Еще раз о Гессе

Еще раз о Гессе

На свое 80-летие (в 1974 г.) Рудольф Гесс, бывший заместитель фюрера по нацистской партии, получил от одного американского автора весьма своеобразный подарок. Дело в том, что бывший американский начальник тюрьмы в Шпандау Юджин К. Бёрд подготовил и выпустил в свет воспоминания этого военного преступника, а английскому телевидению продал незаконно снятый фильм о жизни Гесса в тюрьме. Правда, полковнику Бёрду предложили отставку, но ему нечего беспокоиться о своей судьбе. Мюнхенское издательство «Курт-Деш-Ферлаг» скорехонько напечатало его книгу в немецком переводе,[23] а западногерманская пресса (особенно журнал «Шпигель») долгое время была заполнена рецензиями и славословиями в адрес «храброго» американца. По словам «Шпигеля», полковник Бёрд, когда он служил в Шпандау (до 1972 г.), не мог «больше видеть страданий человека, который с 1941 года находится под арестом, хотя его сотоварищи давно уже вышли на свободу».

Понятно, что для западногерманского комитета, требующего выпустить на свободу Гесса (его возглавлял Эвальд Бухер, в прошлом министр юстиции в правительстве Аденауэра), книга Бёрда стала едва ли не Библией в борьбе за освобождение этого военного преступника. Шпрингеровская и крайне правая пресса снова бросилась в атаку на Советские власти, осуждая их за строгое исполнение решений Нюрнбергского трибунала, приговорившего Гесса к пожизненному заключению. Адвокаты Гесса забывают сегодня, за что он был осужден, какую роль сыграл в НСДАП до захвата власти и в последующий период.

Об этом напоминают некоторые газеты и журналы в ФРГ, и особенно еженедельник «Цайт», цитируя книгу Бёрда и призывая своих читателей не попасться на удочку, знакомясь с берущими за душу стенаниями американского офицера, которого на самом деле заботит не столько судьба Гесса, сколько толщина собственного бумажника, ибо полковник Бёрд без разрешения начальства, находясь на службе, вел двойную игру; пытался усыпить бдительность своих коллег по охране тюрьмы из других стран и одновременно заключил с Гессом нечто вроде пакта, на основании которого за мелкие услуги и поблажки вытягивал из него всякого рода признания, необходимые для составления как бы от имени Гесса воспоминаний о давних временах. То, чего Гесс не сказал трибуналу в Нюрнберге, ловко симулируя душевное расстройство, он будто бы открыл Бёрду, что сделало его книгу новым бестселлером на американском и, разумеется, западногерманском рынке. Возмутительный поступок американца прославляется разного рода защитниками Гесса как «гуманная» акция.

А вот «Цайт» расценивает действия Бёрда как недостойные офицера, чьему попечению был вверен нюрнбергский узник, и напоминает своим читателям, кто такой Гесс. Молодежь в ФРГ не знает о том, что Гесс был правой рукой Гитлера, что он раздувал «божественный» культ фюрера, что он сочинил и пустил в ход формулу «фюрер никогда не ошибается», что это его подпись стоит под законами, которые стали смертным приговором для сотен тысяч невинных людей, что по его указанию в Польше предполагалось узаконить телесные наказания, что это он руководил гитлеровской пятой колонной за границей. На всех партийных постановлениях красовалась его подпись, в партии его считали «первым после бога». Что с того, что в 1941 году он на самолете удрал в Великобританию? Он наравне с другими из гитлеровской верхушки несет ответственность за агрессию против Польши и войну в Европе. Что было доказано в Нюрнберге, сегодня лишний раз подтверждают не известные тогда документы.

Факт остается фактом — и это отмечается также в книге Бёрда, — что Гесс не только не признал себя виновным, но даже в тюрьме не выразил раскаяния, как, скажем, Бальдур фон Ширах и Альберт Шпеер. Больше того, Гесс не может простить им такого «падения». Он стремится остаться «самым верным из верных Гитлеру», и миф этот он поддерживает вполне сознательно, как свидетельствуют его письма жене и сыну. Он хотел бы быть Парсифалем[24] неогитлеровской легенды и подобным способом войти в историю. С помощью неофашистской пропаганды сегодня уже отравляют многие молодые души в ФРГ.

Книга Бёрда подтверждает, что Гесс все делал сознательно. В беседах со своим американским соавтором (иного слова и не подберешь, поскольку Бёрд хвастался, что Гесс даже отредактировал английскую рукопись) тот изложил свою точку зрения на минувшее. Его оценки прошлого полностью совпадают с теми взглядами, которых он придерживался при Гитлере. Время для Гесса остановилось. Свое пребывание в тюрьме он подчинил одной цели — и после смерти остаться в памяти поколений таким, каким был всю жизнь.

Но предоставим слово соавторам — Гессу и Бёрду.

Вот интересующий нас отрывок из книги Бёрда, который, по собственному его признанию, пытался разгадать «загадку Гесса» на свой страх и риск.

