Глава V ДАМСКИЕ ИГРЫ

Глава V

ДАМСКИЕ ИГРЫ

Весной 1524 года на Францию обрушилась безжалостная засуха. Тут и там вспыхивали катастрофические пожары, вроде того, что уничтожил Труа 24 мая 1524 года. В них усматривали знамение гнева Господня^[146]. А Бурбон, по-видимому, выступал как орудие последнего.

Карл V, возобновивший альянс с Генрихом VIII, поручил коннетаблю-изменнику завоевать Францию, встав во главе колоссальной армии численностью приблизительно в 20 тысяч испанских, немецких и итальянских солдат, 300 кавалеристов и 18 артиллерийских орудий. Узнав об этом, Франциск I вновь приказал отправить в тюрьму сообщников Бурбона, пока предатель неумолимо двигался в глубь Прованса. Ему сдались Антиб, потом Фрежюс, Драгиньян, Лорг и Бриньоль. Действия императорской армии поддерживал флот: он разорял побережье, ограбил богатое аббатство Лерэн, захватил Брегансон, расположенный на рейде Йера, а затем — массивную тулонскую башню. Бурбон с триумфом вошел в Экс, без сопротивления открывший ему врата. Там он присвоил себе титул графа Прованского и принял присягу от магистрата. 19 августа коннетабль предпринял попытку осадить Марсель, но там его ждала неудача, и 24 сентября имперской армии пришлось отступить. Король отвоевал провинцию, а 20 октября, совершив молниеносный бросок, Франциск I достиг Милана. Войска императора были вынуждены укрыться в двух крепостях — Павии и Лоди. 27 октября Франциск I решил осадить первую из них, блокировав внутри капитана Антонио де Лейва. Но осада явно затянулась. 3 февраля 1525 года Бурбон, Ланнуа и Пескара пришли на помощь Павии, Франциск I превратился в осаждающего и осажденного одновременно. Императорские войска 24 февраля просочились в парк Мирабелло, находившийся у самых стен города, и нанесли королю Франции сокрушительный удар. Франциск I попал в плен, и для него начался долгий этап жизни в неволе. Король чувствовал себя униженным, выслушивая совершенно неприемлемые условия: передать Бургундию Карлу V, вернуть Бурбону все земли и титулы, а то и превратить его владения в королевство, да еще и отдать ему герцогство Миланское^[147]. Регентше, удалившейся в укрепленное аббатство Сен-Жюст близ Лиона, приходилось решать множество вопросов: вести переговоры с императором, поддерживать порядок в королевстве, не давать воли амбициям парламента и подавлять протестантское движение. В широком дипломатическом контрнаступлении Луиза Савойская использовала людей, чью преданность оценила во время судебных процессов против сообщников коннетабля: среди них фигурируют Жан Бриньон, первый председатель Руанского парламента, которому Луи де Брезе и его жена были признательны за согласие допрашивать Сен-Валье, не прибегая к пыткам^[148], и Жан де Сельв, председатель следственной комиссии. Де Сельв вместе с маршалом де Монморанси и сестрой короля Маргаритой принимал участие в переговорах с испанским двором.

Регентша оставила королевских детей на побережье Луары — в Блуа и Амбуазе^[149]. Их осталось всего пятеро, поскольку маленькая Шарлотта умерла вскоре после своей матери. Тетка королевских отпрысков Маргарита, чей муж, герцог Алансонский, скончался 11 апреля вследствие ранений, полученных во время сражения при Павии, время от времени навещала племянников. Ее сопровождали всего несколько придворных дам, ибо время не подходило для парадов и дворцовых церемоний. Супруга великого сенешаля узнала о пленении короля, будучи в Руане. Луи де Брезе 10 марта 1525 года вместе с епископами Лизьё и Эврё явился сообщить печальное известие отцам города. Королевская канцелярия 5 июля составила грамоту, возводившую его в ранг губернатора Нормандии, так как после смерти герцога Алансонского это место оставалось вакантным. Именно в этом качестве 27 сентября де Брезе въехал в Руан, а 30-го получил от муниципалитета дары в виде ювелирных изделий: два блюда, два кувшина для воды и два позолоченных флакона^[150].

