Черные дни

Черные дни

Свершилось. Гитлеровские полчища хлынули через западные границы Советского Союза.

Токийские газеты заполнены ликующими победными сообщениями из Берлина, в эфире — барабанный бой и медноголосые марши.

Гитлер начал агрессию в воскресенье. Несмотря на воскресный день в здании посольства собрались все сотрудники. Оживленные громкие голоса, улыбки и поздравления не могли скрыть общего напряжения. Все понимали, что этот день — переломный: открылась новая страница в истории Германии и всего мира. Исподволь, с первого дня прихода Гитлера к власти и установления фашистской диктатуры Третья империя готовилась к этому событию. Вопреки предостережению "железного канцлера" Бисмарка: Германия никогда не должна воевать против России, — отвергнутому Берлином.

За обеденным, празднично сервированным столом все спешили выразить одну возможную в этих стенах версию: будет "блицкриг" — молниеносная война, которая раз и навсегда повергнет в прах большевистского колосса и откроет для рейха безбрежные жизненные пространства на Востоке.

Зорге угрюмо молчал. Его необычное настроение привлекло внимание Мейзингера:

— Что это вы такой насупленный, дорогой Рихард?

— Нет, ангелочек, я просто пытаюсь представить себе будущее.

— Каким же вы его видите?

Рихард в упор посмотрел на него:

— Есть японская пословица: "И у черта рога ломаются".

Атташе полиции расхохотался:

— Даже в такой момент вы не отказываетесь от шутки!

Он решил, что эта пословица адресована "коммунистическому черту".

За столом зашел разговор о группе Ямаситы. Эта военно-инспекционная группа чуть ли не полгода провела в Германии и Италии, где изучала военный потенциал "братьев по оружию". На днях генерал-лейтенант Ямасита вернулся в Токио и представил обстоятельный доклад императору. Содержание доклада не представляло секрета: копия его была любезно передана германскому посольству.

— Кой-чему они у нас научились, — небрежно заметил военный атташе Кречмер. — Поняли наконец, что в большой войне не всего добьешься штыком. Нужны прежде всего военно-воздушные силы и бронированные кулаки.

— Но как раз с самолетами и танками у японцев дела не очень блестящи, — отозвался военно-морской атташе Венеккер.

— Поэтому Ямасита в своем докладе и предлагает немедленно приступить к реорганизации ВВС и бронетанковых войск, — сказал Кречмер. — Кроме того, он предлагает приступить к созданию воздушно-десантных формирований. И вообще, он считает, что японская армия оснащена устаревшим вооружением и не готова к войне с Советским Союзом или Соединенными Штатами.

Генерал Отт поднял голову:

— Я думаю, что Японии и не придется воевать: не успеет.

Зорге за обедом хранил молчание. Он внимательно слушал высокопоставленных чиновников, вникая в подтекст их слов. Если судить по высказыванию Отта, Германия не хочет втягивать в войну Японию. Но так фюрер, видимо, решил сейчас, а что может произойти завтра, если темпы гитлеровского наступления спадут?

Рихард убежден, что главные бои — впереди. Да, генерал Ямасита не сторонник нападения на Советский Союз. Но другая, наиболее агрессивная группировка японской военщины рвется в бой, чтобы "не прозевать удобный случай, в то время как Германия общипывает мир". К тому же Зорге знал: техническое оснащение императорской армии приспособлено к военным действиям против СССР, войска обучены вести бои на континенте. Вполне приемлемо и нынешнее вооружение армии. Так вступит Япония в войну или не вступит?..

— За победу великой Германии! — поднял к концу обеда тост посол.

Рихард взял бокал, подержал его в руке. И когда все за столом замолчали, поднял его и с особой значительностью произнес:

— За нашу великую победу!

* * *

Первым, с кем встретился Рихард в тот воскресный день, был Макс Клаузен. Наконец-то Зорге хоть на время мог сбросить с себя оцепенение, выговориться начистоту.

— Это черный день, Макс… — сказал он. — Но как бы там ни было, мы будем продолжать работать. Теперь самое главное, самое важное — узнать, собирается ли Япония напасть на Советский Союз. И мы должны сделать все возможное, чтобы предотвратить это нападение или указать его точную дату и силу удара. Прежде всего мы должны тщательно изучать настроения различных групп японской верхушки.

Такое же задание Рихард передал и другим своим товарищам: Одзаки, Вукеличу и всем тем, с кем они были связаны.

В Японии реакция на вторжение Германии в СССР была противоречивой. Главари фашистской военщины в Токио стали требовать, чтобы империя немедленно "сделала правильный шаг". Ходзуми, встретившись с Рихардом, пересказал ему заявление министра иностранных дел Мацуоки — того самого, который всего лишь два месяца назад поставил свою подпись в Москве под пактом о нейтралитете.

— Мацуока явился к императору и заявил: "Сейчас, когда между Германией и Советским Союзом началась война, Япония должна сотрудничать с Германией и напасть на Советский Союз. Рано или поздно — мы должны воевать. Япония будет вынуждена бороться с Советским Союзом, с Соединенными Штатами и Англией. Но прежде всего — нападение на Советский Союз". Волей Мацуоки владели новые дзайбацу, — добавил Одзаки.

Сообщение друга подтверждалось теми сведениями, которыми располагал сам Рихард. Мацуока явился к Отту в первый же день войны, 22 июня. После беседы с министром посол составил донесение в Берлин и, как обычно, ознакомил с ним Рихарда. Текст телеграммы гласил: "Мацуока, как и прежде, считает, что Япония не может в течение долгого времени оставаться нейтральной в ходе этого конфликта".

Мацуока не скрывал своих взглядов и планов. Через три дня, 25 июня, когда советский посол запросил японский МИД, будет ли империя, согласно пакту о нейтралитете, не вмешиваться в войну, он недвусмысленно ответил, что основой внешней политики его государства является пакт трех держав.

За вступление Японии в войну стоял и военный министр Тодзио, хотя и занимал более осторожную позицию. Считал, что все зависит от обстановки на советско-германском фронте. Тодзио заявил: "Престиж Японии исключительно поднимется, если она начнет нападение в момент, когда Советский Союз, как спелая хурма, готов будет пасть на землю".