18 июля 1947 г. на военном аэродроме «Берлин—Гатов» приземлилась «Дакота». Когда самолет уже вырулил со стартовой полосы, к нему подъехал автобус английских ВВС, накрытый стальной крышей и с окнами, забранными решеткой. Из самолета вышли семеро мужчин, каждый из них скован наручниками с американским солдатом. Это были будущие обитатели союзнической тюрьмы для военных преступников: № 1—Бальдур фон Ширах, 40-летний (первый) руководитель гитлерюгенда, приговоренный Международным военным трибуналом в Нюрнберге к 20 годам заключения; № 2–55-летний Карл Дениц, некогда главнокомандующий военно-морскими силами Германии (по завещанию Гитлера преемник фюрера), приговор—10 лет; № 3 — Константин фон Нейрат, 74-летний профессиональный дипломат, бывший губернатор так называемого протектората Богемии и Моравии, приговор — 15 лет; 74-летний гросс-адмирал Эрих Редер был зарегистрирован под № 4, приговор — пожизненное заключение; Альберт Шпеер, бывший архитектор Гитлера, а затем министр вооружений и боеприпасов, получил № 5 и 20-летний срок отбывания в Шпандау; № 6–56-летний Вальтер Функ, бывший президент Рейхсбанка — пожизненное заключение. Седьмым был Рудольф Гесс — тогда 53-летний бывший заместитель Гитлера и рейхсминистр. Этот человек с бегающими глазками и плотно сжатыми губами уже вовсе не походил на того спесивца, который еще во время процесса военных преступников в Нюрнберге писал обращение к германскому народу. Врачи признали у него шизофрению.

Сопровождаемый джипами и бронетранспортерами автобус тронулся в путь. Спустя четверть часа перед ним открылись зеленые ворота тюрьмы в Шпандау. Тюрьма представляет собой уродливое здание, окруженное высокой каменной стеной. Его построили в 1876 году, когда Шпандау был далеким пригородом Берлина. До 1947 года тут еще существовало специальное помещение, где приводили в исполнение смертные приговоры с помощью гильотины. Кроме того, здесь находилась и виселица.

Тюрьма Шпандау располагала 132 одиночными камерами, 5 пересыльными и 10 большими залами на 40 человек каждый. В гитлеровские времена она служила следственной тюрьмой для политических заключенных, которых отправляли затем в концентрационные лагеря.

Для семи военных преступников тюрьму в Шпандау специально переоборудовали. С внешней стороны стены, окружающей тюремные постройки, поставили еще два дополнительных ограждения из колючей проволоки в три метра высотой, причем ближайшее к стене — под постоянным напряжением в 4000 вольт. В стратегически важных точках стены построили пять наблюдательных вышек. Сначала они были деревянные, потом их заменили бетонными. Расположенные на них прожекторы могли осветить каждый сантиметр стены.

Управление тюрьмой в Шпандау поручили четырем державам-победительницам, которые по очереди каждый месяц несут охрану. Таким образом, в январе, мае и сентябре тюрьма находится в подчинении английских военных властей, в феврале, июне и октябре — французских, в марте, июле и ноябре — советских, а в апреле, августе и декабре — военных властей США. Каждая держава назначила своего коменданта. Коменданты ответственны перед судебной комиссией Союзного контрольного совета.

По прибытии в Шпандау заключенных освободили от наручников, а затем — после мытья и врачебного осмотра—они получили серую тюремную одежду с присвоенными им номерами, которыми с той минуты предстояло заменить им фамилии на все время пребывания в Шпандау. Охранники отобрали у них все личные вещи, составив их подробную опись в депозитном протоколе. Им разрешили оставить себе только фотографии личного характера.

Все камеры походили одна на другую. Голые стены, стол, нары. Первой обязанностью каждого заключенного было ознакомиться с правилами тюремного распорядка в Шпандау. Гесс, пристрастившийся в Нюрнберге к пишущей машинке и бумаге в неограниченном количестве, убедился, что теперь он будет иметь право написать и получить лишь одно письмо в месяц не длиннее 4 страниц и без специального разрешения не сможет поговорить ни с кем из своих товарищей. Правилами предусматривалось, что заключенные ежедневно, кроме воскресений и немецких праздников, будут заниматься уборкой камер, вывозом мусора, работами в саду и т. д. Каждому заключенному полагалось 15-минутное свидание с семьей раз в два месяца. Ели заключенные в камерах и пользовались только ложками — никаких ножей и вилок.

Когда в первый раз привезли ужин, Гесс взял самую дальнюю тарелку. Таким образом, заявил Гесс потом, он мог предохранить себя от возможной попытки отравить его…

В тюрьме Шпандау постоянно находятся 5 охранников: четверо в здании и один у ворот. Вне стен основного здания безопасность обеспечивают солдаты того государства, которое в данном месяце несет караульную службу. Каждое такое караульное подразделение состоит из двух офицеров, двух сержантов, шести унтер-офицеров низшего чина и 44 солдат с автоматами и гранатами со слезоточивым газом.

Тот, кто захочет пересечь полосу безопасности, окружающую Шпандау, должен пройти через главные ворота и предъявить пропуск, подписанный всеми четырьмя комендантами.

Постоянной проблемой для комендантов Шпандау, пишет Бёрд, неизменно был Гесс. Пытались выяснить, не изменилось ли его душевное состояние после процесса в Нюрнберге. Для решения этого вопроса представители четырех держав обратились к видному американскому психиатру д-ру Морису Уэлшу. Побеседовав с заключенным, это было 25 мая 1948 г., д-р Уэлш изложил в письменном виде свое заключение. «Прежде всего, писал он, в частности, — я глубоко убежден, что Рудольф Гесс в настоящий момент вовсе не страдает психозом. Нет никаких симптомов, свидетельствующих о галлюцинациях или же склонности к галлюцинациям. Его настроение во время беседы следует квалифицировать как совершенно нормальное. Нет никаких признаков параноидальных изменений в его душевном состоянии. Резюмируя, можно сказать, что Гесс производит впечатление индивидуума с незаурядным умом, отличающимся некоторыми шизофреническими чертами; с другой стороны, есть доказательства, что по меньшей мере дважды у него были приступы истерической амнезии и он впадал в депрессию, что сопровождалось попытками к самоубийству…»

Гесс был поразительно строптивым заключенным, продолжает Бёрд. Отказывался вставать с нар, не хотел выходить на работу в сад, за что его сажали в карцер, запрещая читать и писать и разрешая только часовую прогулку.

