1. Дела домашние

1. Дела домашние

За несколько месяцев до этих бурных событий неподражаемая и неутомимая Элеонора Аквитанская, оставив своего любимца Ричарда на Сицилии, отправилась в дальнее путешествие на родину через Рим. В числе сопровождавших лиц находился и архиепископ Руанский, который в Мессине был освобожден от обета крестоносца ради участия в важных политических делах. Добившись обручения Ричарда и Беренгарии, Элеонора могла быть уверена, что разрешила хотя бы одну задачу на будущее.

Но это, конечно, была далеко не единственная проблема династии Плантагенетов. Если сам король был занят Крестовым походом вдали от родины, то на долю Элеоноры выпала иная задача — погасить тлеющий огонь распрей в своей стране и поддержать порядок в обширной империи, по крайней мере до возвращения Ричарда. Элеонора стала теперь не просто королевой, а, так сказать, сверхмонархиней.

Ее ближайшая задача состояла в том, чтобы держать под контролем возможных претендентов на трон Ричарда, особенно младшего и самого нелюбимого из своих сыновей, принца Джона. Два года назад Ричард щедро осыпал брата своими милостями, хотя всегда недолюбливал его за капризность и самодурство. Ричард привез Джона в Англию, чтобы принц смог участвовать в пышной и торжественной церемонии коронации, сразу после которой подтвердил права брата на графство Мортэнь в Нормандии, графство Ноттингем и замок Мальборо. Кроме того, Джон получил графства Дорсет, Сомерсет, Дерби, Ланкастер и титул графа Глостера. Затем новый король назначил брата командующим экспедицией для подавления мятежа в Уэльсе. Когда эта задача была выполнена, король в награду подарил Джону еще и графство Девон. Еще несколько лет назад над принцем посмеивались, именуя его Иоанном Безземельным, теперь же он стал владетелем всей Западной Англии.

И все же король Ричард не провозгласил брата Джона своим преемником на престоле — в случае, если бы сам погиб во время Крестового похода. Мысль об этом не давала покоя подозрительному и постоянно чувствовавшему себя ущемленным Джону, который опасался, что его знаменитый брат может вдруг объявить наследником их племянника, сына покойного Джеффри. Еще больше беспокоило Джона то, что Ричард формально вручил бразды правления в стране канцлеру Вильяму Лонгчэмпу, сделав его также главным судьей и епископом Илийским. Получив последний титул, Лонгчэмп уговорил папу римского назначить его легатом в Англии, Уэльсе, Шотландии и Ирландии. Теперь, по словам историка Ричарда Девайза, канцлер, «будучи трижды титулованным, мог свободно действовать не одной рукой, а обеими, и применять не только меч военачальника, но и меч святого Петра».

Будучи нормандцем, Лонгчэмп так и не освоил английского языка. Его главным качеством в период его регентства оставалась непоколебимая верность Ричарду, канцлером которого он был еще в Аквитании. Вильям был человеком хитрым и жестоким, и оба эти качества служили ему для соблюдения интересов отсутствующего монарха. Ричард сначала даже хотел, чтобы Джон на три года покинул Англию, и, таким образом, канцлер мог бы править там без помех. Элеонора уговорила сына не делать этого, но все же оснований для соперничества принца Джона и Лонгчэмпа было более чем достаточно.

Помимо них, на заднем плане имелся еще и третий игрок. Это был еще один Джеффри, побочный сын Генриха II от некоей англичанки. Это был высокомерный, невоспитанный, неуравновешенный субъект, который вел себя так, будто все были обязаны принести ему воздаяние за то, что он незаконнорожденный. Он был сильно подвержен колебаниям настроения и мог вести себя то нагло, то подобострастно. Элеонора, которую муж вынудил приблизить своего отпрыска ко двору, ненавидела Джеффри, как истая мачеха. Однако внебрачный сын хорошо служил отцу: он оказался очень способным администратором и смело вставал на защиту Генриха во время разного рода мятежей. Элеонора и Ричард понимали, что они должны удовлетворить законные права Джеффри. К счастью, в этом им помог сам Генрих II, который в своем устном завещании объявил, что желает сделать сына епископом Йоркским. Элеонора и Ричард были в восторге от такого решения. Приняв сан, Джеффри навсегда терял всякие права на трон, а кроме того, должен был находиться далеко на севере, подальше от королевского двора.

