«Когда настанет час расплаты…»

«Когда настанет час расплаты…»

С тех пор прошло много лет, однако не все еще выяснено до конца, белые пятна незнания либо догадок заменяют несуществующие или преднамеренно уничтоженные документы, а каждые новые мемуары непосредственных свидетелей тех событий истории встречают с верой и надеждой, хотя знакомство с ними нередко порождает сомнения в их достоверности или разочаровывает.

Рассматривая многие проблемы, мы все еще не в состоянии поставить все точки над «и», так что всякая биография Гитлера неполна, а всякий «случайно» или же «специально» открытый документ вынуждает многих биографов вносить изменения и поправки в давно, казалось, законченную работу.

Публикация воспоминаний канцлера Врюнинга, который, как считалось, никогда мемуаров писать и печатать не станет, вызвала немалое замешательство в среде историков веймарского периода. Изданные спустя полвека записки Курта Райцлера,[9] личного референта и советника канцлера Бетманна-Гольвега, побудили многих крупных консервативных историков, таких как Г. Риттер, Э. Цехлин или К. Эрдманн, пересмотреть свои прежние взгляды о невиновности кайзеровской Германии за развязывание первой мировой войны. Запоздавший на полвека свидетель Райцлер внес решающую ясность в этот вопрос, но не убедил еще всех историков ФРГ. Во всяком случае воспоминания Райцлера, вышедшие из печати в 1972 году благодаря стараниям его дочери, живущей в эмиграции в США, — еще один пример неполноты наших знаний о столь важных событиях, как европейская война и закулисная история ее возникновения.

Что уж тут говорить о времени нам более близком, когда свидетели с германской стороны еще живы и не отошли от дел? Ведь пробелы в документации — это то, что затрудняет понимание событий, «героями» которых были могильщики Веймарской республики и воскресители «тысячелетнего рейха».

Нюрнбергская документация, касающаяся в основном периода канцлерства Гитлера и подготовки военной агрессии, рассказывающая о ее последствиях, в меньшей степени была посвящена рассмотрению самого феномена личности Гитлера и его движения, без четкого представления о чем трудно понять всю сложность борьбы за власть в Германии. А ведь еще до того, как власть захватил Гитлер, Веймарскую республику «никто не любил, ее все ненавидели», как говорили в те времена.

В тот период, когда незавершенная социалистическая революция (1918–1919 гг.) была потоплена в крови рабочих, а на защиту старого порядка встали добровольческие отряды («Freikorps») и остатки кайзеровской армии под началом генералов-монархистов и генералов-юнкеров, когда «суды чести» выносили приговоры и расправлялись с буржуазными министрами (Вальтером Ратенау, Матиасом Эрцбергером), а прусская военщина подло убила Розу Люксембург и Карла Либкнехта, появились первые всходы фашистского движения, уходившего своими традициями в «фолькистское» движение («Volk» — народ; с этим словом скорее связывались понятия метафизического, а не социального толка), к которому буржуазия да и социал-демократия относились явно несерьезно и даже поощрительно. Впрочем, кто тогда всерьез принимал Гитлера, хотя он и появлялся в компании с генералом Людендорфом? Скорее удивлялись этому последнему, ставящему себя, мол, в смешное положение, хвалившемуся дружбой с «австрийским бродягой». Кто тогда всерьез смотрел на программу НСДАП, в которой Гитлер недвусмысленно объявил о своей политике реванша, войны и истребления людей на востоке Европы? А кого спустя несколько лет обеспокоило содержание «Майн кампф», книги, написанной в камере баварской тюрьмы в Ландсберге с помощью Рудольфа Гесса? Хотя Гитлер и писал, будто после поражения мюнхенского путча 1923 года он полагал, что как с политиком с ним покончено, тем не менее в своем «требнике ненависти» он довольно точно предсказал, что намерен сделать, если придет к власти в Берлине. В кабаре потешались над Гитлером и его «Майн кампф», точно так же как еще сегодня много политиков и историков в ФРГ пытаются реабилитировать своих соотечественников, утверждая, что подобных бредней просто нельзя было брать в расчет. Да и у кого, говорят еще, были охота и время читать «Майн кампф»? Сколько же раз сам я слышал такое после войны в Гамбурге, Бонне или Мюнхене!

«Майн кампф» можно было посчитать вздорной чепухой в первые годы Веймарской республики, когда Гитлер не располагал еще достаточным числам депутатских мест в рейхстаге. Но потом-то? Неужели канцлер Брюнинг не читал «Майн кампф» или же не читал этой книги его друг Тревиранус (он требовал захватить у Польши Познань и Катовице), а ведь оба они готовы были ввести Гитлера в свое правительство, согласись он только удовлетвориться постом вице-канцлера (оба они пишут об этом в своих воспоминаниях). Но Гитлер не соглашался, ибо не признавал полумер, как следует из его книги и из его тогдашних речей. Гитлер хотел взять в свои руки всю полноту власти — к этому он стремился, этого он и добился. Он не захватил власть, как нередко пишут в ФРГ и еще кое-где на Западе, власть просто-напросто отдали ему. 30 января 1933 г. свершился вовсе не захват власти, а ее легальная, с согласия президента государства и правых партий, передача. На выборах 6 ноября 1932 г. НСДАП потеряла 2 млн. голосов и 34 места в рейхстаге, она оказалась на краю пропасти, ибо партийная касса была пуста, а коммунисты существенно укрепили свои позиции (100 мест в рейхстаге). Тогда-то и преподнесли Гитлеру канцлерский портфель: НСДАП спасли от краха, Гитлера же — от забвения.

