Глава 9 Подготовка вторжения

Глава 9

Подготовка вторжения

В конце XVI в. Речь Посполитая переживала острый внутренний кризис. Магнаты и шляхта, жестоко угнетавшие украинских и белорусских крестьян, столкнулись с открытым сопротивлением масс. В 1591 г. гетман К. Косинский возглавил восстание казаков, продолжавшееся 2 года. Летом 1593 г. Косинский погиб при осаде Черкас. По некоторым сведениям, он был предательски убит людьми черкасского старосты Александра Вишневецкого. Летом 1594 г. С. Наливайко и Г. Лобода возглавили новое восстание. На этот раз движение приобрело еще более грозный размах. По всей Украине прокатилась волна крестьянских восстаний, запылали феодальные усадьбы. С Украины движение перебросилось на Белоруссию. Речи Посполитой пришлось собрать все свои военные силы, чтобы нанести решительное поражение казакам.

К 1602–1603 гг. брожение вновь охватило украинские земли. Можно было ждать взрыва в любой момент. Наибольшее беспокойство властей вызывала Запорожская Сечь, центр казацкой вольницы. Запорожцы закупали оружие, вербовали охотников, запасались продовольствием. Самозванец рассчитывал использовать назревавшее выступление в своих целях.[1] Но запорожцы, поддерживавшие дружественные отношения с Москвой, не склонны были поддаться на его агитацию. Король Сигизмунд III опасался, как бы выступление запорожцев не стало сигналом к новым массовым восстаниям на Украине. 12 декабря 1603 г. Сигизмунд III издал грозный универсал, под страхом смертной казни воспрещавший продавать казакам оружие и боеприпасы. Власти пытались затруднить приток добровольцев в Сечь.[2] Однако запорожцы не обратили на королевский универсал никакого внимания.

Появление претендента на русский трон в пределах Речи Посполитой стало вскоре предметом сложной политической борьбы. Наиболее дальновидные политики Польши во главе с коронным гетманом Яном Замойским оценили действия Вишневецкого как авантюру. Замойский пользовался огромным авторитетом в государстве, и князь Адам был принужден представить ему свои объяснения.

В письме от 7 октября 1603 г. Вишневецкий принес свои извинения за то, что с запозданием решил известить гетмана о появлении московского царевича. «Поскольку в мой дом, — писал князь Адам, — попал человек, который доверился мне, что он сын Ивана, этого тирана … и хочет попросить помощи (от короля) … прошу Вашего совета, что с этим делать». Оправдывая свои действия, Вишневецкий выдвинул на первый план два момента: получение из России новостей, благоприятных для претендента, и показания перебежчиков. «Причина того, — писал князь Адам, — что я не сразу оповестил Вас о нем, та, что я сам в этом весьма сомневался, а теперь, когда к нему прибежали совсем недавно более 20 москалей, признавшие, что царство по естественному праву принадлежит ему, то, воспринимая это как доказательство, посылаю Вашей милости новости из Московии…»[3]

Замойский немедленно посоветовал Вишневецкому известить обо всем короля, а затем отправить и самого москвитянина либо к королю, либо к нему гетмана.[4]

1 ноября 1603 г. Сигизмунд III пригласил папского нунция и уведомил его о появлении в имении Адама Вишневецкого москвитянина, который называет себя царевичем Дмитрием и намеревается вернуть себе наследственный трон при помощи казаков и татар. Король приказал Вишневецкому привезти претендента в Краков, а также представить подробное донесение о его личности.[5]

Князь Адам исполнил приказ относительно доклада и переслал Сигизмунду подробную запись рассказа Лжедмитрия. Однако переписка с Замойским убедила его в том, что правительство Речи Посполитой не склонно поддерживать самозванческую интригу, и поэтому он не спешил передать самозванца в руки официальных властей.

Предприятие требовало средств и людей. Между тем князю Адаму Вишневецкому недоставало авторитета и энергии. Ему не удалось склонить на свою сторону других православных магнатов и собрать достаточную казну. Самозванческую интригу поддержали лишь немногие второстепенные лица из королевской администрации. В числе их были Т. Цибровский, подстароста украинского городка Любеча, и М. Ратомский, староста пограничной крепости Остер.[6] Они развили энергичную деятельность в пользу «вора», засылали письма в Чернигов. Впрочем, эти люди не пользовались и тенью авторитета у местного украинского населения. После посещения Остра королевский чиновник с тревогой писал Сигизмунду III, что Ратомского ругали в его присутствии, замахивались на него, что надо защитить старосту от «этого своевольного простонародья», что подобное неуважение связано с большой опасностью для Украины.[7]

Имеются сведения, что А. Вишневецкий уже в январе 1604 г. стал собирать армию для самозванца в пределах своей вотчины в Лубнах на Суле.[8] Собранных сил было слишком мало, чтобы помышлять о серьезном вторжении в Россию. Но Отрепьев и его покровитель рассчитывали найти союзников на Украине и за ее пределами. Особые надежды они возлагали на крымского хана.

