ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

В тот ночной час осени 1944 года, когда Антон Буслаев собирался домой и убирал в сейф служебные бумаги, его вызвал «на ковер» генерал Петров. Обычно это не сулило ничего приятного. «А что на этот раз?» — подумал он, спускаясь по лестнице на второй этаж здания на Лубянке.

Антон вошел в кабинет, когда Петров, сидя за огромным письменным столом, покрытым зеленым сукном и уставленным телефонными аппаратами, набивал трубку табаком. Перед ним, разложив на приставном столике «Следственное дело», сидел круглолицый, красный как рак следователь Телегин. Генерал его наставлял:

— Ну и что из того, что этот тип не подпадает ни под одну статью? Даже удивительно слышать от тебя такое. Статей Уголовного кодекса на каждого преступника не создашь. Руководствуйся революционной совестью. Не промахнешься. Она выведет тебя куда надо. Не даровать же ему свободу только потому, что он, видите ли, не признает себя виновным, а мы не в состоянии его разоблачить. Помни, Телегин: народ должен знать, что органы безопасности не ошибаются. Если арестовали кого, значит, за дело, значит — враг.

— Слушаюсь, товарищ генерал! — вскочил Телегин.

— Так и действуй во всех случаях жизни. Ныне, и присно, и во веки веков. Аминь! — как говорят попы.

Заимствование это в его устах звучало плоско и кощунственно.

Выждав, когда Петров закончит «мысль», Антон доложил:

— Товарищ генерал, лейтенант Буслаев явился!

— Являются черти в рождественскую ночь, — одернул его Петров.

— Товарищ генерал, лейтенант Буслаев по вашему вызову прибыл!

— Вот так-то лучше. По-военному!

Генерал даже голову не поднял, не предложил сесть. И лишь раскурив трубку, взглянул на него мельком, и тогда Антон увидел широкие черные брови на фоне седеющей шевелюры. Попыхивая трубкой, испускавшей пряный аромат «Золотого руна», он изрек:

— Тебе, Буслаев, необходимо срочно выехать в Молодечненскую область с заданием особой государственной важности. Предстоит «встреча» с изменником Родины и военным преступником Краковским. Получена шифротелеграмма. Ныне он возглавляет там банду таких же отпетых головорезов, как и сам.

Генерал затянулся, вышел из-за стола, приблизился к Антону. Обкуривая его, продолжал:

— Оперативная обстановка в тех краях такова, что существует реальная опасность для жизни. Но нам, коммунистам, никогда не было легко, и мы никогда не проявляли трусости. И всегда с честью выходили из любых боев с классовыми врагами. Руководство, партком верят и надеются на тебя. Позже тебе подбросят роту войск НКВД в помощь. Ребята обстрелянные, надежные. А пока определись. И знай: цацкаться с бандитами — недостойно чекиста. Их следует нещадно уничтожать! Ты слышал мой разговор с Телегиным? Так вот и здесь. Руководствуйся революционной совестью.

— Да, конечно, — согласился Буслаев. — Только вот чем ее измеришь?.. Она у каждого своя…

— Интересы партии, ее защита от врагов — вот мера измерения!

Буслаев принял боевое задание как должное, как человек, чья профессия — защита Отечества. Он не удивился, что выбор пал на него, поскольку Краковский находился во всесоюзном розыске, а он вел «Розыскное дело» на этого уголовника.

Предстояла схватка с опытным и коварным врагом.

Когда Антон покинул кабинет, генерал спросил Телегина:

— Так на чем мы остановились?

— На революционной совести, товарищ генерал! — вскочил и снова сел на место следователь.

Из «Розыскного дела» № 1364:

«…Краковский Йозеф (Юзеф), 1914 года рождения, поляк русского происхождения. Закончил Краснодарское военное училище в звании лейтенанта Красной Армии. На фронте был командиром взвода разведки. Во время одной из боевых вылазок во вражеский тыл изменил Родине и присяге и с оружием в руках переметнулся к врагу. На допросе в абвере выдал известные ему секреты воинской части и все, что знал о своих командирах и политработниках. На территории Белоруссии и Смоленщины, находившейся в оккупации, население знает его как карателя и вешателя. Им проведен ряд карательных операций против советских мстителей — партизан и подпольщиков.

После изгнания гитлеровской армии из нашей страны, Краковский оставлен гестапо на территории СССР с целью формирования банд для осуществления диверсий и террора против гражданского населения. Имеет задание также просачиваться в глубинные районы и вербовать там агентов для последующей связи с ними.

По данным, полученным от перебежчиков, Краковский — убежденный сторонник идей Адольфа Гитлера, изложенных в его книге „Майн кампф“. Самонадеян, хитер, жесток. В экстремальных обстоятельствах беспощаден…»

Антон заскочил домой, чтобы попрощаться с женой, но Лиду не застал. На кухонном столе лежала записка: «Поехала к матери за город. Она больна и надо помочь». Времени оставалось в обрез. На том же листе бумаги он приписал несколько строчек: «Любимая! Отправляюсь в боевую командировку и, видимо, длительную. Постараюсь давать знать о себе. Сейчас же спешу на поезд. Родится сын, назови его Михаилом. Дочь — Вероникой. Это мои любимые имена. Горячо целую». Подумал и приписал слова поэта: «Жди меня, и я вернусь. Только очень жди… Всегда твой Антон». Дойдя до двери, вернулся к столу и еще дописал: «Как говорит мифология, Михаил — равный Богу, а Вероника означает „нести Победу“. Как видишь, родная, — светлые имена!»

На Белорусский вокзал Антон прибыл на служебной «эмке» в четыре утра. Тускло светились одиночные фонари. Под ногами было скользко. Лицо обдувал легкий морозный ветерок. У крайней платформы стоял состав из нескольких пассажирских вагонов — «Спецпоезд Литера А». У вагонов маячили офицеры в синих фуражках с автоматами Калашникова наперевес. Проверив при свете карманного фонаря командировочные документы и удостоверение личности, ему указали на передний вагон.

