Взятие Мешико
Взятие Мешико
Ожесточенными нападениями в Мешико дело не ограничилось. Куаутемок, пользуясь временным своим успехом, разослал послов с головами лошадей и с кожами, содранными с лиц, ногами, руками наших солдат из числа тех 78, принесенных в жертву, во многие окрестные поселения, и в Матлацинко, и в Малиналько, и в Тулапу1. И послы, вручив это, говорили, что мешики уже убили большинство наших людей и атакуют день и ночь наши лагеря и призывали их напасть на нас с тыла, обещая в таком случае, что после победы те получат от Мешико многих из нас для принесения в жертву своим идолам, а телами их смогут наесться до отвала; таким образом, получив посланное и услышав эти слова, те поверили и согласились, вдобавок в Матлацинко и Тулапе находилось множество родственников Куаутемока со стороны его матери; и когда они увидели лица и головы наших солдат, то ответили, что соберут все силы и прибудут на помощь Мешико и своему родственнику Куаутемоку. Итак, призыв его имел успех, и то и дело прибывали к нам гонцы с известием, что идет сильный отряд, опустошая страну наших союзников и притесняя их самих. Кортес неоднократно посылал то Андреса де Тапию, то Гонсало де Сандоваля с довольно крупными силами, и те удачно действовали против врага, так что Куаутемок скоро убедился в тщете своих надежд.
Да и в самом Мешико сопротивление шло как будто на убыль: мы захватывали квартал за кварталом, и враг не в силах уже был строить новые крупные укрепления или производить бурные, длительные атаки. Одно время у нас совсем не было пороха, но, к счастью, прибыл корабль в гавань Вера Круса, с большим количеством пороха, арбалетов и солдат, и мы снова воспрянули.
Вернемся к нашему завоеванию, вкратце было так: Кортес решил, со всеми капитанами и солдатами, что нам следует продвигаться как можно скорее и войти в Тлателолько, где была главная торговая площадь, там были и их высокие cues [(пирамиды храмов)] и святилища; и Кортес со своей стороны, а Сандоваль со своей, и мы, корпус Альварадо, с нашей — продвигались, овладевая мостами и баррикадами, и Кортес добрался до одной площадки, где были святилища и башенки. При одной из этих построек были высокие стойки2 со множеством голов убитых в прошлых боях и принесенных в жертву испанцев, а волосы и бороды их были очень отросшими, намного больше, чем когда они были живы, и я не верил своим глазам; я опознал трех солдат, моих товарищей, и от того, что мы увидели, омрачились сердца наши, а были мы там через 12 дней и, забрав эти и другие головы, что были преподнесены идолам, похоронили их в часовне, построенной нами, ее теперь называют [часовня] los Martires [(Мучеников)], недалеко от моста «Сальто де Альварадо».
Сообщив это, теперь расскажем, как продвигался, сражаясь, корпус Педро де Альварадо и как прибыл в Тлателолько. И было столь много мешиков, защищавших своих идолов и высокие cues, и было столько баррикад, что мы добрых два часа не могли ни захватить их, ни продвинуться вперед, и большинство из нас было ранено, и тут нам очень хорошо помогли конные, которые смогли там отлично развернуться, и они перекололи копьями множество мешиков; так как неприятель был с трех сторон, мы двумя отрядами сражались с ним, а [с третьей стороны] отряд капитана Гутьерре де Бадахоса по приказу Педро де Альварадо взбирался на верх си Уицилопочтли со 114 ступенями, очень хорошо сражаясь с вражескими воинами и множеством papas [(жрецов)], которые были на зданиях и в святилищах. И так сражаясь с неприятелем, Гутьерре де Бадахос, со своим отрядом продвинувшись на 10 или 12 ступеней, был отброшен вниз, но тут мы прибыли на помощь и дали бой множеству врагов; мы продвигались, сражаясь с их оборонявшимися отрядами, мы рвались наверх, невзирая на опасность для наших жизней, до тех пор, пока мы не прошли все 114 ступеней, о которых я говорил и в других местах. Но тут нас ожидала новая опасность, надо было захватить те укрепления [(2 башенки-святилища с идолами)], что были на самом верху [пирамиды храма], о которых уже раньше говорилось, а мы были изранены в этих боях и все крайне изнеможены, и тогда мы подожгли их, и они запылали, а в них — их идолы, и мы подняли наши знамена, закончив бой на верхней площадке, а огонь там полыхал даже ночью, на протяжении которой враг нас никак не беспокоил. Оставим рассказ об этом и скажем, что продвигавшиеся с боями с другой стороны Кортес и его отряды на следующий день видели из других кварталов и улиц, далеких от этого высокого си, вспышки пламени на этом главном си, пока огонь не погас, и видели наши знамена на его вершине, и они сильно обрадовались. От нас до них была четверть легуа и множество мостов и каналов с водой, и это еще нужно было отвоевать, продвигаясь с тяжелыми боями. А они [(корпуса Кортеса и Сандоваля)] еще не смогли войти так далеко в центральную часть города, как это сделали мы с Альварадо. Больше четырех дней понадобилось, чтобы встретиться нам, уже в Тлателолько, с Кортесом и Сандовалем, а двигались мы все наугад от одного лагеря к другому, по улицам, разрушая постройки, по мостам, штурмуя баррикады, и через каналы с водой.
