Суд и «дело»

Суд и «дело»

И вот наконец 7 августа 1899 года открылись заседания военного суда в Ренне, куда Дрейфуса доставили с Чертова острова. «Он выглядит стариком, стариком в 39 лет», — писал корреспондент «Таймс».

Накануне процесса националистическая пресса при содействии Мерсье продолжала распространять ложь, что у генерального штаба имеются неопровержимые улики против Дрейфуса, но их нельзя предъявить без риска вызвать европейскую войну, что «бордеро», написанное Дрейфусом, имело пометки Вильгельма II и поэтому его пришлось вернуть немецкому послу, сделав фотоснимок документа, а потом — вероятно, с помощью Эстергази — снять еще копию с этой бумаги и предъявить суду в 1894 году. (Сам Мерсье позднее, не осмеливаясь прямо повторять эту исходившую от него нелепость, не отрицал возможность такой «гипотезы».) Старая система доказательств рассыпалась — постепенно создавалась новая, также основанная на подлогах и фальшивках.

Процесс велся с откровенным пристрастием. Генералы и офицеры, выступавшие свидетелями, ежедневно держали совет, распределяя задания. Другие офицеры — члены военного трибунала — прилагали немалые усилия для претворения этих планов в жизнь. Суд ставил всяческие рогатки защите. Чуть ли не третируемые генералами, семеро судей являли собой жалкое зрелище. Один русский наблюдатель написал с процесса: «Меня лишь поразила эта банальность военных фигур в противоположность исключительной ответственности, которая выпала на их долю в этом деле. Как в тумане мелькают среди до смешного грозного аппарата военного суда — всех этих касок, штыков и шпаг, возгласов: „На плечо-о-о!“ и „На к-краул!“ — курьезная голова прокурора, напоминавшего большого индюка, страшные седые усы председателя суда…» Прокурор майор Карьер выглядел просто ординарцем «свидетеля» — генерала Мерсье.

«— Карьер! — раздавался вдруг грозный генеральский окрик.

— Мой генерал…

— Почему вы разрешаете защите так себя вести?

— Но я не могу вмешиваться…

— Надо всегда вмешиваться!»

Ряд свидетелей-офицеров теперь, в Ренне, повинуясь дирижерской палочке генералитета, показывали прямо противоположное тому, что говорили ранее. Военные пытались бросить тень на все действия Пикара, обвиняя его в подлогах, которые столь обильно фабриковал генеральный штаб. Генерал Роже, холеный шестидесятилетний жуир, сидевший по правую руку Мерсье, то пытался запугать, сбить с толку свидетелей зашиты, то сам старался сплести новую сеть лжи, куда был бы затянут обвиняемый. Или еще один генерал, Делуа, нескладный, худощавый, на коротких ножках, с плешивой головой в форме редьки, старавшийся, панибратствуя с судьями, убедить их в том, что выдать секреты «бордеро» мог только артиллерист Дрейфус.

Еще до открытия процесса Мерсье громогласно объявил, что он на этот раз скажет абсолютно все. Это «все» на деле оказалось более чем легковесным. Генерал не смог изобрести ничего более остроумного, чем объявить поддельными все документы, сличение которых с «бордеро» выявило, что его автором был Эстергази. Письмо с фразой «эта каналья D.», конечно, относится к Дрейфусу. Бывший военный министр пустился на такой подлог, на который не рискнул никто из его коллег. Он объявил, что в 1894 году окончательно убедился в виновности Дрейфуса после прочтения документа, касающегося железных дорог. Ложь была особенно грубой, так как эта бумага написана в марте 1895 года, когда Дрейфус уже был на Чертовом острове, и лишь благодаря фальсификации, совершенной Анри, отнесена к весне 1894 года. Мерсье уверял, будто из-за захваченных тайных документов, уличавших Дрейфуса в шпионаже, в начале 1895 года Германия грозила войной (Казимир Перье, бывший в 1895 году президентом, опроверг это и уличил генерала во лжи). Даже крайне правая газета «Autorite» 15 августа писала с горечью: «Если нет другой амуниции, не стоит инсценировать такие процессы».