Знали ли благодетели и будущие союзники Гитлера, передавая ему на законном основании власть в Германии, чем это пахнет? Знали ли они программу Гитлера, если не читали «Майн кампф» либо же относились к этой книге как к «юношескому порыву», который будто бы не представлял собой ничего страшного? Речь шла не только о проблемах власти и внутренней политики, то есть борьбы Гитлера с «красными». На это союзники Гитлера (генеральская камарилья, сплотившаяся вокруг Гинденбурга, Папена и Альфреда Гугенберга, а также все правые во главе со «стальным шлемом»[10]), разумеется, были готовы пойти. Затем ему и отдали власть в Берлине. Хотели, по тогдашнему выражению, с помощью черта прогнать Вельзевула. Когда Гитлер учинил кровавую бойню, расправившись с немецкой демократией и коммунистами, когда стали строить концентрационные лагеря, а после медовых месяцев с «кабинетом баронов» в первом правительстве Гитлера дело дошло до ликвидации негитлеровских правых сил, наступило прозрение. Гитлер не скомпрометировал себя, на что рассчитывали его противники, а также его правые партнеры из лагеря Папена и Гугенберга. Зато нагрянула «ночь длинных ножей» — расправа в собственных рядах, о конституционном падении правительства Гитлера больше нечего было и мечтать. И тогда-то появились первые угрызения совести и попытки оправдаться перед собственным лагерем или же общественным мнением страны. «Откуда нам было знать, к чему стремится Гитлер?» — вот что стало лейтмотивом такого рода оправданий. Это были всего лишь запоздалые сожаления тех, кто обрек собственный народ на муки и страдания.

Не исключено, что кто-то из консервативного лагеря Германии был бы склонен поверить своим лидерам, будто они не знали планов Гитлера и не читали «Майн кампф». Мол, и не так-то легко прочесть ее, добраться до смысла книги, написанной к тому же чудовищным слогом. В течение многих послевоенных лет документы, которые подтверждали бы факт личных доверительных контактов Гитлера с будущими партнерами из правого лагеря, отсутствовали. Гитлер в общем-то не полагался на веймарских консерваторов, считал их во всяком случае не друзьями. Он знал, что им хотят только воспользоваться, прибрать его к рукам и даже довести дело до раскола в НСДАП (генерал Шлейхер, последний канцлер Веймарской республики, намеревался вывести Гитлера из игры, заключив союз с ответственным за организационную работу в НСДАП Грегором Штрассером. 30 июня 1934 г. оба были убиты эсэсовцами. Так отомстил Гитлер за предательство и заговор).

Но было время, когда Гитлер искал поддержки у негитлеровских правых сил, по крайней мере стремился создать «национальную оппозицию» правительству Брюнинга, к которому в рейхстаге терпимо относились социал-демократы. В 1931 году Гитлер выражал готовность к переговорам. После войны об этом стало известно, но вот с кем и о чем он тогда говорил, что обещал, чего хотел — никто не знал. Это был довольно-таки сложный для Гитлера период, в рейхстаге он располагал 107 депутатами (после выборов 1930 г., то есть прошедших еще при социал-демократическом канцлере Германе Мюллере) и понимал, что, не сколотив, хотя бы в тактических целях, правый фронт, один он мало чего может добиться. Тогда он нуждался в помощи страшившихся революции крупной буржуазии и юнкерства, которые в партиях Альфреда Гугенберга (Национал-германская народная партия), Густава Штреземана (Немецкая народная партия) и в «стальном шлеме» раздумывали над тем, как использовать гитлеровское движение в собственных целях. Это была в общем-то первая попытка создания широкой правой внепарламентской оппозиции, которая привела к оформлению 11 октября 1931 г. первой политической коалиции с Гитлером — «гарцбургского фронта»[11] (от названия курортного города Бад-Гарцбург, расположенного неподалеку от Брауншвейга. — Ред.).

Но, как выясняется сегодня, прежде чем Гитлер согласился на такую коалицию, он без обиняков изложил свои цели и планы, быть может, даже с более жестокой откровенностью, чем в бестолково написанной «Майн кампф». Ведь он был уже опытным политиком и лидером сильной партии, боевые отряды которой заставляли считаться с собой даже полицию и рейхсвер. К этому именно периоду — между первыми контактами с негитлеровскими правыми силами и созданием «гарцбургского фронта», который стал первым шагом Гитлера к власти в Германии — относится необыкновенно любопытный документ; документ этот, хотя и спустя столько лет, проливает свет на многие события, разоблачающие крупную буржуазию и консервативный лагерь Веймарской республики. Теперь уже никто из тогдашних деятелей или историков того периода не сможет утверждать, что не знал программы и планов Гитлера, что стал жертвой демагога и фокусника, что ошибся или легкомысленно отнесся к истинам из «Майн кампф».

Что же это за документ?

Речь идет о стенограммах бесед, которые Гитлер в мае и июне 1931 года (а стало быть еще до возникновения «гарцбургского фронта») вел с Рихардом Брайтингом, главным редактором «Лейпцигер нейестен нахрихтен» — крупной и влиятельной консервативной газеты, пытаясь добиться ее поддержки. Стенографируя свои беседы (когда-то он был стенографом в рейхстаге), Брайтинг, разумеется, дал обещание молчать. Как же дошло дело до встречи Гитлера с Брайтингом и с какой стати именно ему вождь НСДАП столь обстоятельно и откровенно изложил свои пожелания и планы?

