Глава II Вопрос Черноморских проливов во время Боснийского кризиса 1908–1909 гг. На пути к итало-турецкой войне

Глава II

Вопрос Черноморских проливов во время Боснийского кризиса 1908–1909 гг. На пути к итало-турецкой войне

В конце 1907 — начале 1908 г. возникли напряженные отношения между Россией и Турцией. Еще в сентябре, сразу после заключения англо-русского соглашения, министр иностранных дел России А. П. Извольский во время посещения Вены в беседе с А. Эренталем заявил, что в интересах России поддерживать статус-кво на Балканах. Германия и Австро-Венгрия, не возражая против действий России, продолжали развивать экспансию на Ближнем Востоке. Германия вела переговоры с Османской империей о политическом и военном соглашениях и добилась продолжения контракта на строительство Багдадской железной дороги. Австро-Венгрия подписала со Стамбулом секретную военную конвенцию и протокол о концессиях в Салоникском и Косовском вилайетах[162].

Англия продолжала развивать отношения с Россией. 27–28 мая (ст. ст.) 1908 г. на рейде Ревельского (ныне Таллинского) порта состоялось свидание Эдуарда VII и Николая II[163]. Английский король высказался за дальнейшее укрепление единства между двумя правительствами и выразил удовлетворение развитием событий в России в результате деятельности П. А. Столыпина.

Несмотря на сближение с Англией, Извольский считал, что следует добиваться улучшения отношений и с Австро-Венгрией. Дунайская монархия стремилась установить свой контроль на Балканском полуострове и прочно обосноваться на адриатическом побережье. Для этого ей необходимо было присоединить турецкие провинции Боснию и Герцеговину. Согласно XXV статье Берлинского трактата 1878 г. эти южнославянские земли находились под управлением Австро-Венгрии, но формально оставались в составе Османской империи.

Для осуществления этого замысла министр иностранных дел Австро-Венгрии А. Эренталь проделал обширную подготовительную работу.

В ноябре 1907 г. Извольский во время своего путешествия по Европе встречался с ним и обсуждал вопросы балканской политики. Извольский заявил Эренталю, что было бы желательно заранее выяснить, «возможно ли для России и Австрии продолжать действовать в полном единении и согласии, даже при наступлении таких обстоятельств, которые, помимо воли этих двух держав, нарушили бы статус-кво в пределах турецкой империи»[164]. Извольский открыто сказал Эренталю, что Россия ни теперь, ни в будущем не желает никакого территориального приращения ни за счет Турции, ни за счет какой-либо из Балканских стран. Но если бы вопреки этой миролюбивой и консервативной политике на Балканском полуострове произошли существенные перемены, русское правительство по необходимости «должно будет озаботиться обеспечением своего важнейшего интереса, вытекающего из истории и географического положения России. Интерес этот, по моему глубокому убеждению, весь сосредоточен в вопросе о свободном выходе из Черного моря в Средиземное, иначе сказать, в вопросе о турецких проливах. Подобная постановка дела, мне кажется, должна в значительной степени облегчить установление полного согласия между Россией и Австро-Венгрией насчет дальнейшей совместной деятельности в восточном вопросе; ибо разрешение в нашу пользу вопроса о Проливах не нарушило бы никакого австрийского интереса…»[165].

В течение апреля-июня 1908 г. состоялся обмен нотами между русским и австро-венгерским министерствами иностранных дел, в которых была подтверждена поддержка Россией аннексии Австрией Боснии и Герцеговины в обмен на поддержку Австро-Венгрией изменения режима Проливов в интересующем Россию направлении.

Правительство Австро-Венгрии 1 (14) мая 1908 г. направило российскому министру иностранных дел меморандум, в котором Эренталь предлагал по-новому взглянуть на проблему принадлежащих Турции провинций Босния и Герцеговина, 2 (15) июля Извольский отправил памятную записку Эренталю, в которой содержалось предложение договориться в случае решительных перемен на Балканах об аннексии Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины и Новопазарского санджака в обмен на изменение конвенции о Проливах в пользу России. При этом Извольский упомянул, что пересмотр Берлинского трактата возможен только с согласия держав, его подписавших, а для этого нужно было бы провести международную конференцию[166].

По времени заявление Извольского почти совпало с государственным переворотом в Турции, начавшимся в Салониках, то есть в Македонии. К власти пришло правительство младотурок, которое сделало ставку на Германию. Это усилило обеспокоенность России судьбой Черноморских проливов. Руководители младотурецкой революции собирались провести выборы в Османской империи, включая Боснию и Герцеговину. Это обстоятельство побудило Габсбургскую монархию официально присоединить обе оккупированные ею провинции. Современный историк пишет: «Так Дунайская монархия вызвала второй большой международный кризис XX века, Боснийский кризис 1908–1909 гг. По существу, он явился следствием длительного воздействия Восточного вопроса и событий младотурецкой революции, но только германское вмешательство подняло региональный кризис до мирового уровня»[167].

21 июля (3 августа) 1908 г. в Петербурге состоялось особое совещание с участием руководства МИД, представителей Совета государственной обороны, военного и морского министров, представителей Генеральных штабов морского и сухопутного, министра финансов, а также российских послов в Париже и Константинополе. На совещании обсуждался вопрос об отстаивании интересов России в Турции, однако было признано, что сейчас «мы не готовы на какие-либо самостоятельные выступления, что дело вооруженного завладения Босфором приходится временно отложить и пока заняться разработкой подробного плана действий о мирном занятии Босфора без объявления войны Турции»[168].