Не лучшей фигурой был генерал Буадефр, ссылавшийся на показания Лебрена-Рено.

Обжегшись на письменных фальшивках, генералы сделали другой ход в надежде, что его труднее будет разоблачить. Был подготовлен целый парад сознательных или бессознательных лжесвидетелей. Одни уверяли, что Дрейфус подозрительно долго засиживался на работе — разве это не доказательство, что он снимал копии с секретных документов для Шварцкоппена? Оставались неясными мотивы, побудившие богатого капитана торговать военными секретами. Отыскали свидетелей, которые видели Дрейфуса игравшим в карты (потом было доказано, что его спутали с однофамильцем). Конечно, это не опровергало, что он в 1894 году по-прежнему владел крупным состоянием, но все же… Были разысканы лица, уверявшие, что Дрейфус проявлял «антинациональные» чувства, говорил, что эльзасцам лучше под германским управлением, чем под французским. Собранные с таким трудом «показания» свидетельствовали, скорее, о невиновности Дрейфуса. Ведь будь капитан действительно германским шпионом, он, конечно, поостерегся бы открыто выражать свои антифранцузские настроения. (Даже Эстергази совершил такую оплошность лишь однажды, да и то задолго до поступления на службу к Шварцкоппену.) Дрейфуса якобы видели в обществе немецких офицеров не то в Брюсселе, не то в Эльзасе, не то и здесь и там. Много усилий было приложено, в частности, теми же Мерсье и Кавеньяком, чтобы доказать, будто Дрейфус обладал сведениями, перечисленными в «бордеро», а Эстергази, не будучи офицером генерального штаба, не мог их знать. Эти доводы не доказывали ничего, если учесть связи Эстергази среди генштабистов и то, что он мог действовать с чьей-то помощью (как он сам это и признавал). Эксперты по-прежнему расходились во мнениях, кем было написано «бордеро».

Зашита сумела эффективно разбить аргументы обвинения. Так, сведения, полученные от некоего дружественного иностранного дипломата (Валь Карлоса), о том, что во французском генеральном штабе подвизается германский шпион, оказались мало заслуживающими доверия, когда выяснилось, что этот дипломат был сам шпионом, правда, французским. Утверждение, что «бордеро» могло быть написано только артиллеристом, тоже опровергнуто в результате показаний военных — свидетелей защиты. (В ответ антидрейфусары всячески пытались опорочить этих офицеров, заявляя, что один из них — изобретатель-неудачник, другой — приятель дрейфусара Ж. Клемансо и т. д.)

Труднее было опровергнуть сенсационное заявление свидетеля обвинения, бывшего артиллерийского офицера Чернуского. Он уверял, будто, еще находясь на службе, узнал от своего друга — высокопоставленного военного, что Дрейфус был наиболее важным агентом во Франции. Чернуский даже сообщил, что ему показывали информацию, полученную от Дрейфуса. Тогда, в Ренне, нельзя было уличить Чернуского во лжи. Однако возникло серьезное подозрение, что его показания были оплачены «секцией статистики» генерального штаба. Последующая проверка — уже в 1904 году — выяснила, что были действительно произведены затраты на неизвестные цели. В мае 1904 года был арестован архивист Дотриш, но доказать, что деньги были израсходованы на подкуп свидетелей, не удалось, и дело прекратили. А в Ренне голословные утверждения Чернуского составили главный козырь в небогатом наборе доводов обвинения.

Начальник контрразведки майор Роллен ко времени начала суда уже понял, что новая улика против Дрейфуса, открытая Кюинье, тоже подделка. Оказалось, во-первых, что экземпляр секретного курса, изъятый у Дрейфуса, содержал все листы в целости, а во-вторых, что это экземпляр курса, читавшегося в 1890–1892 годах, тогда как в бумагах первого секретаря германского посольства находились страницы, вырванные из курса, который читался в 1892–1894 годах. Однако Роллен уклонился от того, чтобы сообщить об этом факте военному суду…

Выступление прокурора Карьера свелось в основном к утверждению, что улики против Эстергази не являются якобы абсолютно убедительными, что эксперты расходятся в оценке почерков, а также подлинности или подделки различных документов. Отсюда делался неожиданный вывод: в результате всего этого следует подтвердить приговор Дрейфусу, вынесенный в 1894 году.

