Иван Бертени младший Две войны венгров

Иван Бертени младший

Две войны венгров

По итогам первой мировой войны наибольшие потери понесла Венгрия: в результате Трианонского мирного договора территория страны, некогда составлявшая 325 тысяч квадратных километров, сократилась до 93 тысяч квадратных километров, страна потеряла более половины своего населения, в том числе и несколько миллионов венгров. Уничтожение исторического государства стало для венгров трагедией, возможность которой могла являться им лишь в кошмарных снах. Эта трагедия стала прежде всего следствием поражения в мировой войне, поэтому можно с полным правом поставить вопрос: стоило ли вступать в борьбу, имевшую столь ужасный исход?

Как известно, являясь частью Габсбургской империи, Венгрия не могла вести самостоятельную внешнюю политику, поэтому можно было бы утверждать, что Вена принудила венгров принять участие в трагически закончившейся мировой войне силой, не спрашивая их мнения, и в этом гипотетическом случае поставленный нами выше вопрос, конечно, потерял бы всякий смысл. Значительная часть венгерского общественного мнения военных лет действительно думала, что в результате деятельности венгерских политиков, обслуживавших властные устремления Вены и пренебрегавших национальными интересами, мнения венгерской нации действительно не спросили, вследствие чего война, начатая без учета пожеланий венгров, велась во имя не венгерских, а чужих интересов. Но неужели война велась только исключительно во имя чужих интересов? За что же воевали сами венгры? Что могла бы выиграть Венгрия, если бы она не потерпела поражение, а одержала победу в войне? Каковы были военные цели венгров в первой мировой войне? Попытаемся дать ответ на эти вопросы.

Национальные цели Венгрии в эпоху дуализма

Хотя система дуализма действительно делала невозможным ведение независимой венгерской внешней политики, венгерское правительство все же вполне могло влиять на великодержавную политику Австро-Венгерской монархии. Таким образом, не соответствует действительности мнение, что Франц Иосиф вовлек Венгрию в мировую войну без ведома или вопреки желанию венгерского руководства. Однако для того, чтобы хотя бы конспективно ответить на вопрос, как же все-таки это произошло, необходимо коротко остановиться на предпосылках, иначе говоря, на том, как венгерская политическая элита представляла себе национальные интересы Венгрии в начале XX века.

Общеизвестно, что историческое венгерское королевство было многонациональным государством, в котором, однако, венграм, благодаря их экономическому, политическому и культурному весу, удалось добиться влияния, намного превышавшего долю венгров в населении страны, вследствие чего Венгрией – особенно после австро-венгерского соглашения 1867 года – по существу управляли венгры. (Конечно, за исключением Хорватии, располагавшей значительной автономией). Это означало, что национальные цели венгерского этноса реализовывались несравненно лучше, чем политические устремления остальных народов Венгрии. В результате доминирующего положения венгров воля людей других национальностей (румын, словаков, сербов и т. д.) была полностью оттеснена на задний план и, если и учитывалась, то лишь временно и частично (как, например, пожелания румын на инициированных Иштваном Тисой переговорах 1910 г.) Несмотря на то, что руководители национальных меньшинств, внешние и внутренние враги венгров объясняли этот факт осуществляемым венграми национальным угнетением, имеет смысл указать на то, что в эпоху национализма XIX века влияние, участие в политической жизни этнических меньшинств (находившихся на различных стадиях развития) практически ни в одном из многонациональных государств того времени не соответствовало их процентной доле в населении данной страны. Подобно тому, как в большой политике вильгельмовской Германии не проявлялись интересы поляков или датчан, а в политике Англии – интересы ирландцев, никто не удивлялся и тому, что в царской России устремления польского, татарского и других этносов, которые, по данным переписи 1897 года, вместе с украинцами и белорусами составляли в совокупности более половины населения страны, совершенно не находили выражения по сравнению с властными интересами русских. Похожим было и положение в Венгрии, где, вопреки разнородному этническому составу населения, венгерская элита была склонна управлять страной как национальным государством, то есть считала, что в Венгрии государство должно было прежде всего и в растущей степени служить венгерским национальным интересам.

Такое положение называлось в то время венгерской супремацией, с необходимостью поддержания которой полностью соглашались все венгерские парламентские силы. Различия существовали самое большее в методах обеспечения супремации. Некоторые (главным образом те, кто стоял на стороне правительства) были готовы проявить определенную умеренность, руководствуясь отчасти внешнеполитическими соображениями, а отчасти – стремлением обеспечить себе лояльность национальных меньшинств. В противовес им оппозиция, почти всегда настроенная более националистически, чем правительственная партия, настаивала на меньшем количестве компромиссов и проведении последовательной венгерской национальной политики.

Наряду с соотношением сил внутри страны (то есть экономическим, культурным и политическим перевесом венгерского и в большинстве случаев солидарного с ним немецкого этноса), большую роль в поддержании венгерской супремации сыграла и сама система дуализма, предоставлявшая Венгрии практически полную самостоятельность во внутренних делах. Иначе говоря, в отличие от периода, предшествовавшего 1867 году, национальности не могли рассчитывать на помощь Вены, династии Габсбургов против венгров. Для Франца Иосифа стабильность империи была гораздо важнее «справедливости», поэтому он оказывал примирительное влияние на иногда горячие споры между венграми и проживавшими в Венгрии меньшинствами лишь в тех случаях, когда эти споры уже начинали угрожать великодержавному престижу и боеспособности Австро-Венгерской монархии. Однако национальные меньшинства не могли рассчитывать на его защиту или поддержку им своих национальных устремлений.