Сравнение с хурмой было не просто художественным образом. Еще до начала войны в японской верхушке дебатировались два принципа будущих действий: "сибукаки" — принцип "недозрелой хурмы" и "умикаки" — "спелой хурмы". Одна группа в Генеральном штабе и Военном министерстве требовала основные военные действия начать против Севера одновременно с началом действий Германии на Востоке: "Чтобы снять недозрелую хурму, надо потрясти дерево". Эту позицию отстаивал, в частности, начальник Оперативного управления Генштаба Танака — наследник взглядов генерала-фашиста Араки. В соответствии с другой концепцией, островная империя должна усиливать военную подготовку для операций как против Севера, так и в направлении Юга, выжидая благоприятного момента в ходе германо-советской войны, то есть "когда спелая хурма сама упадет с дерева".

Была и третья точка зрения, сформулированная более расплывчато. Сам премьер Коноэ, как рассказывал Ходзуми, чувствует себя глубоко обиженным тем, что гитлеровцы уже дважды без предварительного согласования ставили Японию перед свершившимся фактом в отношении Советского Союза. Поэтому надо обходиться с германским "братом" поосторожней…

Уже на следующий день после начала войны состоялось совещание правительства с высшими руководителями армии и флота. На совещании была разработана "Программа государственной политики империи в соответствии с изменениями в обстановке". Она была передана на утверждение в координационный комитет для согласования точки зрения правительства и главной ставки. Кабинет заседал непрерывно с 25 июня по 1 июля. 2 июля собрался Тайный совет, на котором присутствовали руководящие политические и военные деятели, а председательствовал император. Тайный совет должен был принять окончательное решение…

* * *

После заседания Тайного совета Рихард встретился с Ходзуми среди стеллажей книжного магазина в токийском "Латинском квартале". Зорге и Одзаки переходили от полки к полке, листали книги, и помощник Рихарда неторопливо говорил:

— На заседании Тайного совета принята программа государственной политики империи в соответствии с изменениями в обстановке. В этой программе есть один чрезвычайно важный пункт. — Ходзуми прикрыл глаза и процитировал на память, будто читал стихи: — "Хотя наше отношение к германо-советской войне и определяется духом пакта трех держав, некоторое время не следует вмешиваться в нее, а быстро провести против Советского Союза военную подготовку. Решение о вступлении в войну принимать самостоятельно… — Одзаки сделал паузу, припоминая, и продолжал: — Если развитие германо-советской войны будет проходить особо выгодно для империи, применить оружие и, разрешив этим северную проблему, обеспечить стабилизацию в северных районах". Кроме того, в программе говорится, добавил Ходцзуми, — что империя не остановится перед войной с Англией и Соединенными Штатами. На Тайном совете развивались планы агрессии против Советского Союза, хотя это и не зафиксировано в принятых документах.

— Что это за планы? — спросил Зорге.

— Приморскую область намечено после захвата присоединить к империи, а районы, прилегающие к Маньчжурии, превратить в "сферу влияния". Сибирская железная дорога будет целиком поставлена под контроль Германии и Японии. Пункт разграничения — город Омск.

— Да-а, далеко идущие планы… — задумчиво проговорил Рихард. — Ну а ты-то сам, Ходзуми, как думаешь: при каких условиях империя решится выступить против СССР?

Одзаки не спешил с ответом. Помолчав, проговорил:

— Если войска Квантунской армии будут превосходить силы Красной армии на Дальнем Востоке и в Сибири не меньше чем втрое. Генштаб еще не забыл Хасан и Халхин-Гол. А самое главное условие: если Гитлер добьется больших успехов, если действительно свершится "блиц-криг".

Из этого разговора Зорге сделал вывод: Япония готовится к войне против СССР. Вскоре ему стал известен поразительный факт, совершенно подтверждавший это предположение. Военный атташе Кречмер доверительно сообщил ему, что министр Тодзио по поручению Тайного совета и в полном контакте с германскими военными срочно завершает разработку плана нападения на Россию. План этот носит кодовое название "Кантокуэн" — "Особые маневры Квантунской армии".

А посол Отт тут же поспешил передать донесение в Берлин: "Военные приготовления против СССР ведутся со все возрастающей быстротой".

* * *

Токио первых дней и недель после начала германо-советской войны. Ёсукэ Мацуока еще министр иностранных дел второго кабинета Коноэ. Он упорно проводит свою линию, делая все, чтобы развязать войну Японии против СССР.

Вот выписка из дневника посла СССР в Японии Сметанина от 25 июня 1941 года:

"…Я задал Мацуоке основной вопрос о позиции Японии в отношении этой войны и будет ли Япония соблюдать нейтралитет так же, как его соблюдает Советский Союз в соответствии с пактом о нейтралитете между СССР и Японией от 13 апреля с. г. Мацуока уклонился от прямого ответа… Однако тут же подчеркнул, что "основой внешней политики Японии является Тройственный пакт и если настоящая война и пакт о нейтралитете будут находиться в противоречии с этой основой и с Тройственным пактом, то пакт о нейтралитете не будет иметь силы".

Это явно провокационное заявление японского министра дает основание Отту послать в Берлин следующую оптимистическую телеграмму:

"Директор европейского отдела сообщил мне, что советский посол попросил Мацуока принять его в субботу для неотложной беседы, чтобы по поручению своего правительства получить ответ, считает ли Япония пакт о нейтралитете действующим в связи с настоящей германо-русской войной. Мацуока ему на это ответил, что пакт о нейтралитете не отвечает настоящим событиям. Он был заключен в тот момент, когда германо-русские отношения были, по существу, другими.

Русский посол, который надеялся получить удовлетворительный ответ, был крайне озадачен этим заявлением".

Тремя днями раньше, в день нападения Германии на СССР, Мацуока, хотя и осторожно, но обнадеживал Отта в том, что "он лично по-прежнему считает: Япония не может долгое время занимать нейтральную позицию в этом конфликте…".

