ВНУЧКА НЕМЕЦКОГО БАРОНА

ВНУЧКА НЕМЕЦКОГО БАРОНА

Мало иметь безукоризненные документы, превосходно знать биографию своего прототипа. Разведчику-нелегалу важно врасти в разработанную для него и с его участием, выверенную в деталях, подтвержденную казенными бумагами легенду и жить строго по ней. Но жизнь обмануть нельзя, как невозможно и учесть все до мелочей.

Чтобы создать себе прочную легенду, по пути из Советского Союза в Германию Валя Волкова на некоторое время поселилась в горной Швейцарии. Вглядывалась в жизнь немцев, проживающих там, шлифовала свой немецкий язык, любовалась красотами природы и архитектуры. Побывала в Базеле, где родилась, училась в гимназии, закончила университет Альбина Тишауэр, роль которой ей выпало играть в дальнейшем.[5] Посетила публичную библиотеку, музей этнографии, художественную галерею, где провела немало времени. Заходя в магазины, поражалась многообразию диковинных, а порой и экзотических фруктов и овощей, множеству сортов колбас и сыров, разнообразных консервов с броскими этикетками. «А мой народ вечно в поисках обыкновенной простой пищи, лишь бы сытно было, — подумала она. — Ничего, разобьем фашистов, у нас тоже все появится. Да и жить станем иначе…»

Психологически Валя была готова к любым неожиданностям. И все же, когда приехала в Лозанну, чтобы пройти вокруг дома, в котором жил дедушка Альбины барон Артур фон Тишауэр, ноги стали будто ватные. У страха глаза велики. Шла, а они подкашивались. А вдруг заподозрят местные жители, а вдруг задержат, а вдруг донесут в полицию? И еще много этих «а вдруг?». Но рассудок взял верх, и она спокойно прошла вдоль трехэтажного старинного особняка под красной черепицей и с белоснежными колоннами, стараясь запечатлеть все самое броское. Без приключений возвратилась к ожидавшему ее такси. Ей и сейчас не верилось, что стала разведчицей. «Я же вовсе не авантюристка», — говорила она в Москве своему инструктору, проводившему с ней индивидуальную спецподготовку.

Но тот был другого мнения и возразил ей: «Зато вы умны, образованны, владеете иностранными языками. Плюс ко всему этому — ваше обаяние, высокая интуиция, умение расположить собеседника. Ну, и ваша преданность Родине». И он был прав.

Когда ощутила себя иностранкой, вошла окончательно в роль и освоилась со своим новым именем Альбина, к ней пришла уверенность. Но самое сложное и даже рискованное было впереди.

В Берлин она перебралась в те дни, когда гитлеровские войска терпели поражение под Москвой. Здесь же праздновали Рождество Христово, Геббельс в газетах и по радио заверял немецкий народ в скором завершении «блицкрига» на территории Советского Союза.

Альбина прошла по центральным площадям. Всюду на нее с огромных портретов и панно смотрел Адольф Гитлер. Из динамиков на площадях громыхали звуки военных маршей, либо прорывались призывные речи Геббельса, уверявшего, что войска доблестного вермахта не бегут из Подмосковья, гонимые Красной Армией, а «выравнивают» линию фронта, «перегруппировываются» перед решающим броском на большевистскую столицу. И все это сопровождалось криками «Зиг хайль!» и барабанной дробью штурмовиков.

По улицам мчались куда-то на грузовиках эсэсовцы, горланя песни. Ползли санитарные машины, перевозившие раненых. Пешком гнали русских, украинских и белорусских парней, превращенных в рабов Германской империи. Стоявшие на тротуарах зеваки выкрикивали: «Хайль Гитлер!», «Дранг нах Остен!». Лица же иных отражали растерянность, тревогу, испуг. Кто эти взбудораженные и встревоженные люди? Потенциальные противники гитлеровского режима, а значит, наши друзья?

Но вот барабанная дробь и гортанные призывы сменились приятной легкой музыкой. «Плохое предзнаменование», — подумала Альбина и тут же завыла сирена воздушной тревоги. Зеваки бросились в бомбоубежища, в метро.

Третий рейх… Уже через несколько дней пребывания в Германии Альбина почувствовала какую-то особую атмосферу, царившую в стране. Все назойливее и воинственней становилась пропаганда расовой исключительности «арийской нации», необходимости завоевания жизненного пространства для немцев на Востоке, возвеличивание Гитлера. Немцы в большинстве своем слепо верили в непогрешимость фюрера, были безропотными исполнителями его воли и даже обожествляли и молились на него.

Альбине предстояло самой определиться с жильем, с работой, и не только для себя, но и для радистки Раи, которая должна быть также заброшена в Берлин, но через Скандинавию. Обошла несколько адресов, полученных в Москве, на которые следовало опереться, но война спутала все карты: кто-то был направлен на передовую, а кое-кого арестовали за антифашистскую деятельность.

Она сняла комнату на Вальдов-аллее в Карлсхорсте у недавно овдовевшей солдатки. Женщина средних лет работала на швейной фабрике армейского обмундирования. Вечерами сквозь слезы причитала: «Несчастная я, вдовушка. Другие мужья домой из России шлют посылки, а моего пуля-дура сразила». Потом вдруг спохватилась: «Да что я, рехнулась, что ли? Мужа, отца моей дочурки, не стало, большевики его убили, а я нюни развожу, о тряпках и куске шпига пекусь. Да пропади они пропадом! Проживу и на скудный паек, который дают по карточкам!» Вскинув руки и запрокинув голову, молясь, сквозь слезы возглашала: «Царствие ему небесное. Может, и свидимся там с ним. Господи, спаси душу убиенного и помоги мне, рабыни твоей…»

И так каждый божий вечер. Альбине по-человечески жаль было молодую симпатичную немку, но и выносить ее воплей больше не могла.

Как-то она посетила гасштет,[6] чтобы выпить чашечку кофе. За столиком с ней оказался пожилой, с благообразным лицом разговорчивый старичок.