Дрейфуса защищали два адвоката, оба великолепные ораторы, Деманже и Лабори, выступавший и на процессе Золя. Деманже пытался вести дело так, как будто речь шла об обыкновенном уголовном процессе. Точным анализом несостоятельности улик он надеялся добиться понимания его позиции со стороны военных судей (как будто перед ним находились беспристрастные судьи!) и оправдательного приговора. Лабори своим блестящим ведением судебного следствия вызывал яростную ненависть клерикалов и военщины. В него даже стреляли, и он из-за раны десять дней не мог принимать участия в заседаниях. Генералы безуспешно пытались и шантажировать слишком язвительного, остроумного и красноречивого адвоката. Суд ему всячески ставил палки в Колеса. «Я констатирую, — говорил с горечью Лабори, — что меня лишают слова всякий раз, как я увлекаю противника на почву, на которой он бессилен оказывать мне сопротивление». В отличие от своего коллеги Лабори не был склонен затушевывать политическую сторону дела. Однако он не являлся тем «гигантом», непримиримым противником Мерсье, каким рисовался многим современникам (и, кажется, самому себе).

За несколько дней до открытия заседаний военного трибунала католическая газета «Круа» провокационно утверждала: «Уже не спрашивают, виновен или невиновен Дрейфус. Спрашивают, кто им овладеет — враги или друзья армии». Генерал Мерсье накануне процесса бросил наглый вызов.

3 августа 1899 гола в газете «L’lntransigeant» появилось его заявление: «В этом деле, несомненно, кто-то является виновным, и этот кто-то либо он, либо я. Если не я, значит, Дрейфус». Было известно, что еще 5 июня министр юстиции Лебре предлагал привлечь к ответственности Мерсье. Но адвокаты в Ренне по существу не приняли генеральского вызова. Леманже даже заявил, что нет нужды представлять, будто речь идет о выборе между Мерсье и Дрейфусом. А Мерсье настаивал на своем.

Защита ставила вопрос о чести французского правосудия, о восстановлении попранной справедливости (а газеты дрейфусаров — об угрозе Республике, о несостоятельности позиции генералов, для которых порой не жалели крепких слов). Ж. Клемансо незадолго до процесса писал: «Я надеюсь, что все республиканцы без различия оттенков в конце концов убедятся в связи между „делом Дрейфуса“ и идеями, на которых основывается сама Республика». Но ведь и в этом случае затушевывался факт, что «дело» было задумано как политическая провокация крупного масштаба. Лабори тоже уклонился от такого напрашивавшегося заключения. Он, как и другие дрейфусары, был готов считать осуждение Дрейфуса результатом ошибки. Иначе надо было обвинять в циничном подлоге весь «цвет» французского генералитета. Начальник генерального штаба, его заместитель — подделыватели документов, лжесвидетели, соучастники уголовных преступлений? Невозможно!

Перед необходимостью громко заявить и доказать это Лабори отступил. Фактически и он вел лишь к тому, чтобы добиться оправдания своего подзащитного, не поднимая вопроса об ответственности генералов и касаясь только виновности Эстергази, Анри и Пати де Клама. Этим определялся и отбор свидетелей защиты. А сколько раз Лабори пропускал случаи выявить роль «свидетеля обвинения» Мерсье как главного преступника, хотя свое отступление адвокат скрывал под фейерверком острых, как бритва, замечаний и остроумных полемических выпадов. Получалось, что блестящие адвокаты Дрейфуса объективно неплохо защищали, выводили из-под огня и действительных преступников, организаторов судебного фарса 1894 года.

