МЕРТВОЕ БОЛОТО

МЕРТВОЕ БОЛОТО

Потрепанные и истерзанные в непрерывных боях полки, дивизии и целые армии вермахта, отчаянно сопротивляясь, отступали в западном направлении, оставляя на нашей земле разруху и людское горе.

Не успевшие удрать с ними, а то и специально оставленные гестаповские прихвостни укрылись в лесных чащобах, где группировались в разбойные шайки и своры. Порою втягивали в них и обманутых посулами жителей близлежащих селений. Совершали налеты на поселки и деревни, наводили ужас, зверски расправляясь с теми, кто включился в восстановление разрушенного войной народного хозяйства на освобожденной от врага территории.

Будь то на Украине или в Белоруссии, на Смоленщине, Брянщине или в Прибалтике, с каждым днем все возрастал и усиливался народный гнев против этих террористических бандформирований. Им противостояли народные мстители — осодмильцы, «истребки» — из бывших партизан и подпольщиков, входившие в добровольные истребительные отряды при отделениях милиции.

Особая роль отводилась оперативникам из НКГБ. Поскольку местные подразделения находились в стадии организации, а время требовало срочных действий, в помощь им направлялись оперативные работники из других областных управлений и даже из центрального аппарата Наркомата государственной безопасности, из Москвы.

Ознакомившись в Молодечненском управлении НКГБ с оперативной обстановкой в области и районе вероятных своих действий, Буслаев добирался до города Поставы на попутках. Вначале это был обкомовский «виллис», следовавший в том же направлении. Большак местами был изрядно разбит. Продвигались медленно, чтобы не оказаться в воронке от снаряда или бомбы либо в кювете. Ехал Антон в напряжении. Но еще больше ему доставляло переживаний то, что он видел по обе стороны дороги: будто пронесся смерч невероятной силы, превратив обезлюдевшие строения в руины. Справа показался чудом уцелевший лесной массив. Шофер остановил машину.

— Отсюда до Постав рукой подать, — сказал он. — Километров этак восемь. Не более двенадцати. Молодой, добежишь дотемна. А мне — прямо!

— Всего-то десять минут езды. Подбросил бы, парень. Время ценное теряю, понимаешь, — попросил его Буслаев.

— Э, нет… — замотал головой водитель. — Не уговаривай меня. Во-первых, хозяин будет ругаться, если запоздаю за ним приехать. А во-вторых, там из-за каждого дерева и куста машины обстреливают. Бывай здоров! — И сорвался с места.

Солнце садилось за лесом. Похрустывал под ногами снег. Буслаев шагал по обочине лесной дороги в длинной шинели без погон, в гражданском картузе на манер «тельмановки», считая поваленные телеграфные столбы. Тревожно крича, пронеслась стая галок. А дальше — зловещая тишина. Впереди замаячили деревенские дровни. Антон замедлил шаг, распахнул шинель, переложил пистолет «ТТ» из заднего кармана брюк за ремень гимнастерки.

На дороге показался старик, ехавший на санях за бревном, лежавшем на обочине дороги. Антон помог взвалить бревно на сани.

— Далече, парень, топаешь?

— В Поставы, дедушка.

— По делу аль в гости к кому? — любопытствовал тот.

— Бабушку иду проведать, — сочинил Антон, чтобы не раскрывать себя.

— Садись, подвезу. Все равно мимо Постав еду.

Старик оказался словоохотливым. Рассказал, как лютовал в этих краях немец. А сейчас бандиты, особенно из банды Краковского, зверствуют, не щадя ни старых, ни малых, ни калек. И никакой на них управы! Да и милиция-то — одни осодмильцы…

— Так что, смотри в оба, парень. То, что ты не из здешних, их не остановит.

— Как вас зовут, дедушка? — спросил Антон. — Может, когда и встретимся.

— Заринь, — ответил старик. — Любого спроси, покажет мою деревню и дом на берегу озера.

Невдалеке показался город. Заринь остановился на развилке дорог.

— Мне прямо, а тебе налево, сынок. Отсюда до Постав не более версты. Видишь, впереди костел. Вот и держись его.

— Спасибо, дедушка Заринь, — поблагодарил Антон, выбираясь из саней.

— Ступай через болото. Оно короче будет, — посоветовал Заринь. — Это летом здесь топко. А нынче не опасно, не провалишься.

Буслаев шел по заледенелому и заснеженному болоту уже в сумерках, обходя то ушедший в трясину подбитый сгоревший танк, то затонувшее по самый лафет искореженное артиллерийское орудие. Танков было не счесть. И со свастикой, и со звездой на орудийных башнях.

Полыхнуло пламя пожара на городской окраине. Низко стелился и плыл над строениями черный дым. На фоне огненного зарева видно было, как над болотом перелетали с места на место отдельные птицы. Заглядевшись на них, Антон споткнулся и упал ничком. И, о ужас! Вскочив, он увидел, что лежал на мертвеце. Совсем рядом из-под снега высовывались руки и ноги других трупов. Это навевало неприятное чувство, какое бывает, когда идешь один ночью через кладбище. Кажется, что мертвецы поднялись из могил и охотятся за живыми, вот-вот схватят.