Помимо этого, в австро-венгерском соглашении предусматривался паритет, то есть полное равноправие венгерских и австрийских интересов, а также подчеркивалось, что за общую внешнюю политику, наряду с австрийским, ответственен и венгерский премьер-министр, который, таким образом, естественно, получал и право влиять на нее. Правда, в самом законе, оформившем соглашение, содержалась довольно туманная формулировка – «дипломатическое и торговое представительство империи за границей, а также распоряжения, необходимые для заключения международных договоров, относятся к ведению общего министра иностранных дел, действующего в согласии с министерствами обеих сторон и с их одобрения», – однако права и ответственность венгерского премьер-министра в области определения общей внешней политики были общепризнанными и реализовывались на практике. Как писал ведущий проправительственный публицист того времени, «…Венгрия не только обладает титулом, провозглашающим ее государственность, но и посредством своего парламента может влиять на ход дел в мире. Она не располагает собственным представительством и собственным министром иностранных дел; но может требовать отчета о руководстве внешними сношениями не только с помощью делегации (имеется в виду венгерское представительство в общем Совете министров Австро-Венгрии, включавшем в себя общих министров иностранных дел, обороны, финансов, а также премьер-министров обеих половин дуалистической монархии – Ред.), но и в парламенте. В делегации за это руководство ответственен общий министр иностранных дел, а в парламенте – премьер-министр». Из этого следует, что поддержание дуализма входило в круг венгерских национальных интересов, так как принцип паритета обеспечивал существование Венгрии как (в первую очередь) страны венгров.

Хотя система дуализма оказалась прочной, у нее было много противников как в Австрии, так и в Венгрии. За Лейтой многие видели наиболее логичный способ укрепления Габсбургской империи в изменении соглашения 1867 года, которое, по их мнению, предоставило венграм слишком большую власть и самостоятельность. Венские централисты и часто сотрудничавшие с ними на почве антивенгерских настроений славянские (по преимуществу) федералистские группы одинаково стремились к сокращению венгерского влияния, политического веса Венгрии. Интересно, что в Венгрии значительная часть общественного мнения также считала австро-венгерское соглашение плохим компромиссом. Для этих людей, опиравшихся на романтические воспоминания о национально-освободительном движении 1848-49 годов, соглашение с Францом Иосифом было равносильно отказу от принципов; в программе оппозиции от Партии независимости выдвигалась цель ликвидации дуализма и введения чистой персональной унии. Однако поскольку эта программа была невыполнима на практике, на передний план все в большей степени выступало мнение о том, что необходимо повышать роль Венгрии в управлении империей оставаясь в рамках дуализма. В популярной формулировке это звучало так: из Австро-Венгерской монархии нужно сделать Венгерско-Австрийскую монархию.

Таким образом, венгерские национальные цели в эпоху дуализма можно обобщить в трех пунктах. 1. Само собой разумеющейся считалась неприкосновенность территориальной целостности и самостоятельности страны, а также венгерской супремации. 2. Для достижения этой цели руководство страны настаивало на сохранении дуализма. 3. Существовало стремление по возможности увеличить политическое влияние Венгрии в рамках Австро-Венгерской монархии.

Следовательно, можно видеть, что цели венгерской политики имели явную внутреннеполитическую направленность, и во внешней политике Австро-Венгрии венгры стремились отнюдь не к экспансии и завоеванию новых территорий. По мнению известного проправительственного публициста Густава Бекшича, после создания политического государства венгерская национальная идея должна быть нацелена на создание венгерского национального культурного государства, которое должно означать единый венгерский национальный характер интеллигенции и культуры, а не полную языковую ассимиляцию. «Пока венгерская нация еще не готова, нельзя проводить национальную политику, направленную ВОВНЕ. До тех пор наши цели и устремления не должны выходить за границы нашего отечества», – заявил он.

В то время, когда венгры занимались созданием венгерского национального государства, было бы преждевременным и опасным присоединять к стране новые невенгерские территории. Но венгерским интересам не соответствовало и значительное территориальное расширение Австрии, так как в этом случае было бы нарушено равновесие между Венгрией и Австрией, что поставило бы под вопрос важный для венгров дуалистический паритет. Кажется, что соглашение 1867 года, открывшее двери венгерскому влиянию, действительно связало Габсбургам руки: венгры не были заинтересованы ни в каких завоеваниях, вследствие чего Австро-Венгерская монархия была обречена на пассивную или, если выразиться благожелательнее, миролюбивую внешнюю политику, поскольку не сумела справиться с противодействием венгров более активной политике.