В какой-то мере эта строптивость Гесса была лишь отчаянной попыткой привлечь к себе больше внимания. В 1941 году в Великобритании лучшие английские психиатры в течение многих дней обследовали его, чтобы поставить диагноз. Потом международный консилиум врачей пытался отыскать ответ на загадку, имя которой— Гесс. Изучение этой проблемы продолжалось и в Шпандау. Как только интерес к его особе спадал, в Гесса вновь вселялся бунтарский дух.

6 ноября 1954 г. родственникам заключенного № 3 фон Нейрата сообщили, что вскоре его освободят.

Через год пришла очередь адмирала Карла Деница, у которого как раз кончился 10-летний срок, предусмотренный приговором.

Осенью 1955 года выпустили на свободу Редера — «ввиду его пожилого возраста (82 года) и тяжелой болезни». В мае 1957 года тюрьму покинул Вальтер Функ, которого также донимала тяжелая болезнь. После этого в Шпандау остались уже только три узника: 50-летний Бальдур фон Ширах, 52-летний Альберт Шпеер, а также 63-летний Рудольф Гесс.

Американские стражники, пишет автор, давно уже пытались понять Гесса и его поведение. Принимая во внимание возможное решение, касающееся его судьбы, они решили составить коллективное донесение на сей счет. Вот отрывки из него:

«Заключенный Рудольф Гесс не смирился с пребыванием в тюрьме и доставляет руководству тюрьмы те же самые хлопоты, что и 10 лет назад. Он прибегает к любым средствам, чтобы уклониться от совместных прогулок, упорно отлынивает от какой бы то ни было работы, даже рискуя быть за это наказанным. С начала заключения он не дает согласия на свидания с родственниками. Правда, еженедельно пишет письмо, но нередко ограничивается несколькими словами: «Ничего нового, на следующей неделе напишу еще». Просматривает все разрешенные ему четыре газеты, но больше всего времени посвящает чтению «Франкфуртер альгемайне цайтунг». За время пребывания в тюрьме только один раз присутствовал на богослужении. Гесс отвечает на вопросы очень редко, так что о его взглядах почти ничего не известно. Его отношения с коллегами по заключению крайне плохие, особенно с Ширахом».

«Советские стражники считают, что Гесс — обманщик. Французы относятся к нему скорее нейтрально. Американские стражники — по-разному. Одни думают, что он — эксцентрическая личность, по мнению других, его маниакальное состояние за столько лет так прогрессировало, что ему уже ничем не поможешь. Постепенно наступает старческий маразм…»

Офицер английской караульной роты Уэлли Чисхолм в ноябре 1957 года пришел к выводу, что Гесс срочно нуждается во врачебной помощи, и потребовал его обследования военными врачами. Это предложение было принято комендантами, которые отдали докторам соответствующие распоряжения. Когда на следующий день французский стражник Морелль вошел в камеру Гесса, он обнаружил его на нарах в какой-то неестественной позе.

Узник пытался покончить с собой, перерезав вену на запястье осколками стекол своих очков. Он выбрал момент, когда Ширах и Шпеер под надзором охранника работали в саду. Вызвали советского врача, который, осмотрев рану, констатировал, что это — серьезная попытка самоубийства.

Гесс объяснил свой поступок плохим состоянием здоровья.

— Это нервы, — заявил он. — Лишение возможности заниматься чем бы то ни было и запрещение читать плохо подействовали на мои нервы.

Врач тотчас же обработал рану, и Гесс дал слово, что теперь будет принимать пищу.

После этого случая у Гесса отобрали все острые предметы, даже искусственную челюсть, которой с тех пор он мог пользоваться лишь под наблюдением. Дверь его камеры оставалась постоянно открытой, а караульный был обязан через каждый час заглядывать в нее…

После того как 4 из 7 заключенных покинули Шпандау, 3 оставшихся оказались обреченными на общество друг друга. Пришлось как-то приспосабливаться. Ширах особенно хорошо чувствовал себя с Функом, зато ему труднее было со Шпеером и Гессом.

— Ширах не выносит Гесса, — писал один из комендантов. — Он даже донес на него стражникам, когда Гесс не закончил уборки вовремя. Теперь, когда он мог выбирать только между Шпеером и Гессом, Шираху предстояло преодолеть отвращение, и он преуспел в этом настолько, что даже помогал Гессу.

Спустя 10 дней после освобождения Шпеера и фон Шираха (1975 г.) в Шпандау приехал защитник Гесса д-р Зайдль. Он рассказал о длинном письме, которое направил четырем державам, обращаясь к ним с просьбой пересмотреть дело Гесса.

— Я не хотел бы, чтобы подавались какие-нибудь прошения о помиловании меня ввиду моего душевного состояния, — резко ответил Гесс. — Я вполне нормален!..

За рамками официальных встреч западные союзники предпринимали энергичные усилия, добиваясь освобождения Гесса, но советская позиция оставалась твердой.

«Создается впечатление, — пишет Бёрд, — что еще в течение многих лет придется держать в Шпандау одного-единственного заключенного; расходы на содержание этого узника — около 850 тыс. марок в год — возлагаются на ФРГ.

В новой камере — бывшей тюремной часовне (куда Гесс был переведен после 14-недельного лечения язвенной болезни в английском госпитале. — Ред.), — продолжает Ю. К. Бёрд, — в начале апреля (1971 г.)мы начали свою беседу с Гессом о прошлом. Чаще всего мы возвращались к тому, что занимало меня больше всего: не настало ли время Гессу нарушить молчание.

— Боюсь, очень разочарую историков. Многие вещи я и в самом деле уже позабыл…»

Бёрд, однако, не сдавался.