Брайтинг состоял в Немецкой народной партии (партии Штреземана). К числу политических друзей Брайтинга, в частности, принадлежали Карл-Фридрих Гёрделер (обер-бургомистр Лейпцига, один из руководителей антигитлеровской оппозиции 1944 г., повешенный после путча 20 июля 1944 г.), д-р Вильгельм Бюнгер (председатель лейпцигского имперского трибунала в процессе о поджоге рейхстага) и д-р Эрнст Оберфорен, правый политик, который предостерегал от союза с Гитлером и заплатил за это жизнью после 1933 года. Газета «Лейпцигер нейестен нахрихтен» выходила в 1931 году тиражом в 200 тыс. экземпляров, что по тем временам считалось серьезным издательским успехом (тираж «Фёлькишер беобахтер» едва достигал 75 тыс. экземпляров). Основанная в 1892 году «Лейпцигер нейестен нахрихтен» выражала взгляды правоконсервативных сил. Газета в принципе поддерживала политическую линию Альфреда Гугенберга, но сам Брайтинг больше, пожалуй, симпатизировал упоминавшемуся уже д-ру Оберфорену, председателю фракции Национал-германской народной партии в рейхстаге. В 1931 году «Лейпцигер нейестен нахрихтен» относилась к НСДАП как к реальному факту, высказывалась против решения запретить Гитлеру публичные выступления и против роспуска CA, а также неоднократно выступала в пользу предоставления Гитлеру германского гражданства (он все еще был апатридом,[12] что не позволяло ему баллотироваться на выборах в рейхстаг, чтобы получить право голоса на столь важном для такого демагога общественном форуме). Одним словом, «Лейпцигер нейестен нахрихтен» была вроде бы на стороне Гитлера-политика, однако не солидаризировалась полностью с его программой. Требуя «равных прав» для Гитлера в Германии, газета поддерживала НСДАП в политической жизни страны. Но дело стало осложняться.

В 1930 году, когда Гитлер впервые добился на выборах в рейхстаг головокружительного по тем временам успеха, получив 6,4 млн. голосов и 107 депутатских мест (до тех пор он располагал всего 12 мандатами), в Дрездене (Саксония) возникла первая партийная газета для «гау»[13] — «Фрайхайтскампф». Она, разумеется, не могла конкурировать на территории Саксонии с богатой и политически влиятельной «Лейпцигер нейестен нахрихтен». Круг читателей «Фрайхайтскампф» был узок, и его не стоило принимать в расчет. Гитлеровская газета пробавлялась скандалами и дешевыми сенсациями, поэтому, на вкус консервативного читателя, она была вульгарной и примитивной. «Фрайхайтскампф», кроме того, досаждала газете Брайтинга, обвиняя ее в коррупции и безнравственности, утверждая, будто, прикрываясь тогой национальной оппозиции, она всего-навсего стремится к тому, чтобы «приукрасить систему политических бонз» (так гитлеровцы называли веймарский истеблишмент).

Весной 1931 года наскоки гитлеровцев на Брайтинга зашли так далеко, что издатели газеты решили обратиться непосредственно к Гитлеру. Брайтингу это не составило особого труда. С 1928 по 1930 год корреспондентом его газеты в Мюнхене работал д-р Отто Дитрих, один из близких к Гитлеру журналистов. Дитрих, кроме всего прочего, посылал Брайтингу «конфиденциальные донесения», касающиеся политики Гитлера, ибо он был своим человеком в мюнхенском «коричневом доме», поддерживая близкие отношения с Гессом и другими видными фашистскими деятелями того времени. И, когда Дитрих ушел из «Лейпцигер нейестен нахрихтен», чтобы возглавить орган НСДАП в Рейнской области — «Эссенер национальцайтунг» (газету Геринга), он продолжал поддерживать дружеские связи с Брайтингом. Тут важно заметить: газета Геринга пользовалась материальной поддержкой некоторых промышленников Рурского бассейна (в частности, Тиссена). А Дитрих, женившись на дочери д-ра Рисманна-Гроне, издателя крупной газеты финансовых кругов «Рейниш-Вестфелише-цайтунг», мог оказывать НСДАП большие услуги и постоянно держать Гитлера в курсе всего того, что происходило в кругах тузов рейнской индустрии. Будучи зятем влиятельного издателя, Дитрих ловко вел гитлеровскую пропаганду в Рурском бассейне. В 1931 году Гитлер решился назначить Дитриха руководителем пресс-службы НСДАП. (В 1937 г. Дитрих возглавил пресс-службу имперского правительства и стал одним из самых близких к Гитлеру людей.)

В 1931 году Дитрих, таким образом, мог организовать Брайтингу столь нужную тому встречу с Гитлером. Ибо оба они были заинтересованы в поддержании давно уже установившихся между ними дружеских отношений.

Благодаря вмешательству Дитриха Гитлер согласился принять в «коричневом доме» главного редактора «Лейпцигер нейестен нахрихтен» Рихарда Брайтинга, дабы выслушать его жалобы на поведение гитлеровской «Фрайхайтскампф» в Дрездене. У фюрера, разумеется, была и своя цель.

Гитлер прекрасно понимал, что хотя его печать в состоянии шантажировать соглашательские или трусливые слои мелкой буржуазии и даже вымогать у них денежную помощь, но без крупной и солидной правобуржуазной прессы НСДАП не получит доступа к тем кругам, которые располагают серьезным политическим влиянием и большими деньгами. Гитлер знал, что, если ему удастся добиться благосклонности такой прессы или же, на худой конец, ее доброжелательного нейтралитета, это откроет ему пути к подлинным центрам власти. Его тактика состояла тогда в том, чтобы противников сделать своими временными или формальными союзниками. Уверениями в желании легально прийти к власти Гитлер старался завоевать симпатизирующие ему круги консервативных и негитлеровских правых сил, хотя их влияние в рейхстаге стремительно уменьшалось в результате поляризации политической жизни в Веймарской республике.

Гитлер знал также, что некоторые тезисы нацистских ораторов, производившие впечатление на обнищавших националистов и люмпенов из CA и доводившие их до исступления, были слишком неприятны для ушей промышленников и банкиров, и тем более для тех, кто был связан с тяжелой индустрией, которую гитлеровцы периода «бури и натиска» обещали национализировать.

Вождь НСДАП понимал, что так не завоевать политического доверия ни магнатов Рурского бассейна, ни юнкерства, которых, прибегая к классовой демагогии, отдавали на съедение штурмовикам. Поэтому, идя на личные контакты с избранными политиками и журналистами, Гитлер прибегал к совершенно иной тактике. Он предпочитал доверительные беседы, в ходе которых открывал свои сокровенные планы и намерения, беря с терпеливых слушателей — не без умысла — обещание молчать. Он как бы хотел втянуть их в заговор против «веймарской системы», которая им тоже была не по вкусу, но которую они либо не решались, либо не могли свалить сами.