В вагоне Буслаев встретил оперативников из других областных управлений НКГБ, в том числе полковника Драгомилова из Алма-Аты и капитана Горяева из Рязани. Из разговоров с ними выяснилось, что часть людей направляется, как и он, в Белоруссию, в Молодечно, остальные — в Прибалтику. Что руководство «широкомасштабной операцией» по ликвидации бандформирований и националистического подполья на землях, побывавших в гитлеровской оккупации, поручено замнаркома Меркулову. Он тоже следует в этом поезде. Расположился со своим штабом в одном из вагонов. В другом — его охрана. В хвосте поезда — вагон-гараж с бронированными автомашинами. Проход по вагонам разрешен только охране.

— Вы видели товарища Меркулова? — спросил Антон полковника.

— Не пришлось, — ответил тот. — Да и в поезд он, видимо, проследовал, когда состав находился в «отстойнике». Там и машины в него погрузили.

Должно быть, встреча с ним у нас впереди, подумал Буслаев и занял место у окна. Разные мысли лезли в голову, не давая заснуть. И хорошие, и тревожные. Переживал, что не повидался с Лидой, не сказал ей того, другого, третьего, что надо было сказать. Одолевал калейдоскоп красочных воспоминаний с быстрой сменой лиц и событий.

В школе давно существовала драматическая студия. Вдохновительницей ее была Августа Евлампиевна, преподавательница русского языка и литературы. Требовательная и обаятельная, она любила свой предмет и любовь эту передавала старшеклассникам.

Одним из спектаклей, который она задумала поставить, была инсценировка трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта». Выбор свой на главные роли остановила на Антоне Буслаеве и Валентине Волковой. Узнав, что Джульетту будет играть Валя, Антон согласился. Она была ему симпатична. Во всяком случае, из всех своих соучениц он выделял лишь ее — недоступна и умна, разносторонняя в познаниях и увлечениях, бегло говорила по-немецки, без словаря переводила с английского. Одним словом, не «как все». Валя была обрадована тем, что Ромео поручено играть Антону, и тоже охотно взялась за дело.

Августа Евлампиевна была удовлетворена выбором: оба они играли так, будто и в самом деле влюблены.

А как-то, прослышав о репетициях, на одной из них побывал Виктор Зворыкин, учившийся в параллельном классе. Объяснение Ромео и Джульетты в любви, которое происходило в лунную ночь в саду, вызвало у него негодование. В конце же спектакля он и вовсе разочаровался в Джульетте, поскольку, увидев мертвого Ромео, она убивает себя. «Вот дура!» — плюнул он и, хлопнув дверью, покинул зал. И тем не менее им овладела юношеская ревность. Во дворе школы он подошел к Антону, въедливо посмотрел в лицо, потребовал:

— Откажись от роли!

— Это почему же? — не мог взять в толк Антон.

— Мое дело предупредить, а там как знаешь.

— Может быть, ты сыграешь вместо меня? Тогда пожалуйста.

— Оставь Вальку или будешь иметь дело со мной!

Это прозвучало угрожающе.

— Ревнивец ты. Так бы сразу и сказал: вызываешь на дуэль. Но все дело в том, что в спектакле я — не Антон, а она — не Валя. Мы с ней — Ромео и Джульетта. Так назвал Вильям Шекспир, к нему и обратись со своими дурацкими претензиями! А насчет драки… Ты же знаешь, я не из заячьей породы.

К теме этой Виктор в последующем не возвращался. Но и Антон, зная, что они встречаются, дальше общения с Валей в классе и на сцене не шел. Быть третьим лишним он не желал, как и не имел намерения разбивать их дружбу.

А как-то вечером, когда Антон после репетиции возвращался домой, в переулке к нему подошли трое незнакомых парней. Один из них, что пониже ростом, обратился к нему, сплевывая шелуху от семечек и держа себя развязно:

— А, Ромео, здорово! Дай закурить.

— Я не курю, — ответил Антон и пошел своей дорогой.

Тогда парни стали хором улюлюкать ему вслед. А потом нагнали, окружили, задираясь и не давая прохода. Антон остановился.

— Вас что, Виктор Зворыкин ко мне подослал? — спросил он.

— Мы такого не знаем, — ответил конопатый.

— Решили пострадать за дружка? Вон он трусливо выглядывает из-за угла, — указал Антон.

— А хоть бы и так! — заикаясь, произнес толстун. — Стыкнемся? Слабо? Нет, ты скажи, слабо?

— Я вижу, вы серьезно решили взяться за меня, — оглядел парней Буслаев и прижался спиной к стене дома. — Тогда подходи по одному! Ну, кто смелый? — И засучил рукава.

Толстун, извернувшись, направил удар в лицо. Антон увернулся и нанес ответный удар такой силы, что тот упал, но тут же вскочил, разгоряченный, снова двинулся на него. Поддержали его и дружки. Получив в потасовке удар под дых, Антон отскочил в сторону.

— А мы думали, струсишь, — сказал один из них и, свистнув, повелел остальным: — Айда, пошли Витьку колошматить!

Когда Валя увидела Антона в день премьерного спектакля с синяком под глазом, ужаснулась:

— Что с тобой, Ромео, милый?

— Да так. Ничего страшного. В темноте на столб налетел.

— Ой ли… — не поверила Валя. — Давай запудрю, чтобы публика не шарахалась.

Антон покорно согласился. То были для него приятные мгновения. Нежное прикосновение тонких девичьих пальчиков, ласковый взгляд карих глаз. В ответ — сладостное биение сердца в груди.

— Говорят, ты бился сразу с тремя парнями.

— Ну, было дело, — неохотно признал Антон.

— Джульетта восхищена мужеством Ромео! Кто же был зачинщиком? Чью честь отстаивал Ромео? — допытывалась Валя.

— То был мужской разговор.

— Значит, тайна.

— Ромео мог отстаивать только честь Джульетты!

За окном стояла кромешная тьма. В вагоне — мрак. Буслаев пытался заснуть, но Валя не выходила из головы.

Антон полюбил Воробьевы горы за их красоту с той поры, как в начале тридцатых годов учащиеся школы № 12 вместе с учителем обществоведения создавали здесь колхоз. Учитель проводил крестьянские сходы, пионеры приглашали на них селян, обучали взрослых грамоте, организовывали походы в музеи с участием сельской детворы.

Уже будучи старшеклассником, он приезжал сюда с товарищами покататься на лыжах, а летом — поплавать в реке Москве. Вот и сейчас, искупавшись, он возвращался домой через Нескучный сад. Когда шел мимо пруда, его окликнули:

— Антоша, иди к нам. Прыгай в лодку!

Всмотрелся. То была Валя Волкова. Антон любил греблю и уже хотел спуститься к воде, но увидел с нею Виктора Зворыкина.

— Не могу… Приехал дядя Семен из Ростова. Он ждет меня, — приложив ладони рупором ко рту, прокричал Антон.

Он быстрым шагом направился к трамваю. «Значит, у них все серьезно, — соображал он на ходу. — Что Валя нашла в этом парне? Живет в одном доме? Но с ним же можно умереть со скуки!»

Катались Валя и Виктор на лодке недолго. У Вали почему-то упало настроение, и она заспешила домой. Только Виктор этого не замечал. В душе он торжествовал победу — отвадил Антона от Вали, теперь она его навсегда!

Окончив школу, они разбрелись кто куда. Во время подготовки к экзаменам в институт иногда виделись в филиале читального зала Ленинки. Это было всегда желанно, приятно, но мимолетно. Антон все чаще ловил себя на том, что ему недостает общения с Валей Волковой, разговора с ней о прочитанных книгах, о спектаклях московских театров и кинофильмах, о вернисажах и научных открытиях.

И вдруг Валя сама к нему пришла, будто сработала телепатия. Влетела нарядная, сияющая, глаза блестят. С ходу поделилась радостью: зачислена на филологический факультет Московского университета! Видно было, она чувствовала себя на верху блаженства. Было чем порадовать и ее: он стал студентом Института истории, философии и литературы — ИФЛИ.

В тот августовский день они пили ситро, закусывали его соевыми батончиками, много смеялись, вспоминая школьные годы, мечтали о завтрашнем дне. Каким-то он будет для сыновей и дочерей Павки Корчагина? Солнечным или пасмурным? Счастливым или безрадостным? Только бы не с мечом и не с наганом в руках, без танков и бронепоездов, без ядовитых облаков иприта.

— А помнишь, к чему призывала нас Августа Евлампиевна? — вспомнила Валя любимую учительницу.

— Ну как же: «Девочки, любите наших юношей. Они — самые лучшие на свете!» — дурашливо изобразил Антон.

— А мне вспоминается, как она наставляла мальчиков: «Лучше наших девочек все равно не встретите. Любите и берегите их, как самое драгоценное в своей жизни». — Валя ждала, что скажет на это Антон.

— Помню, — задумчиво произнес он. — Пронесем ли мы это чувство любви и заботы через нашу жизнь…

— Важно, чтобы сохранилось то, что она тем самым прививала нам: уважение к человеку, любовь к ближнему, даже к врагу.

— К врагу? — Антон посмотрел на Валю большими удивленными глазами. — А как же тогда быть с горьковским афоризмом: «Если враг не сдается, его уничтожают»?

— «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам!» — продекламировала в ответ Валя из Шекспира, улыбнулась, потянулась, встала, подошла к нему и поцеловала в губы.

То был девичий душевный порыв, предчувствие близости, горячего ответного поцелуя. Антон растерялся: он для этого еще не созрел. Девушка постояла немного в ожидании ответа. Всем существом своим она ощущала, и уже давно, еще в девятом классе, что Антону нравится. И даже была уверена в том, иначе не поцеловала бы первая. Он же стоял растерянный и смущенный. Прошла минута, другая, целая вечность. Слышно было, как тикают в такт биению их сердец ходики на стене.

— Так я пойду? — подавляя вспыхнувшее было девичье робкое чувство, покраснев, робко произнесла Валя дрожащими губами.

Антон не удерживал ее.

А когда Валя выбежала из квартиры, он спохватился, почувствовал неловкость перед нею и даже отругал себя за нерешительность, рванул с места, чтобы догнать, но она была уже далеко. Вечером он позвонил ей домой.

— Прости меня, Валюша.

— Я хорошо понимаю тебя, Антоша. Не переживай, — тепло сказала она, и это его успокоило, еще больше расположило к ней. Подумал: значит, Валя остановила свой выбор на мне. Ну, а Виктор… Кто-то сказал, что он поступил в техникум общепита. Отец его важная персона в той сфере…

Вагон раскачивало, будто корабль в штормовую погоду. Антон прилагал усилия, чтобы заснуть. И уже свинцом наливались веки, как вдруг что-то тяжелое коснулось его колен. Это пассажир решил спуститься с верхней полки, чтобы поразмяться. И снова прервался сон. И те же мысли будоражили его мозг. Да еще думы о том, что ждет его впереди, где и при каких обстоятельствах произойдет его встреча с эсэсовским карателем Краковским.

Вспомнились напутственные слова генерала Петрова о «революционной совести». Антон ухмыльнулся. Как утверждают, и совершенно справедливо, классики, совесть — субъективное осознание личностью долга и ответственности перед обществом. Субъ-ек-тив-ное! Это значит, один, наделенный правом судить других, убьет, другой же за аналогичное преступление помилует. А где же в таком случае справедливость? Как соотносятся деяние и воздаяние?.. Что значит неотвратимость наказания?.. Презумпция невиновности?..

Антипод «совести революционной» — «совесть контрреволюционная». Но тогда это вообще — бессмыслица, чушь собачья!