Пытаясь поскорее выбраться из этих мест, Буслаев ускорил шаг. Ноги же его ощущали под собой то человеческую голову, то руки, а то и вовсе — туловище. Оледеневшие, они были незаметны глазом, так как находились под слоем снега и внешне казались болотными кочками. Почувствовав, что наступил на труп, и соскользнув с него, он вздрогнул. Казалось, тот ожил и сбросил его с себя. Но трупов было так много, что миновать их было невозможно. Чтобы не наступать на них, вышагивал от одного снежного бугорка, будто нарытого кротами, к другому.

И вдруг, словно напуганная кем-то, стая воронов вспорхнула с насиженного места и, противно каркая, закружила над ним, стараясь, видимо, прогнать. Вглядевшись, Антон увидел целое поле, казалось, вылезавших ему навстречу ног и рук, скрюченных тел гитлеровских и советских воинов. И все без сапог и шапок, без шинелей. То, видно, совсем обедневшие жители округи недавно раздели убитых солдат войны, чтобы хоть как-то пережить холода. Оголенные, они лежали поверх снега и становились добычей питавшихся мертвечиной воронья. Глаза были ими выклеваны, тело и лицо обезображены.

Антон и в мирное-то время избегал покойников. При одном лишь виде их ему становилось не по себе. Не в состоянии был даже надеть крестик на шею умершего отца, о чем просила бабушка. Сейчас же перед ним предстала картина преисподней, где вершит всем Сатана. В глазах потемнело. Усилием воли он взял себя в руки. Еще торопливее стал его шаг. Рвался покинуть кладбище мертвецов, но от этого не переставал спотыкаться о них. Падал, спотыкался и снова шел.

Оставив позади кладбище людей и металла, Антон остановился, чтобы передохнуть, прийти в себя. Долго всматривался в густую мглу над болотом, вслушивался в завывание метели, напоминавшее траурную музыку, реквием по погибшим. В воображении оживали воины, идущие в атаку с криками «ур-ра!». Слышался и стрекот автоматных очередей, лязг танковых гусениц, раскаты артиллерийских залпов. Чувствовал, как сотрясается земля под ногами. Ветер доносил чад подбитой горящей бронетехники. И среди всего этого — жесткие команды: «Vorwarts! Вперед! Feuer! Огонь!..» Падали люди, сраженные насмерть, стонали тяжело раненные. И фашисты, и коммунисты, и беспартийные. Русские, немцы, белорусы. Кого-то тут же поглощала трясина. Не ушедшие в нее становились добычей пернатых и четвероногих хищников и мародеров. Одумаются ли когда-нибудь люди или снова, чуть что, станут хвататься за оружие, с годами все более смертоносное.

Вдали показался «виллис», освещавший путь фарами. Именно здесь, на развилке дорог, Антон расстался с Заринем. Всего-то метров триста по болоту, а казалось, прошел, прополз всю войну и даже был участником сражения с иноземными захватчиками.

И вдруг со стороны леса — автоматная очередь и тотчас разрыв фанаты. То, видно, били по «виллису», но тому удалось проскочить. Но кто же стрелял? Бандиты?..

Антон направился в Поставы. Единственный фонарь на уличном столбе светил довольно ярко. Увидел стаю мчавшихся на него собак. И вот они уже совсем близко, рядом. Обыкновенные дворняги и лишь вожак — немецкая овчарка. Брошенные людьми, одичавшие, изголодавшиеся, как вкопанные они остановились перед Антоном, взяли его в полукольцо. Уставились своими умными глазами на него.

— Ну что, лохматые друзья человека! Хотите есть? Понимаю. Нет у меня ничего для вас. Было бы, конечно же, поделился бы с вами последним куском своим.

Мохнатые поняли его. Вожак грозно зарычал на Антона, пролаял что-то не лестное для него, возможно, угрожал. Разнопородные сородичи поддержали его требовательным грозным лаем. Перестроились, стали окружать его. У вожака вздыбилась шерсть. Почувствовав угрозу нападения, Буслаев выхватил пистолет и трижды выстрелил в воздух. Это отпугнуло собак. Стая сорвалась с места. Перелаиваясь о чем-то между собой, обгоняя одна другую, мохнатые устремились в сторону болота.

Едва Антон заткнул пистолет за пояс, как услышал окрик:

— Стоять! Ни с места!

— Кто такие, что приказываете? — спросил он.

— Зиновий, отбери у него пистолет, — приказал тот, что ростом повыше, и направил на него винтовку.

Антон выхватил «ТТ», дернулся в сторону, но Зиновий сбил его с ног, навалился на него, прижал к земле, крикнул: «Сергей, помоги!» Подскочил Сергей, но Антону удалось нажать на спуск, раздался выстрел. Пуля, никого не задев, ушла в небо. Сергей выхватил у него пистолет, скомандовал:

— Встать!

Сопротивляться было бессмысленно.

— Вперед! — раздалась новая команда.

— Куда вы меня ведете?

— Там узнаешь.

