Глава VI Проблема Черноморских проливов перед Первой мировой войной (1914 г.)

Глава VI

Проблема Черноморских проливов перед Первой мировой войной (1914 г.)

В 1913–1914 гг. ситуация на Балканах характеризовалась ростом напряженности во взаимоотношениях между Россией и Австро-Венгрией. Ближайшая задача российского правительства в регионе состояла в том, чтобы укрепить свои отношения с Сербией и Черногорией и сплотить эти страны перед угрозой нападения со стороны Австро-Венгрии. Россия стремилась также закрепить сближение с Румынией и добиться изменения ее политической ориентации на Центральные державы.

Весной 1914 г. главными соперниками на мировой арене оставались Германия и Англия. «Однако в 1913 и в первой половине 1914 г. (почти до самого начала войны) усилия британской дипломатии были направлены на то, чтобы замаскировать остроту англо-германского антагонизма, — писал В. М. Хвостов. — В эти годы Англия, во-первых, заигрывала с Тройственным союзом при определении границ Албании, во-вторых, как бы в продолжение миссии Холдена, она вела с Германией переговоры о возобновлении известного договора 1898 г. о разделе португальских колоний. Наконец, английская дипломатия перестала чинить Германии препятствия по финансированию Багдадской дороги»[734]. Отношения России и Германии к началу 1914 г. были также весьма напряженными. Ухудшению взаимопонимания в значительной степени способствовала и германская военная миссия Лимана фон Сандерса на берегах Босфора. «Обе стороны стремились укрепить свои дипломатические позиции, — писал А. Тэйлор. — Но при этом у них были совершенно различные цели. Русские стремились создать настолько мощный союз с Англией и Францией, чтобы Германия побоялась начать войну; немцы же хотели бросить вызов России, прежде чем укрепится враждебный союз, и пока они по-прежнему сохраняли перевес в отношении военных сил»[735].

В Петербурге к началу 1914 г. приняли решение перейти к всемерному сплочению Тройственного согласия. Открытое превращение Антанты в военно-политический союз должно было оказать сдерживающее воздействие на Германию, а в случае, если война все-таки разразится, с самого начала обеспечить России и Франции активную поддержку Британии. В мирных условиях консолидация группировки придала бы большую эффективность ее дипломатическим шагам[736].

Министр иностранных дел России С. Д. Сазонов писал в своих воспоминаниях: «Между нами и Англией не существовало решительно никакой связи, кроме не касавшегося Европы соглашения 1907 г. и начавшего крепнуть только за несколько лет до начала мировой войны сознания солидарности наших интересов ввиду той опасности, которая надвигалась со стороны Центральных европейских держав»[737].

Предложение более тесного сближения с Англией и Францией исходило и от российского Генерального штаба, который при обсуждении в конце 1913 г. вопроса об обеспечении интересов России в Проливах сформулировал ряд пожеланий в адрес дипломатии (см. записку генерал-квартирмейстера Ю. Н. Данилова от 26 декабря 1913 г. (8 января 1914 г.). Среди них на первом месте стояло предложение «закрепить Тройственное согласие, при помощи которого могли бы быть скованы сухопутные силы Германии и флоты держав Тройственного союза в Балтийском и Средиземном морях». В черновых вариантах документа эта мысль была выражена более категорично: «Тройственное согласие перевести на положение Тройственного союза»[738].

Российская дипломатия представляла свое объединение с Францией и Англией союзом на оборонительных началах, обеспечивавших державы от постоянной опасности, вызываемой агрессивными действиями Австро-Венгриии захватническими замыслами пангерманизма. Однако Великобритания, со свойственным ей предубеждением против европейских союзов, не стремилась к открытому военному союзу с Францией и Россией. И (24) февраля 1914 г. А. Никольсон во время беседы с Бенкендорфом сказал российскому послу, что он лично выступает за союз и даже Грей одобряет идею союза. Но помощник министра прибавил тотчас же, что сейчас это невозможно, и посоветовал послу проявлять больше терпения и не торопиться[739].

В письме Бенкендорфу от 12 (25) февраля 1914 г. Сазонов настаивал на осуществлении предварительного согласования взглядов держав Тройственного согласия через представителей в Лондоне. «Иначе, пока державы противоположной группировки действуют, мы только совещаемся, и наше и без того слабое объединение еще более теряет силы». Одновременно Сазонов обратился с тем же предложением в Париж. Бенкендорфу поручалось переговорить по этому вопросу с Э. Греем в случае, если французский посол в Лондоне получит необходимые полномочия[740].

Министр считал, что «одна Англия могла нам оказать ту поддержку, которая, во всякой продолжительной и тяжелой борьбе, дает окончательный перевес той стороны, в руках которой находится господство над морями». Императорское правительство стремилось к заключению с Англией «по крайней мере такого соглашения, на основании которого, при наступлении известных обстоятельств, нам могла быть оказана со стороны Англии не случайная, а наперед предусмотренная и планомерная морская помощь»[741]. За образец могла быть взята конвенция, которая была заключена между французским и английским Генеральными штабами в ноябре 1912 г. 6 (19) февраля 1914 г. Сазонов в письме Бенкендорфу отмечал, что опасность германской гегемонии может быть окончательно устранена и «всеобщий мир будет обеспечен только тогда, когда Тройственное согласие, реальность которого столь же мало доказана, как и существование морского змия, превратится в оборонительный союз без всяких секретных пунктов и обнародованный во всех газетах мира»[742]. Министр полагал, что англо-франко-русская группировка не должна больше уступать шантажу Центральных империй: «Чувствовать сильнейшим и стушеваться перед противником, превосходство которого заключается только в его организованности и дисциплине, — это не только унизительно, но и опасно, вследствие деморализации, которая проистекает отсюда»[743].

