва не завершилось общим экономическим кризисом» начала XX века. «Если все останется в прежнем положении, – предупреждал он, – …то кризис этот неизбежен в более или менее близком будущем». Он был не одинок. Начальник Военно-морского управления Ставки верховного главнокомандующего адмирал Д. В. Ненюков считал, что «в последние пятьдесят лет перед войной Россия была тяжким хроником, хотя казалась здоровой и сильной», а армия не была готова к войне по причине «громадности и тяжеловесности бюрократической машины мирного времени».

На надежды на обновление России упорно прорывались сквозь страхи перед будущим. Обратимся к авторитету И.Х. Озерова, известного экономиста, члена Государственного совета. Накануне войны (9 июня 1914 года), выступая перед сенаторами, он заявил: «…Наша промышленность… обставлена массами пут. У нас… совершается нередко промышленный маскарад…Русские предприятия конструируются не на русской территории… где-то в Берлине, во Франции или в Англии». При таких условиях, считал он, «развивать производительные силы страны просто невозможно».

Сходные мысли высказывались и ранее. «Россия должна очистить Авгиевы конюшни бюрократизма», избавиться от взяточничества и административной волокиты, писали еще в 1907 году, причем, отнюдь не либеральные деятели.

Озеров наделял войну экономически освободительным характером. Это соответствовало всеобщим лозунгам войны, как войны за свободу. Предполагалось, что Россия «очистится» войной, избавится от всевозможных врагов – в том числе и внутри ее. Возможно, это произносилось с отчаяния. Как бы то ни было, прогресс технологий убеждал во «всесилии» человека. Соответственно, возросли «авантюристичность» и «безрассудность» социальной среды. Избежать мирового конфликта становилось все труднее – тем более, что господствовала убежденность, что новейшие средства уничтожения гарантируют его скоротечность.

Причина «застоя», по мнению Озерова, была обусловлена тем, что российская бюрократия ориентировалась на текущую конъюнктуру, а не на будущее. Чиновники предпочитали стабильность, а не прогресс. Как результат, экономическая политика оставалась пассивно-охранительной, промышленность не была приспособлена к работе в экстремальных обстоятельствах. Победить в войне рассчитывали исключительно за счет запасов мирного времени.

Озеров приводил впечатляющие примеры хозяйственных нелепостей. Так, больше половины российского экспорта в 1913 года приходилось на Германию, в результате чего «мы своими деньгами питали германскую промышленность» и «тем самым давали деньги на вооружение Германии». Теперь, чтобы освободиться от заграницы, считал он, предстояло развивать новые производства (машиностроение, химическое производство и т. д.). «Нам должно быть стыдно перед Богом и людьми, что мы, обладая такими естественными ресурсами, остаемся в кабале у других стран», – заключал он.

Ситуация выглядела противоестественной. Академик В. А. Вернадский в 1916-м констатировал, что из 61 полезного химического элемента в России добывалось только 31 – даже алюминий приходилось ввозить из-за границы, поскольку запасы бокситов в России не исследованы.

В своих алармистских настроениях Озеров и Вернадский были не одиноки. Инженер-электрик Э. О. Бухгейм приводил свидетельства специалистов, видевших в Германии «роскошно оборудованные фармако-химические заводы-дворцы, построенные, по заявлению самих немцев, наполовину на русские деньги». Начальник Главного артиллерийского управления (ГАУ) генерал А. А. Маниковский утверждал, что поскольку на протяжении многих лет Германия обеспечивала Россию вооружениями, то становление немецкой военной промышленности в значительной степени осуществлялось на русские деньги. Многие вели себя так, как будто война оставалась последней надежной на модернизацию России.

Европейская война и российская экономика

Иностранные предприниматели действительно играли непропорционально большую роль в российской экономике. Рассчитывать на инновационный рывок на автохтонной социокультурной базе не приходилось, хотя по уровню развития фундаментальной науки Россия не отставала от Запада.