Назначение на должность губернатора обычно оставалось прерогативой членов королевской семьи. Оно показывает, насколько Луиза Савойская доверяла де Брезе и рассчитывала, что он сумеет уберечь провинцию от угрозы английского завоевания^[151]. Новый губернатор, чтобы купить нейтралитет Генриха VIII, предложил, хоть и тщетно, штатам Нормандии принять участие в ежегодной выплате в размере 100 тысяч экю в соответствии с условиями Мурского договора, подписанного 29–30 августа 1525 года^[152].

Преданность Луи де Брезе исключила дурные последствия, которые могли бы навлечь на него и его супругу выдвинутое в это же время требование коннетабля Бурбона восстановить в правах всех его сообщников, и в особенности Сен-Валье:

«Требует мой упомянутый сеньор Бурбон, чтобы все его друзья, сторонники и слуги были поименованы и включены в договор и получили возмещение всех потерь и доходов от домов или замков. Равно как графства Валентинуа и Диуа, принадлежащие Жану Сен-Валье, истинному преемнику и наследнику мессира Эймара де Пуатье, должны быть оному возвращены и восстановлены вкупе с надлежащими правами и всеми доходами, извлеченными из указанных графств с тех пор, как они были отчуждены и узурпированы, и до сего дня»^[153].

Действительно, в окончательном тексте Мадридского договора, подписанном 14 января 1526 года Франциском I, говорится, что друзья, союзники и вассалы, которые служили дому Бурбонов, будут полностью восстановлены в правах. Судебные разбирательства и вынесенные в результате их приговоры будут объявлены упраздненными и не имевшими места. Те, кто находится под арестом, в частности епископ Отэнский и Сен-Валье, получат свободу и смогут либо остаться в королевстве, либо покинуть его и поступить на службу к императору^[154]. Таким образом Мадридский договор увенчал усилия Дианы и ее мужа, предпринятые в пользу отца и тестя. Однако если он восстанавливал Сен-Валье в правах, то отнюдь не положил конец разногласиям между ним и Короной по поводу дофинуазских графств, как это предполагалось в подготовительных пунктах договора. За них еще предстояло побороться.

Статья, в которой идет речь об обмене заложниками, свидетельствует о том, что де Брезе занимал место среди первых сановников королевского двора Франции^[155]. И в самом деле, император предложил Франциску I выбирать между отправкой в Испанию двух старших сыновей или дофина и 12 вельмож: герцогов Вандомского и Олбани, графов Сен-Поля и Гиза, господ де Лотрека, де Лаваль де Бретань, маркиза де Салюза, месье де Рие, великого сенешаля Нормандии, маршала де Монморанси, Филиппа Шабо де Бриона и Робера Стюарта д’Обиньи.

Регентша, получив такое предложение, предпочла первый вариант второму, ибо в соответствии с комментариями к договору «Франциск I, лишась последних хороших военачальников, оказался бы бессилен вести войну».

Выбор великого сенешаля в королевские заложники — опасная честь, которая могла привести к длительному тюремному заключению в Испании, поскольку 14 января 1526 года накануне подписания договора Франциск I тайно объявил о намерении его не соблюдать. А чтобы скрыть таковые планы, король согласился отдать в заложники детей, живших в то время в Амбуазе. Дофину Франциску должно было исполниться 8 лет в конце месяца, а Генриху в феврале — 7. Посол Генриха VIII нанес им визит и от имени короля Англии передал в дар кобылиц и догов. Кардиналу Уолси он хвалил прекрасное воспитание мальчиков: «Оба взяли меня за руки и расспрашивали о Его Величестве короле и о вашей милости (…). Право же, оба ребенка прелестны, а крестник короля (герцог Орлеанский) весьма сообразителен и, как мне показалось, смелее»^[156].

