Миссия

Миссия

Гесс вылетел на «Мессершмидте Bf-110» (англичане называли его ME-110) из Аугсбурга в 5.45 пополудни 10 мая. Этот безрассудный полет и навигация потребовали от него значительного мастерства. Он спрыгнул с парашютом над Иглшемом в Шотландии, одетый в форму капитана германских ВВС, после наступления темноты. Приземлился Гесс в 12 милях от поместья графа Гамильтона. Несмотря на позднейшие заявления, будто он вез с собой официальные мирные предложения, при нем не было найдено никаких документов, кроме фотографии его с сыном и визитной карточки знаменитого специалиста по геополитике профессора Карла Хаусхофера, чей сын Альбрехт, скорее всего, и являлся вдохновителем данной миссии{1158}.

Архивные материалы позволяют однозначно установить, что Королевские ВВС не ожидали Гесса и потому не обеспечивали для него воздушный коридор. Кроме того, противовоздушная оборона в этом районе вовсе не была столь плотной, как это часто утверждают. Фактически самолет был обнаружен на высоте 15 000 футов вскоре после 10 ч. вечера и преследовался двумя патрульными «Спитфайрами», потерявшими его, поскольку их скорость была ниже. Когда «Мессершмидт» достиг западного побережья Шотландии, за ним погнался ночной истребитель «Дифайент» и почти настиг его. но тут Гесс выпрыгнул{1159}.

Если бы МИ-6 предвидела приземление Гесса в Шотландии, как заявляют Костелло и другие, это отразилось бы в обращении с ним в первые же часы по прибытии. Напомним: Гесс приземлился очень близко от поместья графа Гамильтона, и если бы его ждали, то не «потеряли» бы на несколько часов. Однако прием, оказанный ему, был организован из рук вон плохо, и это лучше, чем что-либо еще, показывает замешательство, вызванное его прибытием. Информация о прыжке Гесса с парашютом пришла в штаб местной обороны из полицейского участка в Гифноке, куда, в свою очередь, случайные очевидцы сообщили о самолете, разбившемся вблизи Иглшем Хауза в 23.12. Захват Гесса вовсе не был скоординированной акцией. Офицер, оказавшийся под рукой, взял двух стрелков из ближайшего лагеря и отправился к месту крушения. К тому моменту Гесса уже держали в коттедже фермера, на чью землю он опустился. Парашютиста, назвавшегося Альфредом Хорном, отвезли на автомобиле в штаб местной обороны.

Вскоре после полуночи штаб обратился в шотландский полк Аргайла и Сазерленда с просьбой о конвое для перевозки летчика в армейскую тюрьму. Разумеется, никто не ожидал прилета Гесса, поскольку дежурный офицер распорядился поместить его на ночь в камеру полицейского участка Гифнока, несмотря на возражения штаба местной обороны, что Хорн «кажется важной птицей и должен быть на попечении армии». Расследование, проведенное впоследствии военной разведкой, вскрыло крупные промахи в обращении с Гессом, которых не случилось бы, если бы его прибытие в Англию было срежиссировано Сикрет Интеллидженс Сервис. Никто не обратил внимания на то, что пленный является офицером и, следовательно, должен быть допрошен соответствующим образом. В военно-воздушной разведке полностью проигнорировали переданное туда в 1 ч. ночи сообщение, что пленный, по его словам, — важное лицо и желает дать им показания{1160}. Наконец, после дальнейших настояний, сопровождавшихся заявлением, будто летчик вез послание к графу Гамильтону и намерен говорить только с теми, с кем надлежит, армия согласилась принять его. Полицейский инспектор, приехавший за ним, удалился только после того, как провел собственное дознание и исследовал вещи Гесса.

Этот допрос проводился с помощью некоего капитана Дональда, оказавшегося под рукой, когда привели Гесса. Дональд привлек в качестве переводчика Романа Батталью, работника польского консульства в Глазго. «Невероятно, — сокрушался «Си», глава Эс-Ай-Эс, — как могли допустить такое». Батталья заметил, что летчик — вылитый Гесс, но тот отрицал это. В целом он был спокоен, но немного утомлен, может быть, из-за того, что допрос вел Батталья, выражавшийся по-английски «несколько витиевато», в присутствии пятнадцати или двадцати бойцов местной обороны. Поскольку первый допрос пленного исключительно важен, видимо, стоит описать сопутствующую ему обстановку, отраженную в показаниях Баттальи военной разведке.