Когда речь зашла о возможности проведения операции в Проливах, морской министр сообщил, что послать два броненосца и два крейсера из Балтийского моря в Средиземное для занятия Верхнего Босфора и иных действий можно лишь в будущем[169].

Совещание высказалось за ускорение соответствующей подготовки. Извольский полагал, что общая политическая конъюнктура выгодна для России, и считал, что Англия, препятствовавшая начинаниям России на Востоке, в тот момент не стала бы выступать против. Сознание собственного бессилия и дружественные отношения с Англией диктовали русским правящим кругам необходимость принять турецкую революцию, примириться с ней и попытаться извлечь из этого возможные выгоды.

Совещание постановило «разработать подробный план действий в мирном занятии Босфора без объявления войны Турции, при условии соблюдения всех мер предосторожности, дабы турки не узнали преждевременно о наших намерениях»[170].

Через три дня начальник Главного управления генерального штаба Ф. Ф. Палицын отправил командующему войсками Одесского военного округа конфиденциальное письмо, в котором говорилось, что «современная политическая обстановка может принудить нас к занятию войсками части территории Турции, на первом плане Верхний Босфор»[171]. Эта задача возлагалась на Одесский округ.

Палицын отмечал: «…правда, военно-политическая обстановка, при которой нам придется ныне выполнить экспедицию, будет существенно отличаться от той, которая предусматривалась ранее (имелась в виду перед Русско-японской войной)». Он был уверен, что России не придется ожидать появления и прорыва в Черное море английского флота. «Главнейшею заботой экспедиции, — подытоживал Палицын, — будет захват на обоих берегах Пролива выгодных позиций, господствующих над Константинополем, и удержания их в своих руках для достижения поставленной — по обстоятельствам — политической цели»[172]. 29 июля (11 августа) 1908 г. Ф. Ф. Палицын сообщал И. М. Дикову, морскому министру: «Оперативные соображения требуют, чтобы при столкновении с Турцией мы были готовы перебросить одним рейсом один корпус войск, усиленный кавалерийской бригадой и обеспеченный месячным запасом. В круглых числах это составит около 1100 офицерских и классных чинов, 42 000 нижних чинов, 110 000 лошадей, 3000 орудий и повозок с 300 000 пудов груза продовольствия. Куда придется направить десант — к Босфору ли, к другому ли пункту малоазийского побережья — может указать лишь обстановка, при которой придется начать войну»[173]. Далее Палицын ссылался на заключение Особого совещания 21 июля (3 августа), что по политическим соображениям правительство не может войти в соглашение с Болгарией о совместных действиях и что политическая обстановка может вынудить занять войсками часть турецкой территории и на первом плане — Верхний Босфор. «При современной политической обстановке задача экспедиции, — сообщал Палицын Дикову, — сводится к захвату на обоих берегах Босфора позиций, господствующих над Константинополем; и к удержанию этих позиций до сосредоточения сил, необходимых для военной задачи, согласно указанной политики. Интересы первого эшелона сухопутных войск требуют, чтобы флот, обеспечив и облегчив высадку, способствовал бы падению босфорских батарей и оказал бы посильную помощь войскам при удержании захваченных позиций»[174].

20 августа (1 сентября) 2008 г. министр иностранных дел Эренталь сообщил российскому послу в Вене В. П. Урусову о готовности приступить к переговорам с Извольским на основе памятной записки российского министра от 19 июня (2 июля), при этом он выразил желание лично встретиться с Извольским. Эренталь не преминул спросить, зондировал ли уже Извольский мнение английского правительства на этот счет. «Получив отрицательный ответ, он согласился в перспективе принять текст, предложенный Извольским. Он ничем не рисковал, будучи уверенным, что англичане не пойдут на уступки в этом вопросе»[175].

Российский министр намеревался использовать сложившуюся ситуацию, чтобы обеспечить России право проводить военные суда через Проливы. Извольский полагал, что если удастся заключить сделку с Австро-Венгрией, то Германия не станет противодействовать реализации его замысла. Франция, как союзник, тоже не должна была бы возражать против Проливов. Великобритания же должна будет выполнить свое обещание, данное при заключении англо-русского соглашения.

6 (19) августа правительство Австро-Венгрии приняло решение об аннексии Боснии и Герцеговины. План аннексии поддерживала австрийская военная партия во главе с эрцгерцогом Францем Фердинандом и начальником Генерального штаба Конрадом фон Гётцендорфом[176]. По договоренности с болгарским князем Фердинандом Кобургским это событие должно было совпасть с объявлением независимости Болгарии. В итоге получалось, что Австро-Венгрия не была единственным государством, нарушающим Берлинский трактат.

Уже 20 августа (2 сентября) Извольский писал из Карлсбада своему помощнику Н. В. Чарыкову: «Итак, мое убеждение, что мы должны предвидеть в более или менее близком будущем, что вопрос о присоединении Боснии и Герцеговины будет действительно поставлен ребром»[177]. Извольский находил чрезвычайно важным, что венский кабинет не отказывался включить вопрос о Проливах в обсуждение. Далее Извольский рассуждал следующим образом: «Остается найти такую формулировку, которая действительно обеспечивала нам необходимую компенсацию. Дело в том, что присоединение Боснии и Герцеговины явится материальным фактом; компенсация же, а именно согласие Австро-Венгрии на то или другое разрешение вопроса о Проливах, во всяком случае будет носить характер отвлеченный и секретный»[178]. 28 августа Извольскому было ясно, что решение объявить в близком будущем об аннексии уже принято венским кабинетом.