«30 августа Гесс принял важное решение: он перед лицом истории готов подвести итоги своей жизни».

— Это будет нелегко, — предостерегал он. — Память моя уже никуда, но у вас ведь есть мои бумаги и дневники. Они достаточно обстоятельны, а когда я писал их, факты и события были еще свежи в памяти. Ну, а я попытаюсь ответить на все вопросы.

Гесс долго размышлял над тем, стоит ли ему бесповоротно прервать свое молчание. В глубине души, — пишет Бёрд, — Гесс понимал, что умрет в тюрьме, но вот легенды, которые распространялись о нем в прессе, переживут его. И он решил начать говорить о прошлом.

Человек он осторожный и недоверчивый, так что решение это далось ему нелегко. Окончательно убедил его магнитофон. Я обещал, что мы все запишем на магнитную ленту. То, что он скажет в микрофон, станет его личной версией, опирающейся на предположения и догадки.

Перед первой нашей беседой я перерыл груду бумаг из сейфа в кабинете комендантов, изучая историю заключенного № 7: Рудольф Гесс родился 26 апреля 1894 г. в Александрии, в Египте, в семье немецкого торговца. Ходил там в немецкую, школу и к тому же еще учился дома. Когда ему исполнилось 12 лет, его послали в евангелическую школу в Бад-Годесберге,[25] где он и принял первое причастие.

В 17 лет юноша поступил в торговую школу в Швейцарии, которую окончил в срок и с хорошими отметками, хотя уже тогда был убежден, что не пойдет по стопам отца. Тем не менее еще год он посещал специальную торговую школу при одной экспортной фирме в Гамбурге.

Только в 1914 году, когда разразилась война, подвернулся случай сойти с избранного для него отцом пути. Рудольф Гесс пошел в армию добровольцем и его зачислили в 1-й баварский пехотный полк. Он быстро дослужился до чина обер-лейтенанта и уже в первый год войны был переведен в авиационный корпус, где в нем пробудилась страсть к небу.

По окончании войны Гесс записался в Мюнхенский университет, собираясь изучать историю, экономику и политические науки, в том числе то, что затем оказало воздействие на всю — го последующую жизнь: геополитику — науку о влиянии географического положения на государственную политику. Его учителем в этой области был проф. Карл Гаусхофер.

Уже в университете Рудольф Гесс ревностно распространял антисемитские брошюрки, входил во всякого рода военизированные союзы и принимал участие в их буйных слетах в баварских пивных. В 1920 году он попал на митинг нацистской партии, услышал Гитлера и восхитился им. Вскоре он вступил в его партию. И тогда же он истово поверил в Гитлера и пошел за ним с поистине собачьей преданностью.

Впервые хорошая возможность доказать свою верность представилась Гессу 8 ноября 1923 г. в мюнхенской пивной «Бюргербройкеллер». После кровопролитного поражения путчистов 9 ноября Гесс удрал к Гаусхоферу в баварские Альпы. Вскоре, однако, вместе с Гитлером он предстал перед судом: Гитлера приговорили к 5 годам, а Гесса — к 18 месяцам тюрьмы, и они встретились в крепости Ландсберг. Здесь Гитлер начал писать «Майн кампф», и Гесс выразил готовность помочь при издании рукописи.

Когда оба они в конце 1924 года оказались на свободе, Гесс стал фактически личным секретарем Гитлера. Он переносил на бумагу мысли своего вождя, творившего «Майн кампф», и помогал редактировать пропагандистские брошюры. 20 июня 1929 г. его официально назначили личным адъютантом Гитлера. В 1931 году Гесс по желанию Гитлера взял на себя руководство центральной политической комиссией НСДАП, получив возможность направлять политическую деятельность нацистской фракции в парламенте и разрабатывать проблемы общей политической стратегии.

21 апреля 1933 г. Гесс получил новое повышение. Гитлер назначил его своим заместителем и позволил принимать решения от его имени по всем делам, относящимся к руководству партией. Гесс возглавил контрольный аппарат партии в университетах, школах и религиозных организациях. Он поставил также свою подпись в 1935 году (уже как министр рейха) под печально знаменитыми антиеврейскими нюрнбергскими законами, которым предстояло сыграть столь чудовищную роль в истории преступлений гитлеровской диктатуры. Через 3 года Гесс стал членом тайного совета кабинета.

Держа все эти сведения в голове, — замечает далее Бёрд, — я начал в саду тюрьмы Шпандау свое интервью с Гессом. Мы условились с ним, что будем говорить по-английски, и только в тех случаях, когда ему это окажется трудным, он будет переходить на немецкий.

— Всегда считалось, — начал я беседу, — что вы были секретарем Гитлера в то время, когда в крепости Ландсберг он писал «Майн кампф». Говорят даже, что вы подали ему кое-какие идеи. Насколько это соответствует правде?

— Не думаю, что я помог Гитлеру. Это было бы возможно, но не думаю, что так было, — ответил Гесс.

— После окончания первой мировой войны вы учились у мюнхенского геополитика проф. Гаусхофера. Правда ли, что вы познакомили Гитлера с его концепциями, которые потом стали считаться одним из краеугольных камней национал-социализма?

— Насколько я помню, я не рассказывал Гитлеру об этих теориях. По всей вероятности, он сам читал что-то о геополитике, может, даже книги Гаусхофера…

Через несколько дней фамилия Гесса замелькала в заголовках английских газет: телекомпания Би-Би-Си намеревалась показать новый игровой, основанный на документах фильм, посвященный его перелету в Великобританию.

Мы устроились в тени огромного тополя — Гесс вытянул свои длинные ноги в тиковых брюках. У меня была лента с фонограммой к телевизионному фильму о Гессе. Когда я вставлял кассету в магнитофон, Гесс казался очень возбужденным….