В. И. Вернадский упорно надеялся, что война создает новую инновационную ситуацию: решающее значение приобретет соперничество в области изучения и использования собственных природных богатств. В начале 1915 года он выступил с предложением о создании Комиссии по изучению естественных производительных сил страны – КЕПС. Вместе с тем, он призывал к мобилизации ученых-естественников и даже гуманитариев по примеру инженеров, химиков, врачей и бактериологов, работающих на нужды обороны. По-своему видел модернизацию России Бухгейм. Он предлагал масштабную «электрификацию страны и широко организованную кооперации». Как известно, первым из этих предложений воспользовались большевики с их планом ГОЭЛРО.

Но органичного соединения «капитала ума и капитала денег» не получалось. Российских предпринимателей сковывала не только своя бюрократии. В августе 1914-го их охватила паника: выяснилось, что зависимость России от промышленно-технологического импорта непомерно велика. Эту тенденцию следовало преодолеть. Однако протекционистские формы государственного индустриализма по-прежнему развращали российский бизнес. По мнению Озерова, сказывались российская пассивность, нерасторопность, лень – результаты затянувшегося крепостничества. Как результат, отмечал он, до сих пор «никакой мы политики не проводили: мы одно знали – выжимать деньги из населения, выжимать всеми средствами».

В создавшихся условиях правящие верхи главные надежды возлагали на казенную промышленность. Считалось, что ее продукция обходится дешевле. Но современные исследователи решительно возражают, указывая, что в себестоимость ее продукции следует включать и государственные расходы на поддержание ее жизнедеятельности. В любом случае, рассчитывать на инновационную активность госсектора экономики не приходилось. Так, на первый год войны внутри страны было заказано 8647 орудий, а произведено лишь 88, то есть 1 % требуемого. Частично это было связано с медленной перестройкой производства.

Между тем, в верхах разгорелся спор каким должен стать новый оружейный завод – казенным или частным? Естественно, частные предприниматели всячески отстаивали свои интересы. В результате согласованный план строительства новых военных заводов так и не был реализован, и власть по-прежнему ориентировалась на заграничные заказы.

При этом хозяйственные слабости России стали связываться со «злокозненностью» немцев. Газеты требовали сбросить немецкое экономическое иго. Либерал С. И. Гессен ставил задачу создания нации, как «духовно-экономического целого» через «очищение» войной. В низах подобные призывы воспринимали в чисто шовинистическом духе. Рабочие принялись выявлять немецких «вредителей» на производстве, а это вряд ли способствовало повышению его эффективности. Но на «спасительность» по-прежнему надеялись, ибо казалось, что мирная модернизация России уже невозможна.

Экономика России была многоукладной, но основная причина хозяйственных неурядиц состояла не в этом. Строго говоря, всякая экономика многоукладна, другое дело – связи между укладами. Если они блокируются либо бюрократией, замыкающей естественный продуктообмен на себя, если они сдерживаются хозяйственной замкнутостью наиболее архаичных укладов, если, наконец, в низах нет гражданского понимания общего хозяйственного блага, в экстремальных обстоятельствах многоукладность может обернуться «многоконфликтностью» – войной всех против всех. Как ни парадоксально, до известной степени связку между укладами обеспечивал импорт сельскохозяйственных машин и оборудования. Теперь на него рассчитывать не приходилось, хозяйственные уклады в годы войны неуклонно «разъезжались». Но этой опасности не замечали. На втором году войны сохранялась убежденность, что «в производстве фабрично-заводских изделий недостатка нет, так как мы работаем на своем сырье», сельские производители выиграли от «сухого закона» и повышения цен на свою продукцию, в общем «война открывает перспективы будущих успехов, будущего подъема народного хозяйства» – таким было самое распространенное мнение.

Легкомыслие апостолов прогрессов?

Предвоенный бездефицитный российский бюджет базировался на косвенном налогообложении. Жесткий «золотой стандарт» обеспечивал приток иностранных капиталов. С другой стороны, громадный сельскохозяйственный экспорт создавал положительное внешнеторговое сальдо. С его помощью создавался «золотой мост», по которому шли средства для индустриализации. Но он мог действовать только в мирных условиях. В экстремальных обстоятельствах империя становилась должником более развитых стран. Ситуацию усугубило введение сухого закона, вызвавшего резкое снижение поступлений в казну.