Вскоре после того за детьми приехала их бабушка регентша, дабы отвезти к Пиренеям. 15 марта при свете факелов кортеж прибыл в Байонну, и Луиза Савойская попрощалась с внуками: по условиям договора она должна была отправить их к границе в одиночестве. Смущенные маленькие принцы получили прощальное напутствие фрейлин регентши. Одна из них, супруга великого сенешаля Нормандии, чьи две дочери — почти ровесницы королевских детей, по-матерински поцеловала в лоб юного Генриха. Наступила пора расставания. Эскорт принцев возглавил почтенный 70-летний господин, гувернер обоих мальчиков Рене де Коссе, носивший титул сеньора де Бриссака с тех пор, как купил это имение у Луи де Брезе в 1502 году. Ему предстояло давать отчет обо всех подробностях повседневной жизни маленьких принцев маршалу Анну де Монморанси, которого в тот момент назначили великим мажордомом, то есть сюринтендантом королевских домов. Помимо Шарлотты де Бриссак, гувернантки дофина, и мадам де Шавиньи, гувернантки Генриха Орлеанского, лишь десять дворян во главе с маршалом Лотреком сопровождали детей к пограничной реке.

В 7 часов утра 17 марта в путь тронулись две большие лодки, одна — от Фонтараби, вторая — от французского берега Бидассоа. На понтоне, закрепленном якорем посреди реки, отец встретился с сыновьями. Об этой встрече рассказывает председатель де Сельв: «Добрый господин при виде детей своих от жалости, что им в столь нежном возрасте надобно ехать в заточение, не смог ничего вымолвить и лишь советовал поберечься от всяческого зла и хорошо питаться, да пообещал весьма скоро просить о их возвращении. И слезы катились у него из глаз. Умолкнув, господин осенил их крестным знамением и отечески благословил».

Пока королевские дети ехали в изгнание, король Франции, забыв обо всех печалях, встречался с матерью в Байонне и находил утешение в объятиях новой фаворитки, Анны д’Эйи, мадам де Писселе. Водоворот развлечений и дипломатических маневров, захвативший Франциска I, конечно, не мог заставить его позабыть о судьбе двух маленьких заложников. Однако ради блага государства король решил нарушить данное им слово. Прежде всего, он отказался выполнять статьи договора, в частности вернуть Карлу V Бургундское наследство, а коннетаблю и его сообщникам — земли и титулы. Более того, 22 апреля 1526 года он заключил союз, получивший название Коньякской лиги, объединивший Францию, Англию, Венецию и папу Климента VII. Цель альянса — изгнать Карла V из герцогства Миланского и Неаполитанского королевства. В конце апреля штаты Бургундии отказались от раздела. 21 июня в Ангулеме король торжественно объявил о лиге, недавно созданной в Коньяке. На следующий день перед Королевским советом, собравшимся в полном составе, канцлер Дюпра категорически заявил вице-королю Неаполя Шарлю де Ланнуа и послу де Праэту, что Мадридский договор аннулирован и утратил силу.

В июле 1526 года возобновилась война. Герцог Бурбон захватил Милан, и маленьким заложникам пришлось расплачиваться за то, что их отец не сдержал слово. Находясь в заточении в крепости Вильальба, они влачили довольно жалкое существование, в то время как в Сен-Жермен-ан-Ле шли чередой пышные празднества: в январе 1527 года король справил там вторую свадьбу своей сестры Маргариты, на сей раз выходившей замуж за короля Наварры Генриха д’Альбре, потом отпраздновал бракосочетание старого друга Филиппа Шабо де Бриона со своей племянницей Франсуазой де Лонгви и, наконец, женитьбу Анна де Монморанси на Мадлен Савойской. За этими увеселениями последовал арест за взяточничество великого королевского сюринтенданта Жака де Бона де Самблансе.