2–3 (15–16) сентября состоялась встреча Извольского с Эренталем в Бухлау. Российский министр писал своему помощнику, что австро-венгерское правительство окончательно приняло решение об аннексии и рассчитывает на признание его Россией[179].

В результате сложных переговоров Эренталь согласился, не дожидаясь ликвидации в отдаленном будущем Османской империи, принять российскую формулу касательно Проливов, когда все суда России и других прибрежных государств Черного моря могли входить и выходить через Проливы при сохранении принципа закрытия их для военных судов других наций. Предметы сделки были неравноценны. Аннексия после тридцатилетнего австро-венгерского управления Боснией и Герцеговиной была шагом логически объяснимым, тогда как Россия Проливами не обладала и не могла самостоятельно решить вопрос, урегулированный на международном уровне[180]. Эренталь хотел лишь внести в эту формулу какую-нибудь оговорку, которая лишила бы ее агрессивного по отношению к Турции характера, что Извольскому представлялось вполне возможным. Эренталь выразил готовность поддержать требование России перед Германией.

Босфорский мираж отчетливо возник перед глазами Извольского, который писал Чарыкову, что необходимо доложить обо всем царю и развить перед ним мысль, что протестами против аннексии и угрозами мы ничего не добьемся, а предлагаемый им путь компенсаций и гарантий может оказаться даже выгодным. «При счастливом и искусном ведении дела есть шансы нынче же, то есть не дожидаясь ликвидации Османской империи изменить в нашу пользу постановление о Проливах. Во всяком случае, мы приобретаем формальное согласие на такое изменение со стороны Австрии, а может быть и Германии», — писал Извольский[181].

Результаты встречи Извольского и Эренталя не были официально зафиксированы, что оставило свободу трактовки шансов «на счастливое и искусное ведение дела». Ни сроки аннексии, ни выдвижение Россией вопроса о пересмотре статуса Проливов, ни процедура оформления изменений в Берлинском трактате не были уточнены. Собеседники потом толковали ее смысл различно: Извольский утверждал, что состоялся форменный сговор: Эренталь получил Боснию и Герцеговину, Извольский — пересмотр вопроса о Дарданеллах на европейской конференции, которую он хотел организовать. Эренталь же говорил, что никакого сговора не было[182].

8 (20) сентября Чарыков доложил царю о результатах встречи в Бухлау. Николай II был чрезвычайно доволен итогами переговоров. Особенно обрадовала его перспектива, не дожидаясь ликвидации Османской империи, решить вопрос о Проливах, писал Чарыков Извольскому[183]. Царя беспокоило только отношение Германии к задуманному предприятию: «Это было решением векового вопроса, — сказал он Чарыкову и, прощаясь после обеда, добавил: — Я буду помнить 8 сентября 1908 года»[184]. Однако Чарыков задает Извольскому вполне конкретный вопрос: «Возможно ли осуществить такое крупное и существенное изменение международного договора семи держав (вопрос о Проливах), так сказать келейным путем, посредством партикулярного соглашения между двумя из них?»[185]. Как выяснилось позднее, сделать это оказалось совершенно невозможно.

10 (23) сентября Извольский напомнил Эренталю, что «обусловил свое согласие на аннексию Боснии и Герцеговины признанием общеевропейского характера этого вопроса и необходимости компенсации»[186]. 11 сентября российский министр писал своему помощнику, что «необходимо приготовить, а в решительный момент направить нашу печать и общественное мнение, которые весьма легко могут пойти по ложному пути»[187]. Извольский считал очень важным установить взаимопонимание с рядом ведущих изданий, не ограничиваясь дружественным «Новым временем», но «заручиться поддержкой А. И. Гучкова („Голос Москвы“), и П. Н. Милюкова („Речь“)»[188]. Основная роль в контактах с прессой отводилась А. А. Гирсу, руководившему отделом печати МИДа, и помощнику министра Чарыкову.

Посол в Стамбуле И. А. Зиновьев верно оценивал ситуацию, когда писал, что «настоящее турецкое правительство не особенно расположено к разрешению вопроса о проливах в желательном для России смысле»[189].

Командующий войсками Одесского военного округа отправил 5 (18) октября 1908 г. письмо Палицыну. «Политические события, совершающиеся в последнее время на Балканском полуострове, подтверждают необходимость содержания в постоянной готовности наших вооруженных сил и средств на Черном море и принятию тех или иных вмешательств в судьбы балканских народов». Он делал вывод, что очень важным и «требующим полного и неустанного внимания и забот» представляется вопрос «о готовности перебросить наши вооруженные силы в любой момент на тот или другой пункт турецкого театра, — иными словами, постоянная готовность к предпринятою десантной операции в тех или других размерах и целях».