Во многих отношениях это соответствовало и имперским интересам. После 1866 года экспансия в западном направлении стала уже невозможной, а в связи с будущим слабевшей Османской империи существовали сильные аргументы в пользу необходимости до последней возможности поддерживать ее существование. Это отвечало и интересам Англии, которая опасалась угрозы со стороны России, интересовавшейся проливами. Венгерский национализм также был сильно заинтересован в продлении существования слабых и безопасных турецких соседей, однако в том случае, если это уже стало бы невозможным из-за дряхлости Османской империи, венгры считали меньшим злом возникновение независимых государств освободившихся балканских народов и не поддерживали завоевательные планы определенных кругов Австро-Венгрии на Балканах. Однако националисты балканских народов, несмотря на то, что их маленькие, завоевывавшие независимость государства не принадлежали к одной весовой категории с Австро-Венгрией, выдвигали в перспективе цель этнического объединения, то есть создания национальных государств, в которые вошли бы румыны, сербы и – шире – южные славяне, жившие в границах Австро-Венгерской монархии. Правда, у них не было шансов добиться этого своими силами, однако, пользуясь поддержкой Российской империи, традиционно интересовавшейся этим регионом, они уже представляли собой опасность.

Таким образом, Российская империя была серьезной угрозой для Австро-Венгрии, обеспечивавшей благоприятные условия для достижения венгерских национальных целей. Венгерские либералы уже с 1830-х годов считали царскую Россию опасной державой, которая подавляет свободу народов своим тираническим государственным строем. Поэтому они даже были готовы умерить свои требования по отношению к Габсбургам. Лучшим примером этого был «величайший венгр», граф Иштван Сечени. Но и более решительный оппозиционер, Ференц Деак, либеральный политик, заключивший с венгерской стороны соглашение 1867 года, уже в 1836 году считал, что венское правительство «всегда может рассчитывать на большую, рассудительную часть Государственного собрания, которая уже хотя бы из-за России проникнута чувством необходимости крепкого единения с Австрией».

Подавление национально-освободительного движения 1848-49 годов лишь усилило эти антирусские опасения, которые казались тогда вполне естественными всем европейским либералам. К тому же венгры – тогда еще без достаточных оснований – боялись и того, что царь намерен под знаком панславизма распространить свое влияние на славянское население Габсбургской монархии, иначе говоря, Россия внушала опасения даже в отношении минимума венгерских национальных целей, т. е. сохранения территориальной целостности страны. Перед лицом угрозы со стороны России Венгрия нуждалась в сильных союзниках, так как царская империя и лишь складывавшееся венгерское национальное государство безусловно принадлежали к разным весовым категориям. Эта русофобия в значительной мере способствовала заключению компромисса 1867 года. Это хорошо демонстрировало мнение наиболее значительной в то время венгерской газеты «Пешти напло», опубликованное в 1866: «По нашему мнению, тот, кто не считает Россию главной угрозой для Венгрии и видит естественных союзников Венгрии не в естественных противниках России, не заслуживает названия венгерского политика». Конечно, нельзя считать случайностью и то, что именно первый венгр, ставший общим министром иностранных дел, граф Дюла Андраши, добился заключения Двойственного союза с Германией, обеспечившего эффективную защиту против русской угрозы, так как, будучи сильнейшей державой континента, Германия была для венгров достаточной гарантией против России. С этого времени необходимость дружественных отношений с Германией логично стала почти аксиомой во внешнеполитическом мышлении практически всех политических сил Венгрии, поскольку в данном регионе лишь Германия была способна гарантировать территориальную целостность Австро-Венгрии в случае нападения России. Лишь в качестве обособленного явления можно назвать венгерских политиков, которые не были убеждены в важности дружбы с Германией. К их числу относился руководитель одной из фракций оппозиции сторонников независимости, франкофил Габор Угрон, считавший, что союз с Германией требует слишком больших жертв и поэтому опасен, а в период длительного мира к тому же и не нужен. Неоднократно критиковал абсолютистские устремления немецкого руководства, а также агрессивные выступления Вильгельма II и Вильмош Важони, лидер и единственный парламентский представитель Демократической партии, которую поддерживали прежде всего будапештские буржуа еврейского происхождения. Критиком германского милитаризма стала и Социал-демократическая партия Венгрии, особенно после революции 1905 года, когда появилась надежда на демократические преобразования в России, однако с угасанием этой надежды критика социал-демократов тоже ослабла.

В общем же в предвоенные годы все руководители партий, доминировавших в венгерском парламенте, были германофилами, включая и лидеров умеренной оппозиции, Дюлу Андраши мл., Альберта Аппони и Ференца Кошута. «Горе было тому, кто тогда не одобрял официальной немецкой политики, основанной на Тройственном союзе», – вспоминал граф Тивадар Батяни, один из немногих антигермански настроенных представителей сторонников независимости.

Было единственное казавшееся серьезным исключение из всеобщего германофильства и русофобства: небольшая, радикально оппозиционная парламентская группировка графа Михая Каройи, сочетавшего национализм, ориентированный на 1848 год, с демократическими лозунгами, но тогда еще совершенно невосприимчивого по отношению к устремлениям национальных меньшинств. Каройи считал, что наибольшую опасность для независимости Венгрии представляют гнет Габсбургов и многократно усиливающие его империалистические цели Германии. Поэтому он сделал все возможное для того, чтобы предотвратить победную для Германии войну и даже был готов пересмотреть ради этого вековую антирусскую позицию венгров, однако в этом отношении он был совершенно одинок в венгерском общественном мнении.