Имперская армия 5 мая 1527 года во главе с Бурбоном подошла к стенам Рима, но, пока войска осаждали город, вероломный коннетабль получил смертельную рану. Сначала его смерть ничего не изменила в соотношении сил. Рим был опустошен и разграблен. К счастью, 6 декабря папе Клименту VII, объявленному врагом Карла V, удалось бежать, и мало-помалу французы под командованием Лотрека стали брать верх на Севере Италии. В отместку император в январе 1528 года лишил своих маленьких пленников всех французских слуг и поместил их в тесном узилище Вилальпандо, потом — в Берланге на Дуэро и, наконец, в Педрацце, изолированной крепости, расположенной в Сьерра-Гуадаррама. Эти грустные новости скупо просачивались ко французскому двору. Но они, по-видимому, не слишком трогали короля, озабоченного только тем, как бы взять реванш за недавние унижения да наверстать упущенные удовольствия. Вновь обретя придворных дам, он не замедлил дать отставку своей прежней любовнице, Франсуазе де Шатобриан, посвятив ей довольно бесцеремонное двустишие:

О проведенном с тобой времени

Могу сказать поистине «да почиет в мире»^[157].

Король нашел женщину себе под стать. Ее называли «белянкой белизны ослепительной», и, как говорили, Франциск I избрал ее в любовницы из ненависти к Испании и темноволосой смуглой Элеоноре, сестре Карла V, на которой он обещал жениться, чтобы скрепить мир с императором. Избранница — остроумная барышня, «самая красивая из ученых дам и самая ученая из красавиц» — Анна де Писселе, известная как мадемуазель д’Эйи. У нее голубые глаза, высокий крутой лоб, длинный нос и прелестный рот, нежный и юный овал лица — в общем, это была дама, привлекательная во всех отношениях. Впрочем, как свидетельствует поэт Клеман Маро, фаворитка обладала и практической сметкой, куда более острой, чем то позволял предположить ее возраст:

Десять и восемь лет я вам даю,

Красивая и добрая,

Но по вашей рассудительности —

Тридцать пять — тридцать шесть

Предписал бы^[158].

Читая стихи Франциска I, можно подумать, что монарх завел с ней интригу уже в 1523 году. Тогда эта барышня, лет пятнадцати от роду, принадлежала к числу фрейлин Луизы Савойской и, следовательно, была хорошо знакома Диане. У кормила власти мадам де Писселе продержалась 21 год. Ее авторитет могло поколебать разве что влияние Маргариты, любимой сестры короля, но вдовая герцогиня Алансонская влюбилась в суверена Наварры, королевства, которое по сути дела ограничивалось лишь пределами Беарна, и, уехав со вторым мужем в его владения, уступила место новой фаворитке.

Бывая у регентши, Диана присутствовала при этом возвышении. Сама она не оставляла равнодушными любителей прекрасного пола, и, если верить легенде, когда мадам де Брезе было лет 24–26, за ней ухаживал поэт Клеман Маро.

Автор предисловия к сборнику стихов Маро, Лангле-Дюфренуа, полагает, что именно Диане адресованы следующие очаровательные стихи:

Как часто мне хотелось бы быть Фебом,

Не для того, чтобы божественно разбираться в травах,

Так боль, убивающую мое сердце.

Травами никак не излечишь.

Не для того, чтобы оказаться среди небожителей,

Ибо мои желания обитают на земле

И моему королю я покорен.

Я хотел бы быть Фебом лишь для того,

Чтобы меня любила прекрасная Диана.

Но супруга великого сенешаля, разгневанная дерзостью поэта, якобы донесла на него Великому инквизитору, обвинив в поедании сала в самый разгар Великого поста. Арестованный в феврале 1526 года и заточенный в тюрьму Шатле, которую в мстительной поэме назовет «адом», Маро только чудом избежал казни, благодаря заступничеству своего друга Лиона Жамэ, а потом и Франциска I: по возвращении из испанского плена король защитил его от гонений, назначив в 1527 году, следом за отцом, королевским камердинером. После этого поэт какое-то время пребывал в безопасности, пока новые высказывания вновь не навлекли на него подозрения^[159].

В легенде о любви, якобы связывавшей поэта и Диану, все выглядит неправдоподобным. Если супруга Луи де Брезе и создала себе определенную репутацию, то именно ту, что выражает надпись под портретом в альбоме рисунков, озаглавленном «Франциск I у мадам де Буази», где изображена задумчивая молодая дама с кротким и слегка улыбающимся лицом:

Она ласкает взгляд,

Честная в общении^[160].

