XVI. ЧЕРНЫЕ ВОРОНЫ

XVI. ЧЕРНЫЕ ВОРОНЫ

Теперь внимание главного командования обратилось на запад.

Советские войска потерпели поражение под Варшавой, поляки наступали. Врангель решил идти им навстречу. Но его крошечная армия была способна только продвинуться за Александровск, ближайший к Крыму уездный город Екатеринославской губернии, и на короткий срок занять узловую станцию Синельниково. Это произошло в сентябре и явилось кульминационным пунктом успехов врангелевского оружия.

Вскоре начались рижские переговоры. В Советской России был выкинут очередной лозунг: «Все на Врангеля», и в Крыму запахло гарью. Скорый роковой исход затеянной авантюры стал неизбежным. На милость победителя никто не надеялся. Упования возлагались только на быстроходность крестьянских лошадей и пароходов торгового флота.

О покровительстве святого Николая Чудотворца, в честь которого вождь учредил особый орден, никто не вспоминал, за исключением духовенства.

«Архипастырь христолюбивого воинства» епископ Вениамин не унывал. Этот 35-летний архиерей, — кто-то его назвал «Шкуро в рясе», — разъезжал по тылу и фронту, говорил мудреные речи, развозил скуфьи и камилавки военным священникам и свое пастырское благословение пастве. В. Б. Токмаке он громил русскую интеллигенцию, неспособную на жертвенный подвиг для святого дела. Его заумная демагогия порой заходила так далеко, что офицеры возмущались, считая, что такие проповеди бесповоротно подрывают их авторитет в глазах простых казаков.

Но казенные, вычурно риторические речи пастыря не могли разжечь пыла, который давно угас. На передовую линию он не рисковал проникать, а вертелся в ближайшем тылу и везде видел, что религия потеряла всякое значение в белом стане. На самые пышные архиерейские службы стекалось ничтожное количество публики, и то больше из любопытства или от скуки.

Наш корпусной священник, «корпоп», тоже не жаловал Вениамина, но только потому, что ему, почтенному протоиерею, волей-неволей приходилось склонять свою выю перед этим молодым иерархом. О. Андроник к концу лета совсем вошел в роль начальника над духовенством Донского корпуса и подчинил его строгому режиму. Бедные попики и дьякона, безвольные, робкие, никому ненужные, везде лишние, дрожали перед «смиренным» протоиереем, зная, что достаточно одного его слова командиру корпуса для смещения их с должности и для изгнания в резерв в Евпаторию, где ждало голодное прозябание.

«Управление» о. Андроника, то-есть его штаб, состояло из нескольких священников и дьяконов, нужных корпопу только для богослужения, но отнюдь не для канцелярской работы. Он любил служить торжественно, соборно, окружив себя сонмом духовенства и упиваясь своей первенствующей ролью в богослужении. В дер.

Мордвиновке местный священник оказался тоже протоиерей, как и о. Андроник, и притом старше его в этом духовном чине. Чтобы не умалить своего значения в корпусе второстепенной ролью за обедней, наш смиренный служитель Христа ни одного разу не священнодействовал совместно с ним, уступая ему в большие праздники для сослужения своих подручных попиков.

Из числа этих последних никак нельзя забыть одного, маленького, невзрачного, прыщавого человечка в рясе, настолько тихого и незаметного, что никому из нас, высших чинов корпусного управления, и в голову не приходило поинтересоваться его именем. Этот отупелый, малограмотный попик в силу своего пастырского долга иногда выступал с проповедями в церкви. Однажды, в той же Мордвиновке, он разразился такой речью по адресу крестьянок, наполнявших церковь:

Вот у вас, благочестивые сестры, на квартире стоят казаки и офицеры. Вы знаете, мы ведь люди беглые, потерявшие свой кров, свои углы, свои семьи. Вы никого не обижайте ни словом, ни делом, ни помышлением. Напротив, пригрейте, приголубьте, приласкайте своих постояльцев, и господь бог вознаградит вас за это. Не отказывайте им в молоке, огурчиках или в чем- нибудь другом, если попросят, и получите мзду во царствии небесном.

Хорошо, что мужиков почти не было в храме! А то ведь за такой призыв приласкать нашего брата они, пожалуй, поломали бы бока этому Златоусту, — смеялись после обедни те из немногих офицеров, которые пренебрегли городским обычаем покидать церковь на время проповеди и до конца прослушали поучение нищего духом пастыря нищенствующей паствы.

Сам о. Андроник тоже не блистал красноречием и говорил речи только в исключительных случаях.