Однако позицию министра иностранных дел не поддержали большинство деятелей промышленно-финансового мира, правительства и военной верхушки Японии. Они склонялись к "южному варианту", отлично, однако понимая, что это может вызвать войну и с Соединенными Штатами. На очередь встала другая задача: усыпить бдительность Вашингтона видимостью серьезных переговоров, а потом… А потом, как известно, дело кончилось вероломным, без объявления войны, нападением японского флота на Пёрл-Харбор…

* * *

Москва требовала информации о реакции Токио на начало войны. Зорге работал круглосуточно.

* * *

Отт стоял у большой карты Европы, сменившей на стене его кабинета карту Польши. Теперь она была утыкана черными флажками со свастикой.

Генерал потирал руки от удовольствия:

— Дела идут как по маслу. Ты только взгляни. — Он жестом пригласил Рихарда подойти поближе. — Литва, Латвия, Западная Украина, Белоруссия — и все за какие-нибудь две недели! Если мы сохраним такой темп, то через месяц-полтора войдем в Москву. Представляешь, какое это будет эффектное зрелище! На кремлевских башнях — знамена со свастикой! Ряды войск замерли в ожидании фюрера. Вот он въезжает на бывшую Красную площадь. Гремят барабаны. Делегация русских вручает фюреру ключи от столицы. А? Такого не знал и Наполеон!

— У вас, господин посол, богатое воображение, — сказал Рихард.

Отт довольно улыбнулся:

— По случаю такой победы нам тоже кое-что перепадет. Я бы с удовольствием прикрепил на твою грудь, дорогой Рихард, Рыцарский крест первой степени с дубовыми листьями. А почему бы и нет, черт возьми! Мы с тобой, в конце концов, тоже не сидим сложа руки. — Он снова повернулся к карте, посмотрел на линию флажков. И уже другим тоном спросил: — Как ты думаешь, скоро красным придется начать войну на два фронта?

— Если бы это знать… — медленно ответил Зорге.

* * *

"Если бы это знать…". Этот вопрос самый важный за всю его долголетнюю работу: "Нападет ли Япония на Советский Союз? И если нападет, то — когда?.."

За две недели, прошедшие с начала войны, многое изменилось. Одни перемены радовали, другие вызывали все усиливающуюся тревогу. Если в первый день Отт за обеденным столом заявил, что рейх не нуждается в поддержке Японии для достижения победы, то теперь его мнение, а значит, мнение Берлина резко изменилось. Об этом свидетельствовал вопрос, который посол задал Зорге у карты боевых действий. Об этом говорили и телеграммы, хлынувшие от Риббентропа. Министр иностранных дел рейха требовал от своего посла: "Предпримите все, чтобы побудить японцев как можно скорее начать войну против России… Чем быстрее это произойдет, тем лучше. Наша цель, как и прежде, пожать руку японцам на Транссибирской магистрали еще до наступления зимы".

Генерал Отт поспешил доложить рейхсминистру: "Японская армия усердно готовится… к неожиданному, но не опрометчивому открытию военных действий против России".

Эта телеграмма была отправлена 4 июля. А буквально через два дня из Берлина поступил новый приказ: настаивать на быстрейшем вступлении островной империи в войну против России. В посольстве стало известно, что 9 июля в Берлине Риббентроп встретился с японским послом и тоже сообщил ему: фюрер настаивает на выполнении дальневосточным союзником своих обязательств по пакту.

— Зачем рейху понадобились самураи? — спросил Рихард генерала при очередной встрече. — Ведь еще несколько дней назад…

Отт перебил его:

— За эти несколько дней кое-что потребовало иной оценки. — Он подошел к карте, зло ткнул указкой: — Скажу тебе по строжайшему секрету, наше наступление на Восточном фронте замедляется. Русские оказывают яростное сопротивление.

Зорге с трудом сдержал ликование. Но радостная весть несла в себе и новую опасность: Германия будет добиваться вступления в войну Японии.

Быть или не быть войне на Дальнем Востоке? Ответ на этот вопрос должен был дать исход жестоких сражений, которые шли дни и ночи на тысячекилометровых пространствах от Баренцева до Черного моря. Ответ зависел от стойкости и мужества советских солдат. Но — понимал Зорге — он зависел и от него. Теперь, когда с предельной ясностью определилась главная цель их работы, Рихард по-новому распределил обязанности в группе. Каждый должен был всеми возможными путями собирать информацию о политике Японии в отношении СССР. На Ходзуми лежало изучение всех перипетий борьбы в правительстве, во дворце, среди высшего командования. Мияги добывал сведения об оснащении и передвижении войск, о ходе мобилизации. Вукелич изучал политику Соединенных Штатов и Великобритании в отношении как Японии, так и Советского Союза. Зорге собирал и обобщал всю поступавшую информацию. Кроме того, он под неустанным особым вниманием держал германское посольство. Клаузен передавал донесения, но теперь и ему приходилось работать с удвоенным напряжением.

Сведения продолжали поступать противоречивые. Правительство Японии в соответствии с планом "Кантокуэн" приняло решение о мобилизации. Но войска отправлялись и на север, и на юг. Одзаки и Мияги сообщали Рихарду, что части непрерывно следуют в Маньчжурию. Численность Квантунской армии увеличена до 700 тысяч солдат. Быстрыми темпами ведется строительство аэродромов и посадочных площадок в непосредственной близости от советской границы. В Маньчжурии их уже сооружено около 300, на территории Кореи более 50.

Участились контакты между командованием японских вооруженных сил и немецким генералитетом. Разведка империи стала снабжать абвер сведениями о хозяйственном, политическом и военном положении СССР. Эта "помощь" оказалась настолько значительной, что Риббентроп прислал 15 июля телеграмму Отту: "Поблагодарите японское Министерство иностранных дел за пересылку нам телеграфного отчета японского посла в Москве… Было бы очень хорошо, если бы мы и впредь могли постоянно получать таким путем известия из России".

Существенные изменения происходили и в правительственных кругах. 18 июля был вынужден уйти в отставку самый ярый сторонник агрессии — Мацуока. Правда, сменивший его Тоеда поспешил заверить германского посла, что он будет полностью продолжать политику своего предшественника. Но генерала Отта, уже поднаторевшего в дипломатии, эти заверения не успокоили.