Тем временем парламент, узнав о смерти коннетабля, 29 июля 1527 года вынес приговор^[161]. Ворота дворца Бурбонов в Париже, где некогда праздновали свадьбу Луи де Брезе и Диана, выкрасили в желтый цвет, дабы народ вспомнил, что там жил предатель.

Под влиянием этого приговора принцы из дома Бурбонов, герцог Шарль де Вандом и граф Франсуа де Сен-Поль, впали в немилость. Зато величайшие блага и почести посыпались на верных Короне вассалов, тех, что на всех этапах заговора поддерживали короля. Пусть шпагу коннетабля пока никому не вручили, но Филипп де Шабо де Брион стал адмиралом, Теодор Тривульцио и Робер III де Ла Марк — маршалами. Пост великого мажордома Франции получил Анн де Монморанси. Этот спутник короля по плену в Испании, а по возвращении оттуда — главный уполномоченный на переговорах, грубый и жестокий сеньор, первый барон королевства, вскоре стал одним из наиболее влиятельных членов Королевского совета. Мать короля, с тех пор как выдала за Монморанси свою незаконнорожденную племянницу Мадлен Савойскую, прилюдно назвала его «племянником». Вскоре он добился и поста губернатора Лангедока.

Достигнув к 33 годам вершины почестей, Монморанси предстояло еще пройти школу государственного мужа. Таковым он и стал впоследствии с помощью де Брезе.

Они были близкими друзьями. 30 сентября 1527 года, после того как Диана перенесла тяжелую болезнь, де Брезе писал другу: «Моя жена, благодаря Богу, чувствует себя хорошо, и, думаю, она вне опасности. Уверяю вас, Диана была в таком состоянии, что никто не знал, выживет она или умрет»^[162].

В мае 1527 года мадам де Брезе принимала в Ане приехавшего поохотиться Франциска I. Возможно, она присутствовала при беседах своего мужа и Монморанси, которых объединяли общие идеалы. Оба ради того, чтобы бороться против новых веяний, желали примирить короля с императором. Монморанси считал Европу достаточно просторной, чтобы два венценосных принца могли ее поделить. А примирившись, Габсбург и Валуа общими усилиями сумели бы покончить с национальными войнами, дабы все силы употребить на борьбу с неверными, еретиками и смутьянами.

При этом возобновить войну означало бы подвергнуть дурному обращению королевских сыновей, томившихся в отдаленных испанских тюрьмах. Такое положение было невыносимо и для бабушки принцев Луизы Савойской, и для их тетки, Маргариты Наваррской. Кое-кого из высокопоставленных дам императорского двора тоже волновала эта драма. Они сделали первый шаг к восстановлению отношений с Францией. Тетка Карла V Маргарита Австрийская и обещанная в супруги Франциску I Элеонора приняли в Камбре Луизу Савойскую. Регентшу сопровождали канцлер Дюпра, великий мажордом Анн де Монморанси, а также ее дочь, Маргарита Наваррская. 5 августа был подписан договор, получивший название Камбрейского, или «Дамского мира», где были реалистически переосмыслены пункты Мадридского соглашения^[163]. Франциска I он обязывал отречься от своих прав на герцогство Миланское и Неаполитанское королевство, отдать Турнэ и Эсден, отказаться от сюзеренитета над Артуа и Фландрией. Кроме того, он должен был реабилитировать Шарля Бурбона и, поскольку тот погиб при осаде Рима, передать наследство коннетабля его старшей сестре, Луизе де Бурбон, принцессе де Ла Рош-сюр-Ион, и ее сыну Людовику. Королю Франции предстояло жениться на сестре Карла V Элеоноре. Зато он сохранял герцогство Бургундское, графства Оксерр и Макон, а также виконтство Оксон. Наконец, ему возвращали сыновей — правда, в обмен на колоссальный выкуп: 2 миллиона золотых экю, причем 1 миллион 200 тысяч — наличными, 510 тысяч — за счет доходов герцогини Вандом, Марии Люксембургской, в Нидерландах, а остальное, то есть 290 тысяч экю, выплатить Генриху VIII Английскому в возмещение сумм, которые ему был должен Карл V. Вдобавок Франциск I обязался за 50 тысяч экю выкупить Цветок лилии, знаменитую драгоценность, переданную императором Максимилианом королю Англии в виде гарантии под заем.