На это Бенкендорф ответил: «Грей, если бы только он мог сделать это завтра же»[744]. Это было преувеличением. Грей прикрывался ссылкой на общественное мнение и на то, что всякое предложение о союзе с Россией, бесспорно, вызвало бы роспуск либерального правительства. Он хотел оставаться в добрых, но независимых отношениях с Россией и, без сомнения, был готов оказать помощь Франции, если бы последняя подверглась нападению со стороны Германии. «Что касается вашего мнения относительно Грея, — писал в феврале 1914 г. Бенкендорф Сазонову, — то позвольте не согласиться с вашим мнением. Его постоянно беспокоит, вопреки всем видимостям, именно угроза германской гегемонии, он с тревогой следит за некоторыми ее успехами. Не думайте, что он слеп, — это далеко не так. Он гораздо больше кажется нерешительным, чем это есть на самом деле… Он не любит… угрожать, если только нет твердых решений относительно дальнейшего образа действий и в особенности до тех пор, пока Тройственный союз очевидным образом не поставит себя в положение явно виноватого, что необходимо для английского общественного мнения… Он уже близок к тому, чтобы поставить ловушку Тройственному союзу»[745].

6 (19) февраля в Лондоне состоялось совещание представителей трех держав — министра иностранных дел Великобритании Э. Грея, российского посла в Англии А. К. Бенкендорфа и французского посла в Лондоне П. Камбона. На заседании были установлены принципы работы совещания, составившие предмет устного соглашения представителей трех держав[746]. Председателем предстоявших совещаний стал Грей, что давало ощутимые преимущества Лондону. Дипломаты собирались встречаться на совещаниях по мере надобности, когда возникал интересовавший страну-участницу вопрос.

Российская сторона рассчитывала дополнить союзные обязательства между Петербургом и Парижем англо-французскими и особенно англо-русскими. Сазонов возбудил вопрос о формальном союзе в письме Бенкендорфу. Посол в Лондоне хорошо ориентировался в настроениях британских правящих кругов и понимал, что на открытый военно-политический союз с Россией либеральное правительство Герберта Асквита не пойдет. Вместе с тем посол приходил к заключению, что предпосылкой для общеполитического сближения с Англией должны послужить уступки ей в зависимых странах Азии. «Но почва еще требует подготовки: говоря откровенно, у нас имеются соглашения, но если мы желаем добиться серьезных результатов, то нам придется их пересмотреть»[747]. Английский историк А. Тэйлор считал, что Грей «не рассматривал союз как средство обеспечения мира; подобно большинству англичан, он видел во всех союзах лишь обязательство на случай войны. Кроме того, хотя он положительно относился к тому, что Россия своим влиянием способствует равновесию сил, он не был убежден, что ее интересы на Ближнем Востоке так уж жизненно важны для Англии, — пожалуй, он предпочел бы, чтобы Россия и Германия столкнулись в этом районе и основательно истощили друг друга»[748].

8 (21) февраля 1914 г. в Петербурге под председательством Сазонова состоялось Особое совещание по вопросу о Черноморских проливах[749]. В нем приняли участие военный и морской министры, начальники генеральных штабов — военного и морского, представители МИДа. Исходя из возможности распада Османской империи в недалеком будущем, участники совещания должны были ответить на вопрос, могут ли быть Проливы захвачены Россией. Сазонов просил присутствующих доложить о готовности военных и морских сил России к операции в Проливах, если под влиянием событий Босфор и Дарданеллы выйдут из-под власти Турции и потребуется ими завладеть. Также предполагалось разработать план возможного выступления России в Проливах.

Министр иностранных дел открыл совещание тревожными прогнозами: «В связи с изменением политической обстановки, нельзя не предусмотреть возможность наступления, быть может даже в близком будущем, событий, которые коренным образом изменят международное положение Константинопольских проливов, и поэтому необходимо совместно выработать программу действий, направленных к обеспечению благоприятного нам разрешения исторического вопроса о Проливах»[750]. Сазонов считал, что помимо действий морских сил по захвату Проливов может быть также произведена и десантная операция. Министр изложил необходимые меры для ее осуществления в пяти пунктах:

1) ускорение мобилизации достаточного в численном отношении десантного корпуса;

2) оборудование потребных для этого путей сообщения;

3) увеличение российских транспортных средств до размеров, отвечающих потребностям десантной операции;

4) приведение Черноморского флота в положение, при котором он превосходил бы силы оттоманского флота и мог бы совместно с армией выполнить задачу прорыва через Проливы для их временного или постоянного занятия, если это потребуется;

5) был поставлен «вопрос об осуществлении так называемой перевальной железной дороги на Кавказе, который не может быть отделен от других мер по усилению средств обороны в бассейне Черного моря и на границах Турции»[751].