Вопрос об осуществлении десантной экспедиции разделялся на ряд составных вопросов о готовности Черноморского флота (казенного и частного), войсковых частей и разного рода запасов. «В настоящее время, — сообщал А. В. Каульбарс Палицыну, — вследствие увольнения в запас на всех судах Черноморского флота недостает около 40 % нижних чинов. Ввиду этого, для немедленного выхода боевой эскадры приходится снять со всех военных транспортов и судов резервного флота большую часть имеющихся на них команд и перевести их на суда боевого флота. Для укомплектования же до штатного состава команд военных транспортов и судов резервного флота придется призвать запасных матросов»[190].

Все перечисленные командующим Одесским округом трудности являлись причиной того, что «суда Черноморского флота могли быть готовы к выходу в море лишь на 8-й день по объявлению экспедиции. Кроме того, ощущалась острая нехватка запасов угля: имелось около 20 000 тонн; между тем для целей экспедиции признавался необходимым запас в количестве около 700 000 тонн. В итоге получалось, что при столь неподготовленных средствах не может быть и речи о быстроте и, по возможности, внезапности нашего появления у берегов Босфора»[191].

Обнадеживало то, что в мирное время берега Босфора слабо охранялись. Возможность внезапного захвата берегов Пролива в мирное время также была обусловлена определенными взаимными отношениями европейских держав, или, как это сформулировал командующий: «Так сказать, общей политической обстановкой данной минуты». Командующий войсками Одесского военного округа понимал, что «Босфорская экспедиция, результаты которой, при благоприятном исходе, будут иметь первостепенное государственное значение», может привести к значительным политическим затруднениям. Поэтому он считал, что принятию данного решения должно предшествовать тщательное обсуждение. «Положены будут на весы как ожидаемые от экспедиции результаты, так и вызываемые ею, в виду наличных условий, жертвы и затруднения. Как тем, так и другим сделана будет относительная оценка, какова и будет служить основанием для последующего решения»[192].

«До настоящего времени вопрос об организации управления десантной экспедиции, являющийся вопросом первостепенной важности, далеко не достаточно разработан, — признавал Каульбарс, — а также не решен вопрос о разграничении власти и ответственности военного и морского ведомств при организации десантных операций. Казалось бы, что для правильного употребления всех подготовленных к десантной экспедиции средств, для совершенствования и поддержания их в постоянной готовности, необходимо еще в мирное время предназначить то лицо, которое станет во главе экспедиции»[193]. Извольский тем временем продолжал дипломатическое турне по Европе. 12–13 (25–26) сентября в Берхтесгадене он встречался с германским статс-секретарем по иностранным делам В. Шёном, а 16–17 (29–30) сентября в Дезио — с министром иностранных дел Италии Т. Титтони, далее следовали Париж и Лондон[194]. Из разговора с Шёном Извольский вполне уяснил, что Германия не будет возражать против изменений режима Проливов, но потребует для себя компенсацию в этом регионе.

Титтони отнесся в общем благожелательно, но сразу же выдвинул притязания Италии на Триполитанию и Киренаику, против чего российский министр не возражал[195].

19 сентября (2 октября) проект памятной записки австро-венгерскому правительству, в котором запрашивались компенсации России и Балканским государствам в случае аннексии Боснии и Герцеговины, был одобрен царем. Пункт 2-й памятной записки касался вопроса о Проливах и оговаривал «право для России и для других причерноморских стран проводить их военные суда свободно в обоих направлениях через Проливы, которые связывают Черное и Средиземное моря, поскольку принцип закрытия этих Проливов установлен государствами, не прибрежными к этому морю»[196]. В заключение памятной записки российское правительство предложило Вене провести дружественный обмен мнений о будущем Константинополя и прилегающих к нему территорий и установить взаимопонимание между Россией и Дунайской монархией в случае распада Османской империи.

В тот же день Чарыков поставил в известность о результатах российско-австрийских переговоров председателя Совета министров, военного и морского министров и министра финансов, а также исполняющего обязанности начальника Генерального штаба. Столыпин и Коковцов выразили свое возмущение по поводу того, что Совет министров так поздно узнал «о деле столь громадного исторического значения, затрагивающем интересы внутреннего состояния империи»[197]. Министры срочно собрались на совещание, на котором Столыпин и Коковцов «при сочувственной поддержке прочих» подвергли действия Извольского резкой критике. Они считали, что, хотя Россия и не может воспрепятствовать аннексии Боснии и Герцеговины, она должна выступить защитницей интересов пострадавших государств, «а отнюдь не пособницей или укрывательницей Австрии»[198]. На совещании было решено заявить царю, что правительство отказывается брать на себя ответственность за последствия действий, совершившихся без его ведома.

Докладывая Извольскому о происшедшем, Чарыков просил его вернуться в Петербург. Получив телеграмму, составленную Коковцовым и излагающую мнение Совета министров, Извольский всерьез забеспокоился. Министр через российского посла во Франции А. И. Нелидова объяснил Чарыкову, что он (Извольский) предупредил Австрию о международных последствиях аннексии и предлагал мирный и выгодный исход для России. Он также считал, что его возвращение в Санкт-Петербург, чего желало совещание, могло бы оказаться нежелательным, поскольку предстоящие беседы в Лондоне, Париже и Берлине сулили в сложившейся обстановке многообещающие результаты[199]. Несмотря на несогласие со стороны Совета министров, Николай II разрешил министру иностранных дел продолжить путешествие.