— Что-то крутят они! — признался он Рихарду.

12 августа Зорге радировал в Москву:

"Немцы ежедневно давят на Японию, требуя вступления ее в войну. Но тот факт, что немцы не захватили Москву к последнему воскресенью, как это они обещали высшим японским кругам, понизил энтузиазм японцев".

И все же… И все же это еще не был решительный ответ на вопрос: нападет Япония на Советский Союз или нет?

Одзаки предостерегал:

— Среди правящей верхушки, среди сторонников двух разных направлений агрессии ожесточенная борьба не прекращается. И хотя сегодня большинство предпочитает воздержаться от нападения на Россию и высказывается за нанесение мощного удара в Юго-Восточной Азии, генералитет верит в победу Германии и не оставляет надежд на захват Дальнего Востока и Сибири.

Нет, Зорге еще не может сделать окончательный вывод…

Группа "Рамзай" работала непрерывно. Поиск источников информации, сбор сведений, отсев ложных фактов и выкристаллизовывание крупиц истины. И все это при большой опасности, подстерегавшей на каждом шагу. Работа — на пределе физических сил.

Уже давно тяжело болел Клаузен. Учащающиеся сердечные приступы приковывали его к постели. Тогда за работу бралась Анна. В эти месяцы она стала незаменимой в группе.

Рихард тоже глотал таблетки. Просил Исии делать уколы. Она смотрела на него испуганными глазами. Хотела сказать, что нельзя так много работать: утром и днем, вечером и ночью. Она видела, как он осунулся, похудел, даже как-то весь почернел. Но сказать об этом ему не решалась. Она не знала, какой работой он поглощен, но понимала: если он отдает ей столько сил значит, это очень важная работа.

Во время очередной встречи с Клаузеном тот поделился с Рихардом:

— Какая-то странная история… Вчера пришел ко мне домой переодетый полицейский. Я его знаю — это Аояма из кемпэйтай. Попросил мою фотографию. Сказал, что старая залита в полицейском управлении чернилами… Что бы это могло значить?

Рихард задумался:

— Если только фотография — чепуха. Твоих фотографий они сколько хочешь могут нащелкать на улице. Может быть, действительно залили чернилами.

Но после этого разговора у Рихарда остался неприятный осадок. Он не хотел тревожить товарища. Однако этот же самый Аояма, которого Зорге тоже знал в лицо, на днях приходил и к нему. Только просил не фотографию, а пишущую машинку. Машинки, как и радиоприемники, полагалось регистрировать в полиции. Через день принес назад. Не чересчур ли много совпадений?..

Однажды, вернувшись домой, он застал в верхней комнате взволнованную Исии.

— Что случилось, вишенка?

— Меня только что вызывали в полицию. Сказали, что я должна следить за тобой, приносить им оставшуюся после твоей работы копировальную бумагу, рассказывать, куда ты ездишь и с кем встречаешься. Я наотрез отказалась. Полицейский, который вел допрос, стал запугивать меня. Он сказал, что они сделают со мной так, что ты сам откажешься встречаться со мной…

— И что ты им ответила?

— Я сказала, что Рихард-сан не такой человек.

— Правильно. — Он помолчал. — Но, может быть, тебе действительно не стоит больше встречаться со мной?

— Что ты!

Он заколебался:

— Во всяком случае, тебе надо быть как можно осторожней.

— Почему? Что случилось? В моем сердце тревога.

— Успокойся, вишенка. Просто сейчас такое тревожное время…

Что он еще мог сказать?

Пять фотографий кемпэйтай

Начальник 2-го контрразведывательного отдела кемпэйтай полковник Номура предвкушал победу. Он готовился к своему торжеству тихо, с бесстрастным лицом: "Наконец-то…". Лишь несколько ближайших его помощников знали о приближающейся развязке. Чересчур дорого стоили полковнику многолетние поиски.

Чего только он не предпринимал! В эфире была установлена круглосуточная слежка. Кроме кемпэйтай к ней подключались станции перехвата токийского радиотелеграфа и почтамта, доверенные люди из клуба радиолюбителей. Действовали полученные наконец из Германии пеленгаторы. Но таинственный передатчик, регулярно славший в неизвестном направлении радиограммы пятизначными цифровыми группами, оставался неуловимым. Оставалось неизвестным, какие сведения скрываются за этими бесконечными цепочками цифр. Усилия десятков специалистов и новейшая аппаратура оказались бессильными перед находчивостью и умом тайных разведчиков. Дешифровальщики не могли "раскусить" коды.

Номура поднял на ноги всех своих агентов не только в Японии, но и в Соединенных Штатах, Германии, Англии и других странах. Все они должны были следить за утечкой секретной информации из империи и сообщать сведения о возможных источниках этой информации. Однако ничего обнадеживающего агенты кемпэйтай сообщить не могли.

Чутье натренированной ищейки вновь и вновь подсказывало полковнику: в тайной группе работают иностранцы. И он, так же как и несколько лет назад, обратился к своей картотеке, в которой заведены досье на каждого чужеземца. Но и картотека не давала ответа.

Тогда полковник составил список всех лиц, имевших доступ к делам государства, изучавших политику и экономику империи: этим людям могли стать известны государственные тайны. День за днем он просеивал список, вычеркивая бесспорно неопасные фамилии. Но и после просеивания остались десятки имен различных высокопоставленных лиц. Будь его воля, Номура всех бы их арестовал и "допросил с пристрастием". Но разве их арестуешь: в списке министры и генералы, дипломаты и коммерсанты, виднейшие журналисты. Все же он решился: схватил одного, показавшегося наиболее подозрительным: английского корреспондента Джеймса Кокса. Оказалось, пустой номер. Чтобы избежать скандала, пришлось инсценировать самоубийство англичанина: выбросить его из окна на асфальт.