Зато очень часто распространялся, правда, не в церкви, о сущности и значении своей «корпоповской» должности. В ведомостях о наличном составе своего учреждения, представлявшихся иногда в штаб нами, начальниками частей корпусного управления, он, ничтоже сумняшеся, в графе «сколько числится генералов» отмечал «один».

Как? У «корпопа» служит генерал… Откуда он его выкопал? — недоумевал комендант штаба полк. Греков, когда впервые получил такую ведомость, и пошел объясняться.

Как какой генерал, — отвечал о. Андроник. — А я-то кто? Все начальники частей корпусного управления по штату должны быть генералы. Что же вы считаете, что корпусной священник ниже корпусного инженера или инспектора артиллерии?

Упиваясь властью, о. Андроник, однако, не чувствовал себя спокойным в Крыму. Он имел серьезного конкурента, тоже претендовавшего на духовное руководительство Донским корпусом. Этот соперник был тем более опасен, что происходил из природных казаков, тогда как о. Андроник появился на Дону лишь во время революции.

Когда в декабре 1919 года донская армия, сбитая Буденным, уходила на Кубань, атаман назначил главой военного духовенства викарного епископа Донской области Гермогена (Максимова). Этот пастырь добрый, испытав на своей шкуре тяготы походной жизни, уклонился от зла, счел за благо прямо из Новороссийска отправиться в гости к английскому королю и в 1920 году проживал на о. Лемносе. О. Андроника изводила та мысль, что в случае дальнейших успехов врангелевского оружия Гермоген явится в Крым и отодвинет его на второй план.

Что это за владыка, который в минуту опасности бросил свое стадо, — возмущенно говорил иногда в компании о. Андроник. — Этим он страшно скомпрометировал себя в глазах казаков. Войско не может уважать такого пастыря.

Осуждая князя церкви, он сам, однако, по-прежнему улетучивался в Евпаторию «ревизовать церкви», как только на востоке или севере собиралась гроза. Зато всякий новый успех «русской» армии окрылял радужными надеждами его пастырское сердце.

Все новочеркасское духовенство сгоню на молебен, как только войдем в свою столицу, — мечтал он в сентябре, когда наш корпус, совершив рейд на восток, занял на несколько дней г. Мариуполь и побывал даже на западной окраине Донской области. — Всех до одного. Устроим торжественный крестный ход кругом города. Пусть будет хоть Великий пост, — запоем Христос воскресе и отслужим по пасхальному чину. Впрочем, — с грустью заканчивал честолюбивый протоиерей, — тогда уже обязательно прикатит Гермоген.

Как и следовало ожидать, высокомерие о. Андроника вызвало оппозицию среди донского духовенства. Главным бунтарем оказался некий о. Александр, молодой попик, служивший в управлении корпусного священника писцом. Этот пастырь был очень славный малый, выпить не дурак, не враг и пожуировать, знаток веселых анекдотов и любитель крепкого словца. Неугомонного нрава, он скоро начал пикироваться с о. Андроником, а, когда последний стал наседать на него, раскопал и разгласил, что «корпоп» присвоил себе материю, присланную для духовенства всего корпуса. Черные вороны зашевелились, стали поговаривать о жалобе комкору. Всполошенный о. Андроник, забыв на время уловлять души человеческие, начал ловить менее стойких духовных отцов и задабривать их. Наконец, ему удалось расслоить оппозицию. Общая жалоба провалилась. Один смельчак дерзнул было жаловаться сепаратно, но был тотчас же уязвлен и изгнан в глубокий тыл. О. Александр, спасаясь от гнева «корпопа», поспешил устроиться приходским священником в громадном Б. Токмаке, ознаменовав начало своего пастырского служения обильным излиянием. Однако этим не закончились мелочи иерейской жизни. Глухая борьба донского духовенства с засильем о. Андроника перенеслась и за границу.

Наиболее любопытной фигурой из всего сонма духовных особ нашего корпуса был пленный дьякон Преполовенский. О. Андроник не разрешил ему священнодействовать, узнав, что у врагов он служил красноармейцем. Опоганил сан. Этот воинственный детина (только небольшой рост мешал ему сравняться с лесковским Ахиллой) и в нашем стане устроился рядовым в комендантскую сотню, облачился в казачью одежду, прицепил шашку и мастерски откозыривал офицерам.

Забавно было видеть его на походе. Его развалистая походка сразу выдавала, что это лыком шитый вояка. Он и сознательно утрировал свой воинский пошиб, изрядно потешая казаков-зубоскалов. Усердно, не по разуму, исполнял он приказания начальства, забористо ругался с бабами, грубо отшучивался от казаков. По праздникам же неукоснительно являлся в церковь и голосил на клиросе за дьячка.