Узнав, что она нуждается в квартире, предложил комнату в своем коттедже там же, в Карлсхорсте, только на Райнгольдштрассе. «И воздух чистый, и до центра Берлина рукой подать!» — объяснил немец.

Альбина, не задумываясь, сняла у него комнату за сорок марок в месяц. Как выяснилось потом, Гельмут Вольф — отставной майор вермахта, нацист-фанатик. «Тем лучше», — решила она. Ей было интересно узнать этот вид «ископаемых», и она охотно беседовала с ним. Однажды он пригласил ее к себе в кабинет. На стене она увидела красочный портрет Гитлера. В углу стоял флаг с изображением свастики, искусно вышитой его женой фрау Бертой. Над диваном висели клинки разных эпох и народов, которые хозяин коллекционировал, и фотографии, на которых он был изображен среди окружения Геринга и Гиммлера.

В разговорах он был высокомерен и чванлив, нетерпим к людям других наций, уверял, что над миром должны господствовать арийцы, как самые умные, организованные, знающие и умелые. Одним словом, «типичный нордический тип». Что русские — низшая раса, оттого и отвергают новый порядок…

— В партию вступать думаешь? — вдруг спросил Гельмут.

— Не знаю, готова ли я к этому. А вдруг откажут в приеме? — ответила Альбина. — Я не переживу этого.

— «Майн Кампф» читала?

— Знакома.

— И какие мысли в тебе вызывает книга нашего фюрера?

— Я разделяю его взгляды. И не только. Люблю также его живописные полотна. Обожаю слушать его публичные выступления.

— А говоришь, не готова. Я помогу тебе с этим, коли ты такая робкая и за себя похлопотать не можешь.

Гельмут познакомил ее со своими единомышленниками по национал-социалистской партии. Те втянули ее в свою среду.

Альбина снова перечитала «Майн Кампф», эту настольную книгу, Евангелие нацистов. Теперь уже с карандашом в руках. Программные положения, разработанные Гитлером еще до прихода к власти, были и сейчас на слуху у нации. «Участие трудящихся в прибылях предпринимателей», «Поддержание процветающего среднего класса», «Повышение жизненного уровня народа», «Обеспечение престарелых», «Изменение Версальского Договора», ставившего Германию в неравное положение с другими европейскими государствами.

Она представила себе рядового немца, со средним достатком или чуть выше и подумала, что все эти «заповеди» не могли не привлечь нацию. Гитлер превратил свой народ в стадо «зомби», привив ему полное послушание и повиновение, веру в то, что смысл жизни — погибнуть за его идеи. И немцы шли за фюрером, как за мессией, спасителем, верили, что он поднимет Германию, сделает ее ведущей в Европе, господствующей в мире страной. Но думал ли бюргер, что все это будет достигаться ценой крови, подавления инакомыслия внутри страны, с помощью политики аннексий в отношении соседей по континенту? Становясь нацисткой, и она должна принять все эти постулаты. С волками жить — по-волчьи выть! Размышляла и о личности Гитлера, стараясь понять его и оценить. Еще в Швейцарии она слышала от местных немцев, что фюрер — развратник и сладкоежка, расист и антисемит, ни во что не ставивший жизнь миллионов людей. В то же самое время он был трусом и страшно боялся умереть. Даже фуражка его была стальной. Самолету он предпочитал автомобиль, либо бронированный вагон в составе спецпоезда с батальоном охраны.

Пригласив однажды Альбину на чашку кофе с бисквитом и ликером, Гельмут Вольф поинтересовался:

— Небось родительские деньги проживаешь. А кончатся они, на что жить станешь?

— Устроюсь работать куда-нибудь, — ответила Альбина.

— Что же ты умеешь делать?

— У меня степень магистра. Могу преподавать языки, переводить книги, читать лекции по немецкой филологии. — Потупив взгляд, добавила: — Но где же найдешь то, что тебе по душе и не в тягость…

— Да, это — проблема, — задумался Гельмут. — Особенно для гуманитариев. В бонны не пойдешь, не так воспитана. — Вопросительно посмотрел на девушку. — А переводчиком в гестапо могла бы служить?

Перед Альбиной стояла задача проникновения в Службу имперской безопасности Гиммлера. Гестапо и разведка — в ее составе. Чтобы не показаться заинтересованной в этом, сказала:

— Но ведь это несбыточно. Да я и не подойду. Там все больше мужчины работают.

Гельмут быстро настрочил записку, положил в конверт, заклеил и вручил Альбине.

— Там у меня старинный приятель начальственный пост занимает. Поможет тебе с устройством. Не у себя в аппарате, так где-нибудь еще. Он мне многим обязан. Да и человек добрый, порядочный.

Утро вечера мудренее. Альбина решила выспаться. Предложение было заманчивым, но его следовало еще и еще раз обдумать, подготовиться к встрече психологически. Но вдруг завыла сирена, второй раз на неделе, оповещавшая о налете авиации на столицу Германии. Приподняв маскировочную штору, увидела, как лучи прожекторов прощупывают ночное небо. Задрожала земля от взрыва бомб. Взметнулся огненно-пылевой столб. На ее глазах взлетел на воздух трехэтажный старинный особняк напротив.

В одно и то же место бомба дважды не падает, и Альбина предпочла не бежать в бомбоубежище. Спала тревожно. Снились кошмары. После незатейливого завтрака на скорую руку она навела перед зеркалом макияж и отправилась в город. Шла и не могла узнать улиц Берлина: от иных домов остался лишь зловещий дымящийся остов, валялись искореженные фонарные столбы и трамвайные рельсы, преграждая путь пожарным, санитарам и уборщикам, спешившим к развалинам. Из-под обломков извлекали тела погибших. Зрелище было не из приятных. Но разве Гитлер и его сподвижники не знали, что возмездие за авантюру неотвратимо? Беда, что расплачиваться за нее приходится всему немецкому народу.

Едва она села в наземную электричку — Эсбан, — как прозвучало предупреждение кондуктора об ее отправлении «Zuruk bleiben!».