Практически осуществить операцию по захвату Проливов оказалось совсем не просто. Начальник Генерального штаба России прежде всего указал на то, что для завладения Проливами необходимо довольно значительное число войск, которое определится в зависимости от политической и стратегической обстановки при проведении операции. По его подсчету, это потребовало бы пять корпусов. Я. Г. Жилинский считал, что первый эшелон десантной армии должен высадиться одновременно и составлять от 30 до 50 тыс. человек, так как меньшее количество войск неизбежно потерпело бы поражение. Он упомянул и о возможных противниках России в этом деле. Таковыми являлись прежде всего турки, располагавшие под Константинополем 7-м корпусом[752].

«Учитывая возможность того, что захват Россией Проливов вызовет протест со стороны Греции и Болгарии, — отмечал Сазонов, — то в силу их исторической вражды и взаимного противоречия интересов есть много шансов, что если одно из этих государств окажется нашим противником, то другое станет на нашу сторону, и что они таким образом парализуют друг друга»[753].

На вопрос, можно ли рассчитывать на поддержку Сербии, Сазонов заявил, что нельзя предполагать, чтобы действия против Проливов происходили без общеевропейской войны, и не надо думать, что при таких обстоятельствах Сербия направит все свои войска против Австро-Венгрии.

Благоприятный поворот в политике Румынии и в ее общественном мнении по отношению к России, наблюдавшийся в последнее время, позволяет сомневаться, выступит ли Румыния активно против русских. Сазонов выразил надежду, что в случае столкновения России с Тройственным союзом Германия и Австро-Венгрия бросят все силы на борьбу с Англией и Францией и никаких войск в сторону Проливов не пошлют и что «лишь в худшем случае Италия может высадить туда десантный отряд, хотя ей опасно будет оголять свою границу с Францией»[754].

Из вышесказанного можно сделать вывод, что, по мнению министра иностранных дел, действия России в отношении Проливов должны были происходить в условиях общеевропейской войны.

Начальник Генерального штаба России согласился с Сазоновым и указал на то, что борьба за Проливы вряд ли возможна без таковой войны. Ввиду этого Жилинский считал необходимым подчеркнуть, что использование войск в экспедиции против Проливов, даже самая возможность этой операции зависят от общего хода войны. Намеченные для этой экспедиции корпуса, расположенные на юге, могли быть, по словам Жилинского, «двинуты на Константинополь лишь при отсутствии борьбы на Западном фронте, все войска из внутренних округов должны быть направлены на западную границу, ибо успешная борьба на западной границе решит благоприятно вопрос о Проливах»[755].

Из слов начальника Генерального штаба российский посол в Константинополе М. Н. Гирс сделал вывод, что «если с началом войны произойдут операции на Западном фронте, то нельзя быть уверенным, окажется ли для операции завладения Проливами необходимая десантная армия и сможет ли, следовательно, сама эта экспедиция быть осуществлена, когда для нее наступит час». Гирс высказал предположение об «анархии в Константинополе», которая парализует турецкую армию и позволит двинуть кавказские корпуса на Константинополь. Жилинский счел вышесказанную мысль посла неприемлемой ввиду того, что экспедиция на Константинополь не могла избавить Россию от войны на кавказской границе, так как большая часть турецких сил была расположена в Малой Азии.

Генерал-квартирмейстер Генерального штаба Ю. Н. Данилов считал, что если десантная операция состоится, то, напротив, необходимо будет всемерно оттягивать главные турецкие силы к Кавказскому фронту и не допускать их переброски к Проливам. Он добавил к этим соображениям не менее убедительное — о низкой пропускной способности кавказских железных дорог, которые растянут концентрацию войск на Кавказе не меньше чем на три недели.

Для Данилова главным являлся Западный фронт: «Независимо от трудности выполнения задачи по захвату Константинополя, — отмечал он, — сколько бы у нас ни было войск, даже гораздо больше, чем теперь, — мы всегда должны будем предусматривать необходимость направить все наши силы на запад против Германии и Австрии»[756]. Это еще раз подтверждало, что российские действия в отношении Проливов могли осуществляться только в условиях европейской войны.

Путь России к Проливам преграждали не только Германия и Австро-Венгрия. Даже очень успешные действия России на Западном фронте не гарантировали ей овладения Проливами и Константинополем. Их могли занять чужие флоты и армии, в то время как русская армия воевала бы на своей западной границе. Представитель морского Генерального штаба капитан А. В. Немитц считал поэтому, «что мы должны именно одновременно с операциями на Западном фронте занять военной силой Константинополь и Проливы, дабы успеть к моменту мирных переговоров представить другим державам совершившийся факт нашего завладения ими. Только в таком случае Европа согласится на разрешение вопроса о Проливах на тех условиях, на которых нам это необходимо»[757]. Немитц предлагал сформировать специально для этой цели три новых корпуса, если из состава армии нельзя выделить для этой задачи необходимого количества войск. По его мнению, «такая новая жертва вооружения не может быть признана не по силам России, если этим должно быть обеспечено достижение исторических наших задач».

Отвечая капитану Немитцу, начальник Генерального штаба указал, что мысль создать новые корпуса для Константинопольской экспедиции не является ныне осуществимой. В случае общеевропейской войны все русские войска (по плану войны, представленному совместно с французским Ген. штабом) должны быть брошены на западные границы, и операция по занятию Константинополя и Проливов не может состояться за отсутствием потребных для нее войск[758]. Желая уточнить после происшедшего обмена мнениями отношение военного ведомства к вопросу о выделении войск для десантной операции в Проливах, Жилинский дополнил уже сказанное им по этому предмету. Проливы, по его убеждению, имеют в глазах всякого русского такое огромное значение, что при наступлении опасности их перехода из-под турецкой власти в чужие руки военное руководство не сможет отказаться от их захвата и, следовательно, тотчас отправит в Константинополь десантную армию.