«Оптимизм» верхов базировался на представлении, что война окажется скоротечной и накоплений мирного времени окажется достаточно. Не случайно к мобилизации всех ресурсов страны правительство начало прибегать лишь спустя год. А пока оно продолжало интенсивно и нерасчетливо закупать материальные ресурсы заграницей. Так, в начале войны французы предложили закупить стальные каски по цене 11 франков. Мнения российских военных верхов на этот счет разошлись. В конечном счете, каски все же закупили, но уже по цене 25 франков за штуку, хотя скоро выяснилось, что в России их вполне можно было производить. И англичане, и немцы воевали в своих защитных касках. В России «французские» каски можно было увидеть преимущественно в 1917 году на так называемых ударниках, а в 1920-е годы – на красноармейцах.

Уже к осени 1914 года обнаружилась нехватка винтовок – в результате, более половины винтовок, которыми воевали русские солдаты, было произведено за границей. «Окончательно отдаемся в руки добрых союзников, – иронизировали в Совете министров в марте 1916 года. – Переходим из огня в полымя, из немецкого засилья экономического в английское».

Импортировалось не только то, что в России не могли или не успевали произвести. Закупалось за границей и то, что имелось в стране в изобилии, – например, серный колчедан, без которого был невозможно производство взрывчатых веществ. Возникали и «странные» нужды. Так, американский рынок получил из России заказ на производство 400 тысяч пехотных топоров, 600 тысяч киркомотыг, 2,5 тысяч пудов колючей проволоки…

В результате для заказов за рубежом требовались все более значительные суммы. В июне 1915 года министр финансов П.Л. Барк признал: «Надо ждать крушения финансовой системы». А. А. Маниковский, со своей стороны, пришел к выводу, что деньги, израсходованные на экспорт, эффективнее было потратить на развитие отечественной промышленности. В результат, затратив более 300 миллионов рублей на иностранные автомобили, в ноябре 1915-го решили развивать их отечественное производство.

Как вели себя в этих условиях российские промышленники? Известно, что многие жертвовали громадные суммы на нужды армии. Но обычно это было всего лишь частью верноподданнического ритуала, не исключавшего азарта наживы. Кое-кто при этом преуспел. Так К. И. Ярошинский, получивший 400-миллионный кредит в Государственном банке на организацию военной промышленности, потратил значительную часть этих средств на скупку прибыльных сахарных заводов. В правительственных верхах говорили: «Наши заводчики – шайка, с которой надо действовать решительно».

Тотальная война и продовольствие

Тотальная война легко превращается в войну на истощение. И здесь Россия проиграла. Причем вовсе не из-за недостатка продовольствия, как случилось в Германии.

Полная или частичная военная блокада любой страны обнажает слабые места ее народного хозяйства: зависимость от внешнего мира, управленческие изъяны, отраслевые диспропорции, технологические упущения, слабости инфраструктуры. Но при этом становятся ясны и пути преодоления недостатков системы с помощью скрытых внутренних резервов. В годы войны выяснилось, что российская власть предстает беспомощной в перестройке народного хозяйства. Особенно болезненно это сказалось на продовольственных поставках. Среднегодовой сбор хлебов в России в 1910–1913 годах составлял 4,5 миллиарда пудов, потребность населения и армии составляла 3 миллиарда. До войны ежегодно вывозилось до 680 миллионов пудов, то есть 15 % общего сбора. В 1915 году вывезли всего 31 миллиона пудов. Откуда же взялась продовольственная проблема?

Причина носила системный характер. Не было выработано общего, детально проработанного плана снабжения армии; запас жиров был израсходован в первые месяцы войны, а при эвакуации из западных губерний часть скота погибла или досталась неприятелю. Виной было управленческое безволие. К тому же теперь руки у правительства были связаны распоряжениями военных властей. 2 декабря 1915 года Кривошеин отметил в связи с этим: «Сплошное безумие, бедлам». Если такие «откровения» посещали преданных сторонников режима, то как могли повести себя низы?