Впереди шел Зиновий, коренастый детина со штыком от СВТ на ремне поверх куртки и с его пистолетом в руке. Позади — Сергей, парень ростом с коломенскую версту, с бельгийской винтовкой наперевес. Иногда Антон ощущал, как ствол винтовки упирается ему в спину. Малейшее движение — и грянет выстрел в затылок. Страшно было даже подумать — прощай, Лида, прощай, дочурка или сынишка…

«Неужели влип? — с тревогой подумал Буслаев. — Командирован для борьбы с бандами и вдруг угодил в лапы бандитов. Хорош же оперативник, коли допустил такую оплошность. Пистолета лишился. Как же ловко этот бандит выхватил его у меня! За голенищем — охотничий нож. Но как им воспользуешься? Да и что он стоит против двух стволов, нацеленных на него и готовых в любую минуту заговорить? Впрочем, не все же время они будут бдительны, где-то и расслабятся на мгновение, и тогда… А может быть, это — не бандиты?..»

Шли молча. Антон решил, что в критический момент, воспользовавшись темнотой, извернувшись неожиданно, схватится с ними и завладеет оружием. А пока… надо отвлечь их внимание, ослабить бдительность, да и попытаться все-таки выяснить, кто они. Что-то похожее было с матросом Швандей из «Любови Яровой» драматурга Тренева. И он достойно вышел из положения…

— Может быть, скажете, в чем я провинился и перед кем?

— Поговори еще! — цыкнул на пленника длинноногий Сергей.

— А что, если нам разойтись мирно? — продолжал Антон. — Могли же не схватить меня? Ну, убежал я от вас в темноте!

— Знаешь, что! Закрой свое тявкало или… пеняй на себя! — приказал Зиновий. — Мы службу несем и знаем, что делаем.

Подошли к двухэтажному зданию, освещенному уличным фонарем. На входной двери Антон прочитал: «Поставское отделение милиции». Даже на сердце отлегло. Ему все равно сюда надо было. Подумал: значит, с этими боевыми ребятами мне работать… Его ввели в дежурную часть. Вызвали начальника. Доложили ему:

— Бандита задержали, товарищ младший лейтенант! Выстрелами в воздух он подавал сигналы своим дружкам на ту сторону Мертвого болота. — Тот, что с винтовкой, взял у Зиновия пистолет и передал его начальнику. — Вот его «ТТ» и обойма к нему.

— Сергей, проводи задержанного в мой кабинет.

Кабинет был просторный. Стол, стулья, диван, голландская печь. Тускло горела электролампочка. Дождавшись, когда Сергей ушел, Антон попытался сесть на кожаный диван, но начальник приказал:

— Посидишь и на табуретке! Да и почему же без бороды? Документы имеются? — грозно спросил он.

Антон предъявил удостоверение личности сотрудника НКГБ.

— Неувязочка, значит, произошла, — виновато произнес начальник, возвращая документ. — И вот вам ваш пистолет, товарищ Буслаев. Извините, ребята перестарались. И на старуху бывает проруха. А так они преданные комсомольцы. Сергей в подполье был. Зиновий — в партизанском отряде. А все началось с того, что ко мне приехал старик Заринь и донес, что подвез «подозрительного мужчину», у которого за ремнем пистолет виден. Да и причина приезда его в Поставы странная: «проведать бабушку». Бандиты кругом шастают, а ему хоть бы хны!

Антон рассмеялся так, как давно не смеялся.

— Смекалистый старик этот Заринь. Но в моем задержании ребят не вини. Они несли службу. А ты, должно быть, Иван Лиханов?

— Так точно! Младший лейтенант милиции. Начальник Поставского отделения.

— Вот и познакомились. Мне в Молодечном рекомендовали и остановиться у тебя в отделении, и в работе своей использовать твои возможности. Так что будем трудиться вместе.

— Ну что же, коли так. Вдвоем веселее дело будет спориться. Правда, не знаю о чем, собственно, речь идет.

Буслаев взглянул ему в лицо. Оно было открытым и волевым. Глаза горели любопытством.

— Поручено покончить с террористическими бандформированиями в Поставских лесах, — сформулировал он кратко задание.

Понятно. Этого добра на моей территории хватает. Здесь войско обученное требуется, оружие, боеприпасов побольше.

— Это все будет, — заверил его Антон.

— Может, поужинаем сперва? — предложил Иван.

— Не возражаю. С утра во рту не было и маковой росинки.

За ужином Антон начал с вопросов, которые его беспокоили.

— На развилке дорог, где старик Заринь меня высадил, из леса был открыт огонь по «виллису». Как думаешь, чья это работа?

— Бандитов, конечно. Чья же еще. Засады на дорогах — их «забота». «Виллисов» в этих краях не так много. И все они принадлежат либо обкому партии, либо облисполкому. Вот и обстреливают их.

— О Краковском не слышал?

— Как же! Первый головорез в наших лесах! Население от его банды страдает больше, нежели от других.

Буслаев внимательно оглядел кабинет.

— А это что за мешки стоят? — спросил он.

— Да так. Гестаповские бумаги в них.

— Гестаповские? — удивился Антон.