Надо думать, что произойти это может не иначе как во время кризиса, вызванного общеевропейской войной. Но война в Проливах за Константинополь может предшествовать столкновению на российском Западном фронте. По мнению начальника Генерального штаба, очень вероятно, что это так и произойдет. В таком случае, конечно, нельзя говорить об отвлечении намеченных для десантной экспедиции корпусов от этой цели. Об этом может идти речь лишь при иной стратегической конъюнктуре, когда война начнется с операций на германо-австрийских границах и потребует сосредоточения всех сил на Западном фронте. По составленному на случай операции по захвату Проливов плану, как уже было упомянуто, для этой цели были намечены 7-й и 8-й корпуса.

Затем совещание приступило к обсуждению технических деталей мобилизации. Сроки эти оказалось возможным сократить до 3–4 дней, по крайней мере для десантной пехоты и кавалерии, для артиллерии же не более как до 12–14 дней. Первый эшелон мог быть посажен на суда ранее десяти дней. Жилинский указывал, что срок мобилизации с высочайшего соизволения может быть сокращен для пехотных частей первого эшелона десантной армии, то есть 13-й, 15-й дивизий и 4-й стрелковой бригады, до 3–4 дней, а также ускорена мобилизация артиллерии 7-го и 8-го корпусов. Посадка войск на суда может занять шесть дней.

Морской министр констатировал совершенную недостаточность имеющихся в Черном море средств перевозки войск[759]. Немитц, в свою очередь, пояснил, что со дня начала мобилизации и до высадки первого эшелона пройдет никак не менее двух недель. Он говорил: «В один рейс может быть перевезено не более 20 000 человек. Повторный рейс возможен через неделю после переброски всего десанта. Для одного рейса требуется переоборудование торгового флота, что заняло бы 2–3 года. Главным средством достижения этого является развитие нашего торгового флота в Черном море». Трубецкой уточнил, что в настоящее время 95 % черноморского вывоза обслуживается иностранными судами[760].

Участникам совещания ничего другого не оставалось, как выразить «пожелание о безотлагательной выработке мероприятий по развитию черноморского торгового флота». Но одного торгового флота для десантной операции было недостаточно, и присутствующие перешли к обсуждению возможностей черноморских военно-морских сил.

Делопроизводитель начальника Морского генерального штаба капитан 1-го ранга Ненюков доложил, что до сего дня российскому флоту, несомненно, принадлежало господство на Черном море, но этой осенью в состав турецкого флота войдут три дредноута: два Турция заказала в Англии и дредноут «Решад V», недавно купленный у Бразилии, на который претендовала Россия. Становилось очевидным, что превосходство в Черном море вскоре перейдет к Турции. «Предстоящее усиление турецкого флота имеет весьма неблагоприятные для нас последствия, в частности, с точки зрения обсуждаемой операции занятия Проливов, — заявил Ненюков. — Пока турецкий флот будет господствовать в Черном море, нельзя будет приступить к десантной операции, не устранив предварительно господство оттоманских морских сил, и так как уничтожить их может оказаться неосуществимым для более слабого в это время русского Черноморского флота, то и самая возможность десантной операции отпадает, пока наши силы не приобретут перевеса»[761].

Морской министр в дополнение сообщил, что его ведомством намечено дальнейшее значительное усиление российского Черноморского флота в ближайшие годы. По имеющимся сведениям, аргентинское правительство может согласиться продать строящиеся в США линейные корабли «Ривадавия» и «Морено», а чилийское правительство — «Амиранте Латторе». Вследствие отсутствия на рынке других крупных военно-морских судов приобретением их Россия устранила бы возможность дальнейшего усиления турецкого флота и, с другой стороны, ускорила бы развитие собственных морских сил. Императору «благоугодно было» согласиться с этими соображениями и распорядиться приобрести продающиеся за границей дредноуты. Они могли бы составить ядро новой русской Средиземноморской эскадры, стратегической задачей которой было бы компенсировать преобладание турецкого флота в Черном море. Идею покупки дредноутов одобрили Гире, Сазонов и другие[762].

Неблагоприятное соотношение российских и турецких военно-морских сил должно было начать сокращаться с лета 1915 г., если Турция не приобретет готовых линейных кораблей, чему, как показало прошлое, вряд ли могут помешать финансовые трудности. К концу 1915 г. Черноморский флот должен был усилиться тремя строящимися дредноутами типа «Екатерина II» ив 1916 г. — двумя крейсерами. Было решено спешно построить к 1917 г. еще два крейсера, восемь миноносцев и шесть подводных лодок. Совещание пришло к неутешительным выводам и высказалось за проведение следующих мер:

1) укомплектовать десантный отряд; чтобы первый эшелон десантных войск (13-я и 15-я дивизии и 4-я стрелковая бригада), намеченные для Константинопольской экспедиции, были доведены до 84-х рядового состава рот;

2) привести в готовность артиллерийские части Одесского округа и ввести усиленную запряжку в мирное время, предусмотренную для пограничных округов;

3) подготовить транспортные средства для перевозки войск. Совместными усилиями министерств: финансов, торговли и промышленности, морского принять самые срочные действительные меры к усилению наших транспортных средств в Черном море, и, в частности, чтобы правительством России заключены были с субсидируемыми пароходными обществами соглашения об увеличении их флотов и притом судами, в отношении оборудования удовлетворяющими специальным условиям перевозки войск;