Став второкурсником в год смерти отца, Антон, чтобы помогать семье, подрабатывал чтением публичных лекций на историко-философские темы. Двойная нагрузка привела к переутомлению, и дядя Семен выхлопотал ему путевку в дом отдыха «Хоста» под Сочи. Расположен он был на горе. Чтобы добраться до моря, надо было пробежать до трехсот ступенек, и он это делал с удовольствием. Но особенно радовало море. Недоставало лишь друзей.

Вскоре пришла телеграмма от Валиной мамы Василисы Дементьевны. Она сообщала, что для Валюши приобрела путевку на турбазу, расположенную поблизости от его дома отдыха, и просила опекать и развлекать ее дочь, чтобы обоим не было скучно. Антон высоко оценил заботливость ее родительницы и был рад такому соседству. В ту же ночь встретил Валю на платформе «Хоста».

Все дни пребывания в Хосте они проводили на пляже либо ездили на экскурсии на озеро Рица, в Новый Афон, в Сухумский обезьяний питомник, побывали в Самшитовой роще. Расставаясь накануне поздним вечером, условились утром следующего дня покататься на катере. Когда же Антон пришел на пристань, оказалось, что катера в море не выходят из-за шторма. До появления Вали оставалось с полчаса, и он решил искупаться. Однако не так-то просто было нырнуть в набегавшую волну, она валила с ног, накрывала с головой, стараясь увлечь за собой либо отбросить на берег.

Но вот море несколько поутихло. Антону взбрело в голову поплавать на огромной автобусной камере, кем-то брошенной на берегу. Войти с нею в воду оказалось еще сложнее, но ему захотелось во что бы то ни стало вступить в схватку с морем. Волны отбрасывали назад. Тогда он попытался перехитрить стихию: сбросил камеру с пирса в отступавшую волну и тут же прыгнул в нее сам. Быстро заработал руками и ногами.

Антон то взлетал на волну, то оказывался под ней. Его уносило от пирса, от берега, на морской простор. Он выбивался из сил, но тщетно. Скоро Валюша придет к заветному камню, будет ждать его, волноваться. Он же…

Наконец удалось преодолеть волны, и «корабль» его поплыл вдоль берега. Отдохнув, Антон снова приналег, чтобы добраться до пляжа. Но не тут-то было. Он выбивался из сил, но ничего не получалось. Главное, не растеряться, не потерять самообладания, сказал он себе.

«Суденышко» его в любой момент волна могла не только накрыть, но и перевернуть. И тогда — конец. Тем более что плавал Антон не так уж хорошо.

В тридцатые годы был призыв комсомола к молодежи — овладеть техникой: автомобилем, трактором, самолетом. И тогда миллионы юношей и девушек шли в аэроклубы, в «Осоавиахим», «Автодор». Антон в своей школе организовал секцию «Юный автодоровец», автозавод имени Сталина, шефствовавший над школой, подарил ей новенький грузовик АМО Ф-15, двигатель внутреннего сгорания, шасси и массу автодеталей. Ребята с рвением изучали автомобиль и даже учились его водить.

Как активиста решением Президиума общества «Автодор» РСФСР Антона Буслаева включили в состав юношеской команды, направлявшейся на катере «Юный автодоровец» (типа речного трамвая) по рекам Москва, Ока и Волга до Сталинграда с задачей пропагандировать автодело, агитировать молодежь изучать его. В команде были только пятнадцатилетние мальчишки, командор из бывших моряков и корреспондент «Пионерской правды», семнадцатилетний Евгений Долматовский (ставший потом известным поэтом), периодически направлявший в газету свои путевые заметки.

В Горьком на долю Антона выпала вахта у штурвала и причаливание на ночную стоянку к барже со строительным песком. Было это в ту самую ночь, когда рядом со страшным грохотом рухнул в реку пролет строившегося через Оку моста. Утром следующего дня у него было очередное дежурство на камбузе. Почистив рыбу, пойманную ребятами в Оке, Антон решил перепрыгнуть на баржу за песком, чтобы надраить до блеска кастрюли и сковородки. Идея сама по себе опасная, ибо, заметив «вора», боцман баржи мог надраить ему уши.

Между катером и баржей — не больше метра. Антон не рассчитал и, промахнувшись, оказался в воде между катером и баржей. Глубина была в три человеческих роста. Но все произошло так неожиданно, что невозможно было сориентироваться. Короче, с высоты двух метров он вошел в воду «кувырком». Достигнув дна, оттолкнулся и быстро стал подниматься на поверхность. Он ударился головой о днище катера, нахлебавшись воды, растерявшись и барахтаясь, едва выплыл у противоположного борта.

Заметивший его командор сразу же бросил ему спасательный круг, а Женя Долматовский, в чем был, в том и бросился спасать Антона. Помог ему выплыть и подняться по трапу на палубу.

Вспомнив сейчас об этом, Антон снова подумал: только бы не растеряться… Здесь некому тебя спасать. Вся надежда на себя.

Валя на пляж пробиралась по горному склону, сквозь заросли спелой ежевики. И сама ела черную сладкую ягоду, и для Антона собрала целую кружку. Порхали бабочки, стрекотали кузнечики. Неожиданно тропинку переполз полутораметровый желтобрюх. Встреча со змеей была не из приятных. Валя шарахнулась в сторону от испуга, закричала: «Антоша!» Но он не слышал и поэтому не мог прийти ей на выручку. Она ускорила шаг. Чем ниже Валя спускалась, тем отчетливее слышала грохочущий шум морского прибоя. Взглянула на небо, но там не было видно даже проблеска голубизны. Значит, день обещает быть не столь жарким. Сумеют ли они с Антоном покататься на катере?

Но что это? Спустившись на пляж, Валя заметила, что, вместо того чтобы жариться, распластавшись на горячем песке, люди стояли и смотрели в морскую даль, иные что-то кричали, махали кому-то руками, платками. Но где же Антоша? По времени он должен был бы уже быть здесь. Уж не случилось ли чего с ним? Спросила стоявшую рядом женщину:

— Кого это люди высматривают в море? Уж не кит ли заплыл в эти края?

— Человек тонет, а тебе смешно, — с беспокойством и удивлением ответила она.