И вдруг удача! Нежданно-негаданно, совершенно случайно. В местное отделение кемпэйтай поступил малозначительный анонимный донос на некоего японца, будто бы занимавшегося коммунистической пропагандой. Японца арестовали. В страхе он стал сыпать именами, сочинять небылицы, вспоминать, кто что случайно сказал. Новые аресты. И вот один из людей, попавших в частую сеть, назвал имя художника Ётоку Мияги: "Он был коммунистом. Продолжает интересоваться политикой, в дружбе со многими военными, встречается с иностранцами…".

"Ётоку Мияги? Художник?" — Номура обратился к обширной картотеке, заведенной на соотечественников. Да, Мияги весьма подозрителен.

Остальное решила тщательная круглосуточная слежка. В сферу наблюдения попал Ходзуми Одзаки.

"Советник премьер-министра!" — Полковник почувствовал, как холодок прошел по его спине.

О ходе розыска он доложил только одному человеку — генералу Доихаре, шефу военной контрразведки.

…Полковник Номура сидел в кресле за столом своего кабинета. Перед ним, согнувшись в поклоне, почтительно стоял осведомитель Эйдзи, сотрудник особой полиции. Он продолжал докладывать:

— …В посольстве пробыл до пяти часов вечера, затем возвратился домой и больше до сегодняшнего утра никуда не выходил. Сегодня проснулся около шести утра. В шесть сорок к нему пришли господин и госпожа Клаузены. Они пробыли в доме до семи пятнадцати. Когда они ушли,

он сел за стол и начал писать. Затем вышел из дома и пешком отправился в Дом прессы. Там я передал его Абаси, так же работнику токко.

— До вечера ты свободен, — кивнул Номура и, когда осведомитель вышел, включил приемник. Японский диктор читал: "Как передает корреспондент агентства Домей Цусин из Берлина, наступление германских войск на Москву успешно развивается. Однако военные специалисты отмечают, что большие расстояния, разрушенные дороги, которые к тому же небезопасны, основательно мешают продвижению пехоты и сильно затрудняют…".

В кабинет вошел генерал Доихара. Полковник вскочил, поклонился.

— Как идут дела?

— Удача наконец-то улыбнулась!

Доихара подошел к приемнику, включил звук громче. Диктор продолжал: "…Советские солдаты фанатичны и прибегают к различным хитростям и уловкам. Но доблестные германские войска…".

Доихара переключил диапазон, поймал волну московского радио. Диктор по-русски читал: "…В боях на Северо-Западном направлении часть полковника Болдырева уничтожила более 9500 немецких солдат и офицеров. Тяжелый танк младшего лейтенанта Зеленцова в одном бою уничтожил огнем своих орудий и гусеницами семь немецких противотанковых пушек…".

— Дерутся… — Генерал выключил приемник. — И у них еще есть танки.

— Почему мы медлим, Доихара-сан? — спросил полковник.

— Да, непростительно. Мы упускаем удачный момент. — Генерал подошел к карте. — Но куда: в Сибирь или на юг, в Индокитай?

— Вы всегда были сторонником "континентального плана", Доихара-сан, почтительно проговорил полковник.

— Да, на заседании Тайного совета я поддержал план командующего Квантунской армией. Но теперь… Почему наши арийские братья до сих пор не взяли Москву?

— Нам Москва не нужна, Доихара-сан, нам хватит Дальнего Востока и Сибири — до Урала.

— Пока хватит. Но теперь уже конец осени, на носу зима. А ты знаешь, что такое сибирские морозы?

— Никак нет.

— А я знаю. Ты знаешь, что такое русские солдаты?.. А я и это знаю.

— Но история не простит, вы же сами говорили, — с опаской возразил Номура.

Шеф кемпэйтай не рассердился:

— Самое важное — выбрать удачный момент. — Он подошел к столу: — А тебе, кажется, петух снес яйцо? Покажи-ка своих "дружков".

Полковник достал из пакета и разложил на столе пять фотографий. Ткнул в одну пальцем:

— Этот — очень большой человек.

Доихара жестко усмехнулся:

— Для кемпэйтай все равны.

— А эти трое — европейцы.

Генерал молча разглядывал фотографии. Потом проговорил:

— Да… Такого в империи еще не бывало.

— Из-за их проклятого радиопередатчика я обойден уже в двух повышениях по службе, — не удержался Номура.

— Наверстаешь. Когда неудача оборачивается удачей, поражение становится заслугой. — Он взял одну из фотографий: — Думаю, руководитель этот. Он превосходно знает Японию, Китай и все азиатские проблемы. И помимо всего прочего он ближайший друг германского посла. Но на кого он работает?

— На гестапо? — подсказал полковник. — На абвер?

— От наших арийских братьев можно ожидать и этого. Но зачем тогда тайный передатчик? В посольстве есть радиостанция… — словно бы вслух подумал генерал. — Что дали последние наблюдения?

— Контакты между этими лицами продолжаются, но конкретных улик никаких.

Генерал молча разглядывал фотографии.

— Чисто работают. Такие разведчики очень дорого стоят. Ты можешь представить, что они знают? Непостижимо! Даже мне ни в одной стране ничего подобного не удавалось.

— Вы очень скромны, Доихара-сан.

— Не льсти. Я знаком с разведчиками всех частей света. Такого не удавалось никому, тем более в нашей империи. Признание у европейцев я вырву сам.

— Когда прикажете брать? — почтительно спросил Номура.

— Европейцев мы не можем арестовать без специального разрешения премьер-министра. Особенно — из наших арийских братьев.

— Нельзя медлить, Доихара-сан! — воскликнул полковник. — Последняя шифровка передана этой ночью. Может быть, сейчас радист снова вышел в эфир.

— Терпение — половина успеха, — охладил его пыл генерал. — Одной радиограммой больше, одной меньше, когда их было около тысячи, уже не имеет значения. Я сам добьюсь во дворце разрешения на арест всех троих европейцев. Пока не следует тревожить и этих двух.

Взяв со стола две фотографии и продолжая разглядывать их, Доихара прошелся из конца в конец кабинета:

— Да, это будет переломный момент и в отношениях с нашими арийскими братьями… Это дело — престиж и посла, и Риббентропа, и Гиммлера. И даже Гитлера.