Обобщая, можно сделать вывод, что на пути реализации венгерских национальных целей стояли три противника различной силы. 1). Те представлявшие национальные меньшинства политики, которые не собирались мирно склонить голову перед венгерским национализмом и не желали способствовать построению единого венгерского национального культурного государства. 2.) Соседние балканские страны, Сербия и Румыния, которые, оказывая культурное и политическое влияние на родственные им по языку национальные меньшинства, в благоприятной ситуации охотно аннексировали бы населенные этими меньшинствами территории. 3.) Россия, чьи завоевательные устремления и балканская политика, осуществляемая при поддержке южных соседей Австро-Венгерской монархии и тем самым Венгрии, могли привести к такому значительному ослаблению Австро-Венгрии, которое поставило бы под угрозу и территориальную целостность Венгрии. Наиболее опасной из перечисленных угроз была угроза со стороны России, даже учитывая то, что официальная русская политика не предусматривала в любом случае претензий на венгерские территории. (Хотя существовало несколько проектов присоединения к царской империи земель закарпатских русинов, считавшихся русскими). Достаточно сильным ударом по территориальной целостности Венгрии был бы и возможный разгром Россией Австро-Венгрии с последующей передачей некоторых ее территорий южнославянским и румынским сателлитам России.

В то же время венгры нашли и казавшуюся достаточной защиту против всех трех противников. 1. Венгры чувствовали себя достаточно сильными для оказания противодействия нелояльным руководителям национальных меньшинств и нуждались лишь в том, чтобы Габсбурги не вступали с этими руководителями в союз за спиной венгров. При жизни Франца Иосифа система дуализма позволяла предотвратить такой союз. 2. Габсбургская империя как великая держава была настолько сильнее Румынии и Сербии, что это заведомо исключало нападение на Венгрию ее южных соседей. 3. Нападение России принудило бы Австро-Венгрию вести борьбу за существование, но защиту от такого нападения обеспечивал союзник, казавшийся сильнее России, – Германия.

Однако эта ситуация таила в себе и крупные противоречия, а также факторы неопределенности. Прежде всего нельзя было с уверенностью рассчитывать на сохранение системы дуализма после смерти Франца Иосифа, так как было известно, что наследник престола Франц Фердинанд смотрит на этот вопрос совершенно иначе. В начале XX века именно планы наследника престола представляли наибольшую опасность для венгерской национальной политики, поскольку смена монарха повлекла бы за собой оказание поддержки национальным меньшинствам, а может быть и преобразование системы дуализма. Как известно, эта проблема была «решена» сербским студентом из Боснии, и после сараевского убийства лишь немногие венгерские политики искренно оплакивали эрцгерцога…

В то же время, наряду с постоянной озабоченностью в связи с предстоявшим правлением Франца Фердинанда, существовала и еще более глубокая проблема. Как мы уже упомянули, для противодействия южным соседям требовался великодержавный статус, авторитет, устрашающая сила Австро-Венгрии. Однако в то время как остальные великие державы набирали силы, Австро-Венгрия начала отставать. Это проявилось в несостоявшейся модернизации армии, ответственность за которую можно было возложить на венгерскую оппозицию, а также в несостоявшихся завоеваниях. В венских военных кругах экспансия на Балканах отнюдь не являлась запретной темой, ведь Габсбургская династия была способна включить в свою наднациональную империю южных славян и/или румын, в крайнем случае пришлось бы преобразовать ее на федеративной или триалистической основе. Однако венгры, будучи решительными защитниками дуализма, отвергали подобные проекты и выступали против экспансии на Балканах.

В то же время и им пришлось признать, что влияние Австро-Венгрии на Балканах совершенно необходимо в целях поддержания великодержавного статуса империи, ведь при отсутствии австро-венгерского влияния на южных соседей последние ориентировались бы на Российскую империю, родственную им по религии и отчасти по языку. А это, само собой разумеется, было бы невыгодно венграм, не желавшим появления русских на своих южных границах. Поэтому венграм приходилось идти на компромисс в вопросе балканской политики, чтобы позже продолжать прежнюю политику, но уже на измененной (причем по возможности минимально измененной) основе.

Именно поэтому Венгрия – ценой огромных внутриполитических бурь и «полупадения» правительства – пошла на оккупацию Боснии и Герцоговины в 1878 году, поскольку, как объяснял позже Бекшич, «ее толкнула на это не страсть к завоеваниям, a horror vacui: было невозможно опереть границу страны на эти две провинции, находившиеся в состоянии постоянной анархии». По той же причине венгерское правительство, между прочим состоявшее отчасти из политиков Партии независимости, – уже при значительно меньшем сопротивлении – пошло и на аннексию Боснии и Герцоговины в 1908 году. Те же соображения стояли, наконец, и за согласием Иштвана Тисы на объявление войны Сербии в 1914.

Венгрия и мировая война

Как мы уже упоминали, при системе дуализма для вынесения внешнеполитических решений требовалось и согласие венгерского премьер-министра, следовательно, и объявление войны Сербии в июле 1914 г., положившее начало мировой войне, не могло состояться без согласия графа Иштвана Тисы, бывшего тогда главой правительства. Известно, что в течение двух недель после сараевского покушения венгерский премьер-министр выступал против войны и лишь с трудом переменил свое мнение. С тех пор было высказано много предположений о том, какие факторы побудили его изменить свою позицию, но несомненно, что к числу этих факторов нужно отнести и немецкое влияние. Поначалу Тиса доказывал, что для преподнесения урока Сербии война не нужна, поскольку сложившаяся в то время ситуация на Балканах явно не благоприятствовала войне: Румыния, отвернувшись от Австро-Венгрии, перешла к русофильской политике, а выбранная для нейтрализации Румынии Болгария еще не приобрела боеспособность после поражения во второй балканской войне. Поэтому, будучи ответственным руководителем Венгрии, Тиса в то время не считал развязывание войны правильным решением, однако ему пришлось согласиться с тем, что Сербии необходимо преподнести урок, ведь южная соседка в течение многих лет методически подрывала великодержавный статус, престиж Австро-Венгрии. Уже 15 марта 1914 года Тиса изложил на бумаге свои соображения о том, что более благоприятного для Австро-Венгерской монархии соотношения сил на Балканах можно было бы добиться путем заключения тесного союза с Болгарией, что было бы более медленным, но зато мирным решением вопроса. Однако в июле 1914 года из Берлина поступили недвусмысленные сигналы относительно того, что немцы не только окажут поддержку, но и прямо ожидают жестких шагов со стороны Австро-Венгрии.

Тиса вынужден был продумать возможные последствия отдаления Германии от Австро-Венгрии. Учитывая, что противоречия между Австро-Венгрией и Россией были гораздо острее противоречий между Берлином и Петербургом, такой поворот в политике Германии мог привести к германо-российскому сближению. Для предотвращения этой возможности необходимо было доказать, что Австро-Венгрия – сильная и жизнеспособная великая держава, являющаяся не просто прислужницей, а достойной союзницей Германской империи. Для этого, конечно, нужно было, прежде всего, восстановить великодержавный престиж, то есть дать отпор провокациям сербов.

Вместе с тем Тиса хотел добиться этого по возможности без большого риска. Несмотря на то, что под давлением немцев приходилось действовать без промедлений, он все же постарался сделать все возможное, чтобы акция Австро-Венгрии осталась локализованным конфликтом. Для этого в конце июля Тиса уже стремился ужесточить требования ультиматума, который должен был быть послан в Белград, чтобы сербы смогли принять его только с большим уроном для своего престижа. Он просил военное руководство начать наступление сразу же после вероятного отклонения ультиматума, надеясь поставить тем самым Россию, медленно мобилизующую свои силы, перед свершившимся фактом и избежать большой войны. Кроме того, и это, быть может, наиболее важно с нашей точки зрения, Тиса неоднократно подчеркивал, что Австро-Венгрия не ставит своей целью полное уничтожение Сербии. Он опасался того, что царь не будет пассивно наблюдать за столь радикальным – и насильственным – изменением соотношения сил на Балканах, зато, получив обещание о сохранении существования Сербии, он, возможно, мог бы согласиться на урегулирование конфликта путем переговоров.

Мы знаем, что практически ни одно из намерений Тисы не осуществилось, и вместо быстротечной карательной экспедиции вспыхнула ужаснейшая за всю предыдущую мировую историю, долгая война. В качестве премьер-министра Тиса в 1914 году был по существу единственным венгерским политиком, который мог оказывать влияние на развитие событий, остальные политические силы могли лишь следить за новостями, оставаясь на заднем плане. Тем не менее граф Альберт Аппони, авторитетный руководитель умеренной оппозиции, выразил мнение большинства венгерской политической элиты, завершив свою непривычно краткую парламентскую речь по поводу известия об объявлении войны словами: «Ну, наконец-то»! Всем уже надоели издевательские, провокативные действия маленькой Сербии, поэтому считавшаяся совершенно справедливой карательная акция пользовалась восторженным одобрением общественного мнения.

Защита дуализма или добровольный отказ от него?

Итак, как мы видели, с венгерской стороны нападение на Сербию считалось в конечном итоге превентивной войной, целью которой было лишь изменение соотношения сил на Балканах, а не завоевание новых территорий. Тиса со всей очевидностью подчеркивал, что война не должна привести к аннексии Сербии, и всегда настаивал на этом и позже во всех случаях, когда поднимался этот вопрос. Когда осенью 1915 года центральные державы в конце концов заняли Сербию, а несколько месяцев спустя – Черногорию и большую часть Албании, венгерский премьер-министр предпочел согласиться на утоление сербскими территориями безмерного аппетита болгар, чтобы не допустить присоединения слишком больших территорий к Австро-Венгрии. При этом он старался отложить окончательное решение вопроса о военной оккупации, поскольку постоянно чувствовал, как крепнут великохорватские планы перехода к триализму, то есть замыслы объединения Хорватии, Боснии и Сербии под руководством хорватов. Для предотвращения такого поворота событий Тиса в начале 1916 добился назначения гражданским комиссаром Сербии Лайоша Талоци, прекрасного эксперта по балканским делам, заместителя общего министра финансов. Более того, Тисе удалось настолько расширить юрисдикцию Талоци, что это уже само по себе предотвратило реализацию триалистических замыслов.

Принципиальное возражение Тисы против аннексий проявилось и в его польской политике. В 1915 году центральные державы изгнали русских с большей части территории бывшей конгрессовой Польши, в результате чего практически все земли, населенные поляками, перешли под власть немцев и Австро-Венгрии. Хотя после этого немедленно появились различные планы объединения отвоеванных у русских территорий с Галицией, Тиса, как и остальные министры, выступали против такого решения. Более того, на заседании венгерского Совета министров 2 октября 1915 года многие его участники выразили мнение, что лучше было бы вернуть завоеванные территории русским в интересах заключения сепаратного мира, чем присоединить их к Австро-Венгрии. Министр по делам религии и народного образования даже пожертвовал бы ради этого частью Галиции! Тем не менее, в качестве официальной позиции правительства было принято решение согласиться на аннексию польских земель лишь в том случае, если они перейдут к Австрии при сохранении дуализма и паритета. Для того, чтобы с приобретением польских территорий Австрия не получила перевеса, было предложено взамен присоединить Далмацию к Хорватии, а Боснию – к венгерским коронным землям. Однако на основании подробностей этого дела было очевидно, что данное решение явилось вынужденным и должно было лишь спасти дуализм и паритет, в то время как на самом деле венгерские руководители не были рады даже возможному приобретению южнославянских территорий. (Они считали необходимым длительное сохранение там временной военной администрации и намеревались управлять этими территориями так же, как и Хорватией, но в качестве обособленной от нее области.)

Однако в польском вопросе мнение венгерского правительства уже не отражало мнение всего спектра венгерских политических сил. Наиболее авторитетный лидер умеренной оппозиции, граф Дюла Андраши мл. публично поддерживал в печати объединение польских земель под властью Габсбургов, более того, не исключал и перехода к триализму. Однако план Андраши нужно рассматривать не как особое мнение по вопросу о венгерских национальных целях. Андраши желал осуществления тех же целей, что и Тиса, но другими средствами. Как и в случае борьбы с парламентской обструкцией, обсуждения вопроса военных реформ или позже – дискуссии о расширении избирательного права, позиции Андраши и Тисы могут быть в целом охарактеризованы так, что, если Тиса намеревался защищать выгодное для венгров положение путем категорического отказа от всяких изменений, то Андраши надеялся с помощью мелких уступок и добровольного осуществления умеренных реформ избежать более крупных перемен. Именно об этом шла речь и в польском вопросе: в то время как Тиса всеми силами боролся за неизменное сохранение дуалистического status quo, Андраши понял, что мировая война привела к таким большим изменениям, что, вероятно, придется примириться с тем, что в случае победного или компромиссного завершения войны Австро-Венгрия подвергнется значительной структурной перестройке. По сути дела Андраши старался упредить неизбежное и считал, что после печального падения системы дуализма меньшим злом было бы такое триалистическое государственное устройство, в котором третьим элементом стали бы поляки, не враждебные по отношению к венграм, а не чехи или южные славяне. Его замыслы, однако, не были осуществлены сначала из-за противодействия венгерского правительства, а позже – из-за растущих немецких претензий на польские земли, поэтому план, серьезно угрожавший системе дуализма, был временно снят с повестки дня.

Затянувшаяся война, умножение признаков слабости Австро-Венгрии, а также тот факт, что без помощи немцев она все в меньшей степени сохраняла способность к сопротивлению, в определенной степени изменили ситуацию. С каждым новым немецким успехом становилось все яснее, что, став частью руководимой немцами Mitteleuropa, Австро-Венгрия безвозвратно скатилась бы на уровень второстепенной державы. Поэтому венгерская политическая элита (прежде всего Тиса) с 1915 года была вынуждена с растущей энергией защищать самостоятельность Австро-Венгрии, а также Венгрии внутри дуалистической монархии. Слишком большой перевес Германии вызвал у венгерских политиков болезненное раздвоение сознания. В то время как со все большей очевидностью выяснялось, что без немцев Австро-Венгрия бессильна, приходилось и каким-то образом противодействовать этому гнетущему превосходству Германии. Лидер радикальной оппозиции граф Михай Каройи, enfant terrible, заведомо бросивший вызов истеблишменту, пытался вырваться из этого заколдованного круга с помощью растущей германофобии и пацифизма и в конце концов стал сторонником Антанты. Однако подавляющее большинство венгерской политической элиты по-прежнему оставалось на стороне немцев, поскольку превосходство Германии было все же меньшим злом по сравнению с поражением в войне. Средства и в этом случае были различными. Тиса видел выход в упрямой и неуступчивой защите старого порядка и вежливо, но решительно отвергал немецкие планы установления господства в центрально-европейском регионе. Другие, особенно Андраши, предпочитали опередить события: умеренный оппозиционный политик, и без того располагавший прекрасными связями в немецких кругах, был готов сам инициировать углубление союза с немцами, надеясь избежать, ссылаясь на договор, еще более крупных жертв после ожидаемой (и желаемой) победы Германии и отклонить чрезмерные требования Германской империи, которая станет еще сильнее в результате военной победы.