Я включил магнитофон. Зазвучал голос английского комментатора, Гесс слушал, опустив голову, стараясь не пропустить ни слова. Он вздрогнул, не в силах сдержать себя, когда услышал записанный на пленку шум, похожий на тот, с которым падал его «Мессершмитт», а потом на губах его заиграла улыбка, когда какой-то шотландец вспомнил, что Гесс, отвечая на вопрос, как его зовут, сказал: «Альфред Горн». Шотландец в ответ: «Альфред— это не чисто немецкое имя, но ведь АГ — это инициалы Адольфа Гитлера, не так ли?»

Когда Гесс услышал это, он закинул голову и громко рассмеялся:

— Вовсе я об этом не думал, но он прав. Тот парень отлично знал, кто перед ним.

Через 20 минут я выключил магнитофон, и мы вернулись в тюрьму. Гесс посмотрел на меня:

— Мне надо теперь кое-что сказать вам, полковник. Когда я отправился в эту экспедицию 30 лет назад, я и представления не имел о том, что сегодня буду прохлаждаться в тюремном саду под тополем, посаженным гросс-адмиралом Деницем, и слушать записанный на пленку Би-Би-Си документальный очерк о моей собственной жизни. А что касается книги Гитлера «Майн кампф», то это правда, что некоторые сформулированные в ней идеи, например о жизненном пространстве, несомненно, заимствованы у проф. Гаусхофера. Гитлер использовал кое-какие идеи и мысли, о которых я ему рассказывал. Гитлер — вы это должны знать — не был образованным человеком. Он взял идею Гаусхофера и приспособил ее к своим целям. Но, хотя Гаусхофер даже навестил нас в Ландсберге, в книге Гитлера нет ни одного слова, которое принадлежало бы именно ему.

Я принес Гессу, — продолжал Бёрд, — вырезку из журнала «Плейбой» с интервью Шпеера, в котором тот, в частности, сказал: «Вокруг Гитлера царил абсолютный холод. Я больше не встречал в жизни человека, рядом с которым я чувствовал бы себя так, будто мне чего-то не хватает, душа которого казалась бы мертвенно пустой». Когда я прочитал эти строки Гессу, он прервал меня:

— Это очень метко. Шпеер говорит о Гитлере правду. Я точно так же чувствовал себя в его обществе. Можно, правда, было до известного предела сблизиться с ним, но нельзя было этой границы перейти. Дальше дело обстояло так, будто ты упираешься в невидимую стену.

— Были моменты, — вспоминал Гесс, — когда я чувствовал, что очень близок Гитлеру, но такое случалось крайне редко. Этот человек никогда не выказывал особой сердечности. Он всегда соблюдал дистанцию. Гитлер ощущал себя избранным для великих дел и, думаю, считал себя выше всех, его окружавших. Это чувство превосходства и сделало, судя по всему, его таким, каким он был. Я, к примеру, ни разу не обратился к нему по-дружески на «ты», даже в самое первое время или в дни войны, когда мы работали бок о бок. Прав Шпеер, что только четверо были с Гитлером на «ты»: Эрнст Рем, Юлиус Штрайхер, Кристиан Вебер и Герман Эссер. И, естественно, Ева Браун. Кстати, чрезмерная фамильярность с Гитлером была небезопасна. Все мы знаем, что стало с Ремом.

— Скажите-ка, Гесс, — спросил я его, — если бы вам пришлось начинать все сначала, поступали бы вы точно так же? Изучали бы вы геополитику и снова пошли бы за таким человеком, как Гитлер?

— Да, — не колеблясь, ответил Гесс. — Я пошел бы той же самой дорогой и кончил бы здесь, в Шпандау. Наверняка полетел бы в Шотландию. Как вы знаете, у меня есть свои убеждения и есть один-единственный путь претворения их в жизнь. Я верил в то, что делал… Моим искренним желанием было вернуть Германии ее прежнее величие, которого она достигла в канун первой мировой войны. До версальского договора, который был ошибкой. Мне хотелось бы вернуть Германии ее давнюю славу и ее давнюю роль в мире. Об этом я думал, когда в 1923 году молодым человеком пришел в политику.

— Если бы вы еще раз все начали сначала, стали бы вы снова служить такому человеку, как Гитлер? — спросил я. Он сурово взглянул на меня через очки:

— Разумеется, полковник Бёрд, стал бы. Мне не хотелось бы лишать себя тех сильных ощущений, которые я испытывал, служа Гитлеру как его заместитель.

— Скажите, это вы, обращаясь к Гитлеру, первым начали употреблять слово «фюрер»?

— Возможно, но я этого точно не помню. Так повелось уже сразу после создания партии. Гитлер был лидером партии, ее вождем, так мы его и называли.

— Не раз за эти годы вы рассказывали мне о своем полете в Великобританию. Я убежден, что воспоминания о нем все еще свежи в вашей памяти. Что в действительности стояло за всем этим?

— Гитлер не стремился сокрушить Великобританию. Он хотел прекратить войну, но не знал о том, что ради этого я рвался полететь в Англию. Я взял это на свою ответственность. Тот полет — моя собственная идея. Вопреки тому, что кое-кто говорит, у меня не было никаких корыстных соображений. Я ведь как-никак рисковал жизнью. — И, помолчав немного, Гесс прибавил:

— Я и не собирался ничего говорить Гитлеру на сей счет. Если бы он хоть что-нибудь узнал, он приказал тотчас же меня арестовать. У меня было письмо к принцу Гамильтону, с которым я виделся в дни берлинской олимпиады. Я также оставил письмо с описанием своего предприятия у моего адъютанта Пинтаха…

— Да, — проговорил я, — Шпеер присутствовал при передаче письма; Гитлер был страшно зол на вас.