Альбина села у окна. Мимо проплывали дома и бульвары, люди казались букашками, спешившими по своим делам. А ею вдруг овладел страх. «Что ждет меня впереди?» — думала она. И тут же вспомнилось напутствие Гельмута: «Только не робей!» Взяв себя в руки, успокоилась. Но надолго ли?..

Альбина вошла в подъезд мрачного здания Берлинского гестапо. И снова: «А вдруг?» А вдруг на лице написано, что я — советская шпионка? На мгновение остановилась в нерешительности. Сказала себе мысленно: «Страх погубит тебя, Альбина!» Это помогло. Извлекла из сумочки аусвайс. Офицер долго вертел его в руках, сличал приметы. Наконец возвратил его владелице документа. У Альбины спало напряжение, будто гора с плеч свалилась.

Штандартенфюрер СС Клаус Штуббер, седовласый, лет пятидесяти немец, прочитав послание Гельмута Вольфа, пригласил ее сесть. Расспросил, кто ее предки, откуда она прибыла в Германию, с какой целью.

— Я не могу отсиживаться в Швейцарии, когда решается судьба моего Отечества, — ответила она. — Германия для меня превыше всего.

— Гельмут Вольф для меня авторитет, конечно, но служба есть служба, — сдержанно улыбнулся гестаповец. — Вот тебе анкета. Заполнишь все о себе, о родителях, о дальних предках своих, пройдешь медкомиссию. После этого я сообщу тебе свое решение.

Альбина понимала, что ее станут проверять, так что самое страшное впереди. «А вдруг?» теперь касалось уже самой легенды, по которой она только начинала жить. Выдержит ли легенда проверку?

Когда Альбина ушла, Штуббер дал подчиненным указание проверить ее арийское происхождение, родственные и личные связи. Неделю спустя ему на стол легло досье на Альбину фон Тишауэр, собранное из документов, фотографий и агентурных донесений, добытых через своих людей в Швейцарии, на нее, родителей и даже пращуров. Письменная рекомендация Гельмута Вольфа. Заключение врачей. Все устраивало. И тогда он позвонил Вольфу, попросил прислать девушку к нему.

Войдя в кабинет штандартенфюрера, Альбина вскинула правую руку в партийном приветствии:

— Хайль Гитлер!

— Хайль! Проходи, садись, дочка, — тепло посмотрел на нее гестаповец. — Твоего деда барона фон Тишауэра я знал лично и хорошо помню его. Он был надежным наци. Являясь крупным банкиром, финансировал приход фюрера к власти. Новая Германия и возникла благодаря поддержке таких людей, как твой знатный предок.

— Спасибо за добрую память, — просияла Альбина. — Я горжусь своим дедушкой.

И вдруг гестаповец взглянул на Альбину так, что по телу ее невольно пробежали мурашки.

— По-моему, я встречал тебя в Цюрихе с дедом.

— Очень может быть. Дедушка любил гулять со мной по городу, — ответила Альбина, успокоившись. И добавила страдальчески: — У него очень болели ноги…

— Да, да. Он жаловался на ревматизм… А какой был старик! — И снова спросил: — Где бы ты желала проявить свои способности?

— Даже не представляю себе, — улыбнулась Альбина.

— Откуда знаешь русский, английский языки?

— Меня воспитывала гувернантка из русских эмигрантов. А английский изучала в школе, в университете.

— Откровенно говоря, переводчик мне необходим. — Штуббер задумался. — Но потребуется применение обоих языков. Сможешь?

— Это что, синхронный перевод?

— Не только. Переводить придется также русские и английские тексты, а иногда и магнитофонные записи перехваченных разговоров наших противников, дипломатов.

Выдержав паузу, Альбина сказала:

— Если считаете, что я вам подхожу, не возражаю.

Вышла из здания раскрасневшаяся, радостная. Как же, легенда выдержала проверку, и еще какую! Это придавало ей уверенность, смелость в последующих шагах. Испытательный срок она выдержала и была оставлена в штатах Берлинского гестапо. Ей присвоили звание, выдали гестаповскую форменную одежду и даже пистолет системы «вальтер». Униформа ладно сидела на ней.

Она имела дело с информацией внутреннего порядка — об антифашистских настроениях в различных группах населения, — которая стекалась со всех концов Берлина, о принятых репрессивных мерах, направленных на их подавление, о бунтах немецких патриотов в концлагерях и даже о взаимоотношениях дипломатов различных государств, посольства которых продолжали оставаться в Германии.

Это было важно знать, чтобы видеть процессы, происходящие в Германии, изнутри. С первых же дней увидела: враги здесь безжалостно уничтожаются, «заблудшие» гноятся в концлагерях, на воротах которых стояло: «Работа делает человека свободным». Но полученная работа не могла полностью удовлетворить Альбину. Советской разведчице необходимо было нечто другое — секретная информация, раскрывающая замыслы Германии в отношении Советского Союза.

Тем временем в Третьем рейхе происходило дальнейшее нагнетание массового психоза и экзальтации. Берлин походил на растревоженный муравейник, на который своей лапой наступил медведь. Шло активное патрулирование в воздухе. Как и перед войной, только в еще большей мере, совершались обманные маневры дипломатов и высокопоставленных военных, подспудно усиливалось напряжение как внутри партии, так и среди генералитета, все больше бесновался фюрер. В этой обстановке надо было и Альбине тщательно продумывать свое поведение.

Альбина хорошо знала, с чего началось разоблачение гестапо антифашистской подпольной организации патриотов-берлинцев, которую гитлеровцы окрестили «Красной капеллой»: был запеленгован ее радиопередатчик.[7]

Арестованы были многие ее участники. Добиваясь признаний, подследственных зверски пытали. Деятельность их квалифицировалась, как «пособничество противнику», «подрыв боевой мощи Германии». Рядовые члены подполья были гильотированы, руководители — повешены в тюрьме Плетцензее. Увидев в руках палача петлю, один из них воскликнул: «Мы не умираем, мы переходим в вечность!»

«Эти люди, — подумала Альбина, — уходили, как жили, — гордо, не сгибаясь, с улыбкой на устах, веря, что их кровь прольется не зря». Восхищалась ими, была с ними всей душой. И вдруг спросила себя: а сама как поступила бы, оказавшись на их месте? И твердо ответила: выстою, чего бы это ни стоило! Однако попадаться все же не следует.

Но она извлекла для себя урок из этой страшной истории: чтобы не запеленговали рацию, она должна быть кочующей, радиосеансы — дробными, в несколько секунд каждый, в разное время суток. Все месяцы пребывания в Берлине Альбина передавала в Москву информацию, неукоснительно следуя этим правилам. Расширяя круг своего общения, она пыталась разведать и передать своим не только конкретное, сиюминутное, но и что замышляет Гитлер в будущем. Сопоставляла, анализировала секретные документы, факты и события. А замыслы эти были циничными и сводились к тому, чтобы стереть с лица земли Советский Союз, расчленить его на несколько мелких государственных образований таким образом, чтобы арийцы могли, во-первых, господствовать, во-вторых, управлять, в-третьих, извлекать выгоду для себя. Для этого предполагалось одну часть населения уничтожить, другую же — поработить, оккупированные земли заселить десятками миллионов людей арийской расы. «Никаких прививок, никакой гигиены, только водка и табак! Лучше всего было бы обучить аборигенов языку жестов», — заявил Гитлер в узком кругу своих сподвижников.

Радистка Раиса во время радиосеансов с Центром отстукивала информацию, полученную от Альбины, в эфир, а глаза не высыхали от слез. Но и ярость отмщения светилась в них, вера в то, что советский народ отстоит свою землю и независимость, как это он делал не раз в своей истории.

Но вот в марте 1943 года Центр поручил Альбине восстановить утерянную ранее связь с агентом Кёнигом. Установила, где он живет. Предстояло главное: встретиться.

Она знала Кёнига лишь по присланной фотографии. Однажды утром повстречала его, что называется, нос к носу. Он выходил из дома вдвоем с женщиной. Потом она видела его проходившим по коридору ведомства Гиммлера. Эта визуально добытая информация давала ей не только представление о нем самом — внешний вид, физическое состояние, но и подтверждала имевшиеся у нее сведения о том, что он женат, по-прежнему работает в Службе политической разведки.

«Значит, домой к нему идти нельзя, — подумала она. — В здании, где он работает, тоже подойти рискованно». Однажды она заметила, как он, стройный, в залихватски заломленной фуражке, покинул департамент и направился к автомашине. Присмотрелась: конечно, он! Она тотчас поспешила за угол здания и перешла на противоположную сторону улицы. Играл всеми цветами радуги недавно выпавший снежок. Слепило глаза. Альбина шла, наблюдая в зеркальные стекла темных очков за идущими сзади машинами. Увидев «БМВ» Кёнига, вышла на проезжую часть, подняла руку. Машина остановилась.

— Что случилось, унтершарфюрер? — заметив женщину в форме, спросил он.

— Простите. Я очень спешу. Не могли бы вы подвезти меня? — обратилась Альбина к нему.

— Я еду в Кепеник.

— Меня это устраивает, — ответила она.

— Тогда прошу. — И он открыл дверцу машины.

Когда проехали Александерплац, Альбина спросила:

— Вы не подскажете, где здесь неподалеку часовая мастерская?

— Мастерская… — задумался Кёниг. — Я знаю одного часовщика… А что бы вы хотели?

— Мне необходимо срочно отремонтировать часы фирмы «Павел Буре». Не каждый берется за это.

«Часовая мастерская»… Часы «Павел Буре»… Кёниг взглянул на гестаповку вопросительно, включил радио, чтобы перебивало их разговор. Передавали выступление Геббельса в каком-то Спортхалле. Зал гудел, буквально взрывался.

— Я могу попытаться встретиться с моим знакомым. Возможно, он поможет вам. — И снова посмотрел на гостью, но уже сквозь улыбку.

— Я буду вам признательна, — улыбнулась и Альбина.

То были пароль и отзыв. Они друг друга поняли. Связь с агентом, таким образом, была восстановлена.

— Очень рад, что, несмотря на такое время, друзья помнят меня, — сказал Кёниг.

— Когда и где нам удобнее встретиться, чтобы обстоятельно поговорить? — спросила Альбина.

— В воскресенье на Мюгельзее вас устроит?

— Согласна. Запасная встреча там же и в тот же час в следующее воскресенье.

Условились о месте и времени встречи. Альбина попросила остановить машину и вышла у станции метро.

Чеканя шаг, шла рота новобранцев, горланивших нацистскую песню:

…Если весь мир будет лежать в развалинах,

К черту — нам на это наплевать!

Мы все равно будем шагать дальше,

Потому что сегодня нам принадлежит Германия,

Завтра — весь мир!..

Пропуская их, Альбина всматривалась в лица юнцов. На них была написана решимость. Это ужасало. Одурманенные лозунгами Гитлера и геббельсовской пропагандой, они верили в успех своей миссии, а значит, земля будет и дальше вздрагивать от разрыва бомб, долго еще будет проливаться человеческая кровь. Невольно вспомнился родной дом. Интересно, чем занят в это страшное время Антоша? Этнографы сейчас не нужны никому. Остается — война. Он был активным комсомольцем и осоавиахимовцем. Такие люди не могут оставаться в стороне, когда Родина в опасности. Да и немецким языком владел. Тогда и его, возможно, забросили за кордон… «А вдруг встретимся? — От этой мысли ее бросило в жар. — А вдруг… Но тогда все равно нам придется пройти мимо друг друга, быть может, лишь обменявшись взглядом».

Спустившись в городскую подземку, она села в вагон, на котором значилось — «Nicht Raucher», для некурящих. Доехала до Карлсхорста. Пока шла к себе на квартиру, встретилось немало изможденных женщин в черном траурном одеянии. Подумала: должно быть, матери, вдовы погибших на Восточном фронте солдат и офицеров. Это на смену им шагали безусые парни, верившие, что завтра весь мир будет принадлежать им и никому больше.