Защитительную речь произнес лишь Деманже. Матье Дрейфус, Жорес и ряд других лип убедили Лабори отказаться от своего выступления, чтобы не раздразнить судей в военных мундирах. Оно, впрочем, вряд ли могло изменить решение суда. Судьи в частных разговорах разъясняли, что, хотя официальный обвинительный материал и не содержит доказательств измены Дрейфуса, имеются другие данные, создающие уверенность в его виновности. Члены трибунала (большинством в пять голосов против двух) объявили Дрейфуса виновным, но со смягчающими вину обстоятельствами и приговорили к десяти годам тюрьмы… По существу и правительство Вальдека-Руссо хотело именно смягчения, а не отмены прежнего приговора, чтобы иметь повод помиловать вторично осужденного капитана. Такой компромисс куда более устраивал кабинет, чем реабилитация, которая могла выдвинуть на первый план неприятный вопрос об ответственности генералов. Военный министр Галиффе явно решил защищать Мерсье, а это привело бы к новому министерскому кризису. Правительство уверяло лидеров дрейфусаров, что можно рассчитывать на оправдательный приговор, и тем самым разоружило защиту. Вальдек-Руссо и военный министр Галиффе пытались добиться примирения враждующих лагерей внутри правящего класса.

Еще в феврале 1899 года, за несколько месяцев до вторичного разбора дела Дрейфуса, скоропостижно умер президент Фор. Его нашли мертвым в объятиях особы не очень строгих нравов. Как сообщал русский посол Урусов в Петербург, утром Фор вел заседание совета министров, а вечером около 10 часов скончался «на руках у очаровательной мадам Стэнлейн». (В день его похорон главарь «Лиги патриотов» Дерулед сделал неудачную попытку произвести государственный переворот.) Шовинисты кричали на всех перекрестках, что президент Фор пал жертвой темного заговора сторонников пересмотра «дела Дрейфуса», но доказать это было довольно затруднительно… Лидер радикалов Клемансо, напротив, на другой день заявил вполне категорически в своей газете: «Во Франции даже не стало одним мужчиной меньше… Я высказываюсь за Дубе».

Новый президент был опытным политиканом. В прошлом он оказался замешанным в Панамском скандале. На улицах президента приветствовали ироническими возгласами: «Да здравствует Панама! Да здравствует Артон!» Мастер улаживать дела на основе компромисса, Лубе помиловал осужденного, освободив от отбывания оставшегося ему срока наказания. Еще ранее был выпушен из тюрьмы Пикар. Умеренные буржуазные политики, составлявшие большую часть лагеря дрейфусаров, с облегчением поспешили объявить об окончании «дела» и восстановлении подорванного «национального единства». Но «дело» оказалось еще далеко не законченным. Недаром правые кричали, что происходит «дрейфуссовская революция».

Отдельные буржуазные политики сообразили, что остервенелые выпады католических, монархических и шовинистических газет против дрейфусаров вовсе не приводят к уменьшению их политического влияния, скорее, даже наоборот. Урок был усвоен и учтен при проведении антиклерикальных законов. Премьер-министр радикал Э. Комб, вспоминая о яростных нападках церковников, которым он подвергался за проведение этих законов, не без удовольствия замечает в своих «Мемуарах», что о нем писали как о самом свирепом гонителе христианской религии, как о «Нероне, Диоклетиане, Юлиане Отступнике. Они видели во мне, — добавлял Комб, — более чем прислужника ада, более чем самого Сатану. Я был антихристом».

Дискредитация тех сил, которые инспирировали «дело Дрейфуса», в частности клерикалов, позволила буржуазным радикалам провести ряд важных мероприятий, подрывавших влияние церкви, особенно в области образования. Парламентские выборы в 1902 и особенно в 1906 году кончились тяжелым поражением правых партий.