Таким именно изощренным способом, играя на ненависти власть имущих к коммунизму и зарождавшейся демократии, Гитлер стремился создать у своих собеседников впечатление, будто охотно предоставит им свои «добрые услуги» в общей борьбе против ненавистной республики. Он не обрушивал на них свои митинговые лозунги, а развивал перед собеседниками далеко идущие планы, которые каждый немецкий националист вынашивал в те времена в сердце. Потому-то Гитлер и требовал от своих гостей хранить молчание, ибо предание его мыслей и целей гласности могло бы повредить ему во мнении его сторонников. А он готовился к новой предвыборной кампании.

Гитлер отлично знал, кто такой Брайтинг и чего он хочет. Он знал, что этот человек «держал в кулаке политические партии». Брайтинг был своего рода «серым кардиналом» не только в Лейпциге, но и во всей Саксонии, где НСДАП с большим трудом отвоевывала себе позиции. Склонить на свою сторону Брайтинга и его газету представлялось важным особенно в канун новых выборов в рейхстаг.

Гитлер пошел Брайтингу навстречу, разрешив ему застенографировать в общем-то доверительную беседу с лидером НСДАП, разумеется, взяв с него слово держать все в строжайшем секрете. Такое же обязательство дал и сопровождавший Брайтинга сотрудник д-р Альфред Детиг.

Штаб вождя НСДАП — «коричневый дом» располагался в Мюнхене на элегантной Бриннерштрассе, в бывшем дворце Барлова, где до 1900 года помещалось итальянское посольство при баварском правительстве. Напротив дворца находилась резиденция папского нунция Эудженио Пачелли, добившегося заключения конкордата с «третьим рейхом». «Гитлер, — пишет в своих заметках Рихард Брайтинг, — заплатил полмиллиона марок за дворец Барлова и столько же потратил на его перестройку».

Первое, что произвело впечатление на Брайтинга, — штурмовики перед входом в здание: «Это высокие, отличающиеся прекрасной военной выправкой мужчины с жесткими чертами лица, которым можно поверить, что они готовы на самопожертвование ради пользы движения». На лице встретившего его Рудольфа Гесса Брайтинг заметил «какой-то отпечаток фанатизма». В кабинет Гитлера попадали, проходя через мраморный зал. Тут были памятные доски с фамилиями 13 убитых 9 ноября 1923 г. в Мюнхене, флаги CA и место, предназначенное для увековечивания памяти еще 300 гитлеровцев, погибших в уличных стычках. «Зал, без сомнения, производил большое впечатление, — записал Брайтинг. — Повсюду свастики: на плафонах, на карнизах. Они были также вписаны и в оконные витражи зала».

Поджидая Гитлера, гости осмотрели все здание. Гесс показывал Брайтингу и Детигу партийный архив, где находились личные дела полумиллиона членов НСДАП. Там оставалось место еще на полмиллиона. И на этом, как объяснил Гесс, Гитлер намерен поставить точку (как мы знаем, после 30 января 1933 г. он принял в НСДАП еще 5 млн.).

Комнаты Гитлера находились на втором этаже. Поражала роскошная обстановка: старинная мебель, старые венецианские канделябры и другие дорогостоящие предметы. Гесс показывал своим гостям, отмечает Брайтинг, «сенаторский зал», в котором было 61 обтянутое светло-красной кожей кресло. На мраморном плафоне — мозаичные эмблемы НСДАП. Свастики были и главным элементом в орнаменте ковров. На стене против дверей — четыре увенчанных огромной свастикой плиты, символизирующие четыре этапа развития партии: основание, программа, первый кризис (1923 г.) и возрождение (14 сентября 1930 г. — 107 депутатских мест в рейхстаге). В сенаторском зале, пояснил Гесс, в свое время займут места самые заслуженные люди и политики, которые будут управлять Германией (только однажды собрал Гитлер своих людей в этом зале. 30 июня 1934 г. он отдал приказ уничтожить верхушку CA во главе с Эрнстом Ремом, и когда «путчисты» были ликвидированы, а Рем умерщвлен, именно здесь Гитлер разъяснял своим мюнхенским приятелям причины «ночи длинных ножей»).

Брайтинг осмотрел также расположенный на третьем этаже зал суда НСДАП, где проходили процессы против членов партии. На судейском столе с золотой свастикой соседствовала фигурка Христа, что Брайтингу показалось кощунством.

Такую превосходную и дорогую обстановку для «коричневого дома» можно было позволить, разумеется, лишь благодаря финансовой помощи определенных промышленных кругов Германии: Фриц Тиссен и Кирдорфф еще до 1933 года ссужали Гитлеру миллионы, ибо членских взносов не хватало даже на содержание штурмовиков. В своих записках о посещении Гитлера Брайтинг отметил, что его хозяин тогда уже «жил по-царски» и готовился соответствующим образом представлять «коричневую власть» в Германии.

Осмотрев дворец, гости прождали еще с добрый час. Гитлер якобы был «весьма занят», но у Брайтинга создалось впечатление, что все это просто отлично срежиссировано. Наконец, Гитлер принял своих гостей, сидя за огромным столом в большом зале, прилегающем к «сенаторской». На столе бюст Муссолини, на стене — громадных размеров портрет маслом «старого Фрица» (Фридриха II Прусского). Приглашение Брайтинга в «коричневый дом» должно было подчеркнуть, какая высокая честь оказывается ему, поскольку все знали, что Гитлер принимал там только выдающихся личностей, да и то преимущественно визитеров из-за границы. Беседа началась.