4) изыскать способ сокращения сроков доставки первого эшелона десанта до 4–5 дней. Морскому ведомству было поручено в ближайшем будущем изыскать способ сократить срок, потребный для перевозки к Проливам первого эшелона десантной армии в размере одного корпуса до 4–5 дней со дня отдачи о том приказа;

5) возможно скорее усилить Черноморский флот второй бригадой наиболее современных и мощных дредноутов;

6) возможно скорее подготовить железные дороги для доставки войск, чтобы в скором времени был закончен сплошной двухколейный путь от Тифлиса через Карс, Сарыкамыш к Караугану и была сооружена перевальная дорога; кроме того, необходимо проведение линии от станции Михайлово через Боржом до Карса (с веткой на Ольты) и желательно сооружение частными предпринимателями линии от Батуми до Карса[763]. Особое совещание пришло к выводу, что посылка экспедиционного корпуса к Проливам могла бы иметь место только во время кризиса, который привел бы к всеобщей европейской войне, а в этом случае необходимо было бы развернуть все войска на Западном фронте против Германии и Австрии. Поэтому не следует предпринимать никакой сепаратной десантной экспедиции, но для нее должны быть сделаны заранее все приготовления[764].

«Я помню, — писал в своих мемуарах Сазонов, — под каким безотрадным впечатлением нашей полной военной неподготовленности я вышел из этого совещания. Я вынес из него убеждение, что если мы и были способны предвидеть события, то предотвратить их не были в состоянии. Между определением цели и ее достижением у нас лежала целая бездна. Это было величайшим несчастьем России»[765].

«Практические результаты совещания непосредственно для подготовки Босфорской экспедиции были весьма невелики. Участники его ограничились лишь непосредственными пожеланиями» — такой вывод сделал отечественный исследователь К. Ф. Шацилло. «Много ли значило, — рассуждает исследователь, — например, адресованное в Министерство торговли и промышленности указание о необходимости срочно развить транспортные средства на Черном море, если оно не подкреплялось соответствующими денежными ассигнованиями? Нельзя было без специальных ассигнований усилить подготовку выделенных для десанта войск Одесского округа. Между тем в этом округе в „неприкосновенных“ запасах военного времени недоставало 51 % легких орудий, 100 % пулеметов мортирных, 82 % зарядных ящиков, 100 % пулеметов, 42 % трехлинейных винтовок, 100 % карабинов. Плохо было и с боезапасом, недостача которого до нормы колебалась от 8 % (3-дюймовые шрапнели) до 62 % (ружейные патроны)»[766].

Из протоколов Особого совещания американский исследователь С. Фей сделал вывод, что «Сазонов имел в виду насильственный захват Проливов, но военные специалисты считали этот план нецелесообразным; они хотели сохранить войска неприкосновенными для применения их на главном театре военных действий против Германии и Австрии. Но все единодушно согласились на том положении, что Россия не может отдать Проливов в руки какой-нибудь другой державы. Поэтому должны быть предприняты полностью подготовительные меры для десантной экспедиции к Проливам в случае, если европейские осложнения подадут к этому повод. Возможность таких осложнений допускалась в будущем, но не ожидалась в данный момент»[767].

М. Н. Покровский в своей статье «Три совещания» комментировал и совещание 8 февраля 1914 г. «Для начала единоборства за Константинополь… нужна была отсрочка, может быть, года на три», — писал он[768]. Протоколы Особого совещания были представлены царю 5 апреля и получили его полное одобрение.

Государственная дума вотировала 112 млн руб. на выполнение программы по усилению Черноморского флота на период 1914–1917 гг. Из них на 1914 г. было ассигновано только 25 млн руб.[769], из чего можно сделать вывод, что не предполагалось проводить никакой немедленной экспедиции против Константинополя, если, конечно, ничто не нарушит статус-кво и не вызовет европейской войны. В Петербурге пришли к выводу, что действия России в Проливах будут происходить в обстановке общеевропейской войны одновременно с операциями на Западном фронте против Австрии и Германии.

Весной 1914 г. газетная война между Россией и Германией разгорелась с новой силой. Анонимный автор в «Berliner Tageblaat» (Берлинер Тагеблат) в своей статье «Русский сосед» предлагал объявить войну России, пока она не закончила реорганизацию своих военных и морских сил. Взрывом ответной бомбы явилось выступление 27 февраля (12 марта) «Биржевых ведомостей» с анонимной статьей «Россия хочет мира, но готова к войне». Авторство этой статьи — пустой, хвастливой, но задорной — приписывалось царскому военному министру Сухомлинову. «Несомненно, что в Петербурге все чаще считалось признаком хорошего тона проявлять ненависть к немцам, а в Берлине — к русским»[770], — писал Г. Хальгартен.