В апреле 1903 года Жан Жорес потребовал в палате депутатов нового пересмотра дела помилованного, но не реабилитированного Дрейфуса. Министерство Комба высказалось за пересмотр. Военный министр генерал Андре приказал провести новое изучение «досье» Дрейфуса. Были выяснены ранее оставшиеся неизвестными подделки Анри: исправление буквы «Р» на «D» во фразе «эта каналья D.» (была найдена машинописная копия письма, где стояла буква «Р»); изменение даты с марта 1895 года на апрель 1894 года в письме, которое касалось железных дорог (это теперь пытался опровергнуть не кто иной, как Кюинье), а также не подтвердилась версия о вырванных страницах в экземпляре секретного курса. Замыкая линию генералов-лжесвидетелей, еще пытавшихся помешать реабилитации Дрейфуса, выступила шпионка мадам Бастиан, уверявшая, будто видела бывшего капитана в германском посольстве. Однако на этот раз появились и подлинная экспертиза, и показания ранее молчавших политиков, дополнительно прояснившие картину.

В марте 1904 года уголовная палата кассационного суда приняла решение о принятии к рассмотрению вопроса о пересмотре дела. Он был решен на объединенной сессии всех палат кассационного суда, аннулировавшего приговор военного трибунала в Ренне.

Дрейфус был по решению парламента снова принят в армию, снова прикомандирован в чине майора к генеральному штабу и награжден орденом Почетного легиона, но немедленно подал в отставку. Пикар был возвращен в армию в чине бригадного генерала. Еще один герой «дела», Эмиль Золя, к этому времени уже умер. В июне 1908 года его прах перенесли в Пантеон.

«Дело», длившееся 12 лет, на этот раз было закончено, хотя и теперь только формально. Французская буржуазия сочла выгодным для себя передать временно власть в руки радикалов и левого центра. Это был маневр, во многом связанный с поиском новых, более эффективных мер против рабочего движения. Но как раз в борьбе против социализма буржуазные политики всех толков быстро находили общий язык. Организаторы «дела Дрейфуса» остались безнаказанными. А разве не характерна судьба одного из главных лидеров дрейфусаров, радикала Жоржа Клемансо? «Тигр» Клемансо, свергатель правых кабинетов, именовавший Мерсье «главой бандитов», а военное министерство — «разбойничьим притоном», через несколько лет в качестве министра внутренних дел и потом премьер-министра беспощадно подавлял рабочие забастовки. А военным министром в кабинете Клемансо стал Пикар. Во время первой мировой войны 1914–1918 годов радикал Клемансо превратился в живое олицетворение французского империализма.

В истории «дела» нет никаких неясностей в отношении самого Дрейфуса. В последующие годы своей жизни он проявил себя тем, кем был всегда, — добросовестным, заурядным офицером, вполне разделявшим предрассудки своей касты, человеком с кругозором среднего буржуа. Рассказывают о его резком отказе поднять голос в защиту революционеров Сакко и Ванцетти, приговоренных американским судом к смертной казни на основе заведомо сфабрикованного обвинения. Как-то незадолго до своей кончины, последовавшей в 1935 году, Дрейфус играл в карты. Его партнер сообщил мимоходом об аресте какого-то лица по обвинению в шпионаже и тут же, поняв бестактность сделанного им замечания, поспешил добавить, что, по его мнению, задержанный вряд ли виновен. Хладнокровно делая очередной ход, Дрейфус ответил:

— О, не знаю. Все же не бывает дыма без огня…

Политическая суть самого «дела» тоже совершенно ясна. Тем не менее в его истории сохранилось достаточно «белых пятен». Жан Жорес до конца жизни выражал убеждение, что осталось немало невыясненного и непонятного. И еще один пример: вдова полковника Анри заметила бравшему у нее интервью журналисту, что историкам не добраться до истины из-за отсутствия необходимых документов.