— Конечно же вы, Доихара-сан, понимаете это… — то ли спросил, то ли подобострастно подтвердил Номура.

— А! Сколько с ними ни лижись, все равно когда-нибудь придется кусаться.

Низко кланяясь, в комнату вошел сотрудник отдела.

— Что у тебя?

— Станция контроля сообщила, что к этому объекту звонил секретарь германского посольства. Он попросил, чтобы объект явился к послу в двенадцать ноль-ноль.

— Хорошо. Иди.

Генерал снова холодно усмехнулся:

— На этот час я тоже приглашен в германское посольство. Посол не может без своего друга даже чихнуть. — Он направился к дверям. — Не торопись. Но не оставляй без наблюдения ни на секунду.

* * *

Рихард проснулся со странным, давно уже забытым чувством легкости и спокойствия. В раскрытых окнах теплый осенний ветер колыхал занавеси. Пахли цветы, расставленные в больших вазах. С вечера этих цветов еще не было.

"Ханако…". - с благодарностью подумал он. И вспомнил: сегодня 4 октября, день его рождения. 46 лет.

Он не изменил распорядка и в этот день. Начал его с просмотра газет. Исчертил полосы разноцветными пометками. Отложил газеты, включил радиоприемник. Сквозь разноголосицу эфира проступил голос диктора: "…Радиослушатели! Передаем "Последние известия". От Советского Информбюро. Вечернее сообщение третьего октября. В течение третьего октября наши войска вели упорные бои с противником на всем фронте. Особенно ожесточенные — на Западном направлении…".

Рихард встал, прихрамывая, подошел к карте.

"…В воздушных боях сбито шестнадцать самолетов противника. Наши потери — восемь самолетов…".

Из прихожей послышался звонок. Рихард переключил приемник на музыку, спустился на первый этаж, открыл дверь.

— Доброе утро! — На пороге стояли Анна и Макс. — Мы по дороге в контору.

— Заботы поднимают "капиталистов" чуть свет? — усмехнулся Зорге.

Макс ответил ему в тон:

— А всю ночь мучают кошмары: прибыль, убыль, дефицит. Нужен срочно профицит…

— Ну-ну, не прикидывайся! Небось сердце трепещет, когда глядишь на вывеску: "Фирма "Макс Клаузен и К°"!

И, пригласив в гостиную, предложил:

— Чаю или кофе?

— Мы уже завтракали, — сказала Анна. — А у тебя, как всегда, шаром покати? — Она подала пакет с едой.

Они поднялись в кабинет, а женщина осталась внизу у окна.

Макс сказал, что ночью он выходил на связь из машины на Йокагамском шоссе, передал донесение и получил шифровку из Центра.

Рихард взял листок, снял с полки книгу, стал наносить на листок буквы.

— Снова просят ответа: да или нет, — сказал он.

— Да или нет? Я передам в одну секунду.

Зорге прошелся по комнате. Остановился около радиста:

— Но в этой секунде итог всех лет нашей работы здесь… — Он помедлил: — Мы еще не можем дать ответ.

Анна снизу позвала: уже пора идти, служащие в конторе.

— Как она? — спросил Зорге.

— Тревожится, — ответил Клаузен. — Хочет домой.

— Остался последний рывок.

— Ты говоришь так каждый год, Рихард… Ну, я пойду.

— Ты-то сам как?

— Мне что? Я — солдат… Хоть и без погон.

Рихард проводил Клаузена до двери. Анна не удержалась:

— Ты плохо выглядишь.

— Ерунда, — махнул Рихард рукой. — Не вешай нос, Анна.

Когда они ушли, начал собираться и он. Первым на этот день у него был намечен визит в Дом прессы на Гиндзе, где он должен встретиться с Вукеличем.

В кабинете агентства Гавас стены увешаны рекламными плакатами и картами. Флажки на картах, как в каждом учреждении Токио, да и, пожалуй, во всем мире, обозначали положение на фронтах Второй мировой войны. Стрекотал телетайп. Вукелич кричал в телефонную трубку:

— Париж? Париж?.. Мадам, куда, к дьяволу, девался Париж? А, будь оно проклято, разъединили!

Он бросил трубку, подбежал к телетайпу, сорвал ленту и тут только увидел вошедшего Зорге, распростер для объятий руки и приказал находившейся в этой же комнате миловидной девушке:

— Теперь меня ни для кого нет. Я занят, умер, ушел завтракать.

— Понятно, мсье, — отозвалась она и прикрыла дверь.

Зорге проводил девушку взглядом:

— Откуда она у тебя?

— Беженка из Парижа. С рекомендательным письмом от моего патрона.

На всякий случай Рихард посоветовал:

— Будь осторожен, Бранко.

Вукелич улыбнулся. Потом стал серьезным:

— Что-нибудь есть оттуда?

Рихард кивнул:

— Только одно: да или нет? Какие новости?

Бранко протянул ему последние сообщения. Агентство Рейтер передало: в ночь на 4 октября английские самолеты бомбили доки в Дюнкерке, Роттердаме, Антверпене и Бресте. Из Нью-Йорка сообщали: в четырехстах пятидесяти милях от Ресифе танкер "Уайт" торпедирован немецкой субмариной. Аccoшиэйтeд Пресс информировало о гитлеровском терроре в Чехии и Моравии. Стычки с оккупантами в Норвегии… Рост недовольства в Италии…

Зорге отложил листки:

— Весь мир… Чудовищный шабаш!

— А вот послушай! — Бранко начал с волнением читать: — "Ширится партизанское движение в Югославии. Партизаны напали на офицерский дом. Убиты и ранены двадцать два немецких офицера. В Чачаке взорван арсенал. В Крагуеваце уничтожен военный поезд…". Они тоже борются!

Рихард обнял товарища.

— Слушай дальше: "В Загребе взорвана центральная телефонная станция. Убиты сорок усташей*…". В Загребе…

* У с т а ш и — члены хорватской фашистской террористической организации, существовавшей в Югославии в 1920-1940-х годах.

Рихард подошел к окну.