Отношения между Россией и Крымом были неустойчивыми и в любой момент могли привести к войне. Угроза татарского вторжения резко усилилась в первой половине 1604 г. Весною в Москве получили известие о том, что крымский хан разорвал мир с царем и готовится идти на Русь.[9]

Приступив к сбору армии в Лубнах, Вишневецкий рассчитывал вторгнуться в пределы России в тот момент, когда ее воинские силы будут связаны борьбой с татарами или понесут серьезное поражение в этой борьбе. По-видимому, самозванец и его покровитель пытались завязать сношения с ханом. В 1604 г. крымский гонец в Москве рассказывал о том, что в Крыму знали о прибытии «царевича» к Адаму Вишневецкому. По словам гонца, Вишневецкий прямо заявлял, что он в отличие от короля не связан присягой о мире с Борисом и может действовать, не считаясь с мирным договором с Россией.[10] Такие заявления были сделаны князем Адамом, очевидно, еще в то время, когда он вместе с Отрепьевым приступил к сбору воинских сил в Лубнах.

Лубны находились на кратчайшем расстоянии от сожженных царскими воеводами Прилук. Как видно, Вишневецкий готовился продолжать свою особую войну с Борисом. Однако расчеты Вишневецкого на столкновение между Россией и Крымом не оправдались.

В значительной мере успех авантюры зависел от того, найдет ли идея «доброго царя» поддержку среди казацкой вольницы и православного населения Украины. Семья Вишневецких сохранила связи с казацкой старшиной и церковными православными иерархами. Эти связи были пущены в ход. Самозванец не жалел обещаний, чтобы привлечь на свою сторону запорожцев.[11] Однако вольные казаки не проявляли особого энтузиазма. Они предпочитали иметь дело с подлинным царем на Москве, откуда по временам приходило государево жалованье. Отрепьев жаловал их лишь на словах. 2 февраля 1604 г. годуновские агенты доносили с Украины, что «Дмитрий» вел переговоры с посланцами из Запорожья и «им имался у Путивли за их службы их жаловат, как, кажет, мене на Путивль насадите».[12] Как видно, военные планы Вишневецкого и Отрепьева определились уже в конце 1603 г. Они рассчитывали с помощью казаков занять самый крупный на Северщине город Путивль. Однако обращение самозванца к казацкой вольнице не увенчалось успехом (см. ниже, гл. 14).

Лжедмитрий пытался втянуть в авантюру не только запорожских, но и донских казаков. Он обратился к ним с особым посланием. Послание было доставлено в Раздоры. Его содержание подробно пересказано в ответном послании атаманов. Аутентичность казацкого письма не вызывает сомнения. Однако надо иметь в виду, что его текст сохранился в испорченном польском переводе.

Письмо с Дона было составлено от имени «донского низового атамана Ивашки Степанова и всех атаманов казацких и всего войска».[13] Упомянутого Ивана Степанова можно отождествить со Смагой Степановым Чертенским, главным атаманом войска в 1605–1617 гг.[14] В своих грамотах в Москву атаман именовал себя Смагой Чертенским. В царских грамотах его называли Смагой Степановым.[15] Лишь в письме к Лжедмитрию атаман назвал свое подлинное имя Иван, без указания на прозвище.

Самозванец пытался воздействовать на донцов ссылками на своего мнимого отца, при котором они пользовались вольностью. Атаманы процитировали его обращение в своем письме: «Писал ты до нас (через) запорожских казаков: святой памяти отца своего, а нашего государя прирожденного царя и великого князя Ивана Васильевича всея Русии и всего достоинства царского относительно полных вольных лет, что тебя, государя, бог укрыл от неповинной смерти». Обещания насчет полной воли, как видно, произвело большое впечатление на донских казаков. С удивительной наивностью они адресовали свой ответ «по воле и благословению бога дарованному государю царевичу, воскресшему как Лазарь из мертвых…». Донцы были готовы признать себя подданными законного царевича: «Мы холопы твои или подданные твои государя прирожденного все радуемся такому долгожданному утешению и, выполняя волю бога и твою государеву… послали до тебя государя двух атаманов…»

В Литву выехали атаманы Андрей Корела, Михаил Межаков и пять казаков. На врученной им грамоте стояла дата 15 ноября (1603 г.).[16] Когда послы с вольного Дона появились в пределах Украины, черкасский староста князь Януш Острожский велел арестовать их. В руки властей попали как сами послы, так и находившиеся при них пакеты. «Некоторые из них, — писал о захваченных казаках Януш Острожский, — лица важные, именно: один — старший среди них, другой, который ездил к ним (донским казакам. — Р.С.) за союзом (конфедерацией третий — который их туда (на Дон) провожал…»[17]

Обнаруженные у послов пакеты Острожский немедленно отослал Замойскому. 2(12) января 1604 г. князь Януш известил короля, что на Украине «ширятся волнения своевольных людей, которые собираются в Лубнах (резиденции Вишневецких за Днепром. — Р.С.) и желают возвести того московитянина на московское княжество».[18]

9(19) февраля 1604 г. Острожский, наконец, сообщил королю об отобранных у донских атаманов документах, сделав по этому поводу следующие разъяснения: «…их, думаю, гетман переслал теперь к Вам, В. К. В., и Вы поэтому познакомились с содержанием союза (конфедерации), который он (Дмитрий. — Р.С.) имеет с низовцами».[19] Письмо, которое везли послы, было составлено от имени «донских низовых атаманов». Очевидно, их и имел в виду Острожский, упоминая о «низовцах».

Рассчитывая на поддержку Замойского, Острожский предлагал королю принять срочные военные меры против казаков еще до того, как вскроется лед на Днепре. Иначе, писал Острожский, произойдет воровство, которое приведет к тому, что казаки, соединившись, или вторгнутся в Московскую землю, или получат возможность произвести великие беспорядки на Украине.[20] Однако в это самое время в правительственных кругах Речи Посполитой произошел крутой поворот. Немногочисленные, но влиятельные сторонники войны с Россией взяли верх при дворе Сигизмунда III.

Поддержав самозванческую интригу, Сигизмунд III приказал освободить арестованных послов с Дона и доставить их в Краков к Лжедмитрию.[21]

13 (23) марта 1604 г. король обратился к коронному гетману Яну Замойскому за советом, а фактически предложил ему возглавить поход на Москву.[22] В письме от 24 марта (4 апреля) 1604 г. гетман дал весьма определенный ответ на предложение Сигизмунда III: «Вы просите совета, кого бы надо использовать, чтобы повести людей в ту сторону, дабы посадить на престол этого московита, — писал он, — остаток лет своих я бы хотел обратить на что-нибудь более основательное. Не знаю, захочет ли предпринять это господин гетман польный».

Будучи дальновидным политиком, Замойский подчеркивал, что авантюра не принесет никакой пользы Речи Посполитой: «Самое большее, на что может рассчитывать князек, что тамошние бояре свергнут московского князя (Бориса. — Р.С.)» «Однако, — продолжал гетман, — давно мы имеем о том сведения, что (Борис) одних видных людей приказал казнить, других посадил (в темницу), третьих так обременил, что они ему не могут вредить, а доверенными людьми окружил себя, что Борис хорошо платит двору, при поддержке которого он сел на трон и которому принадлежит „всей земли сила“». Замойский призвал короля трезво рассудить «о земле Московской, ее порядках и мощи ее князя».[23]

Мир был настоятельной необходимостью не только для Русского государства, но и для Польши. Польско-литовские войска вели трудную борьбу со шведами в Ливонии. Канцлер Ян Замойский уже в конце 1602 г. выдвинул проект союза с Россией, скрепленного браком короля с Ксенией Годуновой. Однако Сигизмунд III решительно отклонил предложения канцлера.

Король подозревал, что Москва попытается достать шведскую корону своему ставленнику королевичу Густаву, сыну свергнутого шведского короля Эрика XIV. Подозрения были беспочвенными, поскольку в 1601 г. Густав был сослан из Москвы в Углич и подвергся царской опале.

Следуя личным расчетам Сигизмунд старался убедить сенат и шляхту, будто Россия угрожает Речи Посполитой и ее интересам в Ливонии, что никак не соответствовало действительности.[24]

До поры до времени Сигизмунд III вынужден был считаться с мнением Замойского и других сенаторов, настаивавших на неуклонном соблюдении мирного договора с Россией. Это обстоятельство сказалось на его отношении к самозванцу. В письме к Замойскому от 15 февраля 1604 г. Сигизмунд III выражал тревогу по поводу того, что действия претендента могут привести к войне с Россией: «Дело идет о нарушении союза, о трудностях, которые бы пали на Речь Посполитую». В то же время король, допуская явное противоречие, старался убедить канцлера, что вмешательство в русские дела сулит короне огромные выгоды: «Этот важный случай послужит к добру, славе и увеличению Речи Посполитой, ибо, если бы этот Дмитрий, при нашей помощи, был посажен на царство, много бы выгод произошло из этого обстоятельства: и Швеция в таком случае могла бы быть освобождена и Инфлянты были бы успокоены…»[25]

Выставляя на первый план свою заботу о Речи Посполитой, Сигизмунд III в действительности преследовал свои династические интересы. Он готов был помочь самозванцу, чтобы облегчить себе дело «возвращения» шведского трона.

Самым решительным сторонником немедленной войны с Россией выступил сенатор Юрий Мнишек, не принадлежавший к числу влиятельных государственных чиновников того времени. Гетман С. Жолкевский, наблюдавший за действиями сторонников войны в то время, писал, что Мнишек действовал посредством лести и лжи, но особенно важна была для него помощь его родственника кардинала Б. Мациевского, имевшего в то время большой вес при дворе короля.[26] Добившись покровительства короля, Мнишек привлек к участию в интриге литовского канцлера Льва Сапегу, проявлявшего, однако, колебания. Мнишек завязал связи с самозванцем через своего зятя князя Константина Вишневецкого.

Как только Отрепьев убедился в том, что Адам Вишневецкий и православная шляхта не смогут помочь ему разжечь войну на русских границах, он связал свою судьбу с теми католическими кругами, которые обещали ему помощь короля и немедленную войну с Россией.

Перед тем как представить королю самозванца, новые покровители Отрепьева организовали инсценировку, в которой принял участие Лев Сапега.

На службе у Сапеги в течение двух лет подвизался некий холоп Петрушка, московский беглец, по происхождению лифляндец, попавший пленником в Москву в детском возрасте. Тайно потворствуя интриге, Сапега объявил, что его слуга, которого теперь стали величать Юрием Петровским, хорошо знал царевича Дмитрия по Угличу. Петрушка-Петровский был спешно отправлен к Вишневецкому, чтобы удостоверить личность претендента. Встреча произошла в Жаложницах, куда самозванца доставил зять Мнишка Константин Вишневецкий. По словам Мнишки, Петровский сразу признал московита за истинного царского сына, указав на знаки, «которые он на его теле видел».[27]

На самом деле встреча в Жаложницах едва не кончилась скандалом. Пан «Петровский» при виде самозванца не нашелся, что сказать. Тогда Отрепьев, спасая дело, громогласно заявил, что узнает бывшего слугу, и с большой уверенностью стал расспрашивать его. Тут холоп также признал «царевича» и указал на его приметы: бородавку около носа и неравную длину рук.[28] Как видно, внешние приметы Отрепьева сообщены были холопу заранее теми, кто подготовил инсценировку.