— Могу себе представить, — улыбнулся Гесс.

— Многие историки утверждают, что вы знали о плане «Барбаросса». Русские до сих пор убеждены в этом. Что вы можете сказать по этому поводу?

На сей раз он долго молчал, прежде чем ответить.

— Мне очень жаль, но я уже не знаю, — лаконично ответил Гесс. — Я уже не помню, когда узнал о плане «Барбаросса». Во всяком случае не из-за этого я полетел в Великобританию.

Время прогулки подошло к концу: Мы не спеша направились к зданию тюрьмы, по крутым, вытоптанным ступеням поднялись наверх, длинным пустым коридором пошли к его камере. Я еще раз вернулся к вопросу о плане «Барбаросса».

— И все же, — сказал я, — еще до полета в Англию вы должны были знать о том, что Гитлер намеревается напасть на Советский Союз. Русские убеждены в этом.

В глазах старого человека появилось чуть ли не отчаяние:

— Я же говорил вам, что подумаю об этом. Мне кажется, я что-то на сей счет уже написал. Вы можете все это использовать.

Потом он, порывшись в своих книгах, вытащил листок, на котором чернилами было написано: «До полета в Великобританию я не знал о намерениях Гитлера напасть на Россию. Я, однако, знал, что он не был дружелюбно настроен по отношению к Советскому Союзу».

Вот и все, что он захотел сказать мне по этому поводу.

Стремясь побольше разузнать о подоплеке и причинах воздушной экспедиции Гесса, — пишет Бёрд, — я поехал в вашингтонский национальный архив, где целые залы битком набиты документами и бумагами, относящимися к нацистским временам. Я просмотрел микрофильмы архива Рудольфа Гесса и нашел первый след, указывающий на существование тоненькой, но важной ниточки, связывавшей Гесса с принцем Гамильтоном. Отсутствующий элемент, который помог справиться с головоломкой, отыскался в письмах, хранившихся в бумагах Гаусхоферов — отца и сына. То были документы, свидетельствующие о том, что Гаусхоферы пытались установить тайные контакты с принцем Гамильтоном, чтобы довести дело до заключения мира между Германией и Великобританией.

Проф. Карл Гаусхофер и его сын д-р Альбрехт Гаусхофер вели опасную игру, Карл Гаусхофер, давний университетский профессор Гесса, предоставил молодому нацисту убежище, когда тот скрывался от полиции после мюнхенского путча 9 ноября 1923 г. Гесс об этом никогда не забывал и, став одним из самых влиятельных людей в Германии, лично снабдил семью Гаусхоферов надежнейшими охранными грамотами (Карл Гаусхофер был женат на еврейке). Альбрехт, сын профессора, ненавидел нацистскую партию и все, с ней связанное. Он долгое время шел по лезвию ножа: работал на Гесса в министерстве иностранных дел, а вместе с тем поддерживал тайные связи с некоторыми влиятельными людьми в Великобритании.

Из находящихся среди документов писем отца к сыну, писем Гесса к ним обоим, а также писем Гаусхоферов к старинному другу их семьи Дугласу Гамильтону (принцу Гамильтону) выясняется, что именно Альбрехт Гаусхофер и был тем человеком, при посредничестве которого Гесс готовил почву для будущих переговоров. Потом Гесс пришел к мысли, что единственная серьезная фигура, способная вести такого рода переговоры, — это он сам.

Я вернулся в Шпандау с фотокопиями подлинных писем, показал их Гессу, который, внимательно их изучив, заявил:

— Никаких сомнений. Это моя подпись, а те — это подписи Гаусхоферов.

— А стало быть, нет никаких сомнений в том, что письма подлинные и что вы вместе с Гаусхоферами ломали голову над вопросом о мирном урегулировании с Великобританией?

Он отрицательно покачал головой:

— Нет.

— Но знали ли Гаусхоферы, что вы собираетесь лететь в Великобританию, чтобы встретиться с Гамильтоном?

— Нет! — раздраженно закричал Гесс. — Этого они не знали. Гаусхоферы ревностно трудились над тем, чтобы найти основу для переговоров. Из нашей переписки они могли сделать вывод, что я сотрудничаю с ними. Но они не знали и даже не догадывались, что я сам полечу вести переговоры. Вы поймите, вся проблема была в том, чтобы отыскать человека, который занимал бы достаточно высокое положение в правительстве и которому я мог бы довериться. К кому нам было обратиться? Нужно было найти человека и организовать на нейтральной почве его встречу с английским партнером. Тем временем, однако, военное положение ухудшилось, и выбрать нейтральное место в Европе представлялось делом нелегким. Существовала опасность, что Англия подпишет договор с Америкой, пока мы сумеем послать кого-нибудь на переговоры с самыми высокопоставленными деятелями. Вот почему я и решился лететь сам.

— Говорили ли вы перед этим с Гитлером? У Альбрехта Гаусхофера сложилось впечатление, что вы с ним разговаривали с ведома и одобрения Гитлера, что Гитлер действительно знал о ваших намерениях и разделял их.

— Я еще раз заявляю, — ответил Гесс, — Гитлер не знал, что я собираюсь лететь в Великобританию. Я, однако, был уверен: то, что мне предстояло сказать в Англии, встретило бы одобрение фюрера.

— Когда точно вы решили, что полетите сами?

— Мы долго ждали ответа на письмо Альбрехта Гаусхофера. Шли месяцы, а ответа все не было. Я подозревал, что письмо перехватила британская разведка.

— Где вы писали письма Гаусхоферам? Вы их диктовали своей секретарше?