Однажды, в дер. Ново-Васильевке, разыскивая штабного коменданта, я по ошибке забрел в хату, которую занимали казаки комендантской сотни. В чистой, светлой горнице на деревянной лавке сидел Преполовенский и читал библию двум «дидкам». Библия — необходимая принадлежность каждой молоканской семьи.

При моем появлении все вытянулись. Я поинтересовался, о чем они читают.

Так… из Нового Завета… Одну притчу, — смущенно ответил дьякон.

Да ты не бойсь, чего ж… Надо — что по-заглаза, то и в глаза, — сказал ему один «дидок» с окладистой бородой, видимо казак-старообрядец.

Худа ты не сказал… Господин полковник сами поймут это. Они ведь тоже человек с понятием, — заметил другой.

Тут, видите ли, зашла речь о моей службе у красных. Старики говорят: все там такие оголтелые, как ты. Уж, говорят, если бы ты был хорошим дьяконом, так дьяконствовал бы. А то — духовная особа, и пошел на фронт кровь проливать. Бес, говорят, ближе тебе, чем бог. И все вы там одинаковы. Много ли пошло путных людей к большевикам? Пусть, отвечаю им, будет так. Так всегда бывает. Христос это и в притче предсказал.

И он затянул своим непристойно-басистым голосом 22-ю главу евангелия от Матвея:

«Иисус, продолжая говорить им притчами, сказал: Подобно царство небесное человеку царю, который сделал брачный пир для сына своего. И послал рабов своих звать гостей на брачный пир, и те не хотели придти. Опять послал других рабов сказать званным: вот я приготовил обед мой, тельцы мои откормленные заколоты и все готово, приходите на брачный пир. Но они, пренебрегши, пошли: кто на поле, кто на торговлю, — прочие же схватили рабов его, оскорбили и убили их. Услышав о сем, царь разгневался и, послав войска свои, истребил этих убийц и сжег город их. Тогда говорит он рабам своим: брачный пир готов, а званные не были достойны. Итак, пойдите на распутье и всех, кого найдете, зовите на брачный пир. И рабы те, вышедши на дороги, собрали всех, кого только нашли, и злых и добрых, и брачный пир наполнился возлежащими. Царь, войдя посмотреть возлежащих, увидел там человека, одетого не в брачную одежду. И говорит ему: друг! Как ты вошел сюда не в брачной одежде? Он же молчал. Тогда царь сказал слугам: связавши ему руки и ноги, возьмите его и бросьте во тьму кромешную, там будет плач и скрежет зубов. Ибо много званных, а мало избранных.

Вот, — продолжал дьякон после паузы, — и выходит так, что знать, интеллигенция всякая, профессора- мудрецы не пошли на большевистский пир, саботировать стали. Пришлось звать людей с ветру, добрых и злых, идейных и голь кабацкую. И так всегда бывает. Вот взять хоть и самого Христа. Пошли разве за ним спервоначалу сенаторы римские? Не пошли. Так уж заведено. Каюсь, голь я и прощелыга, спившийся дьякон, но пошел по большевистскому призыву, как проститутка Мария Магдалина за Христом.

«Дидки» переглянулись. Я молчал, — не в силах понять, — святоша ли передо мной, самобичующий ли Любим Торцов или сознательный плут, — быть может, к тому же и тонкий большевистский агент.

Вот к примеру взять, — ораторствовал разошедшийся дьякон, — если бы опять пришел Христос со своей проповедью, стал бы звать людей отречься от имения, от богатства, кто бы за ним пошел? Толстопузые архиереи, отец Андроник, капиталисты, что ли? Я бы пошел к нему в ученики в первую очередь; я бы, сбившийся с пути дьякон, принес бы ему свои два пенязя и положил бы их к пречистым ногам его. Ну, а вот вы, господа казаки, пожалели бы и шерсти клок от своих волов, которых у вас, по вашим же словам, дома по шести пар.

Что ж, они, по-твоему, и Расею будут строить с голью кабацкой? — мягко спросил длиннобородый «дидок», не без лукавства поглядывая на меня. — Хулиганты-то, по-твоему, выходит — лучше таких людей, как хоть, к слову сказать, господин полковник, ученый человек?

Как они будут делать дальше, я не знаю. — Маленький я человек, — ответил дьякон, несколько снижая тон.

Он, видимо, начал путаться и сбивчиво добавил:

Я ничего… Я не пророк и не сын пророка… Я только объяснил вам, почему у них на первых порах оказалось много чертоломины всякой… Разве я говорю, что ихняя вера правая. Что вы, бог с вами! Я вовсе не расхваливаю их.