Пока дело двигалось к улаживанию международного конфликта, Диана и ее супруг делили время между Ане и Руаном, где заседали землевладельцы Нормандии, но, благодаря своему другу Монморанси, не упускали ни единой подробности переговоров в Камбре. Так, они с радостью узнали, что окончательный текст договора частично удовлетворял их собственные чаяния, снимая с Бурбонов клеймо изменничества и окончательно восстанавливая в правах сподвижников коннетабля.

И в самом деле, в статье о восстановлении имущества, конфискованного у Рене, графа Пентьевра, уточнялось: «Также прочие друзья, союзники и слуги означенного сеньора Бурбона, равно служители церкви и миряне, здравствующие и поныне, а с ними наследники и преемники покойных, могут в полной мере спокойно и свободно пользоваться имуществом, возвращенным по вышепоименованному Мадридскому договору, и всем, что имеет к тому касательство, по проведении некоторых процедур и объявления указов, сделанных совокупно и по отдельности как до, так и после подписания оного Мадридского договора; и будут лица сии полностью восстановлены в правах в течение шести недель после утверждения данного документа и в согласии с договором Мадридским»^[164].

Не ожидая восстановления в правах, заявленного договором, Сен-Валье уже воспользовался соответствующими статьями Мадридского — Королевской грамотой от июля 1526 года, где Франциск I даровал ему прощение за побег из тюрьмы и бегство в Германию: Сен-Валье мог возвратиться в королевство и получить обратно имущество и титулы^[165]. Восстановив прежний статус, он принялся за коммерческие операции: 9 апреля 1528 года продал Луи де Сальвену пять своих поместий за 4 тысячи экю, потом возбудил процесс против Маро де Гроле, сеньора де Вервиля и вдовца своей племянницы Маргариты де Леви-Мирпуа^[166]. После подписания договора в Камбре он добился решения еще нескольких тяжб в свою пользу: одно завершало процесс против Гроле приговором Парижского парламента от 14 августа 1531 года, второе, исходящее от Великого совета, 8 марта 1532 года признало его права на мостовые пошлины Прива и Шалансона. Урегулировав таким образом финансовые дела, Сен-Валье получил возможность, несмотря на то, что ему уже стукнуло 57 лет, заключить 26 сентября 1532 года третий брачный союз — с богатой вдовой Франсуазой де Полиньяк, принесшей в приданое 10 тысяч экю. Наконец 26 августа 1539 года он скончался, по завещанию оставив супруге замок Пизансон вместе с правом взимать дорожные пошлины, а также всю меблировку остальных своих замков. Мадам де Сен-Валье, овдовев в третий раз, вышла замуж за барона Жана де Линьи^[167].

В то время как Сен-Валье без всякого блеска завершал жизнь дворянина-помещика, Диана и ее супруг присоединились к тем, кто в великом порыве солидарности сумел набрать сумму, необходимую для уплаты гигантского выкупа за детей короля. При посредничестве великого сенешаля город Руан выплатил 4 тысячи экю. Передача выкупа длилась два месяца, поскольку испанцы проверяли стоимость каждой монеты и оценивали денежный эквивалент ценностей, представленных вместо золота. Наконец 10 июля в руках дона Альвареса де Луго скопилась огромная сумма — 1 миллион 241 тысяча 175 экю, или около четырех с половиной тонн золота.

Монморанси выпала честь отправиться в Фонтарабию, дабы обеспечить возвращение заложников и встретить королеву Элеонору. Обмен принцев на сокровище, к которому присовокупили знаменитую реликвию Цветок лилии, где хранилась частица Истинного Креста, произошел в Бидассоа 1 июля 1530 года. Новая королева Элеонора присоединилась к принцам, и 7 июля король отпраздновал свадьбу в аббатстве Сен-Лоран-де-Бейри близ Вильнев-де-Марсана^[168].