25 сентября (8 октября) состоялась аннексия Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины. Возможно, у австрийского министра мелькнула мысль, что неожиданная аннексия будет способствовать срыву планов Извольского относительно Проливов. За два дня до этого события 23 сентября (6 октября) российский посол в Стамбуле Зиновьев виделся с великим визирем и министром иностранных дел Турции. Из их ответов посол сделал заключение, что они признают необходимым предъявить державам, подписавшим Берлинский трактат, протест против присоединения Боснии и Герцеговины к Австрии, но «понимают при этом невозможность изменить ход событий и относятся хладнокровно к свершившимся фактам»[200].

К состоявшейся аннексии в Берлине отнеслись настороженно, хотя продвижение Австро-Венгрии на юго-восток соответствовало интересам центральных держав. Германское правительство, испытывая недовольство самостоятельным шагом Австро-Венгрии, все же безоговорочно поддержало своего союзника. Рейхсканцлер Б. Бюлов убедил кайзера, что «от выступления против Эренталя может выиграть только Англия»[201].

Британия, в свою очередь, стремилась не допустить укрепления позиций Германии ни на Балканах, ни в Марокко. Стройные планы Грея нарушились путаной дипломатической игрой Извольского с Австро-Венгрией.

Британия заняла резко отрицательную позицию в отношении акта аннексии[202]. Английский министр иностранных дел Э. Грей заявил австро-венгерскому правительству, что «нарушение или изменение условий Берлинского трактата без предварительного согласия с другими державами, из которых Турция затронута в данном случае больше всех, никогда не может быть ни одобрено, ни признано правительством его величества»[203].

Между тем именно в силу бухлауской сделки проблема Проливов оказалась самым тесным образом связанной с балканскими делами. В Париже Извольский не получил никаких определенных заверений. Своим невмешательством в Боснийский кризис Франция рассчитывала получить от Германии уступку в марокканском вопросе, который был для нее в то время важнее проблем России и Турции[204]. Идею Извольского о международной конференции и компенсациях в пользу ущемленных аннексией стран не поддержал министр иностранных дел Франции С. Пишон. Французские министры были недовольны не только неудачным моментом и формой, которую выбрал Извольский для решения проблемы Проливов, но и тем обстоятельством, что русский министр вел за их спиной переговоры с Эренталем. 24 сентября (7 октября) российский посол Нелидов телеграфировал из Парижа, что министр иностранных дел Франции С. Пишон просил сообщить России, что, «по мнению лондонского кабинета, пока не будет достигнуто предварительного соглашения касательно программы конференции, желательно не выступать с предложением о ее созыве. В особенности необходимо некоторое время для подготовки общественного мнения по вопросу о Проливах. Желательно также заранее условиться о компенсациях. Вследствие всего этого Грей просил парижский кабинет побудить Россию не спешить с конкретными предложениями о созыве конференции»[205]. Пишону также представлялось более желательным сделать в Константинополе и в Софии единовременно заявление в том смысле, что Берлинский трактат не может быть подвергнут никакому изменению или нарушению без согласия подписавших его держав[206].

В вопросе о Проливах Франция выступила за уважение суверенитета Турции и настоятельно советовала предварительно согласовать вопрос с Британией. Положение еще более обострилось вследствие того, что как раз во время пребывания Извольского в Париже он получил сообщение о том, что в Петербурге восторжествовала точка зрения Столыпина и что царское правительство решило протестовать против аннексии Боснии и Герцеговины. Это связывало руки Извольскому. В этой чрезвычайно сложной и запутанной ситуации, затрагивающей интересы почти всех великих держав, очень многое зависело от позиции Британии.

Российские политические круги немедленно откликнулись на аннексию. «Голос Москвы» считал аннексию Боснии и Герцеговины констатацией окончательной ликвидации Берлинского трактата и поддержал «требования, высказанные в адрес правительства, — не упустить момент и позаботиться об интересах России. Имелся в виду пересмотр режима Проливов Босфор и Дарданеллы»[207].

Пресса также делала выводы касательно неудачных попыток Извольского. «Речь» от 7 октября 1908 г. высмеивала министра, который хотел проводить политику «бескорыстия» в турецком вопросе и мечтал явиться на предполагавшуюся международную конференцию с чистыми руками. «Ни в одной стране, кажется, дипломатия не считает заслугой оказаться особенно бескорыстной. Наоборот, повсюду, само собой разумеется, что все предпринимаемое в международной политике должно предприниматься исключительно в интересах данного государства»[208]. В октябре 1908 г. «Новое время» откликнулось на неудачу, постигшую Извольского: «Мы удивляемся, что А. П. Извольскому не пришла в Бухлау простая мысль сделать с Дарданеллами то же самое, что барон Эренталь сделал с Боснией»[209].

Британские газеты посвящали целые полосы своих изданий кризису на Ближнем Востоке. Еще до приезда Извольского в Лондон «The Times» (Таймс) заявила: «Мы сразу можем сказать, что требование новых компенсаций за счет Турции просто недопустимо»[210].

25 сентября (8 октября), за день до приезда Извольского в Лондон, британский посол в Петербурге А. Никольсон уведомил Грея, что Россию можно считать союзником в вопросе поддержки Турции. Правда, Россия не согласилась с повесткой, предложенной Англией конференции, ограничивавшейся вопросами Боснии, Герцеговины и независимости Болгарии. Россия требовала компенсации для себя — выхода в Проливы[211].