Последнего озадачило «…что, насколько ему известно, не делалось никаких попыток проверить личность [Гесса] и истинность его показаний; что никто из пятнадцати или двадцати человек, присутствовавших при этом, по-видимому, не являлся официальным следователем и что вопросы, которые он должен был переводить, неслись из всех углов комнаты, некоторые из них он счел оскорбительными и отказался задавать. Не велся точный протокол допроса, люди ходили по комнате, разглядывая пленного и роясь в его вещах, как им заблагорассудится». До присутствующих постепенно дошло, что пленный — не обычный летчик, так как его форма была исключительно хорошего качества и не выглядела повседневной. Соответственно Гессу стали оказывать «некоторые знаки уважения» и препроводили его в казармы Мэрихилл около 2 ч. ночи{1161}.

Как только личность Гесса была установлена, военная разведка получила от «Си» нагоняй за допущенные промахи. Особенно возмутили его эти допросы после полуночи, несмотря на настоятельные заявления Гесса, что он везет важное послание. Разведка поспешила свалить вину на графа Гамильтона, утверждая: «Остается только предположить, что решение ничего не предпринимать до утра было принято командиром авиакрыла графом Гамильтоном». Это мнение получило распространение и породило нелепые измышления, будто Гамильтон участвовал в махинациях Эс-Ай-Эс; возможно, основанием для него послужило письмо, которое Альбрехт Хаусхофер, известный германский специалист по геополитике, послал Гамильтону осенью 1940 г. и которое было перехвачено и изучено военной разведкой. По чистой случайности письмо, представлявшее собой пробную примирительную попытку, дошло до адресата за несколько дней до прибытия Гесса. Однако совпадение не обязательно означает заговор.

Могло быть множество причин, почему Гамильтон не стал немедленно допрашивать пленного в 3 ч. ночи. Во-первых, вполне возможно, Гамильтону не сказали по телефону, что летчик, называющий себя Альфредом Хорном, везет политическое послание. Гесс был не единственным немцем, сбитым в ту ночь во время одного из мощнейших немецких воздушных налетов. И вовсе не являлось обычной практикой, чтобы командир базы проводил допрос в ближайшие часы. Кроме того, Гамильтон отправился спать не раньше, чем просмотрел список офицеров люфтваффе, с которыми встречался на Олимпийских играх в 1936 г., но он никак не мог найти там некоего Хорна. Таким образом, затяжка в худшем случае явилась результатом обычной небрежности{1162}.

Есть еще один аспект данного эпизода, который следует обсудить в этой связи. Даже если Гамильтон догадывался, что летчик — Гесс, а это весьма маловероятно, его реакция не должна удивлять. Будучи заслуженным командиром авиакрыла, старающимся стереть из памяти свое былое сотрудничество с примиренцами, он вдруг столкнулся с ошеломляющим фактом, что стал объектом мирных предложений нацистов. Дело Гесса грозило выпустить джинна из бутылки{1163}. Его смятение усилилось, когда немцы в публичном заявлении связали его имя с миссией Гесса, создавая необоснованное впечатление его соучастия. Ряд писем, выборочно просмотренных цензурой, отражал подобное мнение. Вот только один пример: «Я спрашиваю себя, нет ли доли истины в разговорах, будто этот несчастный был близок с графом Гамильтоном. По-видимому, слишком многие из нашей знати якшались с нацистами»{1164}. Гамильтон стал столь болезненно чувствителен, что поставил правительство в неловкое положение, предъявив иск старому коммунистическому лидеру Гарри Поллитту за его заявление, будто Гамильтон «друг Гесса». Ввиду своих подозрений коммунисты, возможно, по инструкциям из Москвы, усмотрели здесь редкую возможность, чтобы Гесс был вызван в суд и допрошен публично{1165}. Разумеется, все в правительстве признавали необходимость «помочь графу Гамильтону очиститься от злосчастных и нелепых подозрений, окружающих его имя»{1166}. Когда Криппс готовил доклад по делу Гесса для кабинета в ноябре 1942 г., он всячески старался реабилитировать Гамильтона, утверждая, что «поведение графа относительно Рудольфа Гесса было во всех отношениях благородным и правильным».