— В этом доме в годы оккупации находился горотдел Службы безопасности и СД. Возглавлял его некий Хейфиц. А тут войска наши сделали стремительный бросок. Видимо, собрали эти бумаги, чтобы увезти, да не успели, пришлось срочно драпать. Так мы этой макулатурой будем печки топить, когда дров не станет. Оттого и не освобождаюсь от них. Просто так сжечь не по-хозяйски будет.

— Не будем спешить, Иван. Я разберусь с бумагами этими, тогда и решим, что с ними делать.

Лиханов отвел Буслаеву комнату под кабинет.

Всю ночь тот разбирал гестаповские документы. Чего только среди них не было! Поистине — бесценный клад для оперработника! Сведения об агентах, работавших на Службу безопасности и СД и карателях, совершавших облавы на партизан. Списки «лесных братьев», оставленных в поставских лесах для подрывной работы и совершения террористических актов. Директивы Гиммлера и Розенберга по этим вопросам. Копии докладов Хейфица берлинскому начальству о ходе установления «нового порядка» в Поставах и его окрестностях, о добытых разведывательных данных. Протоколы допросов подпольщиков и партизан. Помимо Хейфица, часто мелькала на документах фамилия его переводчицы Альбины Тишауэр.

Первое, что приходило на ум Буслаеву, — с чего начинать? Борьбе с бандформированиями не учили ни в спецшколе, ни в Управлении. И полагаться поэтому следует только на себя. Сознавал всю ответственность. Понимал: брошен в пучину стихии. Оступись, сделай неверное движение, и она поглотит. Один оперативник против неизвестности, и уже поэтому — смертник. Лиханов и вовсе не имеет ни опыта, ни знаний, но он прав в одном: здесь необходимо еще и войско.

Волновало и другое: как там Лида будет одна с ребенком, если он задержится здесь надолго или, чего доброго, не вернется вовсе? На войне как на войне: либо грудь в крестах, либо голова в кустах.

Начал с выявления личностей бандитов, с установления их пособников. Вышел на людей, которые дали согласие на конспиративной основе информировать его о намерениях главарей банд, об их связях с внешним миром.

Свет луны выхватил домишко на окраине Постав, неказистые, из горбыля, его дворовые постройки, заснеженные соломенные крыши других домов. Высветил силуэты печных труб, возвышавшихся на пепелищах сожженных гитлеровцами изб. Далеко отбросил тень костел с покосившимся крестом на шпиле и разбитым куполом православной церкви.

Тишину позднего зимнего вечера нарушили выстрелы, а за ними и истошный женский крик: «Убили… Убили…» Жутким эхом он пронесся по ближайшей округе, подняв на ноги всех, кто уже засыпал.

В небольшой, бедно обставленной комнате опиравшегося на подпорки одноэтажного домика, на скрипучем дощатом полу, в луже собственной крови лежал мужчина лет пятидесяти, с медленно синеющим лицом. Опустившись на колени, прислушиваясь к биению сердца, к дыханию умирающего, страдальчески смотрела на него женщина. Вздрогнув, его тело застыло навсегда. Не обнаружив у мужа признаков жизни, женщина обессилела. По мере того как к ней приходило понимание беды, заголосила.

— А говорят, они за народ! Господи, избавь нас от таких радетелей! Что теперь будет с нами, сиротами?..

К женщине прижалась девочка. В ее глазах, отражавших тусклый свет керосиновой лампы, был испуг. Склонив голову, над убитым отцом стоял Григорий. Готовый разреветься, юноша кусал губы, по-мужски старался крепиться, сжимал кулаки.

— Не плачь, мама, папу этим не воскресишь. Лейтенант Буслаев говорил, что им недолго осталось зверствовать. Но и я так сидеть не стану. Я отомщу за отца!

Во дворе вдруг возник переполох. Буйным пламенем вспыхнул птичник. Носились, кудахча, перепуганные куры. Неистово визжал поросенок. Упершись лапами в калитку, вслед убегающим бандитам, надрываясь, лаяла лохматая дворняжка.

Увидев бушующее пламя, из дома с ведром воды выскочил Григорий. Сбежались встревоженные жители ближайших лачуг и землянок, бросились тушить пожар. Но еще долго на весь провинциальный городок Поставы стояло переворачивающее душу рыдание внезапно овдовевшей молодой женщины.

Небольшое двухэтажное с деревянным верхом здание отделения милиции носило на себе множество следов недавних боев. В кабинете Буслаева зияла дыра в стене, заколочена была половина окна, выходящего на городскую улицу.

Невредим был лишь кабинет Ивана Лиханова, расположенный на втором этаже. Сейчас здесь происходил допрос задержанного. На подоконнике сидел Буслаев. На табуретке — заросший щетиной мужчина, называвший себя Архаровым. Буслаеву не было и двадцати пяти. Архарову — чуть больше тридцати лет. Делая вид, что его ничто не тревожит, он уставился в потолок. На самом деле, человек этот узнал Буслаева и был обеспокоен тем, как бы тот не опознал его. Но еще больше хотел знать, какими материалами на него располагает лейтенант, известна ли его настоящая фамилия, какая участь ждет его впереди. И уже, в зависимости от этого, он мог бы строить свое поведение на допросе.