Оставив в Блуа свою беременную дочь Маргариту Наваррскую, Луиза Савойская, несмотря на сильнейший приступ подагры, в сопровождении фрейлин двинулась в путь в апреле. В начале июля ей пришлось остановиться в Туар-ле-Бордо, так как болезнь приковала ее к постели. Регентша поручила Диане де Пуатье и своим фрейлинам проводить новую королеву и детей Франции до замков Луары, чтобы они могли провести там осень, а в декабре — добраться до Сен-Жермен-ан-Ле. Анна д’Эйи тогда достигла апогея королевских милостей^[169], но король считал себя обязанным почтить вниманием новую супругу: ее коронация праздновалась с великой пышностью. Диана присутствовала на ней в Сен-Дени 5 марта 1531 года вместе с супругами сановников, фрейлинами королевы-матери и королевы Наваррской^[170].

Элеонора была усыпана драгоценностями, алмазами, рубинами и изумрудами, по оценкам, более чем на миллион золотых экю. После литургии три дамы приблизились к алтарю, чтобы поднести королеве дары: то были супруги великого мажордома Монморанси, адмирала Шабо де Бриона и великого сенешаля Нормандии. Первая поднесла два хлеба — золотой и серебряный, вторая — вино, а Диана — девственно-белую восковую свечу. Во время миропомазания королеве помогали регентша, ее дочь Маргарита Наваррская и внучка, юная принцесса Мадлен Французская. Когда Элеонора заняла поставленный на возвышение трон напротив алтаря со скипетром и десницей правосудия, дофин Франсуа и герцог Орлеанский Генрих, приблизившись, подняли над ее головой корону. Таким образом, дома Габсбургов и Валуа как бы соединились, отринув прежнюю вражду.

Въезд королевы в Париж 16 марта стал еще одним праздником примирения. По пути следования кортежа королева и сопровождавшие ее дамы видели театрализованные представления и аллегорические картины, полные намеков на злобу дня. В воротах Сен-Дени символические фигуры Мира и Согласия, окруженные различными Добродетелями, вручили царственной особе ключи от города. Прочие фигуры изображали явления природы и различных персонажей: у фонтана Понсо — сатиры, у Трините — пастухи, у врат Художественной галереи — 9 муз. Богиня у фонтана Невинных младенцев напоминала, что королева несет с собой мир для всех. Наконец, у Шатле было инсценировано освобождение детей Франции. Мост Нотр-Дам украсили тысячами зеленых гирлянд, гербовых щитов, медальонов и огромных позолоченных лилий. Перед каждым домом у моста королеве улыбались красивые девушки. В соборе Нотр-Дам ее принимал кардинал-канцлер, а вечером в большом зале дворца новая государыня и дети короля присутствовали на пиру и танцах.

Король устроился у окон одного из домов на пути следования кортежа, прижав к себе любовницу, чем (во всяком случае, внешне) весьма шокировал английского посла. Правда, контраст между молодой женщиной, красивой и свежей, и испанкой, которую народ находил «широкой в талии с чересчур длинным туловищем и короткими ногами»^[171], оказался впечатляющим.

Со дня освобождения юные принцы жили среди роя фрейлин. И всю неделю празднеств и непрерывных увеселений одетые в ослепительные наряды дамы продолжали заботиться о них^[172]. Было чему потрясти души двух мальчиков 12 и 13 лет, долгое время лишенных любви и ласки. В годы плена они убегали от действительности в мечту, вынужденно довольствуясь иллюзорной жизнью. В Испании их излюбленным чтением стал роман «Амадис Галльский» Гарсии Ордонеса де Монтальво. Там описывались вымышленные приключения, весьма сходные с их собственной историей. Двое старших сыновей короля Галлии Периона — Амадис и Галаор — были покинуты и сосланы в чужие земли. В плену у волшебника оба принца стойко выносили испытания, которым тот их подвергал. Амадис рано возмужал — в 12 лет он казался 15-летним. Влюбившись в дочь короля Великобритании Ориану, ради своей любви он вынужден был прибегнуть к колдовству феи Урганды. Воинственная дева-воительница, нежная и по-матерински готовая утешить и успокоить, дала юному герою волшебное копье, сделавшее его непобедимым. В совершенстве постигнув колдовское искусство, она владела тайной, позволявшей влюбленным навеки сохранить молодость^[173].