— Да что вы! — закричал Гесс. — Хильдегард Фат была прекрасным секретарем и очаровательной женщиной, но письма носили совершенно секретный характер. Я сам писал их на машинке, дома или в служебном кабинете.

— Я просматривал записки тех, с кем вы встречались в Англии, и протоколы ваших допросов британскими чиновниками. Вы тогда сказали, что Германия не хочет вести переговоры с правительством Черчилля, пусть Великобритания сначала избавится от Черчилля, и тогда вы станете разговаривать об условиях мира. Правда ли это?

— Да. Это самая большая ошибка, которую я совершил. Мне не следовало бы настаивать на том, чтобы они сменили правительство. Это было безрассудством с моей стороны.

Дальнейшие вопросы, — пишет Бёрд, — касались условий мира, с которыми, по утверждению различных историков, Гесс прилетел в Великобританию. Он якобы должен был, в частности, добиваться ухода англичан из Израиля, а также пригрозить Англии блокадой и голодом.

— Оба эти утверждения — ложь, которую, по всей видимости, стали распространять по миру затем, чтобы возбудить симпатии к Англии и восстановить против меня британское общественное мнение, — заявил Гесс. — Гитлер никогда не собирался воевать с Великобританией. Он не предполагал, что Англия объявит нам войну, и не разрабатывал никаких планов против империи.

— Это поразительно, — сказал я как-то Гессу, — вы прекрасно помните обо всем, что относится к вам лично, но вот совсем позабыли о том, что важно с точки зрения истории, например о том, знали ли вы тогда о плане «Барбаросса» или нет. Иногда создается такое впечатление, будто бы вы и в самом деле не знали.

— Действительно? — резко спросил Гесс. — Я произвожу такое впечатление? Если вы думаете, что это правда, и у вас есть доказательства, напишите так в сввей книге. Мне все равно.

Я внимательно посмотрел на этого человека, — пишет Бёрд. — Может, это совесть предостерегала его от воспоминаний о многом из своего прошлого? Мне казалось, что это скорее просто ужас. Гесс был страшно ошеломлен тем, что так слепо подчинился Гитлеру, человеку, который предстал перед всем миром как воплощение дьявола. Гесс, в отличие от Шпеера, не порвал полностью со своим прошлым. Он не раскаивался, как Шпеер, публично в своих грехах, он все еще оставался гордецом и наглецом. И в этих условиях, балансируя между высокомерием и чувством вины, он предпочитал молчать. Легче было сказать: «Не помню»».

Несмотря на настойчивые приставания Бёрда, Гесс продолжал упрямо утверждать, что многого уже не помнит. Он, правда, подтвердил, что еще в Англии, а затем и в Нюрнберге симулировал потерю памяти, в чем, кстати, признался и перед трибуналом, но, по его словам, в результате этой симуляции многое действительно стерлось в памяти. И Бёрд решил помочь ему, заставив его пережить сильное потрясение. Однажды, решив привести свой замысел в исполнение, он отправился в Шпандау.

«Когда я вошел в камеру Гесса, — пишет Бёрд, — он сидел на кровати и ел салат.

— Вы не хотели бы взглянуть сегодня на свой комбинезон, в котором вы прилетели в Англию? — спросил я.

Я застал его врасплох:

— Боже мой! Сейчас, теперь?

Мы отправились в тюремную каптерку, где я заранее развесил на плечиках на дверцах шкафа серо-голубой мундир капитана «люфтваффе» и коричневый кожаный летный комбинезон.

Гесс обогнал меня и погладил кожу:

— Невероятно! Это мой комбинезон. Тот самый, в котором я поднялся в воздух в Аугсбурге! —   он ощупывал рукава и проверял молнии. — Все в порядке. Хорошая немецкая работа, полковник.

Он долго поглаживал мундир, кожаный летный шлем, комбинезон на меховой подкладке. Потом спросил:

— Скажите, полковник, что станет с этим мундиром, когда тюрьму когда-нибудь закроют?

— В соответствии с правилами, — ответил я, — его сожгут.

— Но ведь это же смешно. Зачем?

— Предполагаю, затем, чтобы его не превратили в своего рода нацистскую реликвию.

Гесс сказал, что, по его мнению, куда разумней было бы поместить его в Британский военный музей, там ведь уже находится мотор его самолета, но, потом подумав немного, он заметил:

— Наверное, вы правы. Все еще есть безумцы, которые не знают, куда девать деньги. Может, кто-нибудь и заплатил бы сегодня 50 тыс. долларов за этот мундир и комбинезон…»

Через несколько дней Бёрд решил подвергнуть Гесса еще одному испытанию, принеся ему рукопись их совместной книги, которую тот охотно прочитал. 44 страницы рукописи Бёрд оставил ему на ночь в камере.

«Наутро, — пишет Бёрд, — он протянул мне 30-ю страницу и сказал:

— Мне хотелось бы еще поговорить с вами о том отрывке, в котором речь идет о плане «Барбаросса». Вы тут пишите: «Гитлер опасался, что Гесс может выдать план нападения на Россию. Он был одним из немногих, кто знал о готовящемся через 6 недель наступлении, и у Гитлера волосы вставали дыбом от страха, что Гесс может его предать!» Вы этот отрывок вычеркнули, почему?

— Потому что, когда я писал его, мне это показалось правдой, но потом, во время нашей беседы, вы так энергично возражали, что решил вычеркнуть все это место.

Гесс уставился на меня:

— Полковник, я хотел бы, чтобы вы оставили все так, как написали.

— Вы отдаете себе отчет в том, что говорите? — спросил я. — Ведь тем самым вы признаете, что перед своим полетом в Шотландию вы знали о плане «Барбаросса»?