Как явствует из записей Брайтинга, на первой беседе, состоявшейся 4 мая 1931 г. в мюнхенском «коричневом доме», присутствовал также секретарь Гитлера и его правая рука в партии Рудольф Гесс. На второй встрече в июне 1931 года Брайтинг сначала был один. Компанию Гитлеру какое-то время составлял д-р Ганс Франк, его юридический советник (в годы войны генерал-губернатор в так называемом генеральном губернаторстве, повешен в 1946 г. в Нюрнберге). Это он формально уладил спор между Брайтингом и гитлеровской «Фрайхайтскампф» в Дрездене.

Брайтинг предупредил Гитлера, что пришел не просто затем, чтобы взять у него интервью: ему захотелось лично познакомиться с Гитлером. Человек, занимающийся политикой, не может пройти мимо такой личности, как Гитлер, — этот комплимент доставил шефу удовольствие, читаем мы в стенограмме Брайтинга. Ему явно понравилось, что издатель «Лейпцигер нейестен нахрихтен» Эдгар Герфурт, видный представитель саксонских консерваторов, хотел посвятить ему целую газетную полосу. В ответ Гитлер подчеркнул, что отдает себе отчет в том, какую роль Брайтинг и его газета «играют в жизни немецкой интеллигенции и немецкой буржуазии».

Гитлер сразу же раскусил своего гостя, о котором много слышал от Дитриха. В беседе, по словам историка Голо Манна, много занимавшегося стенограммами Брайтинга, он прибегает к искусству «выбивать людей из колеи, говоря им правду в глаза». Он не скрывает от представителя буржуазии своего презрения к буржуазии. Он никогда не допустит того, чтобы она подмяла его под себя. Это он, Гитлер, использует буржуазию в своих целях, даже если и придется прибегнуть к помощи кнута. Гороскоп, составленный в ходе беседы с Брайтингом для Веймарской республики, оказался пророческим: союз с Гугенбергом, принятие власти законным образом с соблюдением всех формальностей, а затем уничтожение парламентаризма. «Но, поскольку он хочет перетянуть Брайтинга на свою сторону, — пишет Голо Манн, — он следит за собой, чтобы не сказать всей правды». Так он добивается того, чтобы редактор «Лейпцигер нейестен нахрихтен» покинул его кабинет в убеждении, что такого политика ему еще не приходилось встречать. Будет ли этот человек тем политиком, который спасет Германию?

Эмма Брайтинг еще хорошо помнит, что, вернувшись после второй встречи с Гитлером (в июне 1931 г.), ее муж сказал ей всего несколько слов: «Если Гитлер придет к власти, он всех нас прикончит». Брайтинг, правда, не распространялся о своей беседе с Гитлером, однако, как явствует из оставшихся после него бумаг, он предостерегал не одних своих близких, но и таких людей, как Гугенберг, Оберфорен, Бюнгер, Гёрделер и руководитель Немецкой народной партии (с ноября 1930 г.) Эдуард Дингельдей, подробно информировав их о своих разговорах с Гитлером. Но тем не менее они решились на союз с Гитлером и 11 октября 1931 г. сообща выступили с пресловутым «гарцбургским манифестом», призывая к генеральному штурму «веймарской системы». Так германскую буржуазию столкнули на позиции политического нейтралитета по отношению к гитлеризму. А этого и добивался Гитлер, ведя борьбу против левых и либералов. С помощью нацистских лозунгов инстинкт самосохранения буржуазии был атрофирован, что в тогдашней экономической обстановке благоприятствовало планам Гитлера. И если вопреки этому борьба продолжалась еще без малого два года, то лишь потому, что сознательный германский пролетариат под руководством Коммунистической партии Германии сопротивлялся дольше, чем предполагали. Оппортунизм правого крыла Социал-демократической партии Германии, непоследовательность профсоюзов и молчание либералов помогли с помощью провокаций и террора подорвать силы КПГ, ибо Гитлер хорошо знал, как орудовать пугалом коммунизма, и, понуждая правых к уступкам, в нужный момент сбросил их в пропасть.

Примером возмездия истории можно назвать судьбы всех тех, кто отводил Гитлеру роль «метлы и топора» в борьбе против левых, считая его всего лишь выскочкой, с которым полагается разговаривать свысока и которому надо подавать руку не иначе как в перчатке. Эти люди поразительно скоро оказались в одной упряжке с теми, кто мчал вперед карету НСДАП. Сколь слепо консервативные круги верили в то, что им удастся обуздать Гитлера и превратить его в орудие реализации собственных планов, говорит такой факт, приводимый Брайтингом в записях о его беседе с обербургомистром Лейпцига Гёрделером.

6 марта 1934 г. Гёрделер принимал Гитлера по случаю закладки в Лейпциге памятника Рихарду Вагнеру. Гитлер, прекрасный актер, со слезами на глазах говорил о «германской» музыке своего любимого композитора. Гёрделер, обращаясь к Брайтингу, замечает по этому поводу: «Друг мой, не будьте же таким пессимистом. Вы ведь сами видите, этот человек не может сдержать слез, когда говорит о музыке и поэтах. Я, кажется, говорил вам, что он (Гитлер. — Авт.) по убеждению и призванию архитектор. Дадим ему возможность стать архитектором, а экономические и государственные проблемы рано или поздно он оставит специалистам». Спустя всего несколько лет тому же Гёрделеру, как пишет д-р Калик, «пришлось убедиться, что диктатор был не художником, а архитектором смерти».

«Когда 30 января 1933 г. толпа приветствовала Гитлера, — напишет много лет позже историк, — она не предчувствовала, что прославляла того, кто олицетворял собой уничтожение».

Я уже писал, что обе беседы носили доверительный характер. Лишь спустя три года после встречи Гитлера с Брайтингом в руководстве НСДАП спохватились, что Брайтинг застенографировал беседы, больше того — обнаружилось, что для своего издателя Эдгара Герфурта он подготовил резюме состоявшихся переговоров. Сведения эти дошли до ушей не только Макса Аманна, о них прежде всего доложили Геббельсу.