Узрев в фантастическом убранстве Парижа обстановку романа, баюкавшего их грустный плен, оба принца, одетые паладинами, приняли участие в турнире, которым увенчались празднества, посвященные въезду королевы в столицу^[174]. Они прибыли на ристалище, устроенное на улице Сент-Антуан перед особняком Турнель, на лошадях, украшенных золотом. По традиции пажи паладинов склонили знамена перед дамами, в честь которых выступят юные рыцари. Дофин избрал королеву, а Генрих — супругу великого сенешаля, пребывавшую тогда во всем блеске красоты и молодости. Этот поступок принца можно было истолковать как обычный знак благодарности: именно Диане король Франциск поручил приобщить его к нравам двора по возвращении из Испании^[175].

В Ане Генрих вместе с ней выезжал на охоту. Супруги де Брезе обсуждали с юношей план, суливший ему блестящее будущее. Благодаря браку с Екатериной Медичи, его однолеткой из дома правителей Флоренции и племянницей папы Климента VII, Генрих мог стать итальянским принцем. Вдобавок девушка была родственницей Дианы по линии де Ла Тур д’Овернь.

Король, узнав об этих планах, дал согласие: такой брак был наилучшим средством окончательно привязать к себе Святой престол в противовес возраставшему могуществу императора.

В эйфории празднеств коронации и прибытия королевы Элеоноры супруга великого сенешаля рисовала перед взором Генриха ослепительные перспективы будущего союза с дукессиной. Во-первых, девушка была очень богата: даже во Франции у нее много владений и еще немало их предстояло унаследовать. Диана умела точно оценить доход с земельного удела, а потому прекрасно представляла себе, какую выгоду сулили графства Овернское, Лорагэ и Кастр, а также многочисленные баронства и сеньории Лимузена, Ла Марша и Ниверне, не считая нескольких имений в Пикардии, унаследованных Екатериной по линии де Ла Тур д’Овернь от своей матери Мадлен и тетки Анны (последняя умерла в 1524 году, оставив мужу, Жану Стюарту, герцогу д’Олбани, лишь право пожизненного пользования). В совокупности все эти земли представляли собой целое княжество.

Кроме того, принцесса отличалась прекрасным происхождением. Мадам де Брезе знала, что, как и она сама, Екатерина по женской линии была связана с династией Каролингов: среди членов ее семьи, Булонского дома, был знаменитый Годфруа де Буйон, предводитель Первого крестового похода, вдобавок через бабку, Жанну де Бурбон-Вандом, Екатерину Медичи связывало родство с Людовиком Святым.

Однако лучшим аргументом в пользу брака для юного принца стали слова Дианы о том, что таким образом он получит средства следовать по пути королей-завоевателей — Карла VIII, Людовика XII, Франциска I. Папское государство и Тоскана предоставят для ведения войны и содержания армии военный резерв сокровищниц банка Медичи и Ватикана. Благодаря этому принц сможет взять реванш у тюремщика, так долго гноившего его в невыносимых условиях испанских узилищ.

В ноябре 1530 года король послал к папе Клименту VII герцога д’Олбани, дядю Екатерины с материнской стороны, просить руки принцессы. Через месяц 24 апреля 1531 года, после торжественного въезда в Париж королевы Элеоноры, в зале замка Ане он диктовал условия брачного контракта. Своему сыну Генриху Франциск обещал обеспечить 30 тысяч экю ренты с доходов герцогства Орлеанского, а кроме того, передать причитающуюся ему часть наследства матери, королевы Клотильды. Екатерина же приносила в приданое доходы от имений в Оверни и Италии, то есть приