Глава XLVll КИНОПРОМЫШЛЕННОСТЬ В ГЕРМАНИИ (1920–1926)

Глава XLVll

КИНОПРОМЫШЛЕННОСТЬ В ГЕРМАНИИ (1920–1926)

Немецкий продюсер Эрих Поммер, работавший в период между двумя мировыми войнами, рассказывал в 1964 году:

«Я возвращался в Берлин в конце декабря 1918 года. Передо мной предстал Берлин незнакомый. На улицах царил хаос, гражданская война. Человеку постороннему могло показаться удивительным, что, несмотря на это, кинопромышленность развивалась сумасшедшими темпами, лишь в самой малой степени реагируя на перемены в области экономики, политики и повседневной жизни. И все это в столице страны, проигравшей войну» [240].

После разгрома революций в Берлине и Баварии перед Германской республикой возникла проблема мира. 22 июня 1919 года Веймарская ассамблея оказалась вынужденной принять Версальский мирный договор, определявший новые границы Германии. Она теряла Эльзас и Лотарингию; часть территории Шлезвига, Данциг, Мемель, Познань и Западная Пруссия отходили к Польше. Часть Нижней Силезии получала только что образованная Чехословакия. Район Эйпена и Мальмеди отходил к Бельгии, тогда как Саарская область передавалась под контроль Лиги наций на пятнадцать лет. Таким образом, Германия теряла восьмую часть своей территории и десятую — своего населения (по статистическим данным на 1914 год). Кроме того, на нее были наложены тяжелые репарации: Германия выплачивала огромные денежные суммы, утрачивала большую часть торгового флота, значительное количество железнодорожного оборудования. Раздел Версальского мирного договора, излагающий обязательства Германии по репарациям, открывался следующей статьей:

«Статья 231. Союзные и присоединившиеся державы объявляют, а Германия признает, что Германия и ее союзники являются ответственными в качестве виновников всех потерь и ущерба, причиненных Союзным и присоединившимся державам и их гражданам в результате войны, навязанной им агрессией Германии и ее союзников».

Вопросу о репарациях суждено было занять главенствующее место в иностранной политике Веймарской республики. Этот диктат возбудил негодование в Германии и привел к возрождению национализма и милитаризма.

«Генерал фон дем Борн пишет: «… у нас нет больше доверия к правительству, которое нанесло такое оскорбление армии и народу». Но никто, видимо, не думал о той ответственности, которая за это поражение возлагается именно на армию.

Мысль о государственном военном перевороте обретала все новых сторонников среди тех самых генералов, которые угрожали отказом выполнять любые задания правительства, подписывающего «постыдный диктат».

Одновременно в Германии получает широкое распространение легенда об ударе ножом в спину («die Dolchstosslegende»). Армия, говорят нам, не была побеждена на поле боя. Она была предана с тыла» [241].

Война была причиной перестройки кино, производства, перешедшего в руки германской тяжелой промышленности. И кино не осталось в стороне от этой националистической пропаганды. Так, например, 4 августа 1922 года журнал «Синэа» опубликовал следующее:

«Берлинская фирма «Дойлиг» подготавливает… к выпуску большой фильм в пяти частях, посвященный Версальскому мирному договору. Говорят, что этот фильм станет своего рода протестом против политических, военных, экономических и финансовых последствий Версальского мира».

Основанная Гугенбергом в 1916 году, фирма «Дойлиг» ставила перед собой единственную задачу — создание пропагандистских фильмов в области немецкой культуры, экономики и торговли. Она выпускала также кинохронику. В фильм о несчастьях, которые несет в себе Версальский договор для Германии, вмонтировалась, по свидетельству М. Лапьера, графическая мультипликация; метраж его составлял 1500 метров, и его широко прокатывала фирма «УФА», изготовившая пятьсот копий. Из дальнейшего мы увидим, что этот фильм не был единственным.

Возрождение милитаризма и рост недовольства в армии, рейхсвере, были теми причинами, которые привели в марте 1920 года к «Капповскому путчу», во главе которого стоял высокопоставленный государственный чиновник, прусский националист Капп, а также генералы фон Люттвиц и Людендорф. Правительство социалиста Носке бежало в Дрезден, затем в Штутгарт. Потребовалась всеобщая забастовка, возникшая по призыву коммунистической партии, независимых социалистов (УСПД), социал-демократов и профсоюзов, чтобы ликвидировать путч. Но правительство поспешило разоружить рабочих и объявить всеобщую амнистию.

На парламентских выборах в июне 1920 года победу одержали правые партии. Самое крупное поражение потерпели социал-демократы. Они вышли из правительства и были заменены коалицией центристов, в которую входили и представители народной партии — партии тяжелой и средней промышленности, лидером которой был Штреземанн. Крестьяне-католики Южной Германии, мелкая буржуазия Рейнской области, представляющие собой фундамент партий Центра, мало-помалу начали обвинять левые партии в ошибках, приведших к поражению революции 1919 года.

Успехи реакции в области внутренней политики, облегченные двусмысленной позицией социал-демократии по внешнеполитическим вопросам, давали себя чувствовать наряду с усилением политического терроризма в стране. Тайные организации фашистского толка организовали убийство министра иностранных дел Вальтера Ратенау, незадолго до этого подписавшего в Рапалло документы о признании СССР.

Подавление коммунистических выступлений в провинции в марте 1921 года привело к разгрому рабочего движения. В письме, адресованном немецким коммунистам, от 14 августа 1921 года Ленин писал:

«…ненависть [немецких рабочих] к оппортунизму старой германской социал-демократии… толкала на преждевременные восстания» [242].

«С другой стороны, в данную минуту тяжелое положение Коммунистической партии Германии еще более затруднено отколом плохеньких коммунистов слева («Коммунистическая рабочая партия Германии», К. А. Р. Д.) и справа…» [243].

«Во что бы то ни стало немецкие коммунисты должны кончить внутреннюю драку, отсечь драчливые элементы с обеих сторон… заняться настоящим делом» *.

«Завоевание на нашу сторону большинства пролетариата — вот «главнейшая задача»…» *.

Коммунистическая партия Германии (КПГ), объединившаяся в декабре 1920 года с независимыми социалистами, провела организационную перестройку и к 1923 году насчитывала от 180 до 220 тысяч членов. Она выпускает 34 ежедневные газеты, многочисленные журналы, имеет организацию взаимопомощи «Красная помощь» («Die Rote Hilfe»), организацию крупную и действенную, издает два молодежных журнала, из которых один, «Молодой товарищ» («Der junge Genosse»), выходит тиражом тридцать тысяч экземпляров.

Согласно Жильберу Бадиа, «если основатели Веймарской республики стремятся дать Германии режим парламентской демократии, подобный режимам стран-победительниц, то им не хватает и аналогичной внешней политики. Общественное мнение решительно отвергает последствия поражения. Но эта единая позиция расщепляется: левые и левоцентристские организации покоряются (не без некоторых оговорок) и принимают условия мирного договора в надежде на то, что удастся в скором времени смягчить жесткие условия; правые партии нападают на парламентскую систему, которую они обвиняют в капитулянтстве.

Если германская буржуазия оставляла управление государством до 1923 года в руках центристской коалиции, пользовавшейся поддержкой социал-демократии, то происходило это, несомненно, потому, что Германии приходилось в это время решать во внешней политике деликатные проблемы, которые возникли в результате войны и могли принести правительству лишь непопулярность».

Экономический кризис 1920 года привел к ухудшению условий жизни рабочего класса. Безработица сократилась, так как германская промышленность снова заняла свое место на международных рынках. Но повышение цен, опережавшее повышение заработной платы, оставалось причиной нищеты и инфляции, которой суждено было принять невиданные размеры в 1922–1923 годах. Основным продуктом питания в эти послевоенные годы был картофель, как это показал Гриффит в своем фильме «Разве жизнь не прекрасна?», съемки которого происходили в 1924 году в районе Берлина.

Развитие немецкого кино тем не менее началось тотчас по окончании военных действий. В Германии, где веял ветер поражения, были выстроены киностудии с замечательным техническим оснащением, не имевшие себе равных в Европе. Количество кинотеатров возросло с 2836 в 1918 году до 3076 в 1920 году и 3731 — в 1921 году. В том же году во Франции насчитывалось 2400 кинотеатров, в Италии — 2200, в Англии — 3000, в Австрии — 800, в России — 3500 кинотеатров. Таким образом, в Европе насчитывалось 18 393 кинотеатра, а в США — 18 000. Информация о состоянии кинопромышленности Германии вышла за пределы ее границ.

Проведя в Германии несколько дней, Луи Деллюк писал («Синэа», 24 июня 1921 года):

«Большинство немецких фильмов, демонстрирующихся в Германии, истинно немецкие.

Я хотел бы, чтобы о большинстве французских фильмов, идущих во Франции, можно было сказать: какие же они французские!

Имя Лотты Нойман значится в афишах, расклеенных на всех углах. Идет фильм «Бедняжка Теа» («Arme Thea»).

Идет и «Группа белых аистов» («Klapperstorchverband») [244]. Демонстрируются десятки gem?tlich[245] фильмов с Лоттой Нойман в главных ролях. За Рейном она занимает то же положение, что Мэри Пикфорд — по ту сторону Атлантики. Ее обожают.

Думаю, мы бы ее никогда не стали обожать.

Идут очаровательные рекламные фильмы. Они столь же глупы, как и в других странах, но сделаны настолько тщательно, искусно, ловко, что нет никакой возможности их не смотреть.

Это касается и пропагандистских картин.

Когда пропагандистские службы рейха начинают какую-то кампанию, они не считают нужным прикалывать этикетку с надписью «Немецкая пропаганда».

Это ясно и так.

В большинстве кинотеатров удобные места стоят одну-две марки, служащие кинотеатров вам не хамят, девушки, провожающие вас на ваши места, ничего не требуют, администратор подходит (с улыбкой на лице) и протягивает вам программу; в зрительном зале чистый воздух, а оркестр не играет неделями одну и ту же мелодию.

Все это пустяки. Но одно поразительно: в Германии кинематографист может попытаться сделать то, что ему хочется. При этом его не отстранят от работы ни банкиры, ни прокатчики, ни цензура, ни его собственные коллеги».

Если справедливо, что в неспокойное время, последовавшее за капитуляцией, немецкое кино «все более открывается для молодежи» и полно решимости «целиком изменить слишком глубоко укоренившиеся правила и привычки», то развивалось это кино в рамках мощной, «третьей по величине отрасли национальной промышленности», как говорит тот же Иван Голль[246]. Рудольф Куртц, будущий автор книги «Экспрессионизм и кино», так описывает эволюцию немецкого кино в книге «Фильм завтрашнего дня»:

«Такая промышленность должна быть на начальном этапе своего существования пристанищем для неудачников, ареной действия промышленников и биржевых спекулянтов. Она избавится от них лишь постепенно, по мере того как будут упрочиваться деловые связи и увеличиваться наличный капитал. Чем активнее промышленность будет превращаться в мощную отрасль, тем чище будет становиться ее человеческий материал, тем сильнее будут отдельные фирмы. Поэтому решающий шаг был сделан в тот момент, когда финансовый капитал заинтересовался кинопромышленностью. К несчастью (сегодня это уже ясно), финансовый капитал оказался недостаточным. Отсутствовали крупнейшие и компетентные представители, знакомые с особенностями кинопромышленности. Вот почему неизбежными оказались и разочарования.

Мало-помалу оказывалось, что индустрия, поле деятельности которой — весь мир, нуждается в финансовой базе, значительно более мощной, чем это предполагалось вначале. И с неуклонным расширением мирового рынка, все еще остававшегося под угрозой и заторможенного близорукой кинематографической политикой Германии, все же открылась возможность вернуть доверие кинематографического капитала» [247].

И действительно, немецкому кино удалось начать взлом той блокады, которой его подвергли союзные державы после окончания первой мировой войны. Это произошло благодаря коммерческим достоинствам фильмов вроде «Мадам Дюбарри». В статье под красноречивым названием «Кино как проводник германского духа», опубликованной в журнале «Фильм-эхо» (12 декабря 1921 года), Пауль Рено, позднее автор сценария фильма Э.-А. Дюпона «Барух», писал:

«Когда после заключения Версальского мира создатели фильмов и крупные кинопромышленники попытались выйти со своими фильмами на зарубежные рынки, они повсюду натолкнулись на тесные ряды американцев. Не было страны, на кинорынке которой не обосновались бы американцы. Однако смелость и предприимчивость, неизменно характерные для немецких коммерсантов, стали наиболее отличительными качествами и руководителей немецкой кинопромышленности, которые, несмотря ни на бури, ни на пиратов, решительно отправились на новое завоевание зарубежных рынков. Сегодня, после почти трехлетних неравных боев, мы можем с гордостью утверждать, что немецкий фильм начинает завоевывать себе место почти всюду за рубежом. Это касается не только небольшой сферы деятельности кинопромышленности — это дело, в котором заинтересован весь немецкий народ».

Возвратившись из поездки по Европе, американский кинорежиссер Герберт Брэнон мог заявить («Синэа», 10 июня 1921 года):

«Похоже, что немцы — единственно серьезные наши конкуренты. У них есть все необходимое для развития кинопромышленности. Они природные мастера кинотехники. Они достаточно мудры, чтобы заглянуть за пределы собственных границ. Они начнут делать, и уже делают, фильмы, пригодные для демонстрации во всем мире».

Подъем кинематографической индустрии был главным образом делом рук людей, возглавлявших «УФА», которая уже в 1920 году восстановила свои связи с Италией и странами, возникшими на территории, некогда занятой центральноевропейскими государствами, а также с Великобританией, Азией и Америкой. Во время переговоров с Адольфом Цукором, директор «УФА», Карл Братц договорился в июле 1920 года с «Парамаунт» о прокате американских фильмов в Германии, Австрии, Польше, Турции и Болгарии.

Импорт зарубежных фильмов в Германию строго запрещался начиная с 1916 года. Этот запрет был сорван с помощью «окна на Запад», пробитого оккупацией Рейнской области в 1919 году. Двести пятьдесят зарубежных фильмов были контрабандой завезены и выпущены на немецкий кинорынок в течение 1919–1920 годов. Чересчур дорогие французские фильмы оказались вытеснены старыми американскими картинами, продававшимися по демпинговым ценам. Имперское министерство экономики приняло решение ввести систему квот на импорт зарубежных фильмов. Новая система вводилась в действие с 1 января 1921 года и основывалась на 15 процентах от всей немецкой кинопродукции. В первый год квота составила 180 тысяч метров позитива.

Кинематографическая и театральная цензура были отменены 12 ноября 1918 года. Историк гитлеровского кино позже счел решение об отмене цензуры причиной последовавшего падения нравов [248]. И действительно, под прикрытием дидактических задач появилось множество эротических фильмов. Одним из специалистов по подобным «просветительским» произведениям был режиссер Рихард Освальд: «Да будет свет» (1917–1918), «Проституция» (1919), «Иначе, чем другие» (1919), «Дневник падшей девушки» (1918). Зигфрид Кракауэр писал по поводу этих фильмов:

«Эротические фильмы отвечали примитивным нуждам, возникающим во всех странах после войны. Сама природа требовала того, чтобы народ, столкнувшийся лицом к лицу со смертью и разрушением, утвердился в своих попранных жизненных инстинктах, дав им прорваться с необузданной силой. <…> Хотя некоторые из [режиссеров] притворялись, будто их возмущала суровость Уголовного кодекса, они не имели ничего общего с довоенным бунтом против обветшалых сексуальных условностей. Не отражали эти картины и революционных чувств, бурливших в тогдашней литературе. Они представляли собой заурядные поделки на потребу невзыскательной публике» [249].

Подобные фильмы вызывали бурную реакцию: разорванные экраны в кинотеатрах, арест, наложенный на копии фильмов, молодежные демонстрации протеста. Начиная с октября 1919 года крупные кинематографические фирмы, возглавляемые «УФА», ввели добровольную цензуру. В январе 1920 года правительство внесло законопроект о восстановлении цензуры. Рудольф Куртц, работавший в одном из правительственных учреждений, писал в журнале «Лихт-бильд-бюне» (10 января 1920 года):

«Если правительственный проект будет одобрен Национальной ассамблеей, старый цензурный феодализм, сметенный революцией, будет восстановлен. <…> Пользуясь официальным положением, я до сих пор испробовал все, чтобы, с одной стороны, убедить кинопромышленность согласиться с введением добровольной цензуры, а с другой — приучить официальные инстанции к мысли о самоцензуре в кинопромышленности.

Самоцензура в кинопромышленности стала реальностью уже на протяжении нескольких месяцев. Известно, что она действует ко всеобщему удовлетворению».

И тем не менее законопроект о восстановлении цензуры был принят. Цензуру восстанавливали в два этапа. Первый этап был пробный, сроком на один год. Второй, окончательный, вступал в силу 29 мая 1921 года. Начиная с этого дня ни один фильм не мог выйти на экраны без разрешительного удостоверения. Многие фильмы, созданные в 1918–1919 годы, были запрещены.

Кинематографисты обратились тогда к менее опасным сюжетам, решая их «беспристрастно». Рихард Освальд сообщал, например, в журнале «Лихт-бильдбюне» (апрель 1920 года) о выходе фильма «Антисемиты», «в котором беспристрастно показана животрепещущая проблема. В фильме участвуют известные деятели, представляющие все существующие точки зрения».

В той же рекламной публикации рядом с этим проектом, который, конечно же, осуществлен не был, находим извещение о выпуске чисто коммерческих фильмов: «Леди Гамильтон», кинобиографии «короля воров» Манолеску и т. д.

Послевоенная кинематографическая Германия была во власти картелей (или концернов), поощряемая в их деятельности правительством и напрямую связанная с промышленными кругами и банками. Французский прокатчик Делак, возвратившись из Берлина, писал в журнале «Синематографи» (22 декабря 1922 года):

«Ничто из того, что интересует кинематографистов, не остается безразличным для государственных организаций. Новый канцлер Куно — член Административного совета «УФА» и крупной экспортной фирмы. Хуго Стин-нес контролирует и владеет многими фирмами. Само собой разумеется, что кино нашло у самых могущественных банков предельно доброжелательную поддержку.

«Дойче банк» руководит и фактически управляет фирмой «УФА», а «Дэкла» предоставляет все необходимые кредиты. Крупнейший немецкий банк либо участвует в деятельности кинематографической фирмы, либо полностью финансирует ее. Кинопромышленность, почти не существовавшая в 1913 году, в 1922 году стала за Рейном одной из наиболее важных отраслей экономики».

В начале 20-х годов основными кинематографическими концернами были «Националь» (с капиталом 5 миллионов марок), «Тэрра» (4 миллиона марок) и «УФА», с которой почти все прочие фирмы оказались связанными тем или иным способом на протяжении последующих лет. Акционерный капитал кинопромышленных фирм составлял 98,4 миллиона марок и распределялся следующим образом (к началу 1921 года, по данным журнала «Лихт-бильд-бюне», 5 февраля 1921 года):

«УФА» была основана в 1917 году государством и германским крупным капиталом[250]. Часть основного капитала, исчисляемого в 8,5 миллиона марок, принадлежала немецким банкам, во главе которых стояли два самых крупных — «Дойче банк», возглавляемый фон Штауссом, и «Дрезденер банк», — а также «Националь банк фюр Дойчланд», «Миттель дойче кредит банк» и компании «Норддойчес Ллойд» и «Гамбург-Америка линие». Еще 8,5 миллиона марок принадлежали фирме «Нордиск» Оле Ольсена, которая к началу войны приходила во все больший упадок. Наконец, крупные вклады имело в «УФА» и правительство.

С момента ее основания «УФА» мало-помалу поглощала всех своих конкурентов, сначала — «ПАГУ» Мэсстера, «Унион», производственный филиал «Нордиск». Начиная с 1919–1920 годов «Унион» занималась прокатом фильмов, созданных киностудией «Емелька» — единственной крупной кинематографической фирмой, расположенной не в Берлине. Эту фирму финансировали все банки Южной Германии, а главным образом — «Байерише Хандельсбанк». «Емелька» обладала недавно построенной киностудией с павильоном площадью 680 квадратных метров в Гайзельгастайге, близ Мюнхена.

Фирму «Дэкла-биоскоп» создал в июле 1920 года Эрих Поммер на базе предприятия «Дэкла» («Дойче-эклер»). Ее финансировали голландские банкиры, бременские банки и фирма «Биоскоп», в свою очередь финансируемая бременским «Дойче национальбанк» и банками Шрёдера и Вайхаузена. «Дэкла-биоскоп» влилась в «УФА» в ноябре 1921 года, сохранив за собой автономию фильмопроизводства. В этой фирме работали многие виднейшие творческие деятели немецкого кино: Фриц Ланг, Карл Фрёйлих, Людвиг Бергер, Фридрих Мурнау, актеры Лиль Даговер, Вернер Краусс, сценаристка Теа фон Гарбоу, операторы Карл Фрёйнд, Фриц Арно-Вагнер. Фирма располагала филиалами во многих странах Восточной Европы. Она была связана соглашением с издательством «Улльштайн», имела около шестидесяти кинотеатров в различных городах Германии и несколько киностудий, в том числе киностудию в Нойбабельсберге.

«УФА» была также связана с «ДЛГ» («Дойлиг»), основанной Гугенбергом во время войны для производства пропагандистских фильмов. После войны эта фирма была реорганизована в концерн, связанный с другими предприятиями Гугенберга — издательством «Шерль», агентством «АЛА» (мелкие объявления). Генеральный директор «Дойлиг» Кобёкен был членом Административного совета «УФА», прокатывавшей игровые фильмы и кинохроникальные журналы фирмы «Дойлиг».

«УФА» поглотила также прокатную фирму «Мартин Дентлер» (владевшую шестью крупными кинотеатрами и прокатывавшую многочисленные фильмы французского режиссера Фейада в Германии), лаборатории Мэсстера и «Унион», а позже, с помощью «Дэкла-биоскоп» и фирм «Националь», «УФА» приобрела также контроль над второстепенными фирмами, вроде «Глориа-фильм», создававшей фильмы с участием Хенни Портен, «Франкфуртер-фильм» и т. д. «Свободный рынок все более сужается, — говорилось в журнале «Лихт-бильд-бюне» в июле 1920 года, — концерны господствуют повсеместно, принуждая старые фирмы к слиянию с ними».

«Без нас дела не пойдут», — с цинизмом заявляла реклама «УФА», помещенная на страницах все того же «Лихт-бильд-бюне» 14 августа 1920 года. Методы немецких концернов ничем не отличались от тех, которыми пользовались американские тресты. И те и другие в конечном счете стремились монополизировать рынок. Но в то время как в США всевозможные финансовые комбинации были в принципе запрещены «антитрестовским» законом Шермана, в Германии их поддерживало и поощряло правительство. Начиная с 1921 года акции кинематографических фирм продавались на Берлинской фондовой бирже по свободному курсу, и добиться твердого курса руководству «УФА» не удалось.

В конце сентября 1920 года официальная делегация во главе с имперским президентом Эбертом, состоявшая из сотни парламентариев, финансистов и деятелей искусств, прибыла в киностудию «Темпельгоф», чтобы присутствовать на съемке сцены коронации в фильме «Анна Болейн», суперпродукции «УФА» с участием 5 тысяч статистов. Советник американской комиссии Уильям Коффин заявил, что размах этих съемок вполне выдерживает сравнение с голливудскими постановками. Вот что писал по этому поводу журнал «Лихт-бильд-бюне» 2 ноября 1920 года: «Имперский президент, будучи под впечатлением увиденного им на съемочной площадке, заявил, что ему «трудно представить себе возможность социализации кинопромышленности», поскольку подобные съемки могут быть с успехом выполнены не иначе, как только на основе индивидуальной инициативы. К тому же создание фильмов сегодня требует таких финансовых возможностей, которыми государство не располагает».

«Социализация кино» была предложена еще в 1919 году. Ее противопоставляли узаконенной государственной монополии, против которой возражали левые партии. Они разоблачили ее сущность в связи с внесенным правительством в марте 1918 года законопроектом о передаче концессии на производство фильмов недавно созданной «УФА».

В конце 1920 года немецкие банки воспользовались тяжелым финансовым положением фирмы «Нордиск» и личной непопулярностью Оле Ольсена в Германии и откупили принадлежащие ему акции под предлогом изоляции иностранного влияния внутри «УФА». Но одновременно велись переговоры с американцами и итальянцами. Так компания «Фэймэс плейерс» получила возможность участвовать в прокате за рубежом фильмов «УФА». Связи с римским «Унионе чинематографика итальяна» (УЧИ) открыли для Германии кинорынки Балканских стран, Кавказа и Судет.

Но у государства еще оставались акции. Трауб утверждает, что в марте 1921 года имперский министр финансов фон Раумер «самым настоятельным образом просил фон Штаусса откупить акции, принадлежащие государству».

«Руководителям «Дойче банк» — продолжает он, — пришлось принять в течение нескольких часов решение о покупке всех акций, принадлежавших государству. Князь Доннерсмарк и доктор Бош, для которых «УФА» отныне обрела другое лицо, выбросили свои акции на рынок. Для дирекции «Дойче банк», равно как и для руководства «УФА», стало ясно, что им следовало в будущем дуть в ту же дуду. Банк и фон Штаусс… считали себя верными хранителями национального достояния» [251].

В действительности же месяцем раньше «Дойче банк» увеличил основной капитал «УФА» с 25 до 100 миллионов марок — рост, который банку удалось покрыть только с помощью его отделений, например «Дойче петролеум гезельшафт». Концентрация капитала в руках частных банков, и прежде всего «Дойче банк», рассматривалась как необходимое средство, способное помочь выжить, как мера, содействующая развитию деятельности «УФА». Эрих Поммер следующими словами изложил эту точку зрения:

«Первое, чего достигла «УФА» после войны, — освободилась от опеки государства. Для этого были возвращены государству те суммы, которые она была ему должна, с тем чтобы в дальнейшем действовать как частное предприятие. Руководство было убеждено, что кинофирма независимая от государства, финансируемая так, как это предусмотрено ее уставом, может благодаря совершенствованию ее технического оснащения и повышению художественного уровня фильмов привлечь новых зрителей внутри страны.

Была также надежда на то, что подобные немецкие фильмы будут наиболее приемлемы для зарубежных кинорынков и помогут немецкому кино проникнуть на рынки, утраченные им во время войны, что было бы весьма кстати для немецкой кинопромышленности. Именно так прокладывалась дорога в золотой век немецкого немого кино, достигшего апогея в 1924–1925 годах, после того как «Дэкла», вернее, «Дэкла-биоскоп», слилась с трестом «УФА».

В феврале 1921 года банки принудили провести реорганизацию фирмы, заменив Карла Братца Феликсом Кальманном — «сильным человеком» из «Ауэргезель-шафт» («Немецкий газовый концерн»). Фон Штаусс наделил его всеми полномочиями и полнотой власти, поставив во главе «УФА». С приходом Кальманна Пауль Давидсон не вошел в Совет директоров. Между тем «УФА» именно ему была обязана созданием наиболее успешных фильмов Любича, особенно «Мадам Дюбарри» и «Анна Болейн». Соглашение, подписанное дирекцией «УФА» с Цукором, завершилось провалом, и необходимость децентрализации заставила американскую «Фэймэс плейерс» выступить в апреле 1921 года с предложением создать фирму, получившую название «Европейского киносоюза» («Europaische Film — Allianz (EFa-GmbH»). Руководство этой фирмой (с основным капиталом 25 миллионов марок) осуществляли два американца — Блю-ментол и Рахманн. Они отобрали у «УФА» ее основные таланты — Карла Братца и Пауля Давидсона, Полу Негри и Гарри Лидтке, Эмиля Яннингса, Джо Мая, Буховецкого, Пауля Лени, Георга Якоби и даже Макса Рейнхардта. Новая фирма объявила в 1921 году о фильмах

«Жена фараона» и «Пламя» Любича, «Петр Великий» Буховецкого, «Конец герцога Ферранте» Пауля Вегенера, а также о первом немецком фильме из серии о Мацисте. Но скоро «Европейский киносоюз» оказался изолированным от всех остальных немецких производственных фирм. Более того, Любич и Пола Негри подписали контракты на участие в фильмах, создаваемых в Соединенных Штатах. В октябре 1922 года «Фэймэс плейерс» приняла решение о ликвидации фирмы, которая уже на протяжении нескольких месяцев не выпустила ни одного фильма из-за конфликта между ее директорами — Рахманном и Блюментолом. Любич и Пола Негри уехали в Голливуд, Буховецкого пригласила «Свенск», Яннингс связался с Давидсоном. Остальные создали те из многочисленных фирм, которые возникли в период инфляции и существование которых исчислялось считанными месяцами.

«УФА» оставалась самой крупной немецкой производственной и прокатной фирмой. Она контролировала сто сорок кинотеатров, из которых сто находились на территории Германии. Фирмы «Унион» и «Дэкла-биоскоп» слились с «УФА» в июне 1922 года. Ее основной капитал был увеличен со 100 до 200 миллионов марок, а затем, после инфляции, стабилизирован на уровне 45 миллионов уже рейхсмарок. Руководство производством фильмов было доверено театральным деятелям: сначала — Артуру фон Герлаху, позже — Карлу Хагеманну. Если верить киножурналам того времени, результаты оказались катастрофическими. В феврале 1923 года руководство перешло в руки Эриха Поммера. Именно с момента, когда производство фильмов было поручено ему, «УФА» сумела обеспечить немецкому кино ведущее положение на международных рынках.

С самого начала существования «УФА» ее руководители осознавали необходимость добиться ведущего положения немецкого кино за рубежом. В интервью, данном 4 сентября 1920 года журналу «Ла синематографи франсэз», Карл Братц, один из главных основателей фирмы в декабре 1917 года, заявил:

«Когда в разгар войны была создана «УФА», нашлись люди, которые хотели назвать фирму «Патриа фильм» [252]. Я высказался против такого названия и отстаивал (в то время это было нелегко) необходимость интернационализации кинопродукции, ее универсальности. Наименование

«Патриа фильм» было в конце концов отвергнуто. Предпочтение отдали другому названию — «Универсум фильм акциенгезельшафт», или, сокращенно, «УФА». Я был действительно уверен, что кинопромышленность прежде всего интернациональна и что от ее максимальной интернациональности, собственно, и зависит ее процветание».

В этих условиях общий запрет на показ немецких фильмов властями союзников, последовавший после капитуляции, был главной преградой на пути развития кинопромышленности. В августе 1920 года один из сотрудников французской газеты «Фигаро» писал: «Французские кинозрители разорвали бы экран, оскверненный немецким фильмом. И если в кинотеатре не найдется никого, кто бы это сделал, тогда я это сделаю сам».

Первые немецкие фильмы были показаны в кинотеатрах без указания страны, где эти фильмы создавались. Так было с «Принцессой устриц», показанной в Марселе в течение недели января 1921 года. Первые фильмы, сделанные бошами и показанные во Франции, вызвали бурные кампании протеста. В Великобритании запрет на немецкие фильмы сняли в начале 1922 года. В Соединенных Штатах ветераны войны вышли на демонстрации, требуя запретить «Калигари». Фильм вышел в прокат годом позже и прошел с огромным успехом. Между тем «Фэймэс плейерс» выпустила фильм «Мадам Дюбарри», триумфально прошедший в Америке и содействовавший отмене запрета на прокат немецких фильмов за пределами Германии. Возвращаясь из Соединенных Штатов, французский режиссер и актер Анри Руссель опубликовал в журнале «Синэ-магазин» (12 августа 1921 года) статью под заголовком «Немецкий фильм в Америке». Он писал:

«Немцы, которых в Соединенных Штатах не очень-то любят, быстро заняли на экранах весьма заметное место— настолько заметное, что во всех американских кинотеатрах организуются кампании протеста против вторжения фильмов, сделанных бошами. Крупные ежедневные газеты публикуют манифесты и призывы как организаций кинематографистов, так и прочих, цель которых — открыть глаза властям на угрозу немецкой пропаганды в одной из стран союзников!

Германия не упорствует. Дабы не давать повод к повсеместной обструкции, она покорно изменит свою систему пропаганды; во всяком случае, она продолжит демонстрацию сенсационных фильмов, на создание которых потратит много денег (и, добавим, труда и умения), чтобы наводнить этими фильмами вселенную. Понимают ли это?!

Каков же масштаб опасности? В Соединенных Штатах действует специальный комитет, которому поручено отбирать те кинематографические произведения, которые этот комитет сочтет достойными к показу учащейся молодежи для подлинно научной пропаганды морали. Два месяца тому назад комитет рекомендовал купить фильм «Страсть», который мог бы помочь при изучении истории французской революции в американских школах. Подумать только! Причем рекомендация эта совершенно достоверна. Представим только себе школьников, изучающих историю Франции с помощью фильма, сделанного бошами! Фильма гротескного, безвкусного, с отчетливой антифранцузской тенденциозностью. Он кишит анахронизмами, столь же смехотворными, сколь и отвратительными».

К шовинизму примешивалось беспокойство при виде редкого в французском кино успеха, которым пользовались «Мадам Дюбарри» (сценарий под названием «Страсть») и «Кабинет доктора Калигари», также отрицательно оцененный Анри Русселем.

До середины 1921 года в США были широко показаны только четыре из ста пятидесяти шести фильмов, проданных Германией для демонстрации в Соединенных Штатах. Однако успех фильма Любича, проданного за тридцать пять тысяч долларов и принесшего доход, эквивалентный 30 миллионам немецких марок того времени, повысил престиж немецких фильмов за океаном. В номере журнала «Синэа» от 20 января 1922 года писалось:

«В Соединенных Штатах немецкие фильмы идут со все возрастающим успехом. Известный критик Герберт Хоу [253] заявил, что единственное, к чему он питает хоть какой-то интерес, — это немецкие фильмы и фильмы Гриффита».

В том же журнале сообщалось, что после переговоров, продолжавшихся целый год, Любич переезжает в Голливуд, где «он будет снимать на американские деньги фильмы в немецком стиле».

В феврале 1922 года фильм «Леди Гамильтон» Рихарда Освальда был продан в США за рекордную сумму 177 500 долларов. Став специалистом по историческим фильмам, Освальд приступил к съемкам «Лукреции Борджа» (главный оператор Карл Фрёйнд). На короткое время Любича, казалось, затмил своим фильмом «Смерть Дантона» (1921) с участием Эмиля Яннингса польский эмигрант Дмитрий Буховецкий. В этом фильме судьба знаменитого трибуна определялась его любовными похождениями. При выходе фильма на экраны Швейцарии женевский корреспондент журнала «Синэа» писал (6 января 1922 года):

«Нет ничего уродливее, глупее, ничтожнее в этом жанре, нет ничего мерзопакостнее, чем эта смерть Дантона. <…>

Какого Дантона? Нежного и любящего мужа? Нет! Чувственного болтуна, который залезает к девицам под юбки, который погряз в распутстве, который прожигает жизнь в гнусных кутежах, — раба своих страстей, дегенерата, коего общественное благо заботит не больше, чем давно заношенная сорочка. <…>

Нужна была холодная наглость бошей, чтобы осмелиться замарать такой прелестный образ, как Люсиль Демулэн, предварительно обесчестив выдающегося жреца правды, каким был Дантон».

Другого мнения придерживается Лотта Эйснер, считающая, что этот фильм «строго следует» режиссерским «моделям» Рейнхардта при постановке им двух пьес о Дантоне. Она замечает, что в те времена «Германию больше всего интересовала иностранная валюта и [что] консервативные руководители тяжелой промышленности, контролировавшие и производство фильмов, рассматривали эти псевдоисторические картины не столько как «средство отомстить», сколько как средство получить прибыль. Впрочем, иные, совсем уж заигранные персонажи французской революции — злодей с ножом в зубах и косматая мегера — встречаются и в «Сиротках бури» Гриффита (1922) и в «Страницах из книги Сатаны» К.-Т. Дрейера (1920)».

В Берлине Буховецкий снял «Сафо» (1921), «Отелло» (1922) с Эмилем Яннингсом и Вернером Крауссом, «Петра Великого» (1923). После этого он уехал в Голливуд.

Немецкие киножурналы много писали об «интернационализации кино», но она была не единственной темой. Большим успехом в 1921 году пользовался «Человек без имени» Г. Якоби. По свидетельству Альбрехта Иозэфа, сценариста звукового варианта, «фильм был очаровательной приключенческой картиной… сделанной как сериал. Похититель миллионов бежит из одной страны в другую, из Европы в Африку, из Африки в Азию. Это первый фильм, для которого немецкая фирма получила после войны право натурных съемок за рубежом. Одной обстановки было достаточно, чтобы оправдать поездки съемочных групп после многих лет полной изоляции» [254].

Начиная с 1922 года Германия проводила политику, целью которой, во-первых, было освобождение от бремени военных репараций, во-вторых, улучшение экономического и финансового положения страны. Для решения этих проблем нужна была помощь из-за рубежа. Но для нового процветания, для возвращения к статусу великой державы Германии следовало пройти через кризис и инфляцию.

Инфляция не была чем-то новым. После войны разрыв между ценами и заработной платой непрестанно увеличивался. По данным журнала «Лихт-бильд-бюне» от 1 апреля 1922 года, например, себестоимость газет возросла в 1922 году по сравнению с 1914 годом по бумаге — в 40 раз, печати — 20, зарплате— 12, транспорту — 20, по прочим расходам — в 14 раз.

Начиная с 1922 года обесценивание марки происходило куда более быстрыми темпами. Это особенно заметно по цифрам, характеризующим кинопромышленность (данные «Лихт-бильд-бюне», 1922 год). В январе 1921 года общий акционерный капитал немецких кинофирм составил 98,4 миллиона марок, в июле 1922 года он вырос до полумиллиарда. В августе 1922 года доллар стоил 1158 марок против 192 марок в начале того же года. Капитал «УФА», составлявший в начале 1922 года 320 миллионов марок, в октябре достиг 830 миллионов (доллар в это время уже стоил 3560 марок); в начале декабря акционерный капитал достиг 2,5 миллиарда, а один доллар — 7855 марок.

Обнищание масс шло параллельно с обогащением крупных промышленников. «Инфляция была для монополистического капитала важным средством упрочения и усиления своих позиций, перекладывания бремени военных репараций на трудящихся и получения дополнительных прибылей за счет рабочих и служащих, среднего класса и частично мелкой и средней буржуазии. Уплачивая с запозданием налоги обесцененными бумажными деньгами, разворовывая ценности и переводя валюту за границу, крупные капиталисты обогащались и подстегивали развитие инфляции» [255].

Наглядный пример тому — Хуго Стиннес, заявивший в 1919 году: «Придет день, когда крупные промышленники вновь обретут влияние и силу. Их призовет отрезвленный народ, полумертвый от голода, которому нужен будет хлеб, а не слова» [256].

9 ноября 1922 года Хуго Стиннес заявил протест против правительственных усилий затормозить инфляцию стабилизацией марки. Он потребовал, чтобы репарации, уплачиваемые по Версальскому мирному договору, вносились из сумм, поступающих за ежедневную сверхурочную работу в течение двух часов. Крупп, более осторожный, чем Стиннес, отказался примкнуть к сторонникам систематической инфляционистской политики. Однако часть промышленников — Фриц Тиссен, Отто Вольф — вели игру на понижение стоимости марки. Инфляция породила новую прослойку разбогатевших людей, так называемых нуворишей. Немалое число этих людей вложат затем свои капиталы в кино по примеру Стиннеса, который, завладев контролем над фирмой «Дойлиг», попытался, правда безуспешно, приобрести контрольный пакет акций «УФА».

19 апреля 1923 года киножурнал «Лихт-бильд-бюне» набрал крупным шрифтом заголовок: «Доллар — 30 000, а 9 августа — «Конец марки».

Развитие инфляции можно проследить по удорожанию кинопленки, монопольным изготовителем которой со времени окончания войны стала в Германии «АГФА». Эта акционерная компания с капиталом 88 миллионов марок в конце 1922 года делила мировой рынок пленки только с «КОДАК».

В 1920 году метр позитивной пленки продавался за 3,2 марки, 1 января 1922 года — 9, 29 августа — 28, 1 декабря— 360, 17 февраля 1923 года— 1450, 16 июня — 3600, 21 июля — за 12 000 марок[257].

Обесцененную немецкую марку часто заменял американский доллар, так как стоимость пленки не только не повысилась, но даже снизилась по сравнению с 1919 годом. Вернер Краусс записал в своих мемуарах:

«В те времена мы работали только за доллары. Конни Фейдт, Яннингс и я договорились о ежедневном гонораре от ста до ста пятидесяти долларов. Гонорар нам должны были выплачивать утром, как только мы придем на киностудию» [258].

11 августа метр пленки стоил 130 тысяч марок. 23 августа «АГФА» перешла на оплату пленки золотой валютой: метр пленки стоил 19 золотых пфеннигов. Это решение вызвало вначале негодование деловых кругов.

«Полностью исключена, — писал журнал «Лихт-бильд-бюне», — возможность оплаты кинопромышленностью самого необходимого ей сырья, пленки, в золотых марках, в то время как поступления за прокат фильмов производятся в бумажных марках, равно как и все остальные платежи».

Между тем примеру «АГФА» вскоре последовали и другие. Входная плата в кинотеатрах колебалась в пределах между восемью и сорока миллионами бумажных марок; затем билеты стали продаваться на золотые марки.

В начале года прошли забастовки, сопровождаемые жестокими столкновениями, на киностудиях «Унион» и «Мэсстер». В Темпельгофе забастовки парализовали производство на протяжении многих недель. Следует вспомнить, что 1923 год был годом волнений не только экономических, но и политических и социальных. Новый кризис националистического характера возник в связи с оккупацией Рурской области французскими и бельгийскими войсками. В то же время появилось сообщение, что актриса Хенни Портен должна сниматься в фильме, запускаемом в производство фирмой «Аустро-Америка-на фильм» (ширма, за которой скрывалась французская компания «Гомон»). Актриса стала объектом бойкота, продолжавшегося много недель и организованного владельцами кинотеатров Большого Берлина и Бранденбурга.

Правительство Куно было свергнуто в августе. По словам руководителя Компартии Германии Эрнста Тельмана, «теперь становится все более и более очевидным, что мирное решение невозможно. Неизбежной становилась ожесточенная борьба класса против класса. Забастовки выливались в ожесточенные столкновения, во время которых рабочие противостояли полиции в десятках немецких городов. Создалась настоящая революционная ситуация.

Существовали все условия, необходимые для победы рабочего класса. Не хватало лишь большевистской партии».

Но коммунисты в те годы представляли собой лишь меньшинство. Не только социал-демократия не обанкротилась, но и буржуазия сумела упрочить свои позиции по сравнению с 1918 годом. Кризис привел к созданию правительства «большой коалиции», от социал-демокра-тов до Народной партии, под руководством лидера Народной партии Густава Штреземана. 26 августа Штреземан заявил: «Марка умерла!» 27 сентября одна золотая марка стоила 30 миллионов бумажных марок, 13 октября— 952 миллиона, 25 октября— 15 миллиардов, 10 ноября — 150 миллиардов, 22 ноября — биллион. Через пять дней правительство Штреземана прекратило свое существование.

Поскольку все сделки совершались с оплатой золотом, министр финансов социалист Гильфердинг принял решение о возврате к золотому паритету. Новая, промежуточная «рентная марка» (Rentenmark), выпущенная 15 октября, обеспечивалась всеми активами сельского хозяйства и промышленности, но это обеспечение было «фиктивным, ибо их нельзя было мобилизовать» (Кастеллан). «Рентная марка» стала векселем под гигантский потенциал немецкой экономики. Государственный банк (Reichsbank), управляемый Хиальмаром Шахтом (правительственным комиссаром по денежному обращению), следил за общим балансом операции. Строгое соблюдение бюджетной дисциплины и жесткий контроль кредита позволил вернуться к финансовой стабильности уже к апрелю 1924 года. Новая денежная единица, рейхсмарка (эквивалентная 0,2382 доллара), постепенно заменила все денежные знаки, находившиеся в обращении. «Рентная марка» исчезла 30 августа.