А между тем жизнь шла своим чередом. В кинотеатрах демонстрировались не только боевики и нацистская хроника, но и сентиментальные фильмы. В гастштетах завсегдатаи потягивали из керамических кружек пиво и вели неторопливые разговоры.

Воскресный день выдался слегка морозным. Альбина добралась до Мюгельзее Эсбаном. Убедившись, что «хвоста» за собой не привела, встала на лыжи, направилась к условленному месту.

Кёниг в это время съезжал с горы. Подъехав, пригласил ее пройтись на лыжах по заросшему кустарником берегу озера.

— Хорошо, что вы сегодня в штатском, — сказал он. — Гестаповская униформа не к лицу вам. Огрубляет. У вас же правильные черты лица, великолепная улыбка.

— Между ведомствами Шелленберга и Мюллера всегда были отношения соперничества и неприязни, — заметила Альбина.

— Просто у Шелленберга народ поделикатнее. В гестапо же работают костоломы и кровопускатели. Вас лично я не имею в виду. Но и советское ОГПУ, видимо, не в белых перчатках делает историю.

— В таком случае ради чего вы идете на риск, сотрудничая с русской разведкой?

— Философский вопрос. — Кёниг остановился, закурил. — И все-таки удовлетворю ваше любопытство. Я — антифашист в душе. Больше того: привержен коммунистической идее. Государство же советское рассматриваю в качестве далеко несовершенного, но все же прообраза будущего человечества. Без этих репрессивных аббревиатур, разумеется.

— Это ласкает мой слух… Скажите, пожалуйста: ваше положение в ведомстве Имперской безопасности позволяет иметь доступ к высшим партийным и государственным секретам?

Кёниг задумался.

— Как вам сказать? К Гитлеру и рейхсминистру Гиммлеру напрямую я не вхож. Зато близок к партайгеноссе Борману. С обергруппенфюрером Шелленбергом, что называется, на короткой ноге. А теперь сами судите о моих разведывательных возможностях.

— Мою службу интересует также, насколько прочны ваши позиции.

— Ничто не вечно под луной, фрейлейн… О степени доверия ко мне того же Бормана вы можете представить себе хотя бы по такому факту. Однажды он посвятил меня в святая святых политики фюрера. В частности, в его замыслы в отношении Польши. Если коротко, мысли Гитлера сводятся к следующему:

Первое. Образуемое польское генерал-губернаторство должно стать для Германии резервом дешевой рабочей силы и представлять из себя большой рабочий лагерь. Во главе него должна находиться немецкая администрация, способная поддерживать порядок среди аборигенов.

Второе. Польское губернаторство должно поставлять в Германию исключительно неквалифицированных рабочих для использования в качестве дешевой сезонной рабочей силы. В Польше же эти лица должны наделяться небольшими участками земли, с помощью которых могла бы прокормиться семья.

Третье. В экономическом отношении последний немецкий рабочий и крестьянин должны цениться выше любого поляка. Другими словами, если поляк в Германии будет работать 14 часов в сутки, то, несмотря на это, он должен получать за свой труд меньше, нежели немецкий рабочий за 8-часовой рабочий день.

Четвертое. Для поляков должен существовать только один господин — немец. Два господина — один возле другого — не могут и не должны существовать. Поэтому все представители польской интеллигенции подлежат уничтожению.

Пятое. Будет правильным, если поляки останутся католиками. Польские ксендзы должны быть на нашем содержании, а за это обязаны будут направлять своих овечек по желаемому для нас пути — внушать им кротость и повиновение, делать их глупыми и тупоумными.

— Борман не сказал, к какому времени относятся эти высказывания Гитлера? — поинтересовалась Альбина.

— Разговор происходил в октябре 1940 года в Берлине на квартире фюрера. Участниками его были партайляйтер Борман, рейхсминистр доктор Франк, рейхсляйтер фон Ширак, гауляйтер Кох… О чем вы задумались, фрейлейн?

— О том, что все это бесчеловечно и очень страшно. Коли поляков Гитлер решил превратить в бессловесное быдло, в рабочий скот, то русских, белорусов, украинцев и вовсе в рабов, в нераздельную собственность немецких господ, которую можно купить, продать и даже убить. И если обсуждение состоялось задолго до вероломного нападения Германии на Советский Союз, не является ли это еще одним свидетельством и доказательством того, что она готовилась к войне задолго до нападения на СССР?

— Безусловно, — подтвердил Кёниг. — О том, что «захват жизненного пространства на Востоке и его беспощадная германизация» — важнейшая цель, Гитлер заявил в 1933 году, как только стал рейхсканцлером. В июле 1940 года в Бергхофе состоялось секретное совещание высшего военного руководства страны. Гитлер там прямо заявил и потребовал, чтобы Россия была ликвидирована, стерта с лица земли! Срок — весна 1941 года. Осуществить «операцию» необходимо молниеносно, одним ударом!

Шелленберг после этого посетил Москву и детально информировал персонал германского посольства о плане «Барбаросса». Подобная информация представляет интерес для вашей службы?

— Да, конечно. Наряду с той, в которой, надеюсь, будут отражены и сегодняшние планы руководства партии, рейха, вермахта, ведомства Имперской безопасности, Министерства по делам Восточных земель.

— Я так и понимаю свою задачу… Что же касается Вальтера Шелленберга, при всей его подозрительности к людям, ко мне он благоволит. Благодаря этому, я бываю в курсе многих дел государственной важности.

— Благодарю вас и надеюсь, — сказала Альбина. — И не забывайте, пожалуйста, о конспирации. Ищейки Мюллера встречаются и среди окружения высокопоставленных особ. Я хорошо это знаю.

— Я тоже, — улыбнулся агент.

— Работать с вами Центр поручил мне, и я со своей стороны буду делать все, чтобы мы оба не пострадали и могли долго служить нашему общему делу. И постарайтесь больше добывать секретных документов, которые можно было бы использовать, не раскрывая источник информации.