Валя почувствовала себя неловко. Приложила руку козырьком ко лбу. И тоже увидела странное «суденышко». Оно то взберется на гребень четырехбалльной волны, то вдруг исчезнет из вида. Человек, выбиваясь из сил, старался выбраться на берег, но разбушевавшаяся стихия будто заигрывала с ним. То швырнет его к берегу, то снова утащит в морскую пучину. Забеспокоилась и она: не Антон ли это? И тоже начала кричать, размахивать косынкой, указывая ему, как лучше прибиться к берегу. И уже хотела побежать на пристань за спасателями, как вдруг разгневанное море вынесло «суденышко» на гребень волны и швырнуло, как перышко, на берег. Конечно же, это Антоша!

Валя еще пуще закричала, побежала навстречу, чтобы помочь выбраться. Но в этот момент его снова накрыла огромная волна и унесла в море.

— Держись, Антоша! — что есть силы закричала Валя. Засуетилась, ища глазами кого-нибудь из мужчин, чтобы помогли ее другу. Кругом же находились только бабушки с внучатами да инвалиды.

Антона тем временем швырнуло на берег и вновь утащило в море. И тогда Валя, зарыв в песок кружку с ежевикой, скинула платье и бросилась в море. Теперь и с ней волны стали играть, как с игрушкой.

В какой-то момент Антон заметил Валю. Но море продолжало свои игры, не давая им соединиться. Воспользовавшись тем, что сила волн вдруг ослабла, им удалось ухватиться друг за друга. Вдвоем они выбрались на берег, измотанные, усталые, но довольные тем, что выстояли, победили стихию и снова вместе.

— Как ты там оказался, милый? — спросила Валя, обнимая Антона, обрадованная тем, что все благополучно кончилось. — Да еще на каком-то баллоне. Ты что, его в море выловил?

— Прости, Валюша, что доставил тебе беспокойство, что заставил ждать, — виновато улыбнулся Антон. — Думал, успею к твоему приходу искупаться, да так случилось…

Он попытался поцеловать Валю, но его колотил нервный озноб.

Они отбежали от моря и, изнемогая, бросились на горячий песок. И долго лежали обнявшись, пока не пришли в себя. Потом Валя кормила Антона ежевикой.

В Москву возвращались поездом, следовавшим из Цхалтубо. Ночь накануне отъезда из Хосты просидели на берегу, любуясь фосфоресцированием воды, лунной дорожкой, бегущей по морю. Без умолку стрекотали на все голоса цикады, ласкал слух тихий всплеск воды. Тепло, накопленное за день землей, и прохлада, шедшая с моря, ощущение близости, возбуждали чувства. Услышав шарканье сапог по пляжной гальке, поняли: идет своим обычным маршрутом наряд пограничников. Они прижались друг к другу еще плотнее, затаились. Потом скользнул луч прожектора береговой охраны по водной глади, по берегу. И тоже обошел их стороной.

Антон поцеловал Валю.

— Как думаешь, что бы ответила Валюша, если бы Антоша предложил ей пройти по дороге жизни вместе? — спросил он.

— Наверно… Возможно, согласилась бы стать его женой, но только когда закончит университет.

— И они оба прочно встанут на ноги! — продолжил ее мысль Антон.

Они тихо рассмеялись.

— Допускаю, что Валюша ответила бы и так: хотя я и люблю тебя, милый Антончик, но давай не будем спешить. Вернемся к этому разговору, когда получим дипломы.

— А пока, что же, она ему отказывает? — Антон поймал светлячка и посадил Вале на кофточку. Он горел мягким голубым светом, освещая ее подбородок, губы, длинные ресницы, отсвечивал в глазах.

— Ну что ты, милый. — Валя обняла Антона. После паузы произнесла: — Как вспомню, даже страшно становится. Как жива-то осталась.

— О чем ты, Валюша? Кто тебя напугал?

— Меня чуть змея не проглотила. А тебя и вовсе из моря Черного могло вынести в Средиземное, а там — и в океан. Как бы мы потом нашли друг друга?..

— Зайчишка ты, — ласково сказал Антон. — Оттого желтобрюх и хотел тебя проглотить.

Им было хорошо вдвоем. А будет ли так всегда?

Возвратившись из Хосты, Антону пришлось по семейным обстоятельствам перейти на учебу экстерном, совмещая ее с работой. Он тяготел к литературе и устроился работать в издательство «Academia» литературно-техническим редактором. Неожиданно для себя встретил там Илью Потапова. Бывая у дяди Семена, тот читал стихи, артистически рассказывал анекдоты. С ним было весело в компании. В издательстве он помог ему освоиться.

Антону было интересно среди образованных людей. Восхищался энциклопедичностью их познаний, интеллигентностью. Особенно тянулся к Вадиму Павловичу Честнейшему, знатоку творчества Л. Н. Толстого. Он наизусть цитировал страницы из «Анны Карениной», «Войны и мира». Руководители издательства, крупные партийные деятели Янсон и Полонская помимо основной работы выполняли поручения по линии ЦК. Так что на Честнейшем лежала еще и функция администратора. Словом, он был и швец, и жнец, и на дуде игрец.

Это было время, когда в стране происходили один за другим громкие политические процессы над «врагами народа» из «троцкистско-зиновьевского центра», «антисоветского троцкистского центра» и т. д. Стараясь разобраться во всем, Антон зачитывал до дыр газеты, в которых публиковались стенограммы судебных заседаний, но никак не мог понять: почему враги эти пошли против того, за что сами же боролись, против тех, с кем были на баррикадах в октябре 1917 и в годы гражданской войны?

Стоял июль 1937 года. Честнейший вызвал Буслаева к себе в кабинет, окна которого выходили на улицу Горького.