Буслаев пристально вглядывался в лицо задержанного осодмильцами, стремясь понять психологию этого человека, проникнуть в его мысли, для чего и вопросы ставил соответственно, и внимательно выслушивал ответы на них. В какой-то момент ему показалось, что где-то его встречал. Но где? Когда?

— Архаров… Предположим, я вам поверил на слово, произнес он. — Но в таком случае…

— На любые другие вопросы я отвечать отказываюсь! — решительно заявил допрашиваемый.

— Ну, что же… Нетрудно ведь и проверить.

— Будете пытать? — перекосилось лицо Архарова.

— Отвечать не желаете, а вопросы задавать можете. Нелогично как-то получается… Да нет, пытать не стану. Пытки не мой метод. И знаете почему?

— Боитесь, что за меня могут отомстить те, кто на свободе?

— Да нет. Риск — моя профессия… Просто рукоприкладство было бы унизительно для нас обоих… Лучше скажите честно: за какую идею вы решили положить свою голову, сражаясь на стороне бандитов?

— Идею… Я подался в лес, чтобы избежать мобилизации в Красную Армию. Клянусь, это правда! — Архаров перекрестился. — А к Краковскому примкнул… Так там все такие, как я. Дезертиры. Ну и, если хотите, мне близки его идеи и то, к чему он стремится.

— Чтобы устрашать население и грабить его, Краковский прибегает к террору, а он всегда безыдеен.

— Террор… Это Сталин, а не Гитлер и не Краковский принес российскому народу страдания, а стране — опустошение.

Буслаева такое сравнение обожгло. Он помнил предвоенные годы, помнил судебные процессы, происходившие над видными деятелями партии и государства. Ходили разговоры и о массовых арестах рядовых граждан. Но причем здесь Сталин? Берия уверял, что все это — враги народа. Они были и в органах НКВД, но тогда же от них и избавились.

— Вы неплохой пропагандист, Архаров. Чувствуется школа Геббельса.

— Чего вы от меня добиваетесь? Чтобы я взял вину других на себя? Не добьетесь этого. Каждый сам за себя в ответе перед собой, перед Господом нашим.

— Идеалист…

«Но где же я мог встречаться с этим человеком? Или он кого-то мне напоминает? И голос знаком, и глаза…» — не выходило из головы Буслаева.

— Я могу просить о пощаде и надеяться на нее? — неожиданно спросил бандит.

— Сколько на вашей совести загубленных человеческих жизней? — повысил голос лейтенант. — Только правду скажите. От этого будет зависеть ваша судьба. От правды!

— Я — честный человек. Мой идеал — гуманизм.

— Председателя городского совета Красавина вы убили тоже из гуманных соображений?

— Да не убивал я его. Не убивал, понимаете?!

— Убить человека могли, а как отвечать за совершенное преступление, так в кусты!

— Можете мне поверить, гражданин лейтенант.

Буслаев почувствовал, как от этих слов бандита в нем пробудился еще больший гнев к нему. Что это, заговорила «революционная совесть»?.. Но надо быть сдержанным. Он приоткрыл дверь. В комнату вошел Гриша Красавин.

— Знакомы?

— Очная ставка… — Бандит побледнел. — Впервые вижу!

— Гриша, узнаешь этого человека?

— Как же, узнаю. Это он застрелил моего батю.

— Что ты еще знаешь о нем?

— Мальчишка бредит, — постарался опередить его Архаров.

— Нет, узнаю! — решительно заявил Григорий. — С ним было еще двое: один с рыжей бородой, другой с усиками под фюрера. Он ругал папу за то, что тот взял на себя руководство городской властью. А этот выстрелил в него трижды из пистолета. — По лицу Гриши пробежали слезинки. — А когда отец рухнул на пол, они все трое бежали. Забрали поросенка, которого мы всей семьей откармливали к Пасхе. Подожгли курятник.

— Что скажете на это, Архаров?

— У мальчишки больное воображение, — заерзал тот на табурете.

— Я в здравом уме, товарищ лейтенант! И никакой он не Архаров, а сам Краковский. Роттенфюрер СС. У гитлеровцев командовал карательным отрядом. Я помню его в форме и без бороды. Я был тогда связным между партизанами и подпольем.

— Спасибо, Гриша. Можешь быть свободен, — сказал Буслаев.

Гриша взглянул на него.

— Товарищ лейтенант, я хочу стать осодмильцем, чтобы отомстить за отца, — произнес он по-мальчишески робко, боясь, видимо, что ему откажут в просьбе. — Не смотрите, что я ростом не вышел. Мне уже шестнадцать лет.

Буслаев провел ладонью по волосам Гриши.

— Иди, паренек. Потом подойдешь к младшему лейтенанту Лиханову. Осодмилом, как и милицией, он командует. А я замолвлю словцо за тебя.

Окрыленный Красавин-младший боевито зашагал к двери.