В то же время затянувшаяся война все чаще наводила венгров на страшную мысль о том, что мир можно будет заключить лишь ценой территориальных потерь. Впервые эта проблема возникла в ходе переговоров с итальянцами. Поначалу венгры резко возражали против уступки Трентино, опасаясь того, что уступчивость создаст прецедент, и следующую жертву, необходимую для удержания Румынии от войны против центральных держав, должна будет принести именно Венгрия. Позже в результате ухудшения военного положения Тиса дал свое согласие, однако к тому времени итальянское правительство уже решило вступить в войну. Если военные цели итальянцев непосредственно затрагивали интересы Венгрии только в отношении Фиуме, то русские и румыны, не говоря уж о побежденных осенью 1915 года сербах, стремились к отторжению венгерских территорий. Чтобы избежать вступления Румынии в войну, Тиса готов был пойти на уступки, но он не желал купить нейтралитет Румынии ценой передачи ей венгерских территорий. Во время войны были сделаны небольшие уступки проживавшему в Венгрии румынскому меньшинству, однако эта политика, заведомо столкнувшаяся с противодействием националистического общественного мнения, не могла получить продолжения. Тиса не хотел дать слишком много, чтобы это не было воспринято признаком слабости и не повлекло за собой нападения Румынии. Он ясно понимал, что позиция Румынии зависела в первую очередь от военных успехов Австро-Венгрии.

Хотя тогда уже были более или менее известны намерения Антанты оплатить услуги мелких союзников с помощью венгерских территорий, венгерская политическая элита поначалу не приняла эти намерения всерьез. С одной стороны, она верила в то, что война в худшем случае окончится компромиссным миром, и центральные державы сохранят достаточно сил для того, чтобы избежать столь тяжелых потерь. С другой стороны, сохранялась уверенность и в том, что, имея возможность заключить хороший мир, страны Антанты не будут продолжать борьбу только для того, чтобы выполнить данные союзникам обещания. Никто не рассчитывал на такую затяжную войну, а также на то, что эта война приведет к гибели некоторых великих держав, поэтому в планах на ближайшее будущее серьезно учитывалась роль России и, конечно, все более усиливавшейся Германии. И подобно тому, как в планах венгерских политиков не предусматривался распад России, так они исходили и из того, что Австро-Венгерская монархия и Венгрия в ее рамках сохранят свое существование даже в случае поражения в мировой войне.

Осенью 1916 года умер Франц Иосиф. Однако новый монарх, Карл, не тронул системы дуализма – во время войны было бы неразумно вступать в конфликт с венграми, доблестно сражавшимися на фронтах войны. Однако доблесть венгров подняла вопрос о награде, который стал излюбленной темой венгерской оппозиции. Поскольку венгры не желали завоевания новых территорий, их устремления были направлены на укрепление самостоятельности Венгрии в рамках дуалистической монархии и усиление венгерского влияния внутри Габсбургской империи. Между прочим, последнее большей частью осуществилось само собой из-за диспропорций в производстве продовольствия, к тому же решительный Иштван Тиса, как правило, результативно проводил волю венгерской стороны в противовес своим менее талантливым и твердым австрийским партнерам по переговорам. Так случилось и в 1915 году при создании общего герба монархии в соответствии с венгерскими запросами, что было давним пожеланием венгров, восприимчивых к символической политике. Также давним требованием венгерской оппозиции было введение в венгерских частях общей армии военных команд на венгерском языке, а также венгерской эмблематики. В начале 1918 года король Карл дал обещание выполнить это требование, правда, только после войны.

К 1917 году силы Австро-Венгрии начали иссякать, поэтому ее миролюбивый монарх поставил перед собой главную цель, как можно скорее заключить мир. Обычно Карл не посвящал венгерских политиков в свои тайные попытки, но можно сказать, что в принципе они не выступили бы против заключения мира, если бы оно не было связано с отказом от венгерских национальных целей. Принимая во внимание, что в число этих целей не входили завоевания, венгры не помешали бы заключению мира. Однако, с другой стороны, они вряд ли согласились бы на такой вариант, при котором выход Австро-Венгрии из кровавой войны достигался бы ценой сепаратного мира и разрыва с Германией. Как мы уже упоминали, компромиссный мир означал бы небольшую коррекцию довоенного положения и, таким образом, предполагал наличие по-прежнему сильного соседа, портить отношения с которым было нецелесообразно, а с точки зрения венгерских национальных целей – просто гибельно, так как Антанта не могла, да, возможно, и не хотела бы дать венграм ту же гарантию, которую им давал Берлин. Немцы же не желали заключения мира, так как лучше переносили тяготы войны, да и рисковали меньшим, чем их союзница. Поэтому Австро-Венгрия была вынуждена продолжать войну, так как Карл, по понятным причинам, не решался повернуть против немцев.

К тому же война принесла и значительные успехи. К 1917 году Австро-Венгрия – правда, всегда с немецкой помощью – справилась с румынским нападением, нанесла тяжелый удар итальянцам, а к концу года развалился и ее главный противник, Россия. Весной 1918 года восточного фронта уже не существовало, и это создало новую ситуацию. Несмотря на то, что в войну вступили США, немецкое наступление на западном фронте, начатое в марте 1918 на некоторое время пробудило веру в возможность победы и убеждение в том, что (как, например, заявил в марте 1918 общий военный министр) «на самом деле война на Востоке для нас уже закончилась».

Закончилась, причем полной победой центральных держав. Россия разрушилась, Румыния потерпела поражение, Балканы находились под властью центральных держав. Однако у победителей возникли разногласия относительно способа и пропорций реализации этих успехов. В ходе переговоров о заключении Брест-Литовского и особенно Бухарестского мира, затрагивавшего прежде всего Австро-Венгрию, выяснилось, насколько агрессивным и эгоистичным партнером является торжествующая Германия. В то же время в качестве второго по силе члена коалиции центральных держав, получившего абсолютную власть в регионе, Австро-Венгрия также смогла осуществить часть своих военных целей.

Поскольку немцы претендовали практически на все восточные завоевания, весной 1917 года они были готовы передать Австро-Венгрии Румынию и Балканы, а после победы над Румынией – уже только Балканы. На заседании общего Совета министров Австро-Венгрии 22 марта 1917 года Тиса остался в одиночестве со своим мнением о том, что был бы выгоден и мир, заключенный на основе принципа status quo ante bellum, вследствие чего он вынужден был согласиться на передачу Валахии Австро-Венгрии. Больше того, он настаивал и на том, чтобы Венгрия получила румынские территории, предложив взамен Австрии Боснию-Герцеговину.

Казалось бы, тем самым Тиса отказался от тех принципов, которых он придерживался ранее, и превратился в сторонника аннексионистской политики. Однако на самом деле речь шла скорее о том, что Тиса уступил лишь по тактическим соображениям и надеялся на то, что завоевание не состоится. Его расчет оправдался, поскольку австрийцы не приняли менее ценной балканской провинции, а вскоре изменилась и позиция Германии: в начале 1918-го она уже желала власти и над Румынией. При заключении Бухарестского договора у кормила Венгрии – после ухода Тисы и кратковременной деятельности правительства Эстерхази – уже стоял испытанный друг немцев, Шандор Векерле. Поскольку его правительство управляло страной в меньшинстве, опираясь, прежде всего, на лозунг демократизации избирательного права, он оказался в зависимости от возглавляемой Тисой консервативной Партии труда, и бывший премьер-министр сохранил свое влияние.

Спорным был вопрос об аннексии и масштабах извлечения экономических выгод из достигнутого успеха. Несмотря на то, что необходимость гарантий против мести и ответного удара румын требовала жестких условий мира и аннексии значительных территорий, единственным из венгерской политической элиты, кто выступал с серьезным требованием аннексий, был граф Иштван Бетлен (будущий премьер-министр), принимавший близко к сердцу венгерские интересы в Трансильвании. В своей парламентской речи 3 марта 1917 года он выразил желание, чтобы, помимо значительных румынских территорий, к Венгрии была присоединена и Сербия, которая получила бы особый статус, подобный статусу Хорватии. Однако за этой единственной венгерской аннексионистской позицией стояло в первую очередь не стремление к завоеваниям, а убеждение, что румынское или сербское государство никогда не отказались бы от своих ирредентистских целей, поэтому было бы целесообразнее уничтожить саму базу ирредентизма, получив, таким образом, гарантии защиты венгерских национальных целей. То есть, позиция Бетлена также может считаться выражением превентивной политики, хотя, конечно, в крайней форме. К тому же в сентябре 1917 года Бетлен пересмотрел ее и предлагал присоединить к Венгрии лишь приграничные румынские территории.

Обособленная точка зрения Бетлена может считаться лишь интересным эпизодом, ведь, даже обладая политическим весом, Бетлен не располагал позицией, позволявшей оказывать серьезное влияние на принятие решений. Король, именно стремясь предотвратить полный срыв своих планов заключения сепаратного договора, был противником предъявления слишком жестких условий, однко венгерские политики не желали остаться с пустыми руками после вероломного нападения Румынии. Достигнутый компромисс и на этот раз соответствовал соображениям венгров: от Румынии была отторгнута стратегически важная, но по возможности ненаселенная территориальная полоса, которая, естественно, перешла к Венгрии, но не нарушила существенно этнический баланс в стране.

В 1918 году изменились и проекты относительно Балкан. Так как немцы сообщили о своем согласии признать эти территории исключительной сферой интересов Австро-Венгрии, для решения проблемы нужно было «лишь» преодолеть сложное сплетение интересов в самой дуалистической монархии. Венское руководство предлагало объединить южнославянские территории, стараясь предложить конкурентоспособную альтернативу концепции Югославии, выдвинутой южнославянской эмиграцией. Однако венгры, настаивая на сохранении дуализма, отвергли это предложение и поддержали тот вариант, при котором различные южнославянские территории перешли бы в зависимость от венгерской короны по отдельности, как corpus separatum. Это был план премьер-министра Векерле, но чувствуется, что в данном случае цель венгров состояла в первую очередь в сохранении дуализма и предотвращении угрозы триалистической перестройки, а не в захвате боснийских, далматинских или сербских территорий. Той же концепции, хотя и несколько умереннее, придерживался и Тиса.

Конечно, все эти проекты уже в тот момент считались анахронизмом, однако венгерское руководство, принеся огромные жертвы, не собиралось делать добровольных уступок и надеялось на победу немцев во Франции.