Вы слышали, — заметил я «дидкам», — как царь очистил брачный пир от тех людей с улицы, которые пришли в неподходящей одежде? То же и у них может случиться.

На этом наш разговор закончился.

Позже я убедился, что Преполовенский не глупый парень, но без руля и без ветрил. Революция вышибла его из колеи обычной жизни. Беспокойная натура втянула его в водоворот событий. Отсутствие твердых убеждений и нравственных устоев помешало ему выдвинуться в красном стане. Взятый в плен, он с легким сердцем стал служить у нас. До меня доходили слухи, что он не особенный ценитель чужой собственности.

В глубоком тылу духовные особы, особенно из числа пришельцев, изнывали от тоски.

Известный черносотенец отец Восторгов не удовлетворялся таким медленным способом завоевания России, какой избрал Врангель.

Не крестовый поход врангелевского воинства сокрушит это дьявольское царство, а крестный ход всего крымского духовенства, с иконами вместо пушек и хоругвями вместо винтовок, — проповедовал он в церквах и в печати. — Увидев это священное шествие, красноармейцы, благочестивые русские крестьяне, благоговейно снимут шапки, вонзят штыки в землю и падут ниц перед святыми иконами. Не пролитием крови сокрушится богоненавистная большевистская власть, а силою креста господня.

Печать занялась обсуждением проекта полусумасшедшего протоиерея.

Церковный собор на юге России отнесся отрицательно к этой явно нелепой затее.

— Согласиться с мыслью о. Восторгова, — это значит согласиться испытывать господа бога, требовать от него чуда. Но ведь пути господни неисповедимы. А вдруг чуда не совершится, вдруг красноармейцы перестреляют весь крестный ход? Какой тогда будет соблазн для верующих, — предостерегал публику через печать один из членов церковного собора. — Слов нет, отец Восторгов очень достойный пастырь, но он слишком горяч, слишком экзальтированный человек и слишком далеко уходит от реальной жизни.

Как в тылу, так и на фронте духовные особы не на шутку переполошились, опасаясь, как бы и на самом деле не отправили их с крестным ходом на верную гибель, и всячески протестовали против такого «испытания крестом». Офицеры просто потешались над всей восторговской затеей, от которой веяло затхлостью средних веков.

«Христолюбивый» вождь, хотя и «творил чудеса» сам, но плохо верил в божье чудо и тоже не одобрил проекта Восторгова.

Духовенство, провалив такой явно опасный для своей жизни способ борьбы с большевиками, предложило другой, более безвредный план призвания на помощь божественного промысла. С согласия Врангеля, церковный собор назначил на 12, 13 и 14 сентября строгий пост для всего врангелевского государства. Каждому верующему предлагалось в эти дни покаяться в своих грехах и причаститься святых тайн. После же обедни 14 сентября настоятелям церквей было предписано совершить обряд поклонения кресту по архиерейскому чину.

«Покаянные» или «постные» дни опять-таки ничего, кроме смеха, не возбудили на фронте. Мы, штабные, встретили их с озлоблением. В это время административная часть штаба стояла в чистеньком городке Гальбштадте, столице меннонитского царства. Практичные колонисты так хорошо припрятали все припасы, что у них ничего не удавалось ни купить, ни реквизировать. Проживая в прекрасных, чистых квартирах, обставленных, можно сказать, с роскошью, мы буквально голодали, с грустью вспоминая сытую жизнь в скромных молоканских хатах Ново-Васильевки. В этот осенний период мы уже ели не то, что хотели, а что удавалось достать хозяину собрания. Штабу приходилось подавать пример другим, так что выдуманные владыками постные дни обратились у нас в форменное сухоядение. Войсковые же части этот пост совершенно игнорировали.

14 сентября о. Андроник, священнодействуя в гальбштадтской православной церкви, упивался своим пастырским величием.

Целый сонм духовенства, — увы! — в весьма потрепанных ризах, содействовал благолепию и торжественности религиозной церемонии. Мы до двух часов дня простояли в церкви. После выноса креста и поклонения ему, один из подручных о. Андронику священников прочел «пастырское послание церковного собора на юге России ко всем верным чадам святой православной церкви».

«Почему наша святая Русь корчится в муках голода, залита кровью, озарена пламенем пожаров и все русские люди достигли общего равенства лишь по части одной нищеты? Потому что русский народ восстал против богоустановленной, веками освященной власти, сверг и убил помазанника господня. В этом преступлении повинны и мы, ибо в свое время не встали грудью на защиту божьего избранника, а теперь несем наказание. Покаемся же в этом страшном грехе и помолимся о том, чтобы вседержитель просветил наши мысли, чтобы соединил весь русский народ воедино и чтобы возможно скорее снова вручил руководительство русским народом помазанникам своим».