Действительно, следовавшие друг за другом неоднократные процессы самого Дрейфуса, Эмиля Золя, Эстергази, ряда офицеров разведки не внесли ясности в важные детали, не раскрыли взаимосвязь многих событий. Напрашивавшиеся вопросы почему-то не были заданы, стороны в самые ответственные моменты проявляли непонятное отсутствие здравого смысла. Даже продолжающиеся поиски во французских архивах приводят лишь к новым недоумениям. Так, чья-то заботливая рука стерла в бумагах, написанных генералом Гонзом и другими главными участниками драмы, отдельные слова, а то и целые фразы. А следов некоторых документов, значащихся в архивных описях, вообще нельзя обнаружить.

Некоторые западные историки пишут, что два лагеря — антидрейфусары и дрейфусары — во многом предвосхищают Францию вишистов, сотрудничавших с Гитлером в годы фашистской оккупации, и Францию движения Сопротивления. Как всякие сравнения, и это условно. Все же борьба вокруг «дела Дрейфуса», никогда не прекращавшаяся, ныне вспыхнула в исторической литературе с новой силой. Консервативные историки спекулируют на том, что дрейфусары побоялись довести дело до конца, не вскрыли всех пружин его, не показали, что генералы являлись не жертвами «обмана» со стороны Анри и Эстергази, а организаторами политической провокации. Осталось неясным также, откуда Эстергази черпал сведения, поставлявшиеся им Шварцкоппену (это была самая уязвимая часть в аргументации сторонников Дрейфуса), почему полковник открыто написал имя своего агента, когда собирался отправить ему по почте знаменитое письмо на голубоватой бумаге.

В 1955 году были изданы ранее не публиковавшиеся части дневника известного дипломата Мориса Палеолога. В нем утверждается, что Эстергази был лишь агентом «X» одного высокопоставленного военного, который в момент, когда делалась запись в дневнике (в 1899 году) еще командовал войсками. Ухватившись за свидетельство Палеолога, консервативные авторы попытались обелить французский генералитет. Характерным примером может служить книга А. Жискар д’Эстена «От Эстергази к Дрейфусу». Путем сложных сопоставлений автор уверяет, что «X» — это Мерсье, что Эстергази был агентом-двойником, дурачившим по его приказанию немцев, что Анри и капитан Лот также были посвящены в «игру», что Дрейфусом пришлось пожертвовать во имя действительно патриотических целей и что вдобавок все генералы, кроме военного министра, не знали правды и были искренне убеждены в виновности Дрейфуса. Никаких документальных подтверждений в пользу этой версии нет, а тезис о неосведомленности генералов прямо опровергается фактами. В 1964 году опубликовала объемистую книгу дочь Кавеньяка, пытавшаяся на основе личных архивов своего отца и майора Кюинье доказать старые тезисы реакционных газет, вроде того, что Пикар был агентом-провокатором, засланным «синдикатом» дрейфусаров в генеральный штаб, и т. п. Это лишь немногие из возможных примеров.

Появилось и немало ценных исследований, восстанавливающих действительную картину событий. Откуда получал Эстергази сведения, передававшиеся Шварцкоппену? Одни историки считают эти сведения маловажными, подслушанными в одном из тех мест, где радушно принимали майора. Другие это отрицают. А. Гийемен в книге «Тайна Эстергази» полагает, что майор получал информацию от генерала Сосье, любовница которого была немецкой шпионкой или женой немецкого шпиона Вейля. Шварцкоппен утверждал, что никогда не видел «бордеро». Полковника и не было с 24 сентября по 9 октября 1894 года в Париже, когда мадам Бастиан украла этот документ. Действительно ли, однако, он был доставлен Эстергази в немецкое посольство, а оттуда мадам Бастиан — во французскую разведку? Или это еще одна легенда фальсификаторов. А если «бордеро» «для верности» и побывало в стенах посольства, то, может быть, не для того, чтобы дурачить Берлин, а создать с помощью шпиона-двойника Эстергази «дело Дрейфуса»?

Хотя в «деле Дрейфуса» остается еще немало загадок, общий его политический смысл, ясный уже современникам, вполне подтверждается всеми серьезными новейшими исследованиями. «Дело Дрейфуса» наложило заметный отпечаток на всю политическую жизнь Франции вплоть до начала войны 1914–1918 годов.