Встреча в Жаложницах имела место, скорее всего, в конце января либо начале февраля 1604 г. Результаты были тотчас доложены королю. В письме от 14 февраля 1604 г. Сигизмунд известил об этом Замойского, отметив при этом, что «инфлянтец» (Петровский. — Р.С.) прислуживал царевичу Дмитрию и, более того, находился при нем, когда «совершили убийство истинного ли сына, или подложного младенца».[29]

Из Жаложниц князь Константин, не теряя времени, отвез самозванца в Самбор, где проведены были новые «смотрины», о которых Мнишек рассказывал позже следующее: «В Самборе некоторый слуга господина воеводы (Юрия Мнишка. — Р.С.), который под Псковом пойман был и, несколько лет находясь в Москве в неволе, знал его (царевича Дмитрия. — Р.С.) еще в детстве и признал его (самозванца. — Р.С.) за того же».[30]

При Шуйском произошло любопытное объяснение между царскими послами и поляками. Объяснив причины, побудившие короля поверить самозванцу, польские дипломаты писали: «И для таковых всих мер, а не за свидетельством Петровского и двух чернцов (! и хлопца пана воеводиного (Мнишка. — Р.С.), яко есте написали, склонившись веру дать тому» (Дмитрию).[31] Два холопа и двое бродяг монахов — таковы были главные лица, засвидетельствовавшие царское происхождение Отрепьева.

Несколько иначе очертил круг свидетелей старец Варлаам. Князя Угличского, — по его словам, узнали «пять братов Хрыпуновых, да Истомин человек Михнева Петрушка (Петровский. — Р.С.), да Ивашко, что вож, да мужики посадцкие киевляне».[32] Братья Хрипуновы покинули Россию в 1603 г. Их измена и бегство не имели никакого отношения к самозванческой интриге. В Литве они были приняты на королевскую службу. После появления самозванца в Кракове Хрипуновы оказали услугу Сигизмунду III, «вызнав» в Отрепьеве царевича.[33]

По понятным причинам Варлаам не назвал в числе главных свидетелей «двух чернецов», каковыми были он сам и старец Мисаил.

Показания двух бродяг монахов, двух холопов и нескольких изменников-дворян были двусмысленными и зыбкими. Но сторонники войны с Россией готовы были принять на веру любые свидетельства.

Престарелый Юрий Мнишек пользовался дурной репутацией. Он снискал расположение слабого короля Сигизмунда II Августа, оказывая ему самые разные, подчас сомнительные услуги. После смерти короля из дворца исчезли все его драгоценности. Ораторы сейма открыто обвинили в грабеже Юрия Мнишка. Последнему с трудом удалось избежать судебного разбирательства.

Благодаря связям при дворе Мнишек добился должности воеводы Сандомирского и старосты Львовского и Самборского. Под его управление поступили доходные королевские имения в Червоной Руси. Однако Мнишек распоряжался королевскими доходами столь плохо, а его страсть к роскоши и расточительству была столь велика, что к концу жизни он совершенно запутался в своих финансовых делах и оказался на грани полного разорения. Постоянные задержки с уплатой сборов в казну привели к тому, что в 1603 г. королевские чиновники явились в Самбор, угрожая наложить арест на имущество Мнишка. Воеводе пришлось спешно продать одно из своих имений, чтобы уплатить неотложные долги. Но поправить дела ему не удалось, и осенью 1603 г. Мнишек обратился со слезным прошением к Сигизмунду III, прося позволить ему на год задержать выплату королевских доходов с Самбора.[34]

Современники утверждали, что разорившийся магнат оказал покровительство самозванцу из самых корыстных побуждений, «ослепленный корыстолюбием и гордостью».[35] Зная замыслы короля, Мнишек надеялся вернуть себе его милость и тем самым разрешить вопрос по недоимкам и долгам. Его расчеты вполне оправдались. Сигизмунд III давно потерял надежду получить недоимки с самборской экономии и потому охотно согласился предоставить «царевичу» помощь в 4000 флоринов в счет своих доходов с Самбора. Таким образом, вопрос о выплате очередных годичных сборов в королевскую казну и недоимок разрешался сам собой.

Мнишек спешил взять в свои руки интригу. Он не только принял Отрепьева с царскими почестями, но и решил породниться с ним. Поощряемый Мнишком самозванец сделал предложение его дочери Марине. Отец встретил новость благосклонно, но объявил, что даст ответ после того, как «царевич» будет принят королем в Кракове.

Сватовство дало Мнишку благовидный повод для обращения Отрепьева в истинную веру. Будучи ревностным католиком, воевода не желал иметь православного зятя. Находившиеся в Самборе бернардинцы пришли ему на помощь. Отрепьеву волей-неволей пришлось участвовать в ученых диспутах с ними. Отрепьев защищал православие без всякого воодушевления и, более того, дал понять собеседникам, что за ним дело не станет и вопросы веры могут быть решены к общему удовольствию.[36]

В своей рискованной игре Мнишек добился бесспорного успеха. Воспитанник иезуитов, Сигизмунд III, не жалел сил для поддержки католической контрреформации в Восточной Европе. Обещания Мнишка относительно перехода московского «царевича» в католичество усилили его интерес к интриге.

