Глава 15 Московский поход

Глава 15

Московский поход

Главные вожди переворота не спешили на поклон к самозванцу. Располагая многотысячной армией, они имели все основания считать себя господами положения. Самозванец сознавал это и сделал все, чтобы не попасть в западню. Как отметил С. Борша, в походе на Москву «царевич», не доверяя «тому войску (бояр Голицыных и Басманова. — Р.С.), приказывал ставить его в полумиле от себя, а иногда в расстоянии мили, а около царевича при остановках и в пути до самой столицы были мы — поляки; ночью мы ставили караул по 100 человек».[1]

Настроения в лагере под Кромами были неопределенными и изменчивыми. В первый день в лагере толковали, будто «царевич» находится совсем близко, то ли в Курске, то ли в Рыльске. Затем узнали, что он еще не покинул Путивля. Через несколько дней в лагере произошло брожение. Многие говорили, что «Дмитрий» бежал в Польшу, что он «не истинный (Дмитрий), а злой дух, смутивший всю землю». После пира наступило похмелье. Многие ратники не скрывали сожаления о том, что им не удалось уйти из лагеря в Москву. Трудно сказать, от кого исходили неблагоприятные для самозванца слухи. Голицыны и прочие бояре, унимая ратников, были, во всяком случае, весьма немногословны. «Дождитесь конца, — будто бы говорили они, — а до тех пор молчите».[2]

На пятый день после переворота в Путивль прибыл брат В. В. Голицына князь Иван. Он не имел думного чина и по своему положению в полках далеко уступал прочим руководителям заговора. С Голицыным прибыло несколько сот дворян, стольников и «всяких чинов людей», представлявших дворян разных «поветов» — уездов и городов.[3]

В Путивле И. В. Голицын проявил крайнюю угодливость перед самозванцем, стремясь завоевать его доверие. Оправдывая свое предательство, он ссылался на двусмысленность присяги, данной им и другими воеводами царевичу Федору Годунову. Прежде и патриарх и царь Борис неизменно называли «царевича» Отрепьевым. В присяге это имя вовсе не было названо. Если «царевич» — не Гришка, то почему он не может быть настоящим сыном царя Ивана Васильевича?

Голицын клеймил Бориса Годунова самыми бранными словами, клялся в вечной верности прирожденному государю и умолял немедленно идти в Москву и занять престол.[4] Отрепьев, как видно, не слишком доверял словам Голицына и принял все меры предосторожности, прежде чем выехать в Кромы. Через несколько дней после переворота он прислал в русский лагерь посланца князя Б. М. Лыкова, который повторно привел к присяге полки и объявил милостивый указ «царя Дмитрия».[5]

Отрепьев сделал то, чего ждали от него уставшие полки. Он приказал немедленно распустить на отдых (на три-четыре недели) всех дворян и детей боярских, у которых были земли «по эту сторону от Москвы».[6] Иначе говоря, роспуску подлежали прежде всего дворяне из заокских городов — Рязани, Тулы, Алексина, Каширы и пр. Именно эти дворяне были главной опорой заговора в полках.

В русских Разрядах отмечено, что Лжедмитрий распустил из лагеря также многих Стрельцов и казаков, что имело самые губительные последствия для Годуновых: «А стрельцов и казаков, приветчи х крестному целованью, отпустили по городом, и от того в городех учинилась большая смута».[7]

Теперь господином положения был самозванец, а не бояре-заговорщики, поскольку половина их армии была распущена по домам, а оставшаяся отправлена из лагеря на Орел и, далее, на Тулу.[8] Названные города были заняты без всякого сопротивления, и их воеводы присягнули на верность Лжедмитрию.

Отрепьев покинул Путивль 16 мая, па девятый день после мятежа. 19 мая он прибыл в лагерь под Кромами, где уже не было никаких войск.[9] Сопровождавший самозванца капитан С. Борша утверждал, будто в войске у «царевича» было 2 тыс. поляков-копейщиков и могло быть около 10 тыс. русских.[10] В своих записках Борша желал доказать, что именно поляки сыграли решающую роль в московском походе и потому преувеличил цифры. На самом деле силы Отрепьева были весьма невелики. При нем находилось не более 600–700 польских всадников, 800 донских казаков и некоторое количество других ратных людей. Я. Маржарет утверждал, что «царь Дмитрий» держал при себе поляков и казаков и лишь «немного» русских, так что общая численность его войска не превышала 2 тыс. человек.[11]

Самозванца окружали его «думные» люди, которые, однако, не занимали никаких постов в его польско-казацком войске. Согласно «воровским» Разрядам, при нем были «бояре» князь Б. Татев, князь В. Мосальский, князь Б. Лыков, окольничий князь Д. Туренин, думные дворяне А. Измайлов и Г. Микулин.[12]

Что касается бояр-заговорщиков, они присоединились к свите Лжедмитрия где-то на пути между Путивлем и Орлом. Первыми явились к самозванцу бояре П. Ф. Басманов и М. Г. Салтыков, имевшие при себе 200 дворян.[13] Орловский воевода Ф. И. Шереметев и боярин В. В. Голицын встретили Лжедмитрия, скорее всего, под Орлом.[14]

В Кромах самозванец оставался несколько дней. Его спутники с удивлением разглядывали лагерные укрепления, множество палаток и брошенные русскими пушки. Лжедмитрию досталось 70 больших орудий, крупные запасы пороха и ядер, войсковая казна, много лошадей и прочее имущество.[15]

Во время остановки в Кромах к самозванцу привели «из достальных (северских и украинных. — Р.С.) городов воевод и осадных голов и приказных людей».[16]

В рязанском городе Шацке воеводой служил стольник князь Ю. П. Ушатый.[17] Очевидно, после сдачи Шацка Ушатый получил воеводский чин от Лжедмитрия. Окольничий Б. М. Шеин сдал самозванцу Новгород-Северский, Я. П. Барятинский — крепость Новосиль.[18] Оба вскоре стали воеводами у самозванца.