В течение недельного пребывания в британской столице 26 сентября — 3 октября (9–16 октября) Извольский вел напряженные переговоры не только с Э. Греем и его помощником Ч. Гардингом, но и с некоторыми другими британскими министрами[212]. Этим переговорам в Англии придавалось настолько серьезное значение, что они неоднократно обсуждались кабинетом, а их содержание систематически докладывалось Эдуарду VII.

Проект Извольского предусматривал открытие Проливов для военных судов прибрежных государств Черного моря. Основное его предложение заключалось в том, что «принцип закрытия проливов Дарданелл и Босфора остается; исключение делается для военных судов прибрежных государств Черного моря. В то время, когда Порта не находится в состоянии войны, прибрежные державы Черного моря будут иметь право проводить беспрепятственно через проливы, в обоих направлениях, военные суда всяких размеров и наименований»[213]. «Однако ни в коем случае перехода от Черного до Эгейского морей не могут совершать зараз более трех военных судов одной и той же прибрежной державы. Оттоманские власти должны быть предупреждены по меньшей мере за 24 часа до прохода каждого военного судна»[214]. При этом Извольский заверил Грея, «что абсолютно никаких захватнических планов у России в отношении Константинополя и зоны Проливов нет»[215].

30 сентября (13 октября) 1908 г. предложение Извольского обсуждалось британским кабинетом. Излагая подробно ход переговоров, Грей информировал присутствующих, что, по утверждению российского министра, отрицательное решение вопроса приведет к весьма серьезным последствиям: «Извольский заявил, что настоящий момент является наиболее критическим — он может укрепить и усилить добрые отношения между Англией и Россией или разорвать их совершенно. Его собственное положение поставлено на карту, так как он всецело связан с политикой установления доброго согласия с Англией, которую он защищает против всех противников»[216]. После длительного и весьма бурного обсуждения проблемы Проливов кабинет не смог принять единодушного решения. По мнению Грея, независимо от сути русских претензий, для постановки вопроса о Проливах момент в связи с событиями в Турции был крайне неподходящим. В итоге большинством голосов предложение Извольского было отклонено. Авторитет и положение Извольского напрямую зависели от Лондона, поэтому российский министр был предельно настойчив. Ему удалось добиться того, чтобы 12 октября Грей принял его в третий раз. Встреча состоялась в доме Грея, при разговоре присутствовал российский посол в Лондоне А. К. Бенкендорф. Извольский несколько отступил от первоначальной позиции, предложив вариант прохода через Проливы в мирное время военных кораблей всех черноморских государств и обеспечения со стороны Турции в случае войны одинаковых прав в пользовании Проливами всеми державами. Грей, не желая ставить Извольского в безвыходное положение, увидел в этом предложении элемент взаимности и пообещал обсудить его на заседании кабинета министров.

14 октября 1908 г. Грей вручил Извольскому секретный меморандум, в котором излагалось окончательное мнение британского кабинета по этому вопросу. «Английское правительство согласно на открытие Проливов, при условии, что Проливы будут открыты для всех одинаково и без исключения. Русское предложение (открыть их «для России и прибрежных государств») идет вразрез с общественным мнением Англии, которое было бы крайне разочаровано, если бы Россия, протестовавшая против действий Австрии, воспользовалась случаем обеспечить для себя преимущество в ущерб Турции или с нарушением статус-кво к невыгоде других. Чисто одностороннее соглашение, которое дало бы черноморским государствам преимущество в военное время воспользоваться всем Черным морем, как недоступной гаванью, в качестве убежища для своих крейсеров и истребителей при каком-либо преследовании их воюющими, не может быть воспринято общественным мнением Англии… Соглашение должно быть, следовательно, таким, чтобы, давая России и прибрежным государствам во всякое время выход при условии ограничений, указанных господином Извольским, и обеспечивая их от угрозы или утверждения иностранной морской силы в Черном море, а в мирное время оно заключало бы в себе элемент взаимности и в случае войны поставило воюющих бы в одинаковые условия. Кроме того, относительно прохождения Проливов Правительство его Величества позволяет себе заметить, что согласие Турции должно быть необходимым предварительным условием всякого проекта»[217].

Из текста меморандума можно сделать вывод, что Лондон в принципе не возражает против открытия Проливов, но не только для России и прибрежных государств, а на условиях полного равноправия для всех стран без исключения, и что правительство его величества не считает время подходящим для заключения соглашения, которое дало бы России исключительные права. Предложение же российского правительства о предоставлении этого права лишь черноморским государствам могло бы вызвать у англичан подозрение, что русская дипломатия пытается в своих интересах и в ущерб Турции использовать напряженную обстановку, вызванную действиями Австрии.

В меморандуме далее предлагалось разделить проблему изменения режима Проливов на две части — на период мирного времени и на период войны. Британское правительство, не возражая против предоставления черноморским государствам права выхода судов из Проливов в любое время (с ограничениями, о которых говорилось в меморандуме Извольского) и соглашаясь фактически на сохранение принципа закрытия Проливов для военных кораблей нечерноморских государств в мирное время, настаивало на введении принципа взаимности в использовании Проливов военными кораблями всех стран в военное время, в особенности в случае участия в военных действиях Великобритании и России[218].