Всякие ограничения в снабжении вызывали волну спекуляции, в том числе хлебом. Армейские снабженцы вынуждены были конкурировать не только друг с другом, но и с государственными закупщиками, многочисленными представителями земств и городов. Железные дороги не справлялись с продовольственными перевозками. В ноябре 1916-го командующий Юго-Западным фронтом А. А. Брусилов жаловался министру земледелия А. А. Риттиху, что «крайнее однообразие пищи действует угнетающе на людей». Но главная причина коллапса снабжения была в отсутствии понимания между властью и основной массой хлебопроизводителей – крестьянами.

Целей войны крестьяне не понимали, сдавать государству хлеб, не получая взамен «городских» товаров, не желали. Их следовало чем-то стимулировать, но чем? Как? Начальник Генерального штаба H. Н. Янушкевич в июле 1915 г. признавал: «Сказочные герои и альтруисты – единицы». Он предлагал «купить героев» из крестьян, пообещав им прирезать земли после войны. Совет министров отверг это предложение как невыполнимое. Государство неуклонно двигалось к реквизициям «излишков» продовольствия у его производителей.

Вместо качественного обновления экономики многократно возрастал выпуск старых видов вооружений – винтовок, пулеметов. О массовом производстве тяжелых артиллерийских орудий и, тем более, самолетов и танков, казалось, никто не помышлял. Тем не менее, к концу 1916 года в верхах появилось убеждение, что Россия может вести наступательную войну. Печальная сторона брусиловского прорыва, в результате которого русская армия понесла громадные потери (с начала наступления до конца 1916 года 262 764 человек только убитыми против 73 916 у неприятеля), не принимались во внимание. О том, что империи предпочтительнее обороняться, ибо она лишена новейших видов вооружений, не хотели думать. В тогдашней России верхи не задумывались ни о цене победы, ни, тем более, о человеческой цене прогресса в целом. Между тем, независимо от «объективных» обстоятельств и статистических данных, следовало бы учитывать, что к 1917 году народ устал от тягот войны и окончательно разуверился во власти. Ее организационные провалы пришлось смывать кровью.

При ближайшем рассмотрении оказывается, что главная причина «нездоровья» российской экономики – в ее внутренней несбалансированности и слабости инфраструктуры. При этом в тотальной войне народ оказался отрезан от творческого участия в обновлении хозяйственной жизни страны. Более того, всякие «новшества» власти стали воспоминаться в низах подозрительно. При существующем уровне управленческой «расслабленности» участие России в мировом конфликте становилось для нее губительным.

На фоне былой панической неразберихи всякая производственно-экономическая стабилизация могла носить лишь временный характер. Этого не замечали, а потому к концу 1916 году в верхах и появилось убеждение, что Россия может успешно продолжать войну. Но какой ценой? Того, что империя может более или менее успешно лишь обороняться, ибо не располагает новейшими видами вооружений, не замечали. Не замечали и еще более опасного разрыва между индустриальным и аграрным секторами экономики.

Близорукость столетней давности поразила некоторых современных авторов, поразила утратой чувства реальной истории, власть упивалась манипуляциями с заведомо лукавыми цифрами или «дутыми» ведомственными показателями.

В чем же причина современных «модернизационных» иллюзий, связанных с Первой мировой войной? Понятно, людям, неспособным добраться до первопричин инновационных провалов в России, хочется все свалить на внешние факторы, указать на всевозможных «злоумышленников» и «врагов России». Сказывается и непреходящее угодничество перед властью всевозможных придворных «историографов». Со своей стороны, массовое сознание, развращенное поветрием конспирологии, легко принимает на веру все то, что подсовывается ему из «патриотических» соображений.

Но главное – в другом. До тех пор, пока российская власть будет воображать себя «самой умной», а народ видеть в ней единственную спасительницу от всевозможных напастей, вместо самостоятельного обновления России мы будем до бесконечности надеяться на неведомое «чудо спасения». С подлинной модернизацией эта вера не имеет ничего общего. Опыт Первой мировой войны это наглядно показал.

За безудержные иллюзии «государственных мужей» приходится расплачиваться массам. Еще дороже обходится забвение уроков истории. А потому, независимо от «объективных» обстоятельств, следует помнить, что к 1917 году народ устал от тягот войны и окончательно разуверился во власти, неспособной к социально осязаемой модернизации страны.