Однако британский посол в Петербурге Дж. Бьюкенен придавал большое значение сообщениям в прессе. Он подробно пересказал содержание этой эпатажной статьи своему руководству[771]. В марте 1914 г. «Новое время» опубликовало ряд «салонных» бесед с русским государственным деятелем, в котором легко было узнать графа Витте. Суть их сводилась к тому, что необходимым условием постоянного мира является перегруппировка держав. Витте считал, что главным рычагом русской иностранной политики является возможно более тесное соединение с Германией, и поэтому назвал англо-русское согласие ошибкой, связавшей России руки. Подобных же взглядов придерживалась и прогерманская партия при императорском дворе, противопоставляя материальную выгоду союза с Германией проблематичной пользе соглашения с Англией[772]. «Даже очень расположенные к нам лица, — писал в своих мемуарах Бьюкенен, — задавали себе вопрос о практическом смысле соглашения с государством, на активную поддержку которого нельзя рассчитывать в случае войны»[773]. 5 марта в палате общин Грей произнес большую речь по вопросам внешней политики. В речи он выдвинул на первый план утверждение, что наличность Тройственного согласия во многом способствовала сохранению европейского мира в течение двух последних тревожных лет. Далее министр указал, что в будущем Англия намерена всячески поддерживать и охранять основы Тройственного согласия, как наилучшего мирного фактора в современной международной политике[774]. Россия, однако, предвидела в ближайшем будущем неизбежное столкновение с Центральными державами и поэтому предпринимала меры по установлению более определенного соглашения с Англией. 18 (31) марта 1914 г. российский посол в Париже А. П. Извольский говорил Сазонову, что англо-французские отношения определились к марту 1914 г. двумя актами — военно-морским и политическим соглашениями[775]. «Первое из этих соглашений, военно-морское, по словам, сказанным мне бывшим министром иностранных дел Франции г-ном Жоннаром, в техническом отношении еще более разработано, нежели такое же соглашение между Францией и Россией, но с другой стороны, в отличие от русско-французской военной конвенции и дополняющей ее морской конвенции оно носит лишь факультативный характер»[776]. «Политическое соглашение, хотя и изложено на письме, — рассуждал Извольский, — также не имеет связующего значения; вопрос в том, примет ли Англия или нет участие в войне, будет решен великобританским правительством сообразно с обстоятельствами; но если по ходу событий Англия решится на совместные с Францией активные действия, военно-морское соглашение вступит автоматически в силу»[777].

Далее Извольский сообщал, что в апреле в Париж приедут король Георг и сэр Э. Грей, который будет сопровождать монарха. Посол надеялся, что ему представится случай поднять этот вопрос перед британским министром[778]. Извольский возлагал надежды на французских коллег. Французский министр иностранных дел Г. Думерг и президент Р. Пуанкаре могли бы в этом отношении оказать полезное влияние на лондонский кабинет. «Лично мне кажется, — писал Извольский, — что предстоящие беседы между руководителями французской и английской внешней политики могли бы подать весьма удобный случай для выяснения того, до какой степени лондонский кабинет был бы склонен вступить на путь более тесного соглашения с Россией. Вопрос о форме и содержании подобного соглашения должен обсуждаться непосредственно между нами и англичанами»[779].

Сазонов, со своей стороны, вел активные переговоры с британским послом в Петербурге и не скрывал желания превратить Тройственное согласие в союз[780].

В письме, которое Сазонов написал Извольскому 20 марта (2 апреля) 1914 г. относительно выраженного им предположения о возможности начала обмена мыслями о морском соглашении между Россией и Англией во время приезда английской королевской четы с сэром Э. Греем в Париж, российский министр выражал мысль о желательности более тесной связи между державами Тройственного согласия: «По этому поводу считаю долгом сказать Вам, что дальнейшее укрепление и развитие так называемого Тройственного Согласия и, по возможности, превращение его в новый Тройственный Союз представляется мне насущной задачей. Вполне обеспечивая международное положение России, Франции и Англии, такой союз, в виду отсутствия у названных Держав завоевательных замыслов, не угрожал бы никому, а являлся бы лучшим залогом сохранения мира в Европе»[781].

Российская дипломатия отнюдь не собиралась отказываться от идеи союза с Британией. 15 (28) апреля 1914 г. Сазонов продолжал объяснять Бенкендорфу все преимущества соглашения: «Не лучше ли со всех точек зрения предохранить себя раз и навсегда против бесконечного числа опасностей, связанных с подобной взаимностью, актом политической предусмотрительности, который пресечет в корне растущее честолюбие Германии». Сазонов считал, что «если соглашение между Россией и Англией будет открытым, то Германия не посмеет нарушить равновесие в Европе»[782]. Сазонов предписал Бенкендорфу ставить этот вопрос «возможно чаще»[783].

Далее была пущена в ход «тяжелая артиллерия» — царь лично вступил в переговоры. 21 марта (3 апреля) Николай II пригласил на частную аудиенцию английского посла Дж. Бьюкенена. Царь целиком посвятил беседу замыслу союза. «Мы говорили, — писал Дж. Бьюкенен, — о взглядах, выраженных графом Витте в нововременских статьях, и его величество высмеял мысль о перегруппировке держав»[784].

Император сетовал, что, несмотря на все старания, которые Россия приложила к сохранению хороших отношений с Германией, союз с ней был невозможен «еще и потому, что Германия старалась занять такое положение в Константинополе, которое позволило бы ей запереть Россию в Черном море»[785]. Царь сказал Бьюкенену: «Я бы очень хотел видеть тесную связь между Англией и Россией вроде союза чисто оборонительного характера». Бьюкенен заметил, что в настоящее время это неосуществимо.