Мы надеялись, что враг теперь ослабеет. Но напрасно. Куаутемок, оставив дома и дворцы, почти совершенно разрушенные, вместе со всеми своими оставшимися войсками и жителями перешел в ту часть города, которая построена прямо на озере. О замирении не было и помина, каждый день шли бои. Тогда Кортес со своей стороны опять попытался завести переговоры; в те дни мы находились в Тлателолько. Он отправил послов к Куаутемоку с подарками — лепешками из маиса, курами, дичью, фигами, вишнями и на несколько дней приостановил военные действия. Ответ был: Куаутемок тоже склонен к замирению и в течение ближайших трех дней сойдется с нашим полководцем для обсуждения подробностей. Мы поверили этому ответу, угостили послов, отправили с ними вторично разные съедобные подарки. Но, оказывается, Куаутемок, по воле и оракулу своего Уицилопочтли, хотел лишь выиграть время для спешного укрепления новых своих позиций. Дня через три нас внезапно атаковали и нанесли немалый урон, так как бдительность наша ослабела в твердом уповании на близость мира.
Кортес осерчал, и битва продолжалась с несомненным успехом на нашей стороне. Тогда заговорил уже Куаутемок: он просил личной встречи с Кортесом у большого канала с водой, так чтобы оба полководца могли стоять каждый на своей стороне. Кортес согласился, день и час были назначены, но Куаутемок опять не явился, послав вместо себя одного из военачальников, который, между прочим, заявил, что Куаутемок опасался, как бы его не подстрелили издали во время переговоров. Любопытно отметить, что и этот военачальник, и все его сопровождавшие во время переговоров неустанно ели то печение, то вишни, желая этим показать, что припасов у них вдоволь. Но нас не проведешь таким легким способом! Кортес же на предложение о дне подлинной встречи гневно ответил: «Пойдите и скажите вашему повелителю, что являться ему незачем — я вскоре сам явлюсь к нему и сам посмотрю, как обстоят у него дела, хотя бы с маисом и прочей едой». Вскоре индейцы целыми толпами стали перебегать к нам ночью. Все они были изнурены и голодны до крайности. Это опять дало нам надежду на близость мира, и Кортес на целых пять дней приостановил бойню. Но все было тихо по-прежнему.
К этому же времени относится и следующий факт. Огнестрельного припаса у нас опять стало мало; а в лагере Кортеса был один солдат, который говорил, что он служил в Италии под командой Великого Капитана3 и там был при Чериньоле4, Горильяно5 и в других битвах, и этот солдат тогда обратился к Кортесу с предложением построить в Тлателолько за два дня большую катапульту, из которой можно будет обстреливать ту часть города, где засел Куаутемок. Ему дали все нужное — железо, веревки, дерево; он воздвиг большую катапульту, которая должна была метать большие камни величиной с кувшин в арробу6, но при первой же пробе ничего не вышло: сила была пустячная, и камень неуклюже падал подле самой катапульты; Кортес с досады обругал его. А звали этого солдата Сотело, он был уроженцем Севильи; а затем Кортес приказал разобрать катапульту. И против Куаутемока пришлось пустить прежние средства, прежде всего 12 наших славных бригантин.
Вся операция поручена была Сандовалю, которому были подчинены все капитаны бригантин, а Кортес вместе с Педро де Альварадо, Франсиско Вердуго, Луисом Марином и солдатами взошли на главный си [(пирамиду храма)] Тлателолько, чтоб оттуда следить за действиями Сандоваля. Боевой приказ гласил: «Уничтожать возможно меньше, лишь самое необходимое — укрепления, баррикады, брустверы и прочее; людей также щадить, особенно если они сдаются».