— Так да или нет? Этак можно сойти с ума. Ты понимаешь, какая ответственность? А если мы что-нибудь не учли? Будем терпеливы. И взвесим все. Но прежде скажи: ты не замечал вокруг себя чего-либо подозрительного?

— Нет, — легко отозвался Бранко. — Если не считать шпиков. Как только ухожу — они переворачивают здесь все вверх дном.

— Я серьезно. Ты знаешь, как они поступили с Джеймсом Коксом… Ладно, не будем запугивать друг друга. — Зорге перешел к делу, ради которого и пришел сюда: — Мне необходимо, чтобы ты узнал, какой информацией располагают английское и американское посольства о запасах горючего в Японии. Я думаю, что у империи нет больших запасов, особенно у сухопутных войск. Следовательно, к затяжной войне на континенте Япония не готова. А замедление темпов наступления гитлеровцев на Восточном фронте показало, что и здесь война будет не молниеносной… Сможет ли японская экономика выдержать затяжную войну?

Вукелич широко улыбнулся:

— Я восхищаюсь тобой, Рихард! Трескотня, барабанный бой, "ось", "братья"… А все решают цистерны с нефтью!

Зорге покачал головой:

— Не совсем так. Но у японцев, кажется, хватает осторожности… На днях, сообщил Одзаки, министры и генералы вновь обсуждали вопрос о войне против России.

— Что ж они решили?

— Самый ярый сторонник войны — командование Квантунской армии. Но генералы не хотят воевать зимой. Принц Коноэ поддержал стратегов от военно-морского флота, которые требуют направить войска на юг.

— Это же ответ на вопрос Центра!

Зорге снова покачал головой:

— Сегодня министры и генералы решили одно, а завтра могут решить другое.

— И все же ответ почти что в наших руках. Эх, Рихард, надо было тебе стать дипломатом!

— Нет. Если бы не было на земле фашизма, я занялся бы историей, наукой…

Вукелич оглядел свою комнату:

— А я все равно остался бы журналистом. Люблю готовить эти самые скоропортящиеся продукты — новости. Люблю суету, стук телетайпа, пресс-конференции. И даже телефоны, дьявол их возьми! Они всегда трещат, когда не надо!

— А я всю жизнь мечтаю о тихом кабинете. Чтобы не было никаких звонков. Столько начатого и не законченного!.. Если когда-нибудь моя мечта осуществится, выброшу телефонный аппарат в окно. — Он усмехнулся. — А еще я, Бранко, мечтаю о доме… Как твой малыш? Растет?

Бранко расцвел:

— Чудо! Уже два зуба! Вчера как цапнул меня за палец!

Рихард грустно улыбнулся:

— Ему уже месяцев семь?

— Шесть месяцев и восемнадцать дней. Погоди, позвоню жене.

Он набрал номер. Рихард отошел в сторону — не стал слушать их разговор. Вукелич повесил трубку, повернулся к нему:

— Ёсико просит, чтобы мы на воскресенье поехали к морю. Уже какую неделю я все обещаю и обещаю… Завтра надо бы… Отпустишь?

— Если не будет ничего срочного.

Бранко задумался. Потом спросил:

— Как думаешь, кем станет мой юнак, когда вырастет? Хочу, чтобы журналистом. Или ученым.

Зорге похлопал его по плечу:

— Так и будет, Бранко… Ну, мне пора. Жду твоей информации. Когда получу — можно съездить к морю…

Начал стучать телетайп. Вукелич подошел к аппарату, стал следить за печатающимся текстом. Оживление словно смыло с его лица.

— Что? — насторожился Зорге.

Бранко сорвал лист с барабана, протянул его Рихарду. Это официальное сообщение агентства ДНБ: германские войска вступили в город Орел.

— Да или нет, Рихард?

Зорге стоял молча, потом резко повернулся. В дверях столкнулся с француженкой. Бранко прислушивался к его удаляющимся шагам.

— Вы чем-то взволнованы, мсье?

— Ничего, Николь… Что там у вас?

— Обзор утренней токийской прессы, мсье.

Девушка подошла к нему вплотную:

— Я хочу поговорить с вами.

— Слушаю. — Он вымучил легкую улыбку: — Вам понравился мой друг доктор Зорге?

— Терпеть не могу таких высокомерных. Вы нравитесь мне в сто раз больше.

Бранко усмехнулся:

— Странный у вас вкус. Так о чем разговор?

Девушка медлила. Потом решилась:

— Вы… вы можете все бросить и немедленно уехать?

— Куда и зачем?

— Это не ваша забота, — сказала она. — Мы уедем вместе.

— Взбалмошная девчонка! Что это за причуда?

Но француженка говорила серьезно:

— Уедем завтра же. Иначе будет поздно. Согласны? Да или нет?

Он поправил очки:

— Сакраментальный вопрос. Ну, на это мне очень легко ответить: конечно нет. Даже если сейчас разверзнется пропасть в преисподнюю.

Она устало опустила голову:

— Вы пожалеете об этом.

— Не надо, Николь. — Он, как маленькую, погладил ее по щеке. — Что бы ни было — жизнь прекрасна.

Николь порывалась что-то сказать ему, но сдержалась — и в слезах выбежала из комнаты.

* * *

Рихард едва успел вернуться домой, как позвонили из посольства: доктора Зорге незамедлительно просили прибыть к генералу.

Отт в мундире и при всех регалиях стоял у карты и передвигал флажки.

— Здравствуйте, господин посол.

Генерал обернулся:

— Сколько раз просить тебя, Рихард! Для тебя я просто Ойген — когда мы тет-а-тет, разумеется.

Рихард поклонился:

— Благодарю. Но этот мундир! Чем вызвано такое нарушение этикета?

Посол приосанился:

— Когда идет великая битва, все сыны отечества должны чувствовать себя солдатами, где бы они ни находились.

— Справедливо.

Зорге тоже подошел к карте. Подумал: "Весь мир смотрит сейчас на эти листы…".

Генерал повел указкой:

— Видишь, как успешно развивается наступление? Наши танки уже в Орле. До Москвы осталось триста сорок километров. Неделя.

— Вы в этом уверены?