Признание самозванца означало войну. Но король не мог решить вопроса о войне без совета сенаторов и постановления сейма. К началу марта, когда Мнишек привез Отрепьева в Краков, большинство сенаторов выразили свое мнение по поводу затеваемой авантюры.[37] Польский канцлер Замойский решительно высказался за необходимость соблюдения мирного договора с Россией. Его мнение разделяли лучшие из польских военачальников (Я. Ходкевич и С. Жолкевский) и многие другие сенаторы.[38] Со всех сторон король получал настойчивые советы немедленно созвать сенат для рассмотрения вопроса. Партия войны не могла рассчитывать на поддержку в правительстве и сенате, и король прибегнул к методам тайной дипломатии, действуя вразрез с конституцией Речи Посполитой.

Поначалу Сигизмунд III пытался использовать для осуществления своих планов авторитет папского нунция Рангони и иезуитов. Он рассчитывал, что они, рассмотрев вопрос о Дмитрии, признают его истинным сыном царя Ивана и одновременно объявят недействительным мирный договор с Борисом.[39] Однако Ватикан занял осторожную позицию в деле православного «царевича». Папа римский, получив донесение из Кракова, сделал скептическую помету на его полях с упоминанием о португальских самозванцах.

Иную позицию занял кардинал Мациевский, двоюродный брат Мнишка. Он виделся с Отрепьевым и вручил ему книгу о соединении церквей, едва тот прибыл в Краков. Католикам не пришлось оказывать на самозванца давление. Он сам выражал нетерпение принять истинную римско-католическую веру. Он признал папу главой христианской церкви, обещал выстроить костелы в Москве, клялся, что пешком отправится на поклонение католическим святыням в Ченстохове.

Наряду с краковским епископом покровительство самозванцу стали оказывать духовник короля и в особенности краковский воевода Николай Зебжидовский.[40]

Сигизмунд III вел дело к войне, не имея на то согласия сенаторов и сейма и грубо попирая интересы страны. 5(15) марта он велел арестовать московского «канцлера» дьяка А. Власьева, возвращавшегося из Дании в Россию через польские владения. Расчет состоял в том, чтобы осложнить русско-польские отношения. В тот же день Отрепьев получил частную аудиенцию в королевском замке на Вавеле.

Претендент поцеловал руку короля, после чего «дрожа всем телом, рассказал ему в кратких словах, за кого себя считает…». Выслушав сбивчивый рассказ, Сигизмунд выслал самозванца и стал совещаться с глазу на глаз с папским нунцием Рангони. Затем Отрепьева повторно ввели в зал, и король пообещал ему свое покровительство. Претендент не смог вымолвить ни слова в ответ и лишь угодливо кланялся.[41]

Сигизмунд III согласился предоставить самозванцу помощь на определенных условиях, зафиксированных в письменных «кондициях». «Кондиции» обнаруживали всю лживость рассуждений короля о «русской угрозе», все лицемерие мирных заверений, адресованных Борису Годунову.[42] С помощью «кондиций» Сигизмунд III рассчитывал перекроить русские границы и добиться от России значительных территориальных уступок, а кроме того, получить от Москвы военную помощь для овладения шведской короной и создать благоприятные условия для подчинения Московии католической религии.[43]

В глазах короля особое значение имели цели завоевания Швеции. Как доносил в Рим нунций Рангони, претендент взял на себя обязательство предоставить Сигизмунду III войска для борьбы со шведами. В случае необходимости «царевич» должен был лично повести войска на Стокгольм.[44]

Позже в инструкции польскому послу в Риме королевские чиновники дали подробные разъяснения по поводу истинных планов Сигизмунда III на востоке. Согласно инструкции, посол должен был напомнить в Риме о том, что в свое время Ватикан выделил огромные пособия королю Баторию, намеревавшемуся покорить Московию, а потом это намерение было снова принято пресветлейшим королем Сигизмундом III «по другому случаю (в связи с появлением Лжедмитрия I. — Р.С.), который, можно сказать, был дан свыше, и тем с большим жаром, что, кроме других величайших выгод для всего христианства, которые могут быть от покорения Московии, он (король. — Р.С.) предвидит отсюда отчасти возможность возвратить королевство Швецию не столько под свою власть, сколько во власть сего святого апостольского престола».[45]

Перспективы победы католической контрреформации в Швеции и насаждения католичества в Московии встретили понимание в католических кругах Кракова и Рима. 9 (19) марта 1604 г. папский нунций Рангони имел длительную беседу с Отрепьевым.[46] Воспользовавшись поддержкой Рангони и иезуитов, Ю. Мнишек и краковский воевода Н. Зебжидовский быстро завершили дело обращения самозванца в католическую веру.

Противодействие Замойского, самого влиятельного из польских политиков поставило в трудное положение покровителей самозванца. Весной 1604 г. Юрий Мнишек засыпал Замойского градом писем добиваясь его поддержки. Некоторые из посланий были составлены за подписью «царевича».[47] Владелец Самбора откровенно пытался прельстить гетмана выгодами, которые ему сулило участие в интриге. «Царевич, — писал Мнишек, — богобоязненный (письмо было написано после обращения Отрепьева в католичество. — Р.С.), легко соглашающийся на то, что ему разумно указывают, склонный к заключению всяких договоров и трактатов…»[48]

Тайный договор, подписанный самозванцем в Самборе 2(12) июня 1604 г., вполне раскрывает смысл слов Мнишка. В силу королевских «кондиций» самозванец обязался уступить короне Чернигово-Северскую землю. Обязательство было затем подтверждено особым договором о передаче короне и Речи Посполитой шести городов (очевидно, Чернигова, Новгорода-Северского, Путивля и др.) в княжестве Северском, «со всем, что к оным принадлежит».[49]

Однако еще раньше, как можно догадаться, Отрепьев обещал передать Северскую землю Юрию Мнишку.[50] Оказавшись в трудном положении, Отрепьев решил любой ценой удовлетворить обоих своих покровителей. Было выработано соглашение о разделе Северской земли между королем и Мнишком. Раздел повлек за собой новое «соглашение». Беглый монах согласился передать Мнишку в виде компенсации за северские города Смоленскую землю. Тогда Сигизмунд III в нарушение «кондиции» потребовал себе половцну Смоленской земли.