Так вот он какой, разглядывая Краковского, подумал Буслаев. Говорят, на ловца и зверь бежит. В памяти всплыли материалы розыскного дела. Поверив в непобедимость вермахта, возвращаясь с очередного разведзадания, младший лейтенант Красной Армии Йозеф Краковский, по другим данным — Кракович Яцек, убил командира группы, освободив тем самым захваченного в качестве «языка» майора немецкой армии, добровольно сдался врагу на милость. До войны, судя по материалам того же дела, он состоял в нелегальной антипатриотической группе, ставившей своей целью восстановление в России монархического строя. Надеялся, что это будет гитлеровцами зачтено ему в актив и они примут его с распростертыми объятиями. А дальше… Дальше, пересидит войну в плену. А завершится она, останется на Западе, заведет выгодное дело, станет миллионером. Но гитлеровцы с его планами не посчитались. Потребовали подтверждения своей лояльности и даже преданности Великой Германии и ее фюреру делом. Служба абвера сделала его своим агентом, и он доносил на советских военнопленных — своих соплеменников, — об их настроениях и намерениях, о тех, кто замышляет совершить побег. Создав из таких же, как он, изменников и предателей карательную роту, Краковского включили в нее и бросили на борьбу с партизанами. Как отличившемуся особой жестокостью, ему присвоили звание роттенфюрера СС, наградили «Железным крестом». А когда командир был сражен партизанской пулей, поставили во главе той же роты. Расстреливал патриотов, сжигал деревни, жители которых поддерживали партизан.

— Итак, гуманист Краковский, — строго взглянул на него лейтенант. — А разве не ваш девиз — «Выживет в войне только жестокий»?

— Девиз? — Краковский вспомнил эти свои слова, произносимые им обычно перед строем карателей, но решил не признавать этого. — Мало ли что вам могли наговорить на меня.

— К вашей службе у немцев мы еще вернемся, Краковский.

Если минутой раньше Краковский лишь догадывался, то теперь окончательно понял, что Буслаеву известно о нем немало, если он знает даже отдельные его изречения. Решил: тактика поведения на следствии должна быть четкой: увести следователя в сторону, запутать, а при первой же возможности бежать.

— Назовите, кто, как и вы, сотрудничал с немецкой Службой безопасности, а теперь находится в вашей банде? — не отступал Буслаев.

— Все-таки решили, что «лесными братьями» командую я…

— Я располагаю экземпляром приказа Хейфица на этот счет.

— Странно… Решили взять на выдумку?

— Вы не ответили на мой вопрос, Краковский.

— Я могу ошибиться и оговорить людей.

— Допустим. Мы еще вернемся и к этим вопросам. Но хотел бы предупредить: ложь, сокрытие фактов лишь усугубляют ваше положение и усиливают ответственность перед законом.

Буслаев хорошо помнил приказ генерала Петрова — быть беспощадным к бандитам и никому не доверять, не верить.

Вызвав Сергея, рослого и сильного осодмильца, Буслаев поручил ему охранять задержанного.

— Малейшая попытка к бегству — стреляй по ногам, — предупредил его.

— У меня не забалует, — ответил Сергей и скомандовал: — А ну, сядь, как положено арестованному! Ишь, развалился.

Первые минуты они сидели друг против друга, приглядываясь и оценивая один другого.

— За сколько продался? — нарушил тишину Краковский.

— Продаются врагу, — ответил Сергей. Всмотревшись, удивился: — Никак сам господин Йозеф Краковский?!

— Что, чернявый и ухо рваное?

— Наконец-то мы встретились…

— Так если бы за чаркой водки или кружкой пива…

— Выпить ты мастак. Я помню и другое: как ты расстреливал за водокачкой рабочих железнодорожных мастерских. И только за то, что люди отказывались работать на оккупантов.

— Люди… — зло усмехнулся Краковский.

— А брата моего повесил за то, что он боролся против оккупантов на своей земле.

— Жаль, что и тебя, щенка, не прикончил…

Попробовав рукой печь и обнаружив, что она горячая, Сергей придвинулся к ней, чтобы согреться. Краковский внимательно разглядывал интерьер комнаты. Изучающе поглядывал на окно. Извлек из кармана кисет с табаком и курительную бумагу, повертел в руках и убрал.

— Кто же тебе, палачу, ухо рассек? — поинтересовался Сергей. — Не иначе, как партизаны, когда ты устраивал на них засады.

— Лейтенант приказал охранять меня, вот и неси службу! А право допрашивать оставь за ним, — ушел от ответа Краковский.

— Знаешь что. Садись-ка лучше спиной к окну! Мне так удобнее тебя караулить.

— А не боишься, что выпрыгну? — хитро взглянул на Сергея бандит.

— Пуля настигнет, так что не пытайся. Не промахнусь. — Сергей указал на винтовку. — «Динозавр двадцатого столетия»!

Краковский сел на подоконник и ослабил шпингалет. Сергей щелкнул затвором винтовки, дослав патрон в канал ствола.

— Не балуй!

— Послушай-ка, уж не племянник ли ты моему адъютанту Федору Рябинину будешь? — спросил Краковский, принимая прежнее положение. — Помнится, еще при немцах встречал тебя с ним и Мартой.