— Тебе боевое задание, Антон, — сказал он. — Надо почистить архив. Вот список осужденных врагов народа. Многие из них оставили свой грязный след и в литературе. Так вот, просмотри все до единой верстки выпущенных издательством за эти годы книг. В отдельных из них увидишь предисловия и послесловия, под которыми стоят фамилии того же Зиновьева, Радека, Каменева, Рыкова, Крестинского, Сокольникова, Пятакова и других. Вырывай их безжалостно. Позже составим опись на их сожжение. Неурочный твой труд оплачу аккордно. Надеюсь, деньги тебе не помешают?

— Но ведь все это уже — история, Вадим Павлович. Да и книги давно распроданы и находятся в домашних библиотеках.

— Логично, но об этом позаботятся те, кому положено.

— А как же Вера Петровна? — недоумевал Антон. — Ведь она — архивариус. Неудобно мне отбивать у нее хлеб.

— Пусть это тебя не тревожит. Я с ней договорюсь.

Издательский архив занимал небольшой зал, уставленный стеллажами со стандартными коробками. В конце зала проход в кабинет Веры Петровны. То была симпатичная молодящаяся особа, обиженная жизнью. Не имея детей, она относилась к Антону тепло и даже по-матерински ласково, всегда улыбалась ему.

Работы в архиве было много. Просиживал все вечера. Изымая страницы, написанные соратниками Ленина и Сталина, из любопытства Антон пробегал их глазами, но ничего антисоветского, враждебного не находил.

В один из дней он появился в издательстве до начала рабочего времени. Прошел в свою редакцию русской классики и поразился: ящики из письменных столов вынуты, на столах, на полу и подоконнике разбросаны ценные рукописи и деловые бумаги. Будто Мамай прошел. Не полотеры же такое натворили! Заглянул в соседние редакции — французской, немецкой, испанской, итальянской литературы. Такой же бедлам и там стоит. Тогда поспешил к Вере Петровне. И — о ужас! Лучше бы не заходил! У окна, спиной к нему, стояла женщина с голой лоснящейся коленкой вместо головы. Услышав, что кто-то вошел, она резко обернулась и застыла в оцепенении, держа в руках, как показалось Антону, свои волосы. Она явно не ожидала этого.

— Я только хотел спросить вас, Вера Петровна… — смутился Антон и чуть было не ушел.

— Подойди ко мне. Ближе. Еще ближе, — ласково пригласила его женщина. Когда он оказался рядом, тихо произнесла: — Ты первый мужчина в издательстве, да и во всем моем окружении, который застал меня в таком виде. И теперь являешься обладателем моей тайны.

— Извините, я не предполагал…

— Я понимаю тебя: довольно неприятное зрелище — лысая женщина. Волосы придают ей очарование. Но дай мне слово, что будешь молчать, что никто от тебя не узнает о том, что видел.

— Я не болтлив по натуре. Можете не сомневаться.

— Спасибо. Признаюсь: у меня были роскошные каштановые волосы, но в результате перенесенного заболевания я их лишилась. Это для меня трагедия, несчастье. — Из глаз выкатилась слеза, она ее смахнула пальцем. — А то, что ты видишь меня всегда идеально причесанной, так то — парик. Вот он. Его для меня изготовили в мастерской Большого театра, за что я им очень благодарна. — Она принялась расчесывать парик.

— Еще раз извините, Вера Петровна.

— Откроюсь тебе: женщина во всех случаях хочет оставаться красивой. Я — не исключение.

— Будьте спокойны, я вас не предам.

— Я верю тебе, милый. Ты настоящий джентльмен, хотя и рыцарь печального образа. — Она улыбнулась ему.

Расчесав парик и надев его на голову, Вера Петровна сразу похорошела, стала, как всегда, симпатичной. Легче стало и на душе у Антона.

— Ты зашел ко мне спозаранку. Значит, тебе что-то надо?

— Сегодня у меня разговор с автором, предстоит поездка в типографию, и мне необходимо подготовиться. Но сейчас все это придется отложить. Я прошел по редакциям и всюду такое творится… Что все это значит, вы, случайно, не в курсе?

— Знаю. Наше издательство, Антон, оказалось заложником темных сил, если не сказать — злых, — с огорчением и раздражением сказала Вера Петровна.

Антон напряг внимание, чтобы лучше понять ее.

Вера Петровна закрыла дверь поплотнее.

— Зная, что ключи от здания у меня, ночью ко мне домой приехали с Лубянки, посадили в машину, привезли сюда и потребовали открыть парадный вход. Я не помню, сколько их было, пять человек, может быть, десять. Машин было две. Это точно, и обе — «эмки». То, что ты видел в кабинетах, — их работа. Они рылись в столах и шкафах, что-то искали и, представь, находили. Какие-то бумаги, что же еще может быть у редакторов?.. От них я узнала, что директор издательства Янсон и главный редактор Лидия Полонская, все заведующие редакциями арестованы.

— А Илья? Он-то как? — с особым беспокойством спросил он.

— Тоже арестован, мой мальчик.

— Он же человек кристальной чистоты… — недоумевал Антон.

— Страшно даже подумать, что с ними всеми будет, — сказала Вера Петровна.

Антон проследовал в кабинет Честнейшего. Тот сидел за письменным столом и что-то быстро писал. Увидев его, бумаги убрал в тумбочку стола, откинулся в кресле.

— Прямо не знаешь, кому и верить! — развел он руками. — Не только там, в высоких сферах, но и у нас, в нашем заведении, издающем произведения русской и мировой классики, окопались негодяи! Спасибо органам, что избавили, наконец, нас от этих заговорщиков. И кому продались-то? Международному империализму! Нет у них за душой ничего святого! Прямо-таки зла на них не хватает. И чего людям надо было?

— Вы полагаете, что Илья Потапов…

— А ты сомневаешься? — Честнейший усмехнулся. — Да он у них — главный закоперщик!

В голове Антона все это не укладывалось. Он знал Илью с детства, помнил его полные революционного пафоса стихи. Вдохновенные, написанные на одном дыхании статьи о литературе, о классиках наших — Пушкине, Чехове, Белинском. Да и дядя Семен был о нем высокого мнения. С ним они прошли гражданскую войну, делили на двоих сухарь и воблу, укрывались одной шинелью. Всех арестовали, кроме Честнейшего. Впрочем, Вера Петровна и я — тоже на свободе… Но возможно, это ошибка, и они будут освобождены, перед ними власти извинятся. А вдруг все же враги?.. Как же органы узнали обо всем этом?..