Поскольку Мнишек находился ближе к самозванцу, чем король, он мог удовлетворить свою алчность в полной мере и должен был получить большую добычу при грядущем разделе России. «Царевич» подписал грамоту о передаче Мнишку и его наследникам на вечные времена Северской земли (без шести городов), Смоленской земли (включая «самый замок с городом Смоленском и со всем, что к половине онаго принадлежит»), а также смежных земель «из другова государства, близь Смоленской земли, еще много городов, городков, замков».[51] На какие именно города претендовал еще Мнишек, неясно. Как видно, он старался компенсировать себе «уступленную» королю половину Смоленщины.

Одним из пунктов «кондиции» Сигизмунда III был брак самозванца. Речь шла не столько о позволении, сколько об обязательстве Лжедмитрия жениться на подданной короля. «Позволяем ему жениться в наших государствах, чтобы с королевой (так Сигизмунд III в привычных для него словах назвал будущую московскую царицу. — Р.С.) на то дал присягу».[52] Отрепьев под присягой обязался жениться на подданной короля. Имя Марины Мнишек не было названо в «Кондициях». Но именно королевское повеление определило всю дальнейшую судьбу Марины. По возвращении в Самбор Мнишек без помех довел дело до конца. Под страхом проклятия Отрепьев обещал жениться на панне Марине: «А не женюся, — значилось в его записи, — яз проклятство на себя даю».

Условия брачного контракта сводились к следующему. Самозванец обязался выплатить Мнишку миллион польских злотых из московской казны на уплату долгов и переезд в Москву. Марина в качестве царицы должна была получить на правах удельного княжества Новгородскую и Псковскую землю с думными людьми, дворянами, духовенством, с пригородами и селами, со всеми доходами.[53]

Самозванец торжественно обещал Мнишкам, что Новгород и Псков фактически будут выведены из под управления Москвы. «А мне, — значилось в документе, — в тех обоих государствах в Новгороде и во Пскове, ничем не владети и в них ни во что не вступаться».[54] Удел закреплялся за Мариной «в веки». Царица получала право «приказати наместником своим (читай родне. — Р.С.) владети ими (Новгородом и Псковом. — Р.С.) и судити», давать поместия и вотчины своим служилым людям с правом купли и продажи земли, строить римские монастыри и костелы, самой без помех исповедовать католическую веру.

В смысле религии набожные Мнишки поставили беглому монаху самые строгие условия. Он должен был привести все православное царство Московское в католическую веру за год. В случае несоблюдения срока Мнишек и его дочь получали право «развестися» с царем, разумеется, сохранив при этом все земельные пожалования. Воевода милостиво соглашался, если ему будет угодно, подождать обращения Московии «до другого году», но никак не позже.[55]

Таким было содержание удивительного брачного контракта, подписанного самозванцем в Самборе 25 мая 1604 г.

Осуществленные на практике самборские обязательства Лжедмитрия I привели бы к расчленению России. Однако интересы собственного народа и государства мало заботили авантюриста. Подобно азартному игроку, он думал лишь о ближайшей выгоде.

Во время переговоров с королевскими чиновниками в Кракове Отрепьев выразил пожелание, чтобы король приставил к нему своего сенатора (Мнишка) и позволил продолжать военные приготовления, собирать казаков и добровольцев из числа польских подданных.[56]

Столкнувшись с противодействием сенаторов и сейма, Сигизмунд III не смог использовать коронную армию для войны с дружественным соседним государством. Как писали польские хронисты, Юрий Мнишек, Константин Вишневецкий и другие паны собрали войско для самозванца «на свой счет».[57] Однако мнение, будто армию Лжедмитрия снарядили на частные средства, не вполне точно. Ни Сигизмунд III, ни член сената Речи Посполитой Ю. Мнишек не были частными лицами. Между тем прямая поддержка короля имела решающее значение для успеха авантюры.

Военные приготовления в Самборе и Львове приобрели широкий размах, и тогда коронный гетман Ян Замойский потребовал у Мнишка объяснений, почему тот собирает солдат без ведома его, гетмана, как высшего воинского начальника, «чего никогда не бывало».[58] Замойский строго предупредил сенатора, что его своевольные действия могут нанести большой ущерб Речи Посполитой.

Незаконные действия Мнишка компрометировали короля, что не могло не вызвать тревогу при дворе. Стремясь успокоить Сигизмунда III, Мнишек писал ему в письме от 4 (14) июня 1604 г.: «Я смиренно прошу Ваше Величество быть уверенным в том, что я выполняю свои планы с такими предосторожностями, как будто я никогда не нарушал свои долг».[59]

Самборская казна была постоянно пуста, и Мнишек не мог выделить Отрепьеву даже тех 4000 злотых, которые король пожаловал царевичу на содержание. Тем не менее ему удалось получить кое-какие ссуды, и он приступил к формированию наемной армии.