В середине января 1934 года лейпцигское гестапо потребовало от Брайтинга, тогда «отдыхавшего от трудов», предоставить все материалы, касающиеся встреч и бесед с Гитлером. Дело было в период подготовки к окончательной расправе с оппозицией, накануне «ночи длинных ножей». Гестапо заявило Брайтингу, что текст высказываний Гитлера — его авторская собственность, а сверх того, если о них узнают за рубежом, это нанесет государству и партии непоправимый урон…

Брайтинг заверил, что у него нет никаких записей, ибо он давно уже их уничтожил. Защищаясь, он зашел так далеко, что выразил готовность вступить в партию, дабы дать гестаповцам доказательство своей лояльности по отношению к Гитлеру. Но кому тогда был нужен Брайтинг, этот политический труп? Как рассказал д-ру Калику Детиг, Брайтинг уцелел лишь благодаря вмешательству влиятельных друзей. Судя по сохранившимся документам лейпцигского гестапо, Брайтинга не только не хотели принять в НСДАП, но тайно начали против него расследование, обвиняя его в симпатии к евреям, ибо он принимал для помещения в своей газете объявления предприятий, которыми владели евреи. Потом ему угрожали судом за коррупцию и незаконное обогащение. До самой своей кончины в 1937 году Брайтинг уже не знал больше ни минуты покоя. Он умер всеми забытый, в нищете — человек, которому Гитлер впервые изложил свои человеконенавистнические планы, стремясь заразить ими влиятельного политика и редактора консервативной газеты.

Записи бесед, которые будут здесь приведены, носят столь сенсационный характер, что поначалу, сразу же после предания их гласности, они вызвали к себе скептическое отношение. Их считали апокрифами, ибо ни один послевоенный мемуарист не упоминал ни о самом Брайтинге, ни о его беседах. И только д-ру Калику удалось Удостоверить их подлинность на основе своих встреч с Альфредом Детигом. Позднее сам факт, что такие беседы действительно состоялись, аутентичность их стенографических записей подтвердили вдова Рихарда Брайтинга Эмма Брайтинг и его внук Эккехард Шнайдер-Брайтинг, а также бывшая секретарша Брайтинга фрау Тренкер, которая перепечатывала стенографические записи своего шефа. Подлинность стенограммы подтвердил также бывший стенограф Гитлера, старший правительственный советник Людвиг Кригер, который по собственному опыту отлично знал и манеру говорить, и ход мыслей своего фюрера. Насколько он может судить, заявил Людвиг Кригер, нет никаких других стенограмм секретных бесед Гитлера, относящихся к периоду до 1933 года. Все остальные такого рода записи стали делаться лишь после того, как Гитлер занял пост канцлера, и во время войны.

Вот отдельные выдержки из записей Брайтинга.

«Г. знает, что Б. защищает права НСДАП в политической жизни, и поэтому хотел бы поговорить с ним откровенно о многих вопросах. Он не требует ни того, чтобы это было напечатано, ни того, чтобы ему посвятили в газете чересчур много места. Такие издания, как «Лейпцигер нейестен нахрихтен», живут ведь благодаря объявлениям, так что бойкот газеты врагами Гитлера мог бы принести ей ощутимый урон. Он это понимает. Ему важно хотя бы только поговорить с такими людьми прямо, с людьми, которым небезразлично будущее Германии: его куда меньше волнует, что на сей счет думают евреи, Ватикан и Коммунистический Интернационал. Поэтому ему вовсе не нужно интервью, но он хотел бы — и это самое важное для НСДАП, — дабы газета «Лейпцигер нейестен нахрихтен» заняла разумную позицию по отношению к движению, которое, не жалея сил, борется за возрождение Германии. «В настоящий момент мне не нужны газеты, мне необходимы немцы». Поэтому Г. просит все держать в тайне: «Все должно остаться между нами». Я заверяю его в этом честным словом, делаю это и от имени сопровождающего меня д-ра Детига».

И дальше в стенограмме Брайтинга читаем:

«Гитлер (с надеждой): «И у нас когда-нибудь будут большие газеты. Но сейчас все дело в том, чтобы нашлись разумные редакторы, которые бы разъяснили нашей интеллигенции и буржуазным кругам, в чем суть борьбы НСДАП за новую Германию. Мы ведь стоим на пороге эпохи, ничего похожего на которую в истории Германии не было. Мы переживаем поворотный момент, когда буржуазии надо решить, выбирает ли она большевистский хаос в Германии, а затем и в Европе или же национал-социалистскую Германию и новый порядок на нашем континенте. Чтобы легче было принять решение, нашей интеллигенции, буржуазии и армии необходимо разъяснить некоторые меры, касающиеся нашей социальной структуры и нашей исторической борьбы»».

Когда речь зашла о Геббельсе и его выступлениях, Гитлер сказал: «Выступления д-ра Геббельса — не пустословие. Мой руководитель пропаганды — это вождь психологической войны. Если я приду к власти, я создам министерство пропаганды, которое займет столь же важное место в правительстве, как и МИД или в армии — генеральный штаб». Когда речь зашла об идеологии и расизме, Гитлер попытался — ради своих гостей — несколько смягчить взгляды Альфреда Розенберга и демагогию Геббельса, сказав: «Лес рубят — щепки летят. Вы что думаете, когда мы придем к власти, дело обойдется без жестокости или несправедливости? Нет. Мы покажем, что у нас твердая рука — ив экономическом и в национальном секторах. Мы не собираемся по дороге из Мюнхена в Берлин повесить на телеграфных столбах всех богатых евреев. Это вздор».

На вопрос Брайтинга, что, по мнению Гитлера, будут представлять из себя руководящие кадры, если он борется против буржуазии и интеллигенции, фюрер рассвирепел и стал прямо-таки метать громы и молнии в своего гостя:

«Мы будем приказывать, а вы будете слушаться. Любое сопротивление будет подавляться в зародыше. Мы признаем только полное подчинение. Низы слушают, верхи правят, Я вообще не потерплю никаких возражений. Скажите германской буржуазии, что ее я обуздаю быстрее, чем справлюсь с марксизмом».