— Федор погиб на фронте. Марта говорила, что у нее похоронка имеется.

— Не стану же я тебе врать. — И перекрестился. — Крест святой — жив и служит у меня!

Сергей сосредоточился. «Кому же верить? — размышлял он. — Но если Федор жив и находится в банде, это может плохо отразиться на мне. Подумают, утаил, что родственник мой у Краковского, а еще хуже, что я лично связан с ним. Не поможет и то, что я был подпольщиком и даже имею правительственную награду».

Волнение Сергея не прошло мимо Краковского.

— Интересно получается: один родственник господу Богу служит, другой — дьяволу, — травил он душу осодмильца. — Буслаеву и Лиханову сам не признаешься, я тебя не продам. Не в моих правилах это. Так что будь спокоен на этот счет. Краковский умеет держать слово. Сам не продается и других не закладывает.

— А сапоги у тебя добротные, — разглядывая их, сказал Сергей. — Из кожи. На каблуках подковы. На подошве 33 гвоздя для прочности.

— Завидуешь?

— Иуда продался Понтию Пилату за 30 сребреников. Ты же Адольфу Гитлеру — за 33 железных гвоздя. Эх ты, дешевка!

Антон Буслаев в это время разговаривал с Москвой по полевому военному телефону. Едва доложил генералу Петрову о задержании Краковского, как вдруг прозвучали выстрелы. Он прервал разговор, выбежал из кабинета. Одолевало предчувствие беды. На лестнице к нему присоединился Лиханов, и они побежали вдвоем.

Поднявшись на второй этаж, Буслаев увидел картину, которая потрясла и его, и Лиханова: растерявшийся Сергей стоял у распахнутого окна и стрелял в темноту, что называется, наобум. В левой руке он держал лоскут материи.

— Прекратить огонь! — приказал он Сергею. Схватился за кобуру пистолета, но туг же опомнился. Пришло осознание того, что застрелить подчиненного на месте совершенного им преступления — не такая уж доблесть и означает лишь одно: слепо последовать разыгравшимся эмоциям.

— Это тебе не звезды с неба хватать, мечтатель! — строго выговорил Лиханов Сергею. — Тут, брат, котелком варить надо! Ух, так бы и двинул…

— Младший лейтенант Лиханов, организуйте поиск, преследование и задержание бандита! — приказал Буслаев теперь уже Ивану.

— Есть организовать поиск, преследование и задержание! — повторил тот и громко подал команду, которая разнеслась по всему небольшому зданию: «В ружье! За мной!»

Из дежурного помещения хлынули на улицу за Лихановым и растворились в темноте ночи с десяток осодмильцев. В считанные минуты они оцепили прилегающую к милиции территорию и начали ее прочесывать, просвечивать огнями фонарей, вплоть до костела.

Но, видно, проворонили…

— Как произошло, что ты упустил государственного преступника? — обратился Буслаев к Сергею, едва сдерживая себя, чтобы не опуститься до брани.

— Сам не знаю, товарищ лейтенант, — стушевался Сергей. — Все произошло в какие-то мгновения. Лишь чуть окно скрипнуло, я к нему. Он — от меня. Как сиганет на крышу сарая. Ну и силища у этого бандюги! Я ухватил его за порточину, но он вырвался и… вот, у меня остался лишь лоскут его штанины…

— Жаль, что не целиком штаны, — сдерживая возмущение, сказал Буслаев. — Доложи младшему лейтенанту Лиханову, что ты арестован на десять суток строгой гауптвахты за сон на посту. Условно. Отсидишь потом, когда позволит обстановка.

Сергей застыл в недоумении: за такое ЧП строевой командир отдал бы солдата под трибунал.

— Есть доложить начальнику отделения милиции! — повторил он приказ.

— Я слышал, ты рисуешь. Сделай несколько экземпляров портрета Краковского, чтобы можно было вывесить на видных местах в городе, в поселках. Напиши под ним крупными буквами: «За выдачу особо опасного преступника вознаграждение». Какое именно, укажем потом. Надо обдумать.

— Будет сделано, товарищ лейтенант! — с готовностью искупить свою вину произнес Сергей. — Краковский повесил моего старшего брата-подпольщика.

— В таком случае, выступишь в трибунале свидетелем по его делу.

Когда Буслаев ушел, Сергей подумал: надо было бы сказать ему о Федоре Рябинине. Но ведь под горячую руку решит еще, что скрывал это. И тогда — прощай отряд осодмильцев…

В побеге Краковского Буслаев винил и себя: следовало установить охрану и снаружи здания, под окном, но он этого не сделал.

Освещенный луной вдоль металлической ограды костела крадучись передвигался человек, сопровождаемый собственной тенью. В какой-то момент он ловко подтянулся и мгновенно перелез через нее. Осмотревшись, пополз к обители ксендза. Сердце готово было вырваться из груди. Прислушавшись и убедившись, что кругом спокойно и опасности для него нет, приподнялся и постучал в окно.

Через некоторое время отворилась дверь. Тусклое пламя свечи в руках ксендза осветило лицо мужчины, которого он сразу узнал. Появление ночного гостя встревожило его. На моложавом лице появилось недовольство.