При переводе текста английского меморандума, опубликованного в Записке А. И. Нелидова о Проливах, вкралась серьезная ошибка, существенным образом искажавшая его содержание. Слово egress было переведено как преимущество. Между тем оно означало право прохода. Это меняло суть британского меморандума, в котором содержалось согласие английской стороны предоставить черноморским державам право прохода через Проливы в мирное время.

Наиболее существенным изменением в новом меморандуме явилось разделение проблемы на две части: на период мирного и военного времени. Но ведь Извольский и российская сторона, добиваясь предоставления русскому флоту права прохода через Проливы, имели в виду только мирное время.

Очевидно, что никакие трактаты и договоры не могли сохранить силу в военное время, в особенности в том случае, если бы Англия и Россия оказались врагами. Достаточно вспомнить о заявлении Р. Солсбери 1878 г., что английское правительство сохраняет за собой право ввести в случае войны свой флот в Черное море, не считаясь ни с какими трактатами.

Меморандум Грея вводил вместе с тем два новых положения, которые до этого не фигурировали в англо-русских переговорах по поводу Проливов. О первом уже упоминалось: британская сторона настаивала, чтобы изменение режима Проливов не связывалось с международной конференцией, которую Извольский предложил созвать в связи с аннексией Боснии и Герцеговины. Второе положение было гораздо существеннее.

В документе Форин оффис подчеркивалось, что британское правительство считает, что «согласие Турции должно быть необходимой предпосылкой по всякому предложению об изменении режима Проливов»[219]. Впервые в ходе дипломатических переговоров по этой проблеме британская сторона не только вспомнила о существовании турецкого правительства, но даже потребовала, чтобы было обеспечено его согласие на любые изменения режима Проливов.

Это условие действительно существенным образом изменило всю ситуацию и делало для российского правительства практически невозможным добиться изменения режима Проливов. В Константинополе вновь окрепли позиции Германии. «Турция была оскорблена пренебрежительным отношением к ней Австрии и Болгарии… — писал Грей. — Мы не можем согласиться добавить к этому еще затруднения путем навязывания Турции стеснительного вопроса о Проливах»[220].

Одновременно с отрицательным ответом Извольскому «британское правительство предупредило Порту об имеющихся будто бы у него сведениях об агрессивных проектах России в отношении Проливов и потребовало на этом основании усиления оборонительных сооружений на Босфоре, а затем, признав принятые Портой меры недостаточными, отправило (невзирая на протесты самой Порты) британскую эскадру в турецкие воды, к Проливам, для подкрепления своих взглядов по данному вопросу»[221].

Грей с самого начала знал, что Россия не согласится на открытие Проливов для военных кораблей всех держав. «Простое открытие Проливов для военных кораблей всех народов, — писал он, — предоставило бы возможность иностранным флотам сосредоточиваться на Черном море в любое время. Это является неблагоприятным для России и естественно будет неприемлемым для нее»[222].

Кроме того, английская дипломатия не была намерена даром менять режим Проливов в пользу России, ибо подобное изменение, по мнению британского правительства, дало бы Петербургу во время войны возможность превратить Черное море в гавань, из которой русские корабли могли бы воспрепятствовать коммуникации в Средиземное море и в которой они могли бы скрываться от преследования противника.

Что же касается высказывания об отклонении русского предложения до благоприятной для России перемены общественного мнения, которое было включено в меморандум английского правительства, то оно было продиктовано лишь тактическими соображениями.

«Осторожным и осмотрительным было поведение английского министра иностранных дел Эдуарда Грея, — писал Б. Бюлов в своих воспоминаниях, — он был исполнен желания не доводить дело до разрыва»[223]. Английская дипломатия достигла своей цели — не предоставлять России свободного прохода ее военных судов через Проливы, умело используя то обстоятельство, что Извольский не мог открыто признаваться в своей сделке с Эренталем за счет славянских народов.

В беседе с Греем 1 (14) октября 1908 г. Извольский заявил: «Когда поднимается вопрос о Проливах, Англия постоянно препятствует его решению, и, несмотря на хорошие отношения с Англией, в результате никакого действительного улучшения эти хорошие отношения не повлекли за собой. Это может оказаться губительным для хорошего взаимопонимания с Англией». Грей настаивал, однако, что момент для решения поднятого вопроса неудачен, и обещал в иное, более удобное время использовать влияние Англии в Стамбуле, чтобы обеспечить согласие турецкого правительства[224]. «Извольский добился лишь заверения Грея, — как верно заметил А. Тэйлор, — что он был бы рад совершить чудо: „Я положительно желаю достижения такого соглашения, которое откроет Проливы на условиях, приемлемых для России… и в то же время не поставить в невыгодное положение Турцию или другие державы“»[225].

На деле же, как указывал В. М. Хвостов в «Истории дипломатии», «изменение позиции английского правительства объяснялось тем, что если раньше в Турции преобладало влияние Германии, то теперь младотурецкая революция способствовала усилению влияния Англии. Одно дело было поддерживать претензии России на свободный проход судов ее через Проливы в пику враждебно настроенной Турции, а также стоявшей за ее спиной Германии, и совсем другое поддерживать те же претензии, когда есть шанс самой оказаться хозяйкой Проливов»[226].