О своих планах на будущее (после взятия власти) Гитлер сказал: «Мы беспощадно разделаемся с марксистами. Выбросим на свалку версальский диктат. Будет создана новая армия. И к тому же с новым генеральным штабом. А этот самый Геббельс, который вызывает у вас страх, позаботится о том, чтобы, руководствуясь здравым смыслом, 99 процентов избирателей поддержали нашу политику и выдвинутую нами программу… Я вычищу берлинские конюшни еще до того, как покину Мюнхен. Берлин сейчас не германский город, это интернациональная клоака. Поэтому я пойду своим путем…»

Эта первая беседа, которая, как мы помним, состоялась 4 мая 1931 г., продолжалась два часа и представляла собой по существу монолог диктатора. Брайтингу даже не удавалось прервать тирады Гитлера, чтобы не нарваться на взрыв гнева. Из записок Брайтинга следует, что, несмотря ни на что, грубость собеседника, его самоуверенность, высокомерие и бескомпромиссность произвели на него впечатление. «Этот человек напоминает вулкан», — записал Брайтинг после первой беседы.

Расставание было сердечным. Гитлер был искусным актером и знал толк в психологии. Показав когти, он на прощанье натянул перчатки.

После того как издатель «Лейпцигер нейестен нахрихтен» познакомился с содержанием беседы с Гитлером, было решено, что Брайтинг еще раз навестит Гитлера, дабы прощупать, каковы его взгляды и намерения в том, что касается международной проблематики. На сей раз Брайтингу предстояло отправиться в Мюнхен одному. Герфурт сказал ему:

«Нам надо сделать все, чтобы этот человек с уважением относился к парламентской системе».

И Гугенберг, и фон Папен полагали, что им это удастся. Они питали подобные иллюзии до тех пор, пока Гитлер не выбросил их самих за борт.

Вторая беседа Брайтинга с Гитлером состоялась в начале июня 1931 года. Точной даты Брайтинг не сообщает, однако, судя по стенограмме, спустя месяц после его первого визита в «коричневый дом». На это указывает замечание Гитлера: «Как я уже говорил вам месяц назад…». Не говорится на сей раз и о месте встречи, хотя можно предположить, что дело было опять-таки в мюнхенском штабе Гитлера. Первая страница стенограммы не сохранилась.

Во второй беседе приняли участие д-р Ганс Франк, юридический советник Гитлера, а также Рудольф Гесс, но только в самом ее начале, когда речь шла о дрезденском органе НСДАП «Фрайхайтскампф», который вступил в полемику с «Лейпцигер нейестен нахрихтен». Потом Брайтинг разговаривал с Гитлером с глазу на глаз.

Если во время первой беседы, как мы помним, Гитлер говорил о роли различных слоев немецкого общества, которую он отводил им в достижении целей НСДАП, и о последствиях установления диктатуры в государстве, на сей раз фюрер сосредоточил внимание на своих планах превращения Европы в великогерманскую империю после того, как будет уничтожен Советский Союз и покорены европейские страны от Скандинавии до Средиземного моря, а народы захваченных государств будут высланы на Восток. Он передвигал страны на карте Европы, будто пешки на шахматной доске. В своей откровенности он пошел дальше, чем в «Майн кампф», дальше, чем позволял себе заходить в своих демагогических монологах в берлинском «Шпортпаласт».

Беседа сразу же началась с вопроса, который вообще послужил предлогом для второго визита Брайтинга в «коричневый дом»: о прекращении гитлеровской кампании против «Лейпцигер нейестен нахрихтен».

«Гитлер: «Печать будет мобилизована на службу обществу, она больше не будет служить частным интересам. Мы за порядочную прессу, как я уже вам говорил месяц назад. Присутствующий тут партайгеноссе Франк подтвердил, что «Фрайхайтскампф» получила указание относительно прекращения спора (с «Лейпцигер нейестен нахрихтен». — Лег.)…»».

Затем Гитлер подчеркнул, что он уже теперь внимательно присматривается к своим врагам, с которыми рассчитается в будущем. «Когда наступит час расплаты, мы потребуем своего сполна». «Варфоломеевской ночи» не будет, зарекался Гитлер, но «каждый будет призван к ответственности в согласии с германским законом». И потом: «Мы не потерпим еврейских прислужников в печати, экономике или дипломатии». Гитлер, и это характерно, обрушивался не только на Веймарскую республику, но и на старую империю за то, что и в те времена в Германии относились к евреям терпимо и благосклонно. Он прямо обвинил Гогенцоллернов в том, что они симпатизировали и помогали немецким евреям. Якобы именно послушавшись их советов, Вильгельм II построил свой флот[14] и вступил на путь соперничества с Англией. По мнению Гитлера, это было ошибкой, за которую Германия заплатила поражением в первой мировой войне. Гитлер выставил себя чуть ли не англофилом. Он сказал буквально следующее: «Мы предложим англичанам воспользоваться германскими солдатами для обеспечения безопасности их империи. Если англичане и голландцы утратят свои ключевые позиции белых на колониальных континентах — это будет большая катастрофа» и продолжал: «Мой ближайший сотрудник, который присутствует здесь, может вам подтвердить, что мы твердо верим в это и хотели бы длительного примирения с Англией. Это необходимо для обеспечения мира в Европе и во всем мире».

«Гесс (энергично): «Наш фюрер всегда указывал, что Англия — наш естественный союзник и друг. Вы посмотрите на географическое положение Англии в мире и центральное место Германии в Европе…»».