К середине августа 1604 г. покровители самозванца собрали в окрестностях Львова некоторое количество конницы и пехоты. Под знамена самозванца слетались наемники, оставшиеся без дела после прекращения боевых действий в Ливонии. Среди тех, кто готов был запродать оружие московскому царевичу, можно было встретить и ветеранов Батория и всякий сброд — мародеров и висельников.

Ставки на наемных солдат стояли в Европе на очень высоком уровне, и Мнишку трудно было оплачивать услуги наемного воинства. Не получая денег, «рыцарство» принялось грабить львовских мещан. Дело дошло до убийств.[60]

Политика Сигизмунда III была двуличной и лицемерной.[61] На словах глава государства выступал за соблюдение существующих мирных соглашений, а на деле готовил войну. Пока наемное войско оставалось во Львове, король оставлял без ответа жалобы местного населения на грабежи и насилия. Прошло полторы недели после того, как Мнишек покинул Львов и выступил в поход, и лишь тогда Сигизмунд III издал запоздалое распоряжение о роспуске собранной им армии. Папский нунций Рангони получил при дворе достоверную информацию о том, что королевский гонец имел инструкцию не спешить с доставкой указа во Львов.[62]

Тем временем армия самозванца медленно приближалась к русским границам. Иногда отряды делали в день по 2–3 мили, иногда останавливались в одном месте на несколько дней. Сохранилась поденная записка похода Мнишка, составленная неизвестным лицом из окружения воеводы. Записка содержит полный перечень имений, в которых «рыцарство» останавливалось на постой. Мнишек владел селами в окрестностях Львова. Наемники останавливались там на привал, но лишь в течение одного дня. Значительно больше времени они провели во владениях князя К. Вишневецкого, Ружинского, киевского католического епископа Казимирского и других лиц.[63]

Самозванец щедро одаривал своих кредиторов долговыми записями. Погасить их предполагалось за счет богатой московской казны. Пока же все тяготы по содержанию наемного сброда должны были нести украинские крестьяне, население тех имений, где останавливались солдаты.

Некоторые магнаты не только кормили армию «царевича», но и предоставляли для нее пополнения. Князь Ружинский письменно обязался присоединиться к Лжедмитрию с несколькими сотнями солдат. Пан Халецкий и пан Струсь обещали привести 1000 всадников.[64]

К концу первых двух недель похода самозванец оставался в пределах львовщины. Во время остановки в Глинянах в начале сентября был проведен смотр. Рыцарство собралось в «коло» и произвело выборы командиров. В полном соответствии с волей Мнишка сам он был избран главнокомандующим, а Адам Жулицкий и Адам Дворжецкий — полковниками, сын Мнишка Станислав стал командиром гусарской роты.[65] Таким образом, Мнишек, его ближайшие друзья и родственники сосредоточили в своих руках все командование армией самозванца.

Источники позволяют установить, что в самом начале похода в армии Мнишка было около 1000–1100 польских гусар, сведенных в несколько кавалерийских рот по 200 коней в роте, 400–500 человек наемной пехоты и 2000 украинских казаков.[66] К моменту перехода границы численность казаков увеличилась до 3000.[67] Таким образом, на долю украинцев приходилось 2/3 армии самозванца.

Кроме православного украинского населения, подле самозванца начали собираться московские люди. Уже в конце 1603 г. А. Вишневецкий сообщил королю о прибытии к царевичу 20 москалей.[68] Если бы среди них были дворяне, покровитель самозванца непременно бы указал на это. Видимо, первые приверженцы царевича были выходцами из простонародья. Источники подтверждают подобное предположение. Один киевский житель, тайно служивший царю, жаловался черниговским воеводам в 1604 г., что не смеет возвращаться в Киев, где его разоблачил некий Васька, холоп сына боярского Чубарова. Холоп бежал в Литву из Монастыревского острога.[69]

К началу похода в лагере самозванца собралось до 200 московитов, бежавших за рубеж «из разных городов».[70] Польские источники называют по имени лишь одного из московских «предводителей». То был Иван Порошин, происходивший, скорее всего, из мелких уездных детей боярских.[71] Среди дворян, признавших царевича, самыми видными были братья Дубенские-Хрипуновы. В России они служили как выборные дворяне из Зубцова и имели один из высших поместных дворянских окладов. Не позднее лета 1603 г. дьяки пометили против их имени в Боярском списке: «Иван, да Кирило, да Данило Путятины дети Хрипунова. Изменники».[72] Хрипуновы бежали в Литву вовсе не потому, что решили поддержать Лжедмитрия. Дворяне выехали «на королевское имя» после того, как литовский канцлер Лев Сапега пообещал им приличное содержание в Литве. Их измена была щедро оплачена: пять братьев Иван, Кирил, Данила, Прокофий и Иван Меньшой получили земельные владения и 1000 злотых на год.[73]

Православная церковь третировала католиков как худших врагов истинной веры. Поэтому православные люди, оказавшиеся в лагере царевича, с тревогой наблюдали за появлением в его окружении иезуитов и прочих латынян. Неблагоприятные толки дошли до Юрия Мнишка, и он решил прибегнуть к строгостям, чтобы поставить московитов на место. Воспользовавшись доносом одного из русских, Мнишек велел схватить сына боярского Якова Пыхачева и без суда казнил его. Мнишек сам сообщил об этой казни папскому нунцию.[74] Согласно версии Мнишка, Пыхачев был будто бы подослан в Самбор Борисом Годуновым для убийства «царевича». Однако верить его утверждению трудно. Сандомирский воевода не упускал случая очернить тиранию Бориса, чтобы оправдать войну с ним. По словам Варлаама, Пыхачев пострадал из-за того, что называл «царевича» Гришкой Отрепьевым, иначе говоря, усомнился в его царственном происхождении.[75]