— Вы мне внушаете доверие к себе, фрейлейн, — благодарно взглянул на нее Кёниг.

— Тогда — за дело! — рассмеялась Альбина. — Сегодня же мне хотелось бы знать, насколько повлияло на высшие структуры власти Германии поражение армии фельдмаршала Паулюса под Сталинградом. Ну, и какие в связи с этим просматриваются тенденции в политике ближайших месяцев, как в отношении Советского Союза, так и наших союзников — США, Великобритании?

— Задачка, — почесал затылок агент. — Кое-какие секретные документы на этот счет постараюсь добыть и представить вам в ближайшие дни, фрейлейн. Пока же скажу: Сталинград отрезвил некоторые горячие головы и в партии, и в государстве. Настроения элиты теперь далеки от единства, но и не так уж катастрофично все, как может показаться со стороны. Смешно, но после такого потрясения кое-кто еще надеется на победу Германии в войне.

— Очень буду ждать обещанного вами материала, — сказала Альбина. — Контейнер с фотопленкой заложите в тайник. Я оборудовала его в надежном месте в районе Фридрихштрассе.

Альбина передала Кёнигу пачку сигарет, на внутренней стороне которой был изображен тайник и дано описание его и подходов к нему. Условилась с ним о следующей встрече и запасных явках. Договорилась о способах связи в случае ее утери или необходимости увидеться срочно.

Изъяв вскоре фотопленку Кёнига из тайника, Альбина переправила ее со связным в Центр. Устную информацию, получаемую от Кёнига в последующем, она передавала в Центр по рации с помощью своей напарницы Раисы.

«Блицкриг» выдыхался. Гитлеровцев ждала перспектива затяжной войны, к которой Германия не была готова. Для победы над Советским Союзом, по сообщениям Кёнига, у нее уже не оставалось ресурсов.

В одну из встреч Альбина получила от него информацию о том, что Отто Скорцени[8] по поручению Гитлера готовит группы боевиков для нападения на советское и американское посольство в Тегеране в то время, когда там будет проходить конференция «Большой тройки».

Кёнигу также принадлежит информация о подготовке вермахтом операции под кодовым названием «Цитадель» — наступление немецких армий под Курском.

Проверка Центром через другие источники подтвердила эти данные, и они были использованы Верховным Главнокомандованием в разработке упредительных контрмер и ударов.

А вскоре Альбина и сама получила радиовызов прибыть в Швейцарию для встречи со специально приехавшим туда для этого ответственным сотрудником Службы внешней разведки. Она понимала важность этого, но как туда поехать?.. Нужны убедительные причины.

Говорят, голь на выдумки хитра. Приближалась годовщина гибели матери и отца, и Альбина обратилась к Клаусу Штубберу с просьбой отпустить ее на пару дней в Швейцарию побывать на могиле родителей. Разрешение не заставило себя ждать.

Остановилась она в Цюрихе в частном отеле. Утром следующего дня посетила кладбище. Возложила цветы. Постояла в скорбном молчании. Отобедав в ресторане, направилась на конспиративную квартиру. Добиралась, пересаживаясь с такси на такси. На случай алиби зашла к ювелиру. И не хотела ничего покупать, да глаза разбежались. Приобрела симпатичный позолоченный медальон. Сама себе улыбнулась, представив, как будет рад ее возлюбленный, когда увидит свое фото на ее груди. Задумалась: «Где-то он сейчас? Он всегда рвался в бой. А ведь я помню его и робким юношей. Как же я перепугалась за него, когда, борясь с морской пучиной, он выбивался из сил, а его бросало с волны на волну. Хоть бы все у него было хорошо в жизни. Скорее бы кончалась война. Тогда мы будем вместе и я стану любящей женой и матерью наших детей. А вдруг?.. Лучше не загадывать. Если бы он только знал, где я и чем занимаюсь. И как сильно его люблю».

Альбина протянула хозяину лавки деньги.

— Заверните, пожалуйста.

— О, фрейлейн! Благодарю за покупку. Приходите, будем рады.

На конспиративной квартире встретил ее Александр Иванович. Тот самый майор из разведслужбы, который готовил, отрабатывал каждую деталь поведения за рубежом и перебрасывал ее за кордон, а затем переживал за нее. Встретил тепло, расспросил о жизни, высказал удовлетворение ее успехами.

— Но чего мне это стоило, знаю только я, — сказала Альбина. — Пришлось изменить в себе не только привычки, вкусы, но и образ жизни, мыслей. Превратилась в нацистку! Как говорится, с волками жить, по волчьи выть.

— Зато потом, когда победим и вы сбросите «звериное обличье», вам станет легко дышать, — сказал сквозь улыбку майор.

— Да, конечно, — подтвердила Альбина.

Александр Иванович информировал ее о положении на Родине. Оно было все еще тяжелым, но люди не унывают, делают все, чтобы приблизить день победы. Это вдохновляло Альбину, вливало в нее свежие силы.

— Центр благодарит вас за восстановление связи с ценным агентом Кёнигом, — сказал Александр Иванович. — Передайте нашему другу, что его информация напрямую докладывается в Ставку Верховного Главнокомандования и ею лично интересуется товарищ Сталин.

— Это вдохновит Кёнига в его дальнейшей работе, — заметила Альбина.

— Но и ваша информация тоже представляет большой интерес. Используется она и политиками, и дипломатами, и военными.

— Спасибо. Очень рада.

Александр Иванович приготовил кофе, поставил на стол печенье.

— Угощайтесь, пожалуйста. Поговорим о ваших перспективах. Как они вам представляются?

— Перспективы меня не радуют. Да и успехи — тоже.

— Что-то тревожит вас?

— Нет. К тревогам, к тому, что за мной могут следить, я привыкла, хотя странная эта привычка. Просто стараюсь не думать о страшном и каждый шаг свой контролирую. Но понимаете, как вам это объяснить, не знаю. Я в гестапо стала вроде бы своим человеком. Меня ценят. Даже Мюллер иногда вызывает, когда требуется сложный перевод. Приглашал и Шелленберг. Восхищался тем, что я не только блестяще, с его точки зрения, владею русским языком, но, что не менее важно, знаю душу русского человека.