Эти и другие вопросы мучили Антона.

И очень боялся он за судьбу маминого брата — дяди Семена.

Близились к концу госэкзамены. Перед сдачей курса философии Антон долго бродил по улицам Москвы, пытаясь сбросить с себя усталость, набраться сил для предстоящего трудного дня. «Как-то там дела у Валюши?» — подумал он. Неделю не созванивались, а кажется, прошла вечность. У нее тоже жаркая пора экзаменов. А затем и дипломы вручат. И тогда он услышит ее последнее слово о замужестве. Надеялся, был уверен в положительном ответе на его предложение и все же волновался: а вдруг — нет?..

Проходя по Воронцовской улице, увидел валом валившую толпу людей, покидавших кинотеатр «Таганский» после очередного сеанса. Но что это? Среди разноликой публики были Валя и Виктор. Даже сердце екнуло. Они, видимо, находились под впечатлением увиденного фильма и шли молча. Виктор бережно вел Валю под руку. Свернули на Большую Коммунистическую улицу. Антон за ними не пошел, не в его натуре было это унизительное занятие — следить за другими. Только подумал: куда же они направились? Впрочем, какая теперь разница…

Валя вошла в его душу и сердце так глубоко, что стала предметом постоянных раздумий. Все мечты свои он связывал теперь с ней. И тем обиднее было увидеть ее с другим.

Утром следующего дня позвонила Валя, хотела поделиться своими успехами. Антон был рад звонку, но говорил с ней сухо, односложно, безучастно. Это не могло остаться незамеченным.

— Объясни, Антоша, что произошло? Почему ты холоден со мной? — взволнованно спросила Валя. — Уж не заболел ли?

— Холоден? — удивился он тому, как точно она уловила его настроение. — Мне кто-то перешел дорогу.

— Что ты сказал? — удивилась услышанному Валя.

— Я не хочу быть помехой в твоей жизни и тем более быть навязчивым. — Объяснил и положил трубку.

Вслед за этим допоздна раздавались звонки, и все они были продолжительными, требовательными. Антон не подходил к телефону, выдерживал, что называется, характер. Но и в дурное верить не хотелось. Убеждал себя: подумаешь, фильм посмотрели, а потом Виктор домой ее проводил. Не мог объяснить себе другое: Валя знает о серьезности его намерения жениться на ней, и вдруг такое легкомыслие! Неверность — всегда неверность, и начинается она с безобидных пустячков…

В субботу рано утром Валя прибежала к нему домой, чтобы понять его и объясниться. Антон же сказал, что спешит на кафедру. И вообще, разговаривать им не о чем.

— Ты видел меня с Виктором в кино? — догадалась Валя. — Господи! Так то же — чистая случайность! Он нагнал меня уже тогда, когда я покидала кинозал.

Антон не желал вникать и слушать ее оправдания. Ушел, оставив Валю наедине со своими вопросами. Неужели все рухнуло между нами? Что могло послужить поводом? Слухи, сплетни, наговор? Было же все хорошо. Мы любим друг друга. Она старалась понять и уяснить себе азбуку жизни.

Удивительный уголок Москвы этот Дворец культуры ЗИС! Просторное, современной архитектуры здание. В нем чудесный Зимний сад, великолепная сцена, превосходный зал для танцев. Но самое дорогое для Антона Буслаева — разместившийся здесь филиал Государственной библиотеки имени В. И. Ленина.

Вместе с Валей Волковой он бывал во Дворце на спектаклях, молодежных балах. Но чаще всего — в читалке. Вот и сегодня, 22 июня 1941 года, удобно расположился за отдельным столиком с лампой под зеленым стеклянным абажуром, обложился книгами известных этнографов — Миклухо-Маклая, Ковалевского, Анучина. Как вдруг объявили: «Товарищи, в 12.00 по радио будет передано важное правительственное сообщение».

Посетителей будто ветром сдуло. Оставили занятия, последовали в вестибюль. Из черной тарелки-динамика, висевшей на одной из колонн, вскоре прозвучал голос Молотова. Нарком иностранных дел извещал о страшном: о вероломном нападении гитлеровской Германии на Советский Союз. Высказал уверенность, что враг будет разбит, победа будет за советским народом.

Люди разошлись не сразу. Оцепенение охватило всех. Никто не представлял себе войну, но всем хотелось верить, что до Москвы она не дойдет, воевать будем на чужой земле. Было уже не до чтения. Требовалось время, чтобы все переварить, осознать.

Дипломированные историки оказались ненужными, и Антон устроился на 1-й шарикоподшипниковый завод учеником фрезеровщика. Вскоре уже самостоятельно работал одновременно на семи зуборезных и зубодолбежных станках в цехе, который переходил на производство стальных стаканов для реактивной установки «Катюша». Было нелегко, но жить на что-то надо.

В стране становилось все тревожнее. Не успокоило народ и обращение к нему по радио Иосифа Сталина, призвавшего соотечественников производить больше продукции для фронта, а на временно оккупированной земле создавать невыносимые условия для врага. Гитлеровская армия до обидного быстро продвигалась по нашей земле, оккупируя все новые территории.

С каждым днем война все больше захватывала и его. 22 июля, в часы, когда солнце уходило за горизонт, по радио впервые взревела сирена, возвещавшая о воздушной тревоге.

В тот же час над столицей появились первые вражеские самолеты. Взметнулись в небо лучи прожекторов. Антон вместе с соседскими юношами помчался на чердак, оттуда, через слуховое окно, — на крышу, чтобы гасить «зажигалки». Но все обошлось. А вот бомбежку других мест города он ясно видел. Пылевые и огненные столбы, пожары возникали и разгорались почти одновременно в районе Ленинской слободы, заставы Ильича, Красной Пресни и Лефортово, даже в центре Москвы. Ведя заградительный огонь, без устали, надрываясь, ухали укрытые во дворах и скверах зенитные орудия. Сыпались осколки от разорвавшихся в небе зенитных снарядов. Один из них, будто метеорит, прошил крышу в двух шагах от Антона. Он даже не успел испугаться.