— Святой отец… — начал было Краковский, тяжело дыша, скороговоркой, вполголоса.

— Тихо, — предостерегающе, и в то же время раздраженно произнес ксендз. — Ты можешь поставить под удар меня, а что еще ужаснее — скомпрометировать святую церковь. Сам знаешь, в какое время живем.

— Но, святой отец… Я был схвачен людьми Буслаева. Вы не представляете, что было со мной! Укройте меня, или я… — В руке бандита блеснул вороненый ствол «парабеллума».

— Проходи, сын мой, — примирительно сказал патер и закрыл за ним дверь.

— Мне удалось ввести Буслаева в заблуждение, усыпить бдительность осодмильцев. По мне стреляли…

С улицы послышались голоса. Ксендз и Краковский насторожились, вслушиваясь и стараясь понять, что происходит там. Донеслись же до них две фразы:

— Вот отпечатки его сапог. Он где-то здесь.

— Ему некуда деваться…

Прикрывая рукой пламя свечки, ксендз повел нежданного и нежеланного гостя по темному помещению. Провел в Сакристия[1] — святая святых костела.

— Придется пересидеть здесь, сын мой. Любвеобильно сердце Господне. — Налив вина, провозгласил: — Да хранит Господь нас обоих.

— Да хранит Господь, — повторил его слова Краковский.

— Пытали? — поинтересовался ксендз, все еще вслушиваясь в то, что происходит за стенами храма. Зная недавнее прошлое Краковского, то, чем он занимался при немцах, ксендз не симпатизировал ему и даже мог бы пожертвовать им ради того, чтобы не оказаться заподозренным в нечистых делах. Но это в случае, если войдут в костел и застигнут его здесь.

— Все было, — глубоко вобрав в себя и выпустив воздух, произнес атаман. — Натерпелся такого, что врагу не пожелаю. Приговорили к публичному повешению. Казнь назначена на утро — он врал, как мог. В сознании его навязчиво возникал то Красавин-старший, лежащий на полу с простреленной головой, то укоризненно смотревший на него Красавин-младший. Испуганные глаза дочурки и крик жены.

Ксендз перекрестился.

— Майн готт! — Требовательно спросил: — А перед нашим Господом Иисусом Христом ты не согрешил, сын мой? В Библии сказано: перед Богом все наши грехи открыты. Отвечай.

— Никак нет, святой отец. — Бандит перекрестился.

— Перед церковью? Сказано: если исповедуем грехи наши, то Он, будучи верен и праведен, простит нам грехи и очистит нас от всякой неправды. Отвечай.

Чист, святой отец. — Снова совершил крестное знамение.

— Передо мной, как патером твоим? Если видишь себя грешником, то воззови к Богу, и Он спасет тебя. Отвечай.

— Чист, святой отец. — Краковский поцеловал крест на его груди.

— Майн готт! За что же тогда тебя преследуют? — удивился ксендз.

— За что? Наверное, за то, что вместе со святой церковью, завещанные нам отцами и освященные Господом Богом порядки пытаюсь утверждать на своей земле. Свято чту учение Христово и честно, по-христиански выполняю его заповеди.

— Все дело в том, что у большевиков привлекательная для простого люда программа. Вам, Краковский, ему нечего предложить. А в результате голытьба снова становится хозяйкой в стране.

— Полагаете, надолго? — решил узнать его мнение Краковский.

— Все зависит от благословения Господнего.

— Ваши молитвы, патер, видимо, до Господа не доходят. Вот в чем беда наша общая! А тем временем в лесу мы блокированы. Доставка в лагерь боеприпасов и продовольствия требует от нас все большего риска и изощренности ума. Этот лейтенант Буслаев…

— Господь знает. Но в гневе своем, сын мой, ты хватаешься за оружие, убиваешь тех, кто рожден по его милости. Ты предал отца с матерью, изменил Отечеству. Этим всем ты взял на себя смертный грех. Его невозможно искупить ни молитвой, ни покаянием. Ты сам обрек себя на вечные муки в загробной жизни.

Краковский не выдержал обличительных слов патера, упал на колени.

— Но ведь я боролся против большевиков! — взмолился он. — Неужели и за это господняя кара? Тогда зачем нужен такой Бог?

— Твои сомнения в Господе нашем, сын мой, ересь! Впрочем, «несть человека яко без греха».

Донесся сильный стук в наружную дверь.

— Оставайтесь здесь, господин Краковский! — приказал ксендз. — Я пойду встречу эту нечистую силу и постараюсь ее от вас отвести.

— Может быть, найдется более безопасное укрытие?

— Да не робей же ты, сын мой! Подумай прежде о Святой Церкви, а потом уж о себе! Обнаружат тебя, потянут и меня. Не прикроет никакой священный сан.

Краковский вскочил с колен, нервно перекрестился.

— Теперь зависит все только от вас, от вашей дипломатии и преданности не только Богу, но и нашей идее уничтожения этого режима и утверждения господства на этой земле Сверхчеловека над Недочеловеками! — угрожающе произнес он вслед.