Пособник самозванца Варлаам Яцкий поспешил в Самбор, привлеченный слухами о его успехе. Он рассчитывал пожать плоды затеянной интриги, но жестоко просчитался. Варлаам знал слишком много об Отрепьеве и его истинном происхождении, и тот решил отделаться от своего наставника. Уезжая из Самбора, самозванец приказал бросить Варлаама в тюрьму.[76]

Не позднее июля 1604 г. из Самбора на Дон выехал литвин Счастный Свирский с запорожцами. Он отвез казакам «царское» знамя — красное полотнище с черным двуглавым орлом посредине.[77]

Донцы снарядили в Польшу новых послов. Они явились в лагерь самозванца 25 августа 1604 г. В грамоте казаки вновь подтвердили свою готовность выступить на помощь своему «прирожденному государю».[78]

Московские власти своевременно узнали о появлении гонцов от самозванца на Дону и попытались предотвратить восстание казаков. С этой целью они направили к ним дворянина Петра Хрущева. Последний был хорошо известен казакам. Прошло десять лет с тех пор, как правитель Борис Годунов предлагал донцам принять Хрущева в столице их войска Раздорах в качестве головы. В то время вольные казаки категорически отвергли домогательства Москвы. В 1604 г. миссия Хрущева также завершилась провалом. Казаки связали царского посланца и увезли в Польшу, где выдали Отрепьеву. Как выяснилось на допросах, Хрущев должен был склонить донцов к участию в войне с царевичем.[79]

Канцелярия Мнишка подвергла допросные речи Хрущева тенденциозной обработке, превратив их в памфлет. Памфлет был немедленно использован, чтобы воздействовать на общественное мнение в Польше. Авторы памфлета приписали Хрущеву басню о том, что вдова Федора царица Ирина признала «царевича» природным государем, за что, по слухам, была убита своим братом Борисом Годуновым.[80] В Москве тот же тиран приказал умертвить «двух главных господ» — Смирнова Васильева и Меньшого Булгакова — только за то, что те пили у себя дома за здоровье царевича Дмитрия.[81] «Главные господа» были в действительности царскими дьяками. Васильев служил в приказе Большого дворца, а Булгаков — в Казенном приказе.[82] Оба благополучно пережили и Годунова и самозванца. Примечательно, что Булгаков пользовался полным доверием царя Бориса до самой смерти последнего. 19 марта 1605 г. «подказначей», как его именовали англичане, Меньшой Булгаков привез английским послам царские подарки.[83] Приведенный факт обнаруживает лживость составленных людьми Мнишка допросных речей Хрущева.

Ни малейшего доверия не внушает воспроизведенная в памфлете запись разговора между Хрущевым и знатным воеводой Петром Шереметевым. «Трудно против прирожденного государя воевать», — будто бы заявил Шереметев.[84]

Небылицы насчет жестоких казней в Москве понадобились Мнишку для того, чтобы изобразить Бориса тираном и оправдать вторжение в Россию, якобы препринятое в защиту справедливости, в интересах законного государя московского.

Противники войны с Россией Ян Замойский и другие не только протестовали против действий Мнишка, но и предпринимали практические меры, чтобы не допустить нарушения мирного договора с Москвой. Князь Януш Острожский обратился к самозванцу с резким письмом. (По словам Мнишка, письмо очень оскорбило царевича.) Черкасский староста предупредил Отрепьева, что не допустит его до русской границы. Письмо было написано не позднее июня 1604 г.[85] Острожский подкрепил свою угрозу тем, что собрал южнее Киева значительные воинские силы. Он действовал, как видно, в полном согласии с Замойским.

Один из участников московского похода, служивший в «царской роте», записал в своем дневнике: «Идя к Киеву, мы боялись войска краковского кастеляна князя Острожского, которого (войска) было несколько тысяч и которое стерегло нас до самого Днепра, поэтому мы были очень осторожны, не спали по целым ночам и имели наготове лошадей».[86]

Киевский воевода Василий Острожский и Черкасский староста Януш Острожский опасались, как бы соединение воинства самозванца с казаками не вызвало нового взрыва казацко-крестьянского восстания по всей Украине. Расположив свои войска к югу от Киева, князь Януш отсек пути, которые вели через Запорожье на Дон. Военные меры Острожских преследовали и другие цели. Зная о насилиях наемников во Львове, они пытались предотвратить грабежи и бесчинства в Киеве и его округе.

В своих письмах Януш Острожский подробно излагал план санкций против «своевольников», нарушивших мир и спокойствие на Украине. Опасения вызвать гнев Сигизмунда III и присутствие сенатора в армии самозванца помешали ему осуществить этот план. Угроза не допустить Отрепьева к московской границе была осуществлена лишь частично. Януш велел угнать все суда и паромы с днепровских переправ под Киевом.

В течение нескольких дней войска Лжедмитрия I оставались на берегу Днепра, не имея средств для переправы. Самозванца выручили те самые «киевские мужики» — православные жители Киева, которые еще раньше признали его истинным царевичем. В грамоте, подписанной после переправы через Днепр, значилось, что «для перевозу войска нашего через реку Днепр тые ж мещане киевские коштом и накладом своим перевоз зготовавши».[87]

Проделав за два месяца путь от Львова до Днепра, армия Мнишка собралась на берегах Десны, изготовившись к вторжению в пределы России.