Гамильтон наконец встретился с пленным летчиком в 10 ч. утра на следующий день, когда Гесс открыл свое подлинное имя. Однако граф не мог или не хотел вспомнить свою встречу с Гессом во время визита в Берлин. С тех пор, разумеется, у них не было никаких контактов. В ходе личной беседы Гесс изложил суть информации, которую намеревался передать, и заявил, что он «исполняет миссию гуманности и что фюрер не хочет поражения Англии и желает прекратить бои». Хотя он и подчеркивал близость своих взглядов к взглядам Гитлера, но тем не менее настаивал на том, что данная миссия — это его собственная инициатива{1167}. Такое заявление, постоянно повторявшееся{1168}, подводит нас к важнейшему вопросу о якобы молчаливом одобрении миссии Гитлером. Майский в своих мемуарах предпочел оставить вопрос открытым: «Кто такой Гесс? Тайный эмиссар Гитлера или психопат-одиночка? Или представитель некоей группировки в высшем нацистском руководстве, обеспокоенной перспективой того, что война может затянуться слишком надолго?»{1169} Обнародованные ныне английские архивные материалы опровергают нелепые домыслы, сохранявшиеся годами и сильно повредившие англо-советским отношениям. Иногда еще делаются отчаянные попытки спасти подобные теории хотя бы частично, но тщетно. В свою недавнюю книгу о Гессе{1170} Питер Пэдфилд включил многие идеи, выдвигавшиеся Костелло. Но когда книга уже была подготовлена к печати, открыли архивы, и он был вынужден добавить пространный эпилог, дезавуировавший большинство его прежних аргументов. Тем не менее, он попытался спасти теорию согласия Гитлера на полет Гесса, приводя сведения, полученные французским военным корреспондентом, неким Андре Гербером, вскоре после войны. По словам Гербера в газетной статье, он нашел «в руинах Берлинской Рейхсканцелярии в конце войны документы, определенно устанавливающие, что именно сам Гитлер решил послать Гесса в Англию». Он уверял, будто Гесса действительно снабдили проектом мирного договора, отпечатанным на бланке Рейхсканцелярии, который был конфискован у него вскоре после прибытия в Англию. Проект соглашения из четырех пунктов по версии Гербера так нигде и не всплыл. По его собственному признанию, только четвертый пункт существенно отличался от устных предложений, действительно сделанных Гессом: в нем якобы Англии предлагалось сохранять благожелательный нейтралитет по отношению к Германии во время германо-советской войны{1171}. После того как английские архивные материалы были открыты и оказались совершенно невинными, старые теории заговора могли опираться только на безосновательные домыслы. Пэдфилд приводит свидетельство некоего Джона Хауэлла, рассказывавшего ему об одном человеке, немце по происхождению, чье имя он не мог назвать, которого вместе с несколькими другими лицами, говорящими по-немецки, Айвон Киркпатрик, эксперт Форин Оффис по Германии, приглашал для анализа условий тех самых мирных предложений, которые Гесс привез из Германии. Они были написаны на немецком языке на бланке Рейхсканцелярии вместе с английским переводом. Этот комитет, говорил он, собирался в обстановке исключительной секретности в штаб-квартире Би-Би-Си на Портленд Плейс. По словам информатора, «первые две страницы предложений детализировали цели Гитлера в России, четко очерчивая его планы завоеваний на востоке и уничтожения большевизма»{1172}. Информатор, видимо, спутал эту бумагу с документом, подготовленным Гессом к его встрече с лордом Саймоном, которая послужила ему поводом изложить свои идеи письменно{1173}.

Утверждают, будто наличие у Гесса официальных предложений привело Черчилля и разведку в такое смятение, что они просто-напросто приказали изъять их из описи вещей, отобранных у Гесса по прибытии. В рапорте штаба местной обороны о задержании Гесса, в частности, говорится: «Капитан Барри принес предметы, изъятые у пленного и внесенные в опись. Копия описи прилагается»{1174}. Последовательная нумерация страниц в оригинальном досье военной разведки не нарушена. Если сравнить его с досье Форин Оффис, видно, что начало повреждено. Однако листок с описью вряд ли прилагался в самом начале.

Те, кто заявляют, будто полет Гесса являлся частью изощренного плана, задуманного в Берлине, стремятся показать последовательность событий. Например, говорят, что Гитлер послал Гесса в Мадрид 20 апреля в попытке установить контакт с британским правительством. Скорее всего, это утверждение опирается на тот факт, что британский посол в Мадриде, сэр Сэмюэл Гор, был известным примиренцем и приветствовал бы подобный шаг{1175}. Но пристальное изучение архивных материалов не дает оснований для такого вывода. Форин Оффис затребовал у посольства в Мадриде информацию касательно «сообщений из Виши, будто Гесс прилетел в Мадрид с личным письмом Гитлера Франко». Слухи упоминали об урегулировании права прохода немецких войск к Гибралтару. Вторая телеграмма от 25 апреля такие слухи опровергала. Фрэнк Роберте, будущий посол в Москве, работавший тогда в Европейском департаменте Форин Оффис, заявил: «Паника в прошлый уик-энд оказалась по меньшей мере преждевременной». Речь шла, конечно, не о визите Гесса, а об угрозе Гибралтару, тяготившей англичан в то время. Информация в действительности носила противоречивый характер. Визит Гесса в Испанию мог бы быть связан с тайными контактами с источниками английской разведки или даже с английским послом, сэром Сэмюэлом Гором, но право прохода войск, естественно, означало враждебные действия против Англии. В ответ на запрос военной разведки Фрэнк Роберте, не давая веры слухам, четко заявил, что не может «подтвердить сообщение, будто Гесс встречался с германским послом в Барселоне. Если Гесс и приехал сюда, его прибытие окружено поразительной секретностью и нет даже слухов о его присутствии в городе». Затем он заметил, что Гор «автоматически» послал бы донесение, если бы такие слухи имели под собой основание{1176}. По мнению Москвы, слухи о мирных переговорах Гесса в Испании злонамеренно распространяли англичане, чтобы отвлечь внимание от собственного плачевного положения и втянуть СССР в войну{1177}.