Воеводы дальних городов появились в лагере, когда Отрепьев сделал остановку в Орле.[19] По свидетельству родословцев, в числе других в лагерь Лжедмитрия были приведены воеводы и головы из Поволжья: «Во 112 году послан был Наум Плещеев на службу в Царицын город, и как вор Растрига пришол в Путивль во 113 году, а в низовых городех Растриге крест целовали, и в те поры Наума Плещеева царицынские казаки, связав, привели к Растриге под Орел, как Растрига шол под Москву…»[20]

Будучи под Орлом, Отрепьев устроил судилище над теми из воевод, которые, попав в плен, отказались ему присягать: «…приидоша ж под Орел и, кои стояху за правду, не хотяху на дьявольскую прелесть прельститися, оне же ему оклеветанны быша, тех же повеле переимати и разослати по темницам».[21] Среди других в тюрьму был отправлен боярин И. И. Годунов.

На всем пути до Орла бесчисленное множество народа из всех сословий и званий собиралось большими толпами, чтобы увидеть новообретенного государя.[22]

Затевая заговор под Кромами, В. В. Голицын установил тесные связи во своими сторонниками и родней в Москве. Эти последние после мятежа в армии стали действовать почти открыто. Годуновы преследовали их, но без особой решительности. Во второй половине мая из Москвы был выслан бывший боярин князь А. И. Голицын. Не позднее 1603 г. боярин бросил вызов Борису. После неудачного местничества с Трубецким он отказался явиться в царский дворец и «дивною притчею» принял монашество.[23] Позже, невзирая на иноческий чин, Дионисий Голицын участвовал в интригах в пользу самозванца. В конце XVII в. одного из Голицыных назвали «изменьичим правнуком, что при Ростриге прадед ево… в Яузских воротех был проповедником».[24] После восстания в Москве 1 июня проповеди в пользу самозванца уже не считались изменой. Возникает вопрос, не пытался ли Голицын агитировать москвичей в пользу Лжедмитрия в мае 1605 г.? Едва ли случаен тот факт, что во второй половине мая Голицына выслали из Москвы в Кирилло-Белозерский монастырь, куда он прибыл 30 мая.[25]

Среди «торговых мужиков» Москвы наибольшим доверием самозванца пользовался Федор Андронов. Как видно, он переметнулся на сторону «вора» раньше других.

Имеются сведения о том, что первая делегация от москвичей явилась к Отрепьеву уже во время его остановки в Орле. Посланцы из Москвы заявили, что столица готова признать своего «прирожденного государя».[26]

Миновав Орел, Отрепьев сделал остановку недалеко от Тулы в Крапивне. По русским известиям, именно из Крапивны «с реки Плавы» он решил послать в Москву своих гонцов с обращением к московской думе и чинам.[27]

Посылка грамоты в Москву была сопряжена с большим риском. За опасное поручение взялся дворянин Гаврила Григорьевич Пушкин. В начале войны с самозванцем он был послан в Белгород в помощники князю Б. М. Лыкову.[28] Оттуда его пленником привезли в Путивль.

Русские разряды и летописи подчеркивали, что Г. Г. Пушкин сам напросился («назвался») на воровство: «…над царицею Марьею и над царевичем Федором промышлять и московских людей прельщать и на ростригино имя их крестному целованью Москву подводить».[29]

Лжедмитрий поручил Пушкину доставить в Москву грамоту, в которой он требовал от москвичей покорности и старался убедить их, что провинция уже прекратила всякое сопротивление. «А повольские города, — писал самозванец в 20-х числах мая, — нам, великому государю, добили ж челом и воевод к нам привели, и астораханских воевод Михаила Сабурова с товарищи к нашему царскому величеству ведут, а ныне они в дороге в Воронеже».[30]

Заявления Отрепьева были сплошной ложью. Положение в Поволжье оставалось сложным и неопределенным. В какой-то момент казаки пытались захватить Астрахань, но были отбиты.[31] Воевода М. Сабуров продолжал управлять городом.[32] Чтобы подтвердить ложь, Лжедмитрий I послал вместе с Пушкиным захваченного царицынского воеводу Н. Плещеева, велев ему «на Москве объявить, что ему (Дмитрию. — Р.С.) низовые города добили челом».[33]

Направляя своих эмиссаров к москвичам, Отрепьев пытался одновременно продолжить военное наступление против столицы. Его отряды пытались продвинуться к Серпухову, но были остановлены на переправах через Оку. В распоряжении царя Федора Борисовича оставалось несколько тысяч дворовых стрельцов, и он выслал их в Серпухов. 28 мая стрельцы дали бой передовым отрядам самозванца. По словам очевидцев, московские стрельцы, «пребывая верными до конца, сражались за Москву».[34]

Приведенные из-под Кром войска обнаружили свою полную небоеспособность. Войскам самозванца, выступившим на завоевание Москвы, пришлось выдержать один бой, но и его они проиграли.