Тогда царь предложил заключить какой-либо договор вроде того, который существует между Англией и Францией, и добавил, что можно было бы с успехом организовать сотрудничество британского и русского флота. Он настойчиво развивал аргументы в пользу этой идеи как с точки зрения сохранения мира, так и эффективности Тройственного согласия. Бьюкенен не скрыл, что союз вряд ли приемлем для его правительства, чем Николай был очень разочарован. Если сент-джеймсский кабинет отклоняет политику, которую он, император, так твердо предлагает, заявил он, то само существование Тройственного согласия вызывает сомнение[786].

В конце опубликованного в «Британских документах» письма Бьюкенена Грей сделал очень важный комментарий: если Франция согласится, мы можем позволить русским знать, что происходило между нашими военными и морскими властями, но нам было бы лучше как можно дольше откладывать обсуждение этого вопроса[787].

Через несколько дней, 7 (20) апреля 1914 г., Бенкендорф убеждал Сазонова, что Англия пойдет на союз, за что выступают Никольсон и Керзон, но ждут перемены в общественном мнении страны. Бенкендорф писал, что на визит короля не стоит слишком рассчитывать. «Я могу только сказать, что если Англия не играет сейчас в мире той роли, которая, несмотря на все, ей принадлежит и которая к ней несомненно вернется, то скоро она это обнаружит»[788].

9 (22) апреля 1914 г. Извольский в разговоре с французским министром иностранных дел затронул вопрос о более тесном соглашении между Россией и Англией. Г. Думерг самым положительным образом подтвердил послу свое намерение при предстоящем свидании с сэром Э. Греем высказаться в пользу подобного соглашения. Думерг считал, что «будет весьма легко найти в пользу этой мысли убедительные аргументы, ибо вполне очевидно, что, раз Франция имеет отдельные военно-морские соглашения с Россией и Англией, система эта должна быть координирована и дополнена заключением соответствующего соглашения между Россией и Англией»[789].

Министр полагал, что русско-английское соглашение должно принять форму морской конвенции и что при этом могут потребоваться технические совещания между всеми тремя Морскими генеральными штабами. Думерг сказал Извольскому, что Франция и Англия не связаны никакими политическими обязательствами, но что если по ходу событий обе державы будут приведены к совместным активным действиям, они будут руководствоваться выработанными Генеральными штабами техническими соглашениями[790].

Заинтересованность России в соглашении с Англией нашла отражение в публикации петербургской газеты «Вечернее время» от 9 апреля. В статье «О превращении Тройственного согласия в Тройственный союз» говорилось о призыве петербургского правительства к Лондону о создании открытого военно-политического союза. Новость не прошла незамеченной в Европе. Извольский сообщал из Парижа, что во Франции решили, что Россия «разрабатывает план более тесного соглашения и даже союза между Россией и Англией. Посол считал, что обсуждение этого вопроса накануне приезда туда короля Георга и Грея очень нежелательно»[791]. Со своей стороны, Извольский обещал принять меры к тому, чтобы такие крупные газеты, как «Temps» (Темпе) и «Matin» (Матэн), не касались этого предмета. Российский посол передал Сазонову слова французского поверенного в делах Флерио, что «сэр Э. Грей считает, что дальнейшее развитие и скрепление уз, связывающих три державы, могло бы осуществиться лишь после новых предварительных обменов взглядов Англии отдельно с Францией и Россией, по вопросам, непосредственно касающимся ее к ним отношений, так как самое возникновение Тройственного согласия явилось результатом особых соглашений, основанных на взаимных интересах Англии с каждою из этих держав»[792]. Грею представлялось некорректным в разговорах с французскими государственными деятелями касаться подробностей англо-русского договора.

Российская дипломатия вынуждена была на следующий день опровергнуть себя. 10 (23) апреля в наделавшем шума «Вечернем времени» появилось официальное сообщение: «В действительности, — говорилось в нем, — русское правительство, постоянно относясь самым сочувственным образом к дальнейшему укреплению уз, связывающих Россию, Францию и Англию, и видя в более тесном сближении названных государств верный залог мира в Европе, вместе с тем не подымало вопроса о превращении „согласия“ в „союз“»[793]. Таким образом, для английского правительства и не было повода отнестись, как сказано в статье «Вечернего времени», крайне холодно к предложению русского Министерства иностранных дел, так как такого предложения и не было вовсе. Русская дипломатия пошла на попятную, опасаясь негативной реакции Лондона.

Известный историк Покровский обнаружил в архивах царского правительства секретное письмо от 11 (24) апреля 1914 г. французского посла в Петербурге Палеолога Думергу в Париж. Посол сообщал министру, «что весь последний разговор императора с его министром иностранных дел перед отъездом в Крым был посвящен целиком вопросу англо-русского союза [сбоку вопросительный знак простым карандашом]». Обсуждая более или менее близкую угрозу столкновения между Россией и Германией, его величество предусматривал также возможность возобновления враждебных действий между Грецией и Турцией. В этом случае оттоманское правительство закроет Проливы. Россия не могла бы отнестись равнодушно к этой мере, столь вредной для ее торговли и для ее престижа. «Чтобы вновь открыть проливы, — сказал его величество — я прибегну к силе».

Но не встанет ли тогда Германия на сторону Турции? Вот в этом возможном вмешательстве Германии император Николай и «видел главную опасность новых осложнений, грозящих Востоку. Чтобы помешать Турции получить помощь Германии и в особенности чтобы обеспечить себе (в подлиннике — пробел), он надеется на быстрое заключение соглашения с Англией»[794].