В материалах Санкт-Петербургского телеграфного агентства, цитировавшего интервью Извольского агентству Рейтер, утверждалось, что «между Извольским и Грееем достигнуто согласие о конференции по балканским делам, но в ней будет затронут лишь узкий круг вопросов. Не имеется в виду поставить на обсуждение конференции вопрос о Дарданеллах, так как этот вопрос коснется главным образом России и Турции. Россия не желает, чтобы этот вопрос был разрешен в невыгодном для Турции смысле или чтобы он был обращен в вопрос о компенсациях, так как Россия явится на конгресс лишь в качестве незаинтересованной державы»[227].

«The Times» (тайме) также подтверждала бескорыстие России по отношению к Турции, но не вдавалась в подробности переговоров Извольского с Греем, ссылаясь на то, что они происходили за закрытыми дверями[228]. «The Standard» (Стэндарт) ставила в заслугу Великобритании выступление в защиту Порты, вопрос об открытии Проливов был отнесен на счет двух наиболее заинтересованных держав — России и Турции, высказывалась озабоченность по поводу Германии и согласия Австро-Венгрии на компенсации[229]. Вопрос о Проливах был снят с повестки дня. Грей убедил Извольского «продемонстрировать такое выражение доброй воли к Турции, чтобы в момент настоящего кризиса, защищая турецкие интересы, не получить прямые выгоды для самой России — это произведет хорошее впечатление на общественное мнение Англии»[230].

Париж и Лондон показали русской дипломатии, «что дорога к мирному разрешению вопроса о Проливах идет из Петербурга не через Берлин и Вену, а через Лондон и Париж, и показали это в самой решительной форме, не оставлявшей место для каких-либо сомнений и колебаний»[231].

О том, что Грей не собирался помогать Извольскому, свидетельствовало следующее замечание Никольсона: «Его (Извольского. — Авт.) обращение к вопросу о Проливах было так невразумительно с самого начала — сквозь туман неточностей (тайная сделка с Эренталем в Бухлау. — Авт.). К сожалению для него, его первые шаги в этой темноте и по скользкой дорожке столкнули его лицом к лицу с врагом, который представлял свои собственные цели с предельной ясностью»[232].

Насколько незначительной была для английского правительства просьба России, видно из письма Грея Лоутеру: «Со стратегической точки зрения нет никаких преимуществ для захода наших судов в Черное море в военное время. Это уже сложившийся принцип нашей морской стратегии, что ни в коем случае военные корабли не должны входить в Черное море, пока Турция не является нашим союзником. Условия взаимности поэтому не более чем витрина в магазине»[233].

Британия решила отсрочить вопрос о Черноморских проливах на неопределенное время. «Весьма возможно, он никогда не будет поднят, — писал Зиновьев в своем донесении в МИД. — Англия не согласится ни на одно предложение, прежде чем таковое не будет предварительно принято Турцией»[234].

Извольский, зная коварство британской дипломатии, мог предположить такой исход дела. Еще перед отъездом из Парижа в Лондон Извольский, не зная о новых условиях, которые будут там выдвинуты, имел продолжительную беседу с турецким послом во Франции, в ходе которой предложил заключить союзный договор между обеими сторонами, включавший предоставление русским военным кораблям права свободного прохода через Проливы.

Пока Извольский совершал поездку по Европе, Чарыков и Столыпин подготовили свой проект русско-турецкого соглашения, предусматривавший поддержку русским правительством на будущей международной конференции позиции Турции в вопросе об аннексии Боснии и Герцеговины и одновременно согласие Турции на изменение режима Проливов[235].

23 сентября (6 октября) Чарыков представил на доклад царю проект договора с Турцией, состоявший из четырех пунктов[236]. Он предлагал, чтобы обе державы на грядущей конференции по пересмотру Берлинского трактата выступили совместно в защиту обоюдных интересов. Петербург готов был поддержать целый ряд пожеланий Османской империи, включая отмену капитуляций и остатков причитавшейся России контрибуции. Турецкое правительство со своей стороны должно было взять обязательство: не возражать против превращения Болгарии в независимое королевство; в случае согласия держав не отвергать открытия Проливов для военных судов России и других черноморских стран при соблюдении абсолютной безопасности турецкой территории и сооружений по соседству с Проливами. Николай II одобрил замысел Чарыкова.

26 сентября (9 октября) турецкое правительство решило не выступать против предложения России и просило Петербург добыть поддержку этого соглашения со стороны Англии и Франции на конференции. «Против нашей формулы о проливах Турция не возражает», — докладывал Чарыков Столыпину[237]. На самом деле Порта также не хотела поддерживать русское предложение, особенно в отношении Проливов, поэтому сразу сообщила о нем Англии и Германии, рассчитывая на их содействие. Посол в Стамбуле И. А. Зиновьев верно оценивал ситуацию, когда писал: «Настоящее турецкое правительство не особенно расположено к разрешению вопроса о Проливах в желательном для России смысле»[238].

В Берлине внимательно следили за развитием событий. 19 октября (1 ноября) германский посол в Петербурге А. Пурталес посетил Извольского, и они обсуждали предстоящую конференцию. Посол объяснил Извольскому мотивы германской политики, припомнив Русско-японскую войну, когда Германия, по его словам, одна из всех европейских государств, подвергая себя опасности осложнений с Японией, поддержала Россию.

Вместо благодарности русское правительство примкнуло к двойственному соглашению Франции и Англии, все более явно становясь на сторону группы держав, враждебных Германии. Кульминационным пунктом этой политики явилась Альхесирасская конференция, где Россия открыто высказалась против Германии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.