Возвращаясь затем к своим внешнеполитическим концепциям, Гитлер сказал Брайтингу: «Надо смотреть правде в глаза. СССР в один прекрасный день превратится в мощную силу и затопит Германию и Европу. Мы не вправе упускать этого из виду… Нам надо завершить восстановление Германии, прежде чем СССР превратится в мировую державу. Колосс пока спит. Но когда он пробудится, Германии придет конец. Сейчас нам еще нечего опасаться интервенции России. Между Германией и Россией находится шовинистическая Польша».

Играя на националистической струнке и рассчитывая на то, что представитель немецкого консерватизма отнесется к этому с пониманием, Гитлер делится своими мечтами: «Принципиальные начала нашей внешней политики ясны… Во-первых, мы должны преградить дорогу коммунистам, чтобы трагические события 1918 года не повторились. Во-вторых, мы хотим урегулировать наши отношения с Францией. Тут я считаю нужным кое-что вам пояснить. Пусть французы не очень-то шумно радуются своей победе. Франция должна относиться к Германии, как к равноправному партнеру, а не как к орудию для достижения собственных целей. В Париже у власти слишком много тех, кто думает только о репарациях… Да и Рузвельт также вместе со своими помощниками наверняка не обрадуется пробуждению Германии. Если дело дойдет когда-нибудь до столкновения, то им придется считаться с битвой германской и славянской крови. Мы, однако, будем в состоянии обеспечить себе жизненное пространство и без войны. Рузвельту и его приятелям не удастся повторить политику Вильсона. Еще до тех пор, пока Россия станет опасной для нас, мы постараемся ее изолировать. Мы пробудим антикоммунистические силы во всех странах… В политическом отношении мы столкнемся с опасностью со стороны России в тот самый день, когда придем к власти. Поэтому уже сегодня мы думаем об антикоминтерновской политике во всех странах. В военном отношении Россия никогда не будет страшна Германии, которая располагает современной армией. Только веймарская Германия станет легкой добычей большевиков».

Была затронута в беседе и проблема «жизненного пространства». Вот высказывание Гитлера на сей счет: «По всем географическим и биологическим причинам мы имеем право обеспечить себе жизненное пространство. Если, однако, враждебные нам силы постараются создать атмосферу тревоги и станут призывать к политике окружения Германии, дабы не позволить выбраться из нищеты послеверсальским и послелокарнским сиротам, то заговорят пушки… Нет в мире лучшего солдата, чем немецкий, и об этом хорошо знают господа в Париже и Лондоне».

Вновь призвав Брайтинга хранить молчание, Гитлер изложил ему свой план завоевания Европы:

«Да-да, конечно, я требую возвращения Австрии в лоно рейха, а также включения в его границы немецких территорий Моравии и Судет. С аншлюссом Австрии не будет хлопот. Я спрашиваю себя, как отнесется к этому немецкая Швейцария. Вы не хуже меня знаете, что Цюрих, Базель и Берн — немецкие города. Тессин говорит по-итальянски, а кому принадлежит Лугано, на это указывает уже само название. Французы получают Женеву и Лозанну в счет компенсации за иные потери. Бельгия — это всего лишь поддерживаемое искусственным питанием государство-уродец… Мы никогда не смирялись с утратой Эльзаса и Лотарингии. Больше того, Дижон был бургундским городом, а Лион считался плацдармом, откуда готы двинулись на юг. Ничто не сможет помешать тому, что Ницца, Корсика и итальянские альпийские территории, принадлежащие сегодня Франции, будут отданы Италии (состоящей с нами в союзе). Если французы нас спровоцируют, во Франции возникнут баскское, бретонское и бургундское государства».

Обращаясь к восточной и юго-восточной Европе, Гитлер стал развивать свои соображения, легшие затем в основу «генерального плана «Восток»: «Живущие там немцы вместе с занимаемыми ими землями должны вернуться в лоно германской матери-родины. Загреб и Братислава— всего лишь пригороды Вены. Белград был и останется крепостью Евгения Савойского, Хорватия и Словакия будут самостоятельными государствами, Венгрия, если она будет в союзе с Германией, возвратится на земли, утраченные ею после 1918 года. Далмация, Триест и Истрия отойдут к Италии.[15] Короче говоря, Австрия, Швейцария, Бельгия, Югославия и Чехословакия должны исчезнуть с карты Европы как государства. Польше и Румынии придется переменить свой государственный статут… На Болгарию царя Бориса и Финляндию маршала Маннергейма я хочу возложить специальную миссию (на Востоке), поскольку от северной Норвегии до самого Черного моря мы намерены возвести защитный вал, охраняющий нас от русских или славян».

Развивая дальше свои планы, Гитлер сказал, что ему не мешает, когда «флаг его королевского величества развевается над Суэцем, в Сингапуре или Гонконге, однако же никогда английскому солдату не ступить на германскую землю. Французы будут избегать авантюр, а Скандинавские страны вместе с Бельгией и Голландией не захотят примкнуть к французской политике окружения Германии, больше того, они не пожелают остаться нейтральными, а может, даже найдут с нами общий язык».

Брайтинга так шокировали откровения Гитлера, что он, вынужденный высказать свое к ним отношение, ответил лаконично: «Я восхищаюсь вашим оптимизмом, господин Гитлер».

Затем обмен мнениями принял уже беспорядочный характер. Гитлер не скрывал, что боится мощи Советского Союза. Вот что он сказал: «Мы не вправе равнодушно наблюдать за тем, что происходите России. Это касается прежде всего нашего континента. Славянщина в сочетании с диктатурой пролетариата — самая опасная сила в мире. Вы только подумайте о людских резервах и богатых запасах сырья, которые находятся в распоряжении Сталина!»

Разговор перешел на проблему переселения. Человеческая масса, заявил Гитлер, — это для него «биологическое тесто». Он распространялся об изгнании греков из Турции и об уничтожении людей в Средневековье, ссылался на Библию, вспомнил о резне армян. И прибавил: «Мы за большую переселенческую политику. Мы не хотим, чтобы в Германии люди наступали друг другу на мозоли».