— Это же прекрасно! А главное, расширяет ваши возможности.

— И все-таки, все это не то, что нам с вами требуется. Я имею возможность добывать информацию о положении дел в Берлине, о настроениях в различных кругах населения. Иногда принимаю участие в допросах антифашистов, перебежчиков. Это же — гестапо, и круг его возможностей специфичен.

— Понимаю вас. — Майор задумался. — Но в чем вы видите выход из такого положения? Чем вам может помочь Центр? Что предполагаете предпринять?

— Мне, видимо, следует перебраться на гестаповскую периферию. Туда, где надо мной не будет надсмотрщиков и где я могла бы сама себе быть хозяйкой и располагать большей свободой. Тем более что Служба безопасности и СД там объединены и ходят в одной упряжке.

— Но ведь это еще дальше от германской элиты…

— Разумеется, это — парадокс, — подтвердила Альбина. — Но я все продумала. На периферию из Берлина направляются все приказы и директивы. Приезжают люди от Розенберга, Гиммлера, Бормана, Шелленберга, Мюллера, Канариса. Они о многом осведомлены.

— Полагаете?

— Во всяком случае, это то, что касается тактики. А о стратегических замыслах нацистов, ведомства Гиммлера, вермахта вы будете иметь информацию от Кёнига.

— Разумно, — согласился майор. — Но придется перебазироваться и радистке Рае.

— Я располагаю бланками паспортов, других документов, образцами подписей, печатями. Переброску ее туда возьму на себя, Александр Иванович.

— Ну, а работу с Кёнигом продолжим мы… И тем не менее ваше предложение я должен согласовать с руководством.

Но у Альбины была еще и другая причина.

Все складывалось в общем-то неплохо, но группу переводчиков с недавнего времени возглавила фрау Берта, гауптшарфюрер СС, шатенка с неброской внешностью, сварливая старая дева, нацистка до мозга костей. К Альбине она явно придиралась. Даже к ее языку. Некоторые слова она действительно произносила не по-берлински, а так, как говорят в Швейцарии. Пришлось объяснять, что жила там с родителями и дедушкой. И тогда Берта стала иронично и даже с издевкой называть ее Баронессой. Это задевало за живое. Но пугало другое: переходя все границы разумного, особенно после поездки на могилу отца с матерью, расспросами своими та старалась буквально влезть в ее душу. Это настораживало. Но как избавиться от ее назойливости? Поставить однажды на место? И вдруг подумалось: уж не приставлена ли она за ней шпионить? Это сказывалось на настроении, держало девушку в напряжении.

Получив по рации добро от Центра, Альбина обратилась по команде к руководству гестапо с просьбой отправить ее в одну из горячих точек, где она могла бы принести больше пользы Третьему рейху.

Прочитав рапорт, Клаус Штуббер долго не мог взять в толк: фрейлейн из относительно спокойной столицы рвется туда, где опасно. Долго размышлял над этим и наконец изрек:

— Я подумаю. Иди, займись делом.

Альбина переживала: неужели не разрешат? Тогда она потребует, чтобы ее принял сам Мюллер, руководивший 4-м Управлением Имперского ведомства безопасности (гестапо). Но обергруппенфюрер СС Генрих Мюллер вызвал ее к себе сам.

— Штандартенфюрер мне доложил о твоем намерении. Но периферия — не его епархия, где бы он мог распоряжаться людьми. И он передал твой рапорт на мое решение. — Мюллер подошел к Альбине и долго и упорно разглядывал ее красивое лицо. — Сама надумала?

— Я женщина самостоятельная.

— Что же тебе здесь не работается?

— Да нет. Я всем довольна.

— А не стоит ли за твоим желанием что-то другое, совсем не то, о чем указываешь в рапорте?

— Другое…

— И все-таки? — Мюллер терпеливо ждал ответа.

— Я там не пишу, но возможно, виною всему моя излишняя чувствительность… С некоторых пор мне стало как-то не по себе в группе. Кому-то, видно, перешла дорогу.

— Женская зависть?

Альбина поняла, что Мюллер осведомлен обо всем. Не исключено, что Берта ему и доносила. Тем лучше.

— Я не виновата, что мой дед был бароном! — наконец ответила она.

— Значит, окончательно?

— Да! — твердо заявила Альбина. — Родителей я не помню, они погибли в автомобильной катастрофе. Мой дедушка, барон фон Тишауэр, не щадил жизни за новую Германию. Долг внучки — быть там, где всего нужнее, даже если это опасно для жизни, — отчеканила по-нацистски фанатично она. — И пусть это будет самая горячая точка!

— Лихо! Патриотический поступок арийки! Достойно подражания!

Мюллер в щегольской генеральской форме СС походил вокруг Альбины, стараясь понять ее. Сел за письменный стол. Снова встал и снова заходил кочетом.

— А если и другие захотят в пекло? С кем я останусь?

— Других держите, а меня отпустите, — улыбнулась девушка.

— Ну что же, неволить не стану. Смени обстановку. А начальнице твоей я хвоста накручу! — Мюллер подошел к висевшей на стене географической карте. — Есть такой городок Поставы. На территории Молодечненской области, подлежащей освоению рейхом. Тебя устроит?

— Согласна.

— Учти: там стреляют, кругом рвутся бомбы, взлетают на воздух дома. Не всякий мужчина выдерживает. Болезни придумывает разные, чтобы вырваться из тех мест и непременно в Германию!

— Я выдержу, — как-то просто сказала Альбина.

— В таком случае, я подпишу приказ о переводе тебя из Берлинского аппарата в Службу безопасности и СД[9] этого прифронтового города. Возглавляет ее штапффельфюрер Стефан Хейфиц. Фамилия смахивает на иудейскую. Но пусть тебя это не смущает. Проверяли до пятого колена — чистейший ариец, а по характеру и убеждениям — нордическая личность. Беспощаден к врагам рейха. Правда, он — большой либерал. Впрочем, сама разберешься в нем. Ну как, подписывать приказ или подумаешь?