Палеолог сообщал Думергу, что «император Николай заявил мне, что он был бы очень благодарен г. президенту, если тот в разговоре с королем Георгом приведет доводы, требующие, согласно его мнению, сближения англо-русских отношений», и добавил, что Сазонов был бы рад всякому сообщению по поводу разговоров французов с сэром Эдуардом Греем[795]. В конце апреля Грей сопровождал Георга V в Париж. Французские дипломаты не могли упустить случая помочь России, тем более что Сазонов согласился на такое посредничество. В Париже Пуанкаре и Думерг стали убеждать приехавшего вместе с монархом Грея установить более близкие отношения с Россией.

Грей согласился обсудить с Россией вопрос о заключении секретной военно-морской конвенции. Сазонов выразил пожелание дополнить морскую конвенцию условным политическим соглашением по образцу писем, которыми обменялись Грей и Камбон[796]. С. Д. Сазонов писал позднее в воспоминаниях: «Особых надежд на визит не возлагали. Это было не более чем прощупывание почвы, и в случае благоприятного ответа со стороны Грея переговоры должны быть перенесены в Лондон и вестись графом Бенкендорфом с великобританским правительством»[797].

29 апреля (12 мая) Извольский «весьма доверительно» сообщил Сазонову о визите англичан. Этим переговорам придавалось столь большое значение, что каждое слово из сообщения в печати по поводу визита короля редактировалось Камбоном, «было тщательно взвешено и проверено не только им самим, но и сэром Эдуардом Греем, который всецело одобрил упоминание в нем России, а также указание, что целью трех держав является поддержание не только „мира“, но и „равноправия“»[798].

Закончив обсуждение вопросов текущей политики — писал Извольский, — Думерг перешел к вопросу об отношениях между Россией и Англией и высказал сэру Эдуарду Грею условленные между ним и мною пожелания; при этом он выставил в пользу более тесного англо-русского соглашения главным образом два аргумента: 1) усилия Германии отвлечь нас от Тройственного согласия, как являющегося будто бы неналаженной и слабой политической комбинацией, и 2) возможность, путем заключения между нами и Англией морской конвенции, освободить часть английских морских сил для энергичных действий не только в Балтийском и Немецком морях, но и в Средиземном море (г. Думерг указал, между прочим, сэру Эдуарду Грею, что через два года у нас будет в Балтийском море сильная эскадра, составленная из дредноутов).

«Сэр Эдуард Грей ответил г. Думергу, что лично он вполне сочувствует высказанным им мыслям и был бы вполне готов заключить с Россией соглашения наподобие тех, которые существуют между Англией и Францией; он не скрыл, однако, от г. Думерга, что не только в среде правительственной партии, но даже среди членов кабинета имеются элементы, против России предубежденные и мало склонные к дальнейшему сближению с нею; он выразил, тем не менее, надежду, что ему удастся склонить г. Асквита и других членов кабинета к своей точке зрения, и предложил следующий modus procedendi: прежде всего оба кабинета — лондонский и парижский, могли бы по взаимному уговору сообщить санкт-петербургскому кабинету все существующие между Францией и Англией соглашения, а именно:

1) выработанные генеральными и морскими штабами сухопутную и морскую конвенции, имеющие… так сказать, условный характер, и

2) политическое соглашение, оформленное обменом писем между сэром Эдуардом Греем и французским послом в Лондоне; в письмах этих выражено, что в случае, если по ходу событий Англия и Франция решаются на совместное активное выступление, „они примут во внимание“ указанные конвенции.

Одновременно с этим сообщением лондонский и парижский кабинеты могли бы спросить нас, как мы относимся к затронутому в нем предмету, а это могло бы, в свою очередь, подать нам повод приступить к обмену мнениями с Англией о заключении соответствующего англо-русского соглашения. По мысли сэра Эдуарда Грея, между нами и Англией могла бы быть заключена лишь морская, а не сухопутная конвенция, ибо сухопутные силы Англии уже заранее распределены и, очевидно, не могут кооперировать с русскими. Сэр Эдуард Грей присовокупил, что тотчас по возвращении в Лондон он предложит вышеизложенный план действий на обсуждение г. Асквита и других своих коллег.

На вопрос г. Думерга, не думает ли он, что было бы желательно придать соглашениям между Россией, Францией и Англией форму не параллельных соглашений, а единого „тройственного“ соглашения, сэр Эдуард Грей ответил, что лично он не исключает подобной возможности, но что об этом может быть речь впоследствии, в связи с технической выработкой предполагаемого англо-русского соглашения»[799].

А. Тэйлор, анализируя документы, освещающие визит короля и Грея в Париж, обратил внимание на высказывание Грея: «Если бы Франция подверглась действительно агрессивному угрожающему нападению со стороны Германии, то возможно, что общественное мнение Англии оправдало бы действия правительства по оказанию помощи Франции. Но Германия едва ли замышляет агрессивное и угрожающее нападение на Россию; и даже если бы такое нападение последовало, публика в Англии склонилась бы к мнению, что, хотя вначале Германия, быть может, и добилась бы некоторых успехов, ресурсы России настолько велики, что в конечном итоге силы Германии истощились бы даже в том случае, если бы мы не оказали помощи России»[800]. Историк отметил, что «французам такой ответ пришелся не по душе. Они считали, что Англия и Россия отдают их Германии в качестве заложников, и никогда еще, с тех пор как Делькассе перед русско-японской войной выдвинул план создания Тройственного согласия, их стремление сблизить эти две державы не было так велико»[801].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.