— Максимум — две. Позавчера фюрер в обращении к войскам сказал: "Начинается последняя, решающая битва этого года".

— Осмелюсь напомнить: по этому же пути шел и Наполеон.

— Что ж, он и взял Москву.

— А что было потом?

Отт строго взглянул на собеседника:

— Странные речи… Наш фюрер — величайший полководец в истории всех времен и народов. Сравнивать его с каким-то Наполеоном!

Зорге кивнул:

— Безусловно, сравнение неуместно. Но Москва — это Москва.

Посол не понял и согласился:

— Да, теперь она имеет еще большее значение, чем при Наполеоне. Тогда этот город стоял на втором месте после Петербурга, а теперь он — сердце России. Как только мы возьмем Москву, Советский Союз перестанет существовать. Сейчас важно знать, сколько у русских танков и самолетов. Он снова показал на карту, повел указкой: — Здесь — они, тут — наши танки. Ты интеллектуал, а для нас, военных, решающие факторы — мощность двигателей и плотность огня. По этим показателям мы вдвое и втрое превосходим русских. Но и этого мало. Они вгрызаются в землю…

— Чем же вы все-таки так озабочены? — спросил Зорге, показывая на бутылку коньяка, стоявшую на столе.

— Я поднимаю у этой карты тосты за победу германского оружия.

— И все же?..

Отт с интересом посмотрел на Рихарда:

— Впрочем, ты прав. Хотя я сам этого не замечал. Черт возьми, я не перестаю удивляться твоей проницательности! Чего нельзя сказать обо мне… Но что с тобой, Рихард? На тебе лица нет. Опять сердце?

— Пустяки. Немного нездоровится.

— Немедленно отправляйся в постель, я пришлю врача. — Отт запнулся: Хотя… как раз сейчас… — Он отошел к сейфу, достал папку: — Я получил шифровку из ставки фюрера. Приказано ознакомить японский генералитет с огромными успехами в войне против России. Срочно ознакомить.

— Зачем такая поспешность? — без нажима спросил Зорге.

— Вчера я снова получил телеграмму от рейхсминистра, — пробурчал Отт. — Риббентроп требует, чтобы мы заставили японцев как можно скорее начать войну против России.

— Еще недавно вы утверждали, что вермахт намерен добыть победу один и ни с кем не желает делить лавры.

Генерал взял бутылку, налил рюмку:

— Времена меняются.

— Фюрер решил сделать самураям подарок?

— Каким ты бываешь иногда наивным, Рихард! В данный момент нам нужно силами японцев сковать Особую Дальневосточную армию русских, не дать им возможности перебросить хотя бы часть ее под Москву. Это полностью отмобилизованная боевая армия. Она прошла проверку под Хасаном и на Халхин-Голе.

Он залпом выпил коньяк.

Зорге продолжал разыгрывать роль непонятливого собеседника:

— Но у японцев — пакт о ненападении с Советской Россией.

— "Пакт"! — генерал даже повеселел. — У нас тоже был пакт. Самураям близки принципы нашей дипломатии. А фюрер однажды сказал, — Отт прикрыл глаза и начал цитировать на память: — "Я провожу политику насилия, используя все средства, не заботясь о нравственности и "кодексе чести"… В политике я не признаю никаких законов. Политика — это такая игра, в которой допустимы все хитрости и правила которой меняются в зависимости от искусства игроков… Умелый посол, когда нужно, не остановится перед подлогом или шулерством". Ну, что скажешь?

— Это высказывание в полной мере достойно фюрера.

Генерал согласился:

— Оно — краеугольный камень дипломатии рейха.

Он посмотрел на часы:

— Сейчас сюда приедут военный министр Тодзио, начальник Генерального штаба Сугиямо и генерал Доихара. Я очень многого жду от этой встречи. Она должна полностью прояснить обстановку.

"Я тоже многого жду", — подумал Рихард, но промолчал.

Генерал одернул мундир, вставил в глаз монокль:

— Пойду встречать. А ты пока просмотри утреннюю почту.

Он вышел. Зорге взял со стола папку с корреспонденцией, расположился за журнальным столиком.

В кабинете появились слуги. Они покрыли хрустящей скатертью стоящий в стороне стол, начали расставлять бутылки и блюда с закусками. Вошли военный атташе Кречмер и военно-морской атташе Венеккер. С порога одновременно вскинули руки:

— Хайль Гитлер!

Следом за ними появился штурмбаннфюрер Мейзингер. Он так же был при полном параде, в черном мундире СС со знаками отличия.

Он цыкнул на слуг, и те вмиг исчезли.

Атташе полиции подошел к Зорге:

— Салют, Рихард!

— Привет, ангелочек.

— Ты, как всегда, уже на посту? А что такой зеленый? Перепил? Прими поздравления.

— С чем? — удивился Зорге.

— Эта глянцевая галоша не сказала? — Мейзингер кивнул в сторону посольского кресла. — Берлин официально признал тебя лучшим журналистом рейха на всем Востоке.

— Я не честолюбив.

— Не ври. Каждый хочет быть лучше других. Но все равно я тебя люблю. Он достал портсигар: — Закурим?

Подошел коммодор Венеккер:

— Разреши, Йозеф?

Мейзингер протянул портсигар. Вслед за Венеккером его взял Кречмер. Повертел в руках:

— Какая прелестная штучка, штурмбаннфюрер!

— Чистое золото. Это у меня память о варшавском гетто.

— Выкуп? — спросил Кречмер.

Мейзингер сузил глаза:

— За кого ты меня принимаешь? Я — солдат фюрера. Этот портсигар выплавлен из золотых коронок. Причем только дамских. Закуривайте, господа.

Венеккер открыл портсигар, взял сигарету. Кречмер медлил. Мейзингер в упор смотрел на него. И под этим взглядом оловянных, с красными прожилками глаз майор тоже взял и начал разминать сигарету. Гестаповец протянул портсигар Зорге.

— Не хочу.

— Ну и хорошо. — Мейзингер повертел портсигар в пальцах. — Надеюсь, скоро откомандируют из этой гнусной дыры в Россию, в Москву.