Одно было плохо — последнюю волю Генриха II воплотить не удавалось: другие епископы не хотели признать законность прав Джеффри на этот сан, так как считали его человеком, совершенно для этого не подходящим. Его занимали военные упражнения и соколиная охота, а вовсе не обязанности священника. Что еще хуже, бастарда считали сыном шлюхи и обвиняли в убийстве непокорных отцу воинов. Джеффри хотел заручиться поддержкой Ричарда, пообещав собрать деньги на Крестовый поход, но обещания не выполнил. Сам же Ричард презирал побочного брата, но считал, что тот может быть ему полезен.

Еще на Сицилии Элеонора сообщила сыну неприятную новость: и его брат Джон, и канцлер ведут себя слишком амбициозно. Джон разъезжал по стране, держась так, как будто он и есть король, и даже позволяя себе заявлять, что Ричард не вернется из похода живым. Лонгчэмп же вел себя не как монарх, но как диктатор Англии. По выражению епископа Ковентри, он объезжал королевство «с презрительной усмешкой на устах, надменно взирая на окружающих». Канцлер разъезжал повсюду с такой огромной свитой из прихлебателей, со множеством собак, лошадей и охотничьих ястребов, что, приняв у себя этого почетного гостя, любой хозяин мог разориться. Почтенный епископ Илийский неограниченно приобретал земли для себя и своей родни, унижал детей английских дворян, заставляя их прислуживать ему на коленях, и обосновался со своим двором в Оксфорде, в окружении приспешников — нормандцев и фламандцев, для которых любимым развлечением были насмешки над английским народом.

Англичане платили Лонгчэмпу той же монетой. Как писал по этому поводу один священник, «миряне считали, что канцлер ведет себя более надменно, нежели король, духовенство — что он требует больших почестей, чем сам папа, причем и те и другие считали его несносным тираном». Этот нормандец считал себя принадлежащим к высшей расе. По словам Джеральда Кембриджского, одного из главных летописцев Третьего Крестового похода, то был «физический и нравственный урод, хромоногий, пузатый, со слишком большой головой, смуглокожий, с маленькими запавшими глазками и зловещей усмешкой». Впрочем, Джеральд вообще не любил жителей Нормандии.

Жарким летом 1191 г., когда король Ричард пытался с боя взять Акру, между принцем Джоном и Вильямом Лонгчэмпом разгорелась междоусобная борьба. Лонгчэмп осалил замок Линкольн, принадлежавший сопернику, а Джон попытался захватить замки Ноттингем и Тикхилл, и лишь вмешательство встревоженных епископов предотвратило настоящую гражданскую войну. Соперникам пришлось заключить мир, сохранив на время существующее положение, но в самом договоре говорилось о будущем страны, если «наш государь король закончит свои дни во время паломничества», и соперники пытались поделить сферы влияния в будущем (уже без Ричарда) королевстве.

На Сицилии Ричард и Элеонора еще раз подтвердили, что необходимо сделать Джеффри епископом Йоркским, поскольку он был еще популярен в Англии. То обстоятельство, что он был сыном короля и простой женщины, будоражило воображение простых людей. В то же время сейчас его популярность могла стать своеобразным противовесом амбициям принца Джона и канцлера. Ричард передал с матерью несколько посланий, которые должны были образумить всех соперников, но одних писем, присланных издалека, было для этого недостаточно.

Смута в Англии шла вразрез с одним из самых торжественных документов времен Крестовых походов, так называемым «Договором о Божьем мире». Согласно этому договору, если король или принц давал обет паломничества на священную войну, вся высшая знать обязалась не претендовать на власть в его отсутствие. Этот договор обычно скреплялся «поцелуями мира». Элеонора и ее первый муж Людовик приняли такой обет в 1147 г., ее второй муж Генрих II заключил подобный договор с Филиппом Августом в 1187 г., а сам Филипп Август — с королем Ричардом в Везелэ в 1190 г.