Утром было передано сообщение Совинформбюро. Оказывается, на Москву летело двести фашистских бомбардировщиков. Уже на подступах к ней армаду встретили наши истребители и разметали их. Прорваться удалось лишь единицам. Смертоносный груз сбрасывали беспорядочно, а значит, бесприцельно.

«Как же так? — задумался Антон. — Пожары полыхали, и на воздух взлетали одновременно строения в десятках мест. Не по рассказам „очевидцев“, я сам видел. Значит, и самолетов были десятки. Ну и верь после этого Совинформбюро! Конечно, его задача была дезориентировать противника. Но нам-то, советским гражданам, надлежало бы знать правду…»

Было еще несколько налетов на Москву. Судя по специфическому гулу «юнкерсов», который каждый раз в одно и то же время возникал над городом, и той активности, с которой трудились зенитки, пытаясь не допустить их к важным объектам, их было не так уж и мало. И тогда Антон, вместе с другими рабочими, в ночное время занимал свой пост на крыше цеха Отдела главного механика завода, хватал огромными щипцами сброшенные фашистскими бомбардировщиками и краснеющие на глазах «зажигалки» и гасил их, опуская в бочку с водой, либо засыпая песком.

В одну из ночей над заводом раздался пугающий вой падающих фугасок. Чтобы не сдуло с крыши взрывной волной, Антон решил броситься плашмя на цементную плиту, но не успел. Взрывной волной упавшей на соседний цех бомбы его сбило с ног и прижало к трубе. Он отделался ушибом плеча. С этого места ему хорошо было видно, как на воздух взлетали ящики с продукцией, предназначенной к отправке на фронт, и тут же падали, разбиваясь об асфальт. Были слышны крики раненых и обгоревших людей.

Говорят, в столице действует «пятая колонна» противника, подобная той, что была когда-то в Испании. Ее агенты не только шпионят и производят диверсии, но и подают световые сигналы вражеским летчикам, ориентируясь на которые те сбрасывают свой смертоносный груз.

Спустя месяца полтора после нападения фашистской Германии на нашу страну в квартире Буслаевых раздался телефонный звонок. Валя взволнованно сообщила, что ее мобилизовали в Красную Армию. Сказала, что по-прежнему полна чувств к нему. Просила помнить о ней и выбросить из головы все наносное, вредящее их отношениям.

Это всколыхнуло Антона, заставило его пересмотреть все, что произошло между ними. Мелкое и непростительное. Ругал себя за то, что не сделал этого раньше.

— Ты где находишься, Валюша? — забеспокоился он. — Я сейчас приеду к тебе, и мы обо всем поговорим.

— Звоню с Белорусского вокзала. Вот-вот объявят отправление эшелона…

Антон встревожился. На войне всякое может произойти. Надо было бы найти слова примирения, простить друг другу недомолвки, невольные обиды и подозрения, но в трубке послышались частые гудки. Он не находил себе места, переживал неожиданную разлуку. Будто потерял что-то самое дорогое в жизни.

А как-то августовской ночью вдруг раздался мощный взрыв вблизи его дома, поднявший в воздух двухэтажный бревенчатый особняк напротив. Даже стекла вылетели из рам в его комнате на пятом этаже. Стало невыносимо больно за державу, которую топчут кованым сапогом и поливают свинцом чужестранцы, сея смерть и превращая ее в руины. Наутро он и брат Александр подали райвоенкому рапорта с требованием отправить их на передовую защищать Родину. Ответ был лаконичен: «Ждите вызова».

Тем временем враг приблизился к столице на расстояние пушечного выстрела. На одном из участков немецко-фашистские войска прорвали нашу оборону. Положение столицы оценивалось как безнадежное. Чтобы не достались врагу, заводы и фабрики эвакуировались, либо минировались. Рабочим и служащим выдавались справки об увольнении, деньги и продукты. Началась массовая эвакуация населения. Всюду на стенах зданий и заборах был вывешен приказ о введении в Москве осадного положения. Войска НКВД получили право «расстреливать на месте шпионов и разведчиков». Солнце застилал черный пепел. То учреждения сжигали документы. Кульминацией стал день 16 октября. Среди горожан началась паника. Многие тащили со своих рабочих мест все, что можно было унести, — муку, колбасы, папиросы, спирт, тряпки. Иные директора и главбухи производств похищали крупные суммы денег, предназначенные для выплат зарплаты коллективам, и вместе с семьями на государственных «эмках» и «полуторках» устремлялись в восточном направлении из города. Однако не многим удалось бежать из Москвы с награбленным. Большинство из них было задержано на заставах.

В те же дни властями было принято решение о выводе из столицы мужского населения, способного носить оружие и стрелять. 19 октября Антона Буслаева наконец вызвали в Пролетарский райвоенкомат, вручили приказ сформировать роту из уголовников, отбывающих наказание в Таганской тюрьме.

Начальник тюрьмы скептически отнесся к этой затее, полагая, что заключенные разбегутся по домам и станут продолжать преступное ремесло. Но все же подчинился приказу, открыл камеры, построил на тюремном плацу свыше четырехсот зэков, осужденных за грабежи, разбой, изнасилование, дерзкое хулиганство, спекуляцию, растрату.

Буслаев обошел строй, заглядывая каждому в глаза, потом встал на ящик, объявил, что Родина в опасности и все они освобождаются из-под стражи и направляются на передовую, где должны будут искупить свою вину кровью. В этом случае с них будет снята судимость, и они вновь обретут честь и достоинство гражданина. Предупредил: отношения будут строиться на приказе и дисциплине; в общении — никаких кличек, друг друга называть уважительно, по имени и фамилии, каждый должен ощутить себя воином Красной Армии.