— Пожалуйста, полковник, оставьте все так, как вы сначала написали.

— Стало быть, вы что-то знали о плане «Барбаросса»?

— Да, знал.

— Так расскажите немного об этом.

— Не сейчас, — возразил Гесс. — С вас должно быть достаточно, что я прошу изложить этот факт так, как вы сделали это сначала, до того, как все вымарали.

И с этими словами он поплелся в своих изношенных туфлях в туалет…»

Вот что рассказал Бёрд. И таким образом родилась новая легенда о перелете Рудольфа Гесса.

Книга полковника Бёрда вызвала особого рода интерес к Гессу в Великобритании, где в общем-то трезвомыслящие политики, манипулируя призывами к милосердию и пониманию, стали требовать освобождения «старца из Шпандау». В лондонской «Тайме» от 5 июня 1974 г. лорд Чалфонт, бывший министр, специалист по военным делам, выступил с призывом выпустить Гесса на свободу. Его на страницах «Обсервер» поддержал даже известный историк Э. Дж. П. Тейлор. Это вызвало чуть ли не смятение в общественном мнении страны, если учесть, что Гесс в мае 1941 года прилетел с невыясненной (и до сих пор) миссией в Шотландию. Однако во время Нюрнбергского процесса англичане не рассматривали его полет как смягчающее вину Гесса обстоятельство. Совсем напротив.

И тут отозвался свидетель прямо-таки неожиданный — недавно освобожденный из Шпандау Альберт Шпеер, в течение 20 лет сидевший в тюрьме вместе с Гессом. В гамбургском еженедельнике «Шпигель» (№ 20, 1974 г.) Шпеер имел наглость выступить в поддержку Гесса и выразить «свои человеческие чувства, которые вызывают у него страдания Гесса». Коротко говоря, лорд Чалфонт плечом к плечу с «нюрнбергцем» Шпеером включился в акцию по «спасению» Гесса.

Призыв к человеческим чувствам и ссылки на милосердие применительно к Рудольфу Гессу вызвали, разумеется, понятное возмущение у тех, кто еще не забыл, что представлял собой Гесс и за какие злодеяния против народов Европы он несет ответственность. На страницах той же «Тайме» от 11 июня 1974 г. сторонникам освобождения Гесса ответил барон Мосс, известный английский политик и юрист. Он изложил причины, по которым Гесс должен оставаться в тюрьме Шпандау.

По мнению барона Мосса, все указывает на то, что Рудольф Гесс не только был, но и по-прежнему хочет быть одним из лидеров фашистов в Европе. Освобождение такого человека просто недопустимо. Ссылаясь на выпущенную в ФРГ книгу «Самый одинокий человек в мире», барон Мосс пишет, что Гесс, как и прежде, убежден в правильности своих действий, все еще верит в гитлеризм, стремится остаться незапятнанным временем «последним палладином Гитлера». Он тем самым превращается в кумира всех неофашистов в мире. Жена Гесса, Ильзе, не только печатает его слезливые письма из тюрьмы, не только изображает себя миссионером «коричневого движения», но и превратила свой дом в некий храм национал-социализма, ставший эдакой Меккой неофашистского движения, куда стекаются «верные» со всего света. Представим себе, добавлю от себя, что бы произошло, если бы в этот самый дом вернулся выпущенный на свободу Гесс!

Барон Мосс опровергает утверждение проф. Тейлора, будто бы Гесс после 1935 года играл в сущности лишь роль марионетки. Он напоминает, что именно Гесс подписал нюрнбергские законы, ставшие основанием для массового уничтожения людей. Если говорить о Польше, то Гесс в 1939 году подписал декрет о включении в границы рейха Гданьска, а также других польских земель, захваченных во время войны. Гесс отдал приказ частям «Ваффен-СС» проводить в жизнь программу выселения и уничтожения гражданского населения. В сущности, констатирует Мосс, именно Гесс «распахнул ворота Освенцима, Треблинки, Майданека и других лагерей смерти».

К сходным с бароном Моссом выводам приходит также и известный американский публицист немецкого происхождения (ему пришлось бежать из «третьего рейха») Курт Рис, автор многих работ по истории гитлеризма. Он был среди тех, кто освещал Нюрнбергский процесс. В письме, направленном в еженедельник «Штерн», в котором появилось скандальное выступление Альберта Шпеера, Рис пишет: «Я считаю глупостью ссылки на то, что содержать Гесса в тюрьме — дело слишком дорогое. Лучше платить, чем допустить до того, чтобы Гесс снова стал опасен. Строго говоря, судьба Гесса для меня так же безразлична, как безразличны были для него люди, которые не без его ведома гибли рт руки палача, подвергались пыткам, отправлялись в тюрьмы, уничтожались. Но на сей раз я согласен с русскими, что нет оснований освобождать человека, который и сейчас заявляет о своей приверженности Гитлеру…»

Уже то, что на Западе все еще нужно убеждать многих людей в том, что Гесс был гитлеровским преступником, свидетельствует об активности неофашистов. Терроризм в Италии, осквернение еврейских кладбищ в ФРГ и обеляющая гитлеризм литература, которая приносит издателям солидные барыши, не позволяют ни закрывать глаза на эти факты, ни полагаться на ложно понятый гуманизм. Применительно к Гессу и ему подобным такое вообще неуместно.

Сам я, прочитав книгу Бёрда и материалы дискуссий, которые разгорелись вокруг нее, полагаю: все же хорошо, что в книге Бёрда мы видим Гесса таким, каким он был всегда и везде, когда стоял во главе миллионов сторонников Гитлера. Нет права на помилование для тех, кто не знал, что такое помилование. Для нас Гесс навсегда останется заключенным № 7.