Таково было краткое содержание этого замечательного документа врангелевской эпохи.

Послание, как и следовало ожидать, произвело самое отвратительное впечатление, как среди населения, так и среди сознательного офицерства.

Мой квартирный хозяин, русский, портной по профессии, скорее буржуй, чем пролетарий, по выходе из церкви открыто возмущался.

— Если Врангель и в самом деле хочет насадить монархию, то ему следовало бы молчать об этом. Хоть и говорят, что чем ушибся, тем и лечись, но открытая проповедь монархии все же плохое лекарство от большевизма. Глупы ваши, вот что! Горе, когда попы возьмутся за политику. Отпевают они ваш стан, вот что делают этими воззваниями.

Местное крымское духовенство, оседлое, относилось далеко не сочувственно к затеям своих бродячих собратьев. Оно предвидело неустойку белых и, чтобы впоследствии избежать ответа перед красными, воздержалось от чтения соборного послания. Монархическая проповедь раздалась по преимуществу из уст военного духовенства, по рукам и по ногам связанного начальством.

В тот день, когда в Гальбштадте наш степенный о. Андроник заставил нас до двух часов дня выстоять в церкви, в Севастополе экзальтированный о. Восторгов устроил крестный ход, не к большевикам, а всего лишь на Графскую пристань. Толпы зевак, женщин, ребятишек, всяких кликуш следовали за батюшкой.

На пристани он прочел послание церковного собора и сказал пламенную речь о значении монархии.

Только он, он, царь православный, — спасет нас. И я вижу, вон в тумане, вырисовывается его светлый лик. Эй, гряди, гряди! Вон дымится судно, которое везет нам нашего спасителя… Вон он, глядите, монарх всероссийский!

И его лихорадочные глаза устремились в Черное море. Вдохновенное лицо фанатика горело такой светлой радостью, его голос звучал так убедительно и сильно нервировал толпу, состоявшую из людей не с особенно прочной психической организацией.

Вот он, вот он, я вижу его! — беспрерывно повторял проповедник, показывая рукой вдаль.

И все вслед за ним устремили на море свои взоры. Загипнотизированная публика ждала чуда.

С моря веяло прохладой, которая несколько проветривала горячие головы неуравновешенных людей. Мертва была туманная даль и, как назло, ни одна черная точка не вырисовывалась на горизонте. Только на английском судне неистово заревела сирена, а его мощный корпус медленно начал поворачиваться от берегов южной бухты.

Чуда, которого так жаждал Восторгов, не случилось. Спаситель-монарх объявился лишь спустя два года за границей в лице «блюстителя всероссийского престола», бывшего великого князя Кирилла Владимировича, который в 1920 году мирно сидел во Франции и не отзывался на призыв Восторгова, питая отвращение к поездкам по морю после владивостокской ванны, принятой по рецепту японского адмирала Камимуры.

В Евпатории врангелевский комендант ген. Ларионов игнорировал «постные» дни, разрешив устройство музыкальных вечеров.

На бульваре играл оркестр, в ресторанах шло шумное веселье.

Каялся ли кто-нибудь здесь и постился ли, так и осталось под знаком вопроса. Военная прокуратура пыталась даже возбудить уголовное преследование против старика-коменданта, столь непочтительно относившегося к голосу церкви.

Наконец монархические «покаянные» дни миновали… Друзья божьи, но враги рода человеческого отпели белый стан.

Скоро это стало ясно даже для слепых.

В конце сентября Врангель сделал отчаянную попытку ликвидировать красную болячку на левом берегу Днепра — каховский плацдарм. Ген. Бабиев с кубанцами переправился ниже г. Александровска на правый берег этой реки, продвинулся к югу и занял пустой Никополь. Но дальше он встретил столь страшное сопротивление, что и сам погиб в бою смертью героя.

— Это был великий воин, — отметил Врангель в своем надгробном приказе, перечисляя заслуги «добропроклятого Бабия» перед белым станом.

Лишенные храброго вождя, шкуринцы обратились в бегство.

То же случилось и с молодой шестой дивизией, состоявшей из неустойчивого элемента — пленных красноармейцев. 1-го октября началась бедственная обратная переправа через Днепр. Атака ген. Витковского, командовавшего бывшим слащевским корпусом, в лоб каховского плацдарма, успеха не имела.

Красные по-прежнему оставили за собой крошечный клочок земли на левом берегу Днепра. Но этот маленький золотник был очень дорог, так как прикрывал наведенный красными мост — дорогу к сердцу «русской» армии.