Куаутемок, убедившись в серьезности дела, решил спастись бегством от плена или смерти со своими военачальниками и многими знатнейшими персонами Мешико. Уже давно на сей случай приготовлено было 50 больших пирог, чтоб он мог спастись через озеро к кому-либо из окрестных дружеских племен. Приближенные также советовали немедленный отъезд. И вот, пока Сандоваль со своими бригантинами захватывал одну улицу за другой, мешики грузили свое добро, золото, жемчуг, семьи и женщин в лодки, и внезапно все озеро покрылось множеством пирог. Сандоваль сейчас же прекратил действия против города и дал приказ бригантинам преследовать убегающих. Особое внимание должно быть обращено на лодку Куаутемока, которого непременно следует схватить, не причиняя ему, однако, вреда и оказывая даже должные почести. Это специальное поручение дано было Гарсии Ольгину, другу Сандоваля, капитану самой быстроходной бригантины.
Действительно, Ольгину удалось нагнать Куаутемока, хотя и в другом направлении, нежели ему советовали. При приближении лодку монарха было нетрудно распознать: она была богато разукрашена и имела балдахин дорогой работы. Ольгин велел ей остановиться под угрозой обстрела, и Куаутемок поднялся и сказал: «Не вели стрелять. Я — повелитель Мешико, меня зовут — Куаутемок. Прошу, не делай ничего плохого ни моей жене, ни родственникам, меня же веди к Малинче»7.
Ольгин на радостях обнял Куаутемока и почтительно препроводил в свою бригантину; туда же пересажена была и жена монарха, а также 30 знатных; всех их поместили на мягких циновках и накидках и угощали всем, что только было под рукой. Лодки же с багажом следовали за бригантиной: никто ничего не тронул.
Сандоваль вскоре узнал, что Ольгин пленил Куаутемока и везет его к Кортесу. Он велел своим гребцам что есть силы навалиться на весла, дабы догнать Ольгина, и уже издали стал кричать ему: «Давайте мне Вашего пленника!» Но Ольгин ответил: «Захватил его я, а не Вы! Я же его и доставлю!» «Нет, — кричал Сандоваль, — Вы действовали лишь по моему приказу, да и Вас я избрал лишь по дружбе и ввиду быстроходности Вашего судна». Словом, разгорелась перебранка, а тем временем другая бригантина успела сообщить Кортесу о великой новости.
Кортес немедленно отрядил Луиса Марина и Франсиско Вердуго для приветствия Куаутемока и улаживания неприятного спора. А до прибытия пленников наскоро приготовили почетное место из циновок и накидок, а также обильную и, насколько допускали обстоятельства, изысканную трапезу. Скоро прибыл и сам Куаутемок со свитой. Кортес встретил его с великим почетом и отменной любезностью, а тот сказал: «Сеньор Малинче, сопротивлялся я тебе по обязанности, как государь этой страны. Теперь это кончилось; я побежден, я твой пленник; прошу, возьми кинжал, вон тот, у твоего пояса, и убей меня». При этом слеза скатилась по его впалым щекам, а сановники его громко заплакали. Но Кортес ответил мягкими и очаровательными словами, через наших переводчиков — донью Марину и Агиляра, говоря, что храброе сопротивление лишь усилило его почтение и нет человека, который мог бы поставить его в вину. Конечно, лучше бы было заключить мир, не губя столько народа, но это — дело прошлое, непоправимое. «Успокойтесь же и успокойте Ваших знатных. Ведь Вы по-прежнему остаетесь повелителем Мешико».
Понятно, что это заверение встретило живейший отклик у Куаутемока и всей его свиты. Кортес же, узнав, что супруга монарха и жены остальных свитских все еще находятся на корабле, немедленно велел их проводить в храм и угостить изысканным образом… Стало темнеть, и накрапывал дождь. Кортес распорядился, чтоб Сандоваль и Альварадо доставили Куаутемока с семьей и свитой из множества знатных к Койоакану. И каждый корпус ушел в свой лагерь, мы [Альварадо] - к Тлакопану, Сандоваля — к Тепеяку, а Кортеса — к Койоакану. Пленение Куаутемока и его военачальников состоялось 13 августа8, после полудня, в день Сеньора Сан Ипполита, 1521 года. Возблагодарим Нашего Сеньора Иисуса Христа и Нашу Сеньору Деву Санта Марию его благословенную матерь. Аминь.
Позднее в тот день шел ливень, сверкали молнии, грохотал гром, а воды было намного больше, чем в другие разы. А после того, как был пленен Куаутемок, все мы, солдаты, точно оглохли, — так бывает со звонарями в тот момент, когда они прекращают звонить во все колокола, и это, скажу, не удивительно, так как все 93 дня, которые мы занимались этим городом, ночью и днем разносилось столь много криков команд мешикских военачальников — тем отрядам воинов, что сражались на улицах; другим — тем, что в лодках сражались с бригантинами и с нами на мостах; и другим — при установке палисадов, проломов и углублении промежутков [в дамбах] с водой и мостам, и при сооружении баррикад; другим — при изготовлении дротиков и стрел, и женщинам, готовящим круглые камни для метания из пращей; к тому же со святилищ и башен проклятых идолов не переставая мучительно звучали барабаны, трубы и атабали. Таким образом ночью и днем мы слышали сильнейший шум, один день за другим; а после пленения Куаутемока прекратились крики и весь тот шум; и по этой причине, как было сказано выше, нас постигла глухота, как звонарей.