Архивные материалы явно свидетельствуют, что Гесс прилетел в Англию без санкции Гитлера, не был он и завлечен британской разведкой. Более того, он не привез никаких официальных предложений. В первую годовщину прибытия Гесса, после того как допросы окончились и за ним было установлено круглосуточное наблюдение, Кэ-доган вынес четкий вердикт: «Ныне совершенно ясно, что эскапада Гесса — это его собственная безумная авантюра и германские власти ничего о ней не знали»{1178}. Кэдоган должен был знать, что говорит: ему поручили координировать действия всех ведомств, включая спецслужбы, в отношении Гесса. Сам Гесс признавался в письме Хаусхоферу: «Нельзя отрицать, я потерпел неудачу. Но нельзя отрицать и то, что я был сам себе пилотом (курсив мой. — Г.Г.). Мне не в чем упрекнуть себя в этом отношении. В любом случае я был у штурвала»{1179}.

Некоторым подтверждением идеи, будто Гесс покинул Германию полностью с ведома Гитлера, вроде бы служит газетное интервью с его женой в конце войны. Но ее свидетельство основано на воспоминаниях о последней встрече Гесса с Гитлером в Берлине 4 мая: «Они разговаривали на повышенных тонах, но на самом деле не ссорились»{1180}. В противовес этому свидетельству, весьма фрагментарному, обширная переписка Гесса с семьей во время войны не дает оснований для подобных заключений. В длинном письме матери Гесс описывает тщательные приготовления к полету, подчеркивая: «Многие вечера, которые я втайне (курсив мой. — Г.Г.) провел с картами, таблицами, логарифмической линейкой и чертежной доской, стоили того». В другом письме он объяснял, почему вылетел не из Берлина: Гитлер, видимо, запретил ему летать там без особого разрешения. «Я вполне мог, — писал он, — тут же угодить за решетку. Но это к лучшему, что с полетами в окрестностях Берлина ничего не получилось. Я не смог бы скрывать свои действия, и фюрер услышал бы о них рано или поздно. Мой план провалился бы, и мне пришлось бы винить самого себя за беспечность»{1181}. Даже если остается какой-то маленький шанс обнаружить, что миссия Гесса пользовалась официальной поддержкой в Германии, совершенно ясно, что британское правительство об этом не знало и не считало Гесса официальным эмиссаром.

Действительным вдохновителем миссии Гесса почти наверняка был Хаусхофер. Насколько он непосредственно замешан в деле, пока неясно, но письменное объяснение, которое он вынужден был написать в Берхтесгадене в день полета Гесса, показывает его влияние на последнего и то, какие контакты Гесс должен был установить в Англии{1182}. В недавней книге лорда Джеймса Дугласа Гамильтона очень четко прослеживается линия Хаусхофер — Гесс. На своей самой первой встрече с графом Гамильтоном Гесс, говоря о своей миссии, сослался на Хаусхоферов{1183}. Позднее он повторял это в разговорах с врачом, наблюдавшим его{1184}. В первом письме к жене из плена он просил ее «написать генералу [Хаусхоферу] — о чьих мечтах я часто думаю»{1185}. Вдохновляющая роль Хаусхофера просматривается в письме, которое Гесс адресовал ему: «Вы говорили, что не думаете, будто я сумасшедший, но "порой безрассудный". Можете мне поверить, я ни одного мгновения не сожалел о своем безумии и безрассудстве. В один прекрасный день последняя часть вашей мечты, бывшая столь опасной для моего плана, осуществится, и я появлюсь, перед вами»{1186}. Столь же примечательно его признание, что решение у него созрело в декабре 1940 г. и он уже предпринимал несколько неудачных попыток полететь в Англию. Возможно, его осенило, когда Гитлер решился напасть на СССР (если он об этом знал) и после провала берлинских переговоров, в которых он принимал участие. А может быть, ему внушала отвращение идея Риббентропа о Континентальном блоке, предполагавшая участие Советского Союза в разделе Британской империи.