И в Риме, и позднее в Англии и Нормандии Элеонора апеллировала к этому важному документу. Конфликт между Джоном и Лонгчэмпом означал, что оба они являются нарушителями священного договора, и Элеоноре нужно было папское благословение, чтобы обуздать их аппетиты. Королева-мать прибыла в Вечный город как раз в тот день, когда знакомый ей восьмидесятилетний священник Гиацинтус Бобо был избран папой Целестином III. Много лет назад, во время трагедии, происшедшей с Томасом Бекетом, он был архидиаконом и знал, чем могут обернуться раздоры между королями и епископами. Новый папа, конечно, был большим приверженцем Крестового похода, но не имел иллюзий относительно мотивов тех, кто его начал. «Конечно, ими движут не страх Божий или совесть, но гордыня и тщеславие», — говаривал он.

В любом случае понтифик благосклонно отнесся к просьбам Элеоноры. Джеффри был официально утвержден в качестве епископа Йоркского, а архиепископ Руанский — в качестве папского архилегата, то есть получил более высокое положение, чем канцлер Лонгчэмп. Вместе с врученными ей письмами с печатью Ричарда Элеонора располагала теперь весьма авторитетными документами, подтверждающими ее права как правительницы страны, отстаивающей интересы Ричарда. Получив их, она покинула Рим и к летнему солнцестоянию добралась до Руана.

Сам же Ричард хотел укротить своего канцлера, но не лишить его власти. 6 августа, о чем упоминалось выше, король послал Лонгчэмпу письмо о состоянии своих дел. Он сообщил, что завоевал Кипр, покорил Акру, и предсказывал, что вернется на родину к следующему Великому посту, вернув в руки истинно верующих Иерусалим и храм Гроба Господня.

По прибытии Элеоноры в Руан Джеффри, получивший папское назначение, тут же отправился в Англию, чтобы занять свой пост. Но агенты канцлера в Нормандии заявили, что ему запрещается пересекать Ла-Манш, поскольку-де король Ричард перед походом распорядился, чтобы Джеффри три года не пускали в Англию. Джеффри сослался на более поздние приказы короля, но те их проигнорировали. Не обращая больше внимания на запреты, Джеффри отплыл в Дувр, где был арестован полицией по приказу канцлера. Обстоятельства ареста были возмутительны, поскольку новый епископ сразу отправился в местную обитель Святого Михаила и стал служить мессу, в то время как люди Лонгчэмпа окружили монастырь. После пяти дней противостояния полицейские ворвались в церковь и вытащили епископа прямо в облачении из алтаря, после чего провели по улицам Дувра, невзирая на протесты его жителей, и бросили в тюрьму Дуврского замка.

Это беззаконие дало принцу Джону долгожданный предлог для принятия мер. Он велел немедленно освободить Джеффри, после чего поднял против Лонгчэмпа все духовенство Англии. Принимая во внимание особую тяжесть совершенного канцлером произвола, многие духовные лица выступили с его осуждением. Их многочисленные обвинения подытожил епископ Ковентри: «Он и его приспешники настолько разорили все королевство, что не оставили мужчинам даже опоясок, женщинам — даже бус, у дворян отняли все вплоть до перстней, и у всех — все, что у них было ценного. Он настолько опустошил королевскую казну, что за прошедшие два года все сундуки в хранилищах опустели, а у хранителей остались только ключи».

Перед лицом растущей всеобщей вражды Лонгчэмп укрылся в лондонском Тауэре и оттуда попытался опровергнуть предъявленные ему обвинения. Он объявил: «Я заявляю, что епископ Йоркский был схвачен без моего ведома и согласия. И я готов отчитаться о потраченных деньгах из королевской казны до последнего фартинга». К этому он добавил ценное признание: «Я боюсь короля больше, чем всех вас».

Эти пустые самооправдания были заглушены проклятиями возмущенных англичан: «Чтоб он пропал! Он же все развалил! Надо с ним покончить, пока он не кончил всех и вся. Если он сотворил такое с зеленым деревом, то что же сделает с сухим?!»

Судебная процедура с участием баронов и епископов отличалась строгой торжественностью и видимым уважением к законности, которое было характерно для Англии той эпохи. Даже принц Джон действовал в этом случае как взвешенный политик и проявил нехарактерную для него сдержанность. Он чувствовал настроение судей и старался им не перечить, поскольку хорошо понимал: в этом деле для него на карту поставлено нечто большее, нежели просто устранение канцлера. Для самого Лонгчэмпа исход дела был предрешен. На суде было вскрыто и оглашено одно из писем Ричарда, в котором говорилось: если Лонгчэмп выступит против одного из назначенных королем государственных лиц, то он подлежит низложению и должен быть заменен архиепископом Руанским. Это решило дело: Лонгчэмп был отстранен от должности и отлучен от церкви.

И тут принц Джон смог осуществить свое заветное желание. Под влиянием его дипломатии суд, при одобрении представителей граждан Лондона, торжественно провозгласил: в случае кончины короля Ричарда, если последний не оставит завещания, наследником престола следует считать Джона, графа Мортэньского.

Лонгчэмп не присутствовал при оглашении собственного приговора: он бежал в Дувр. Некоторое время он носился с идеей стать крестоносцем и присоединиться к войску Ричарда, чтобы смыть позор, но позднее предпочел отправиться в Рим с жалобой на причиненную ему «несправедливость». У бывшего канцлера еще имелись сторонники за границей. Чтобы бежать из страны незамеченным, он переоделся женщиной и сменил свое прежнее облачение на длинный зеленый женский плащ с большим капюшоном и в таком виде пришел на пристань, чтобы дождаться попутного судна. Позднее епископ Ковентри посмеялся над незадачливым беглецом: «Он притворился женщиной (этот пол он всегда ненавидел) и оделся, подобно шлюхе. О позор: мужчина превратился в женщину, вельможа — в уличную девку, священник — в шута!»

В то время, когда Лонгчэмп одиноко сидел на камне, по берегу проходил какой-то рыбак, который решил заключить «даму» в объятия, однако, откинув капюшон, вдруг увидел смуглую физиономию бывшего канцлера. Рыбак отпрянул в изумлении, а затем стал звать своих друзей: «Идите-ка все сюда! Я вам покажу чудо. Я нашел тут женщину, которая оказалась мужчиной!»

Вокруг них быстро собралась толпа любопытных. Женщины насмешливо интересовались, сколько «этот гермафродит» хочет за свой наряд. Но Лонгчэмп не понимал по-английски, и его молчание разозлило толпу. Дело приняло дурной оборот. Кончилось тем, что люди схватили «это чудище», протащили по улицам города и доставили в Дуврский замок, где Лонгчэмп был посажен в ту же камеру, в которой прежде сидел Джеффри.

В конце концов экс-канцлеру удалось вырваться на континент, где он за несколько месяцев наделал много дел. Он, например, сообщил Ричарду, что принц Джон злоумышляет на его трон, а потом явился к самому принцу Джону и дал ему большую взятку, чтобы тот восстановил прежний статус бывшего вельможи. В своих жалобах Лонгчэмп особенно негодовал на своего «ложного друга» епископа Ковентри, который выставил на потеху публики скандал с маскарадом в Дувре. «С таким епископом, — писал жалобщик, — не должен общаться никто из честных людей, чтобы столь порочная овца не могла испортить всю паству». Ученые люди и в то время, конечно, умели браниться друг с другом, но теперь никакая брань уже не могла помочь Лонгчэмпу, и он сошел со сцены.

Последствия дела Лонгчэмпа были вредоносными для короля Англии. Его брат теперь стал достаточно сильным, чтобы подорвать власть Ричарда, и продолжение смуты в стране было Джону лишь на руку. На родине не хватало железной руки короля: торжественный договор о мире превратился в пустую формальность, внутреннее положение Англии стало очень ненадежным, и пренебречь этим для отсутствующего правителя значило бы рисковать своей властью. Когда сведения обо всем этом дошли до Ричарда, он, несмотря на упоение победой под Акрой, не мог не задуматься: а стоит ли продолжать рисковать?

Уже через несколько недель после падения Акры короля постиг новый удар, после чего опасность существенно возросла.