Что касается Куаутемока, то он был красавец; высокого роста, с широкими плечами; лицо продолговатое, правильное, очень приветливое; глаза выразительные, то грустные, то веселые, и всегда было ясно, что в них нет фальши; цвет кожи его был намного светлее, чем у обычных индейцев; лет ему тогда было 23 или 24. Был он, как уже говорилось, племянником Мотекусомы, сыном его сестры, и был женат на дочери Мотекусомы — своего дяди, очень красивой молодой женщине9.
Если же спросят, почему Кортес так поспешно вывел нас всех из города, то вот в чем причина. Весь район, в котором засел Куаутемок, был переполнен мертвецами, головами и телами, которые лежали повсюду: и в домах, и в каналах, и у самого озера; порой их было так много, что они лежали друг на дружке, точно поленницы дров. Много тел лежало и в других частях города, на площадях Тлателолько было то же самое, нужно было пробираться через груды тел и голов мертвых индейцев. Ввиду такого ужасного состояния и получился столь поспешный вывод войск из зараженного города… Читал я историю о разрушении Иерусалима10, но не думаю, чтоб смертность была там столь велика, как в Мешико. Ведь погибло здесь почти все взрослое мужское население не только Мешико, но и окрестностей.
Куаутемок обратился к Кортесу с просьбой разрешить оставшимся жителям и защитникам города выйти ввиду невыносимого смрада и ужасающего голода. И вот по всем трем дамбам в течение трех суток потянулись вереницы мужчин, женщин и детей, жалких до слез, живых скелетов, еле волочивших ноги, неслыханно грязных и оборванных, распространявших страшную вонь.
Когда исход прекратился, Кортес послал людей разведать, что творится в городе. Всюду, как сказано, лежали трупы, а среди них больные и слабые, не имевшие сил уйти вместе с другими. Земля повсеместно на улицах, площадях, дворах была взрыта и вскопана, ибо жители наперерыв искали корешки для утоления голода; по этой же причине снята была кора со всех деревьев в городе. Вода повсюду была солоноватая, горькая. Словом, нужда господствовала ужасающая, и все же никто не покусился на мясо мешика: врагов они ели, своих же никогда. Воистину, был ли еще другой народ в мире, который претерпел столько бед и ужасов!..
Итак, великий Мешико был покорен! Устроена была торжественная месса, а затем в Койоакане по приказу Кортеса состоялся банкет. Вино лилось изрядно, много его привез корабль из Кастилии, прибывший в гавань Вера Круса; не было недостатка и в свинине, ее привезли с Кубы. Веселье достигло таких размеров, что оно могло лечь пятном на нашу славу, и наш падре серьезно укорял Кортеса за этот банкет. Но тот ответил: «Сегодня не судите слишком строго моих солдат! Конечно, мне жаль, что так вышло, и я чувствую свою вину, но отложите Ваши укоризны на завтра». И действительно, следующий день предоставлен был покаянию и всяким добрым обетам…
Экипажу бригантин за все время осады было куда лучше, чем нам: они легко могли проникать в дома и забирать сокровища, а мы попадали туда лишь после долгого боя, когда все ценное уже успевали спасти. Больше доставалось им и пленников, хотя бы вспомнить еженощную охоту по озеру. Словом, ран они понесли куда меньше, а добычи скопили куда больше.
Что же касается наших союзников и друзей из Тескоко и Тлашкалы, то Кортес при особом параде восхвалил их великие заслуги и отпустил их домой с большими почестями и еще большими обещаниями. Впрочем, добыча их была так велика, что они бодро и весело двинулись восвояси…
А теперь скажу два слова и о себе и поведаю об одной странности, которая долго меня мучила, да так и осталась неразгаданной. Именно. С тех пор как я был свидетелем, как наши бедные товарищи приносились в жертву идолам, меня охватила боязнь, что и мне предстоит та же участь. Мысль эта стала навязчива, и канун всякой битвы был для меня мучением. А ведь всякий знает, что я не трус, что меня любили и уважали, как одного из наиболее отважных! Но боязнь была, и отпадала она лишь в самом бою, что тоже не менее удивительно. Вот какое состояние меня долго угнетало; и в чем тут дело, я и до сих пор не знаю; виновата ли излишняя усталость или постоянная напряженность. Теперь — дело прошлое, а посему я свободно могу об этом поведать читателю.