— Подписывайте.

— Беда мне с тобой. — Мюллер еще раз посмотрел на Альбину, но та была по-прежнему спокойна, казалось, ее ничего не волновало. — Я позвоню Хейфицу о тебе. Скажу, чтобы не обижал сам и не позволял обижать другим.

— Я признательна вам, обергруппенфюрер. — Лицо гестаповки засветилось от радости.

— А это тебе за успешную работу в Берлине. — Мюллер вручил ей «Железный крест» второй степени. — Надеюсь, покажешь тамошним мужикам, как надо трудиться на благо нашего Отечества.

— Служу Германии фюрера! — ответила Альбина бойко.

— Gluckliche Reise! — пожелал ей счастливого пути Мюллер.

Она знала, что шеф гестапо Мюллер, этот тучный мужчина с лицом мясника, был требователен к подчиненным и даже суров с ними. Его боялись ослушаться и в центре, и на периферии. То, что он отныне становился ее покровителем, вселяло уверенность. Но Мюллер был еще и жесток к врагам наци. В гестаповской тюрьме на Принц-Альбертштрассе, в концлагерях, куда загонялись немецкие патриоты, им отрабатывались методы воздействия на них — изощренные пытки, утонченные убийства. Тех, кто использовал это не в полной мере, называл либералами и наказывал за нерадивость. «Видимо, и к Хейфицу он подходит с той же меркой», — подумала Альбина. Вернувшись к себе в кабинет, обратилась к материалам о городе Поставы, чтобы подготовиться к встрече с ним.

Альбина вылетела в Поставы поздней июльской ночью попутным санитарным самолетом, совершавшим рейс за ранеными воинами. Ожидание встречи с Родиной волновало. Она покинула ее, когда там война лишь начиналась. Сейчас она истекает кровью, но и захватчикам приходится не сладко.

Прибалтика. Беларусь.

На рассвете через иллюминатор в районе озера Нарочь наблюдала взрывы разной силы. Понимала: то партизаны ведут свою войну в тылу гитлеровской армии, создавая оккупантам невыносимые условия, вынуждая их отвлекать значительные силы с фронта. Понимала, что рискует больше, нежели в Берлине, но сердце подсказывало: в это тяжелое для Отечества время ее место здесь.

И вдруг летчик прокричал Альбине:

— Впереди город Поставы на реке Мяделька.

Альбина увидела вспышку огромной силы и следом за ней пламя.

И снова летчик объяснял:

— Горит водокачка. Должно быть, лесные бандиты взорвали. Озоруют, сволочи. Никакого житья от них. Я воевал во Франции и в Африке. Но только в этой стране Недочеловеков противник ведет войну, не придерживаясь правил.

— Вот как… — Слово «Недочеловеки» резануло слух Альбины, как и тогда, когда слышала его из уст Геббельса. Но представила себе, как земля горит под ногами оккупантов, и в душе радовалась этому.

— А в прошлый мой прилет сюда, — старался преодолеть шум моторов пилот, — бандиты и вовсе разгромили гарнизон наших войск в соседнем городе Побрады. Отсюда километров сорок.

— Там что, Службы безопасности нет, не могли заранее знать о налете?

— Службу безопасности тоже разгромили. Горотдел сожгли дотла, а его начальника в плен захватили и отправили в Москву.

Из груди Альбины чуть не вырвалось: «Молодцы наши!», но она прокричала в ухо летчику совсем другое:

— И что же, все это осталось безнаказанным?

— Не думаю. Во всяком случае, готовили карательную акцию возмездия.

Самолет коснулся земли. Альбина отчетливо представляла себе, какое пекло ее ожидало. Тем нужнее она в этом городе, расположенном между Берлином и Москвой. В Поставах дислоцируется штаб одной из группировок вермахта, находится ваффеншуле «Цеппелина», наведываются туда разного рода проверяющие и инспектирующие из Берлина. Имеются гарнизонный клуб и офицерская столовая, где можно выходить на немцев, обладающих секретной информацией, касающейся планов командования армии, настроений нацистской элиты…

Стефан Хейфиц встретил Альбину Тишауэр внешне радушно. Помог снять комнату у надежной хозяйки. Объяснил сложность положения в городе и окрест него. Предупредил о необходимости соблюдать осторожность в общении с русскими. Ввел в круг ее многочисленных служебных обязанностей. Из головы же его не выходило одно: о переводе фрейлейн из берлинского аппарата в Поставь звонил сам Мюллер. Честь, которой удостаивается далеко не каждый гестаповец. Кто она ему? Своячница? Любовница? А может быть… Может быть, она имеет поручение доносить обо мне?.. Ему не было, чего опасаться. Но если кому-либо захочется что-то откопать, всегда найдется. С первых же дней Хейфиц присматривался к Альбине. Доверял и в то же время относился с опаской.

В работу Альбина включилась сразу, как опытная гестаповка. К этому вынуждала оперативная обстановка в городе, в ближайших селениях. Да и в аппарате Службы безопасности и СД она была единственным переводчиком. Хейфица поражала в ней безотказность при выполнении его распоряжений и поручений, редкая способность все схватывать на лету. Он ценил ее способность синхронно переводить русскую речь, быстро делать письменные переводы любой сложности. Называл он ее уважительно — госпожа баронесса, иногда по имени, либо просто фрейлейн.

Присматривалась к нему и Альбина. Вскоре поняла, что имеет дело с человеком, преданным нацистской партии, фюреру, Великой Германии. Достаточно мудрого и решительного в своих действиях начальника. Правда, не все ей нравилось из того, что он предпринимал, но об этом она ему, разумеется, не говорила, чтобы не обострять с ним отношений.

В Берлине Альбине Тишауэр было легче, хотя риск тот же, но здесь ее родная земля, и больно видеть, как она взрывается, горит. В Поставах к тому же угнетало собственное бессилие, поскольку видела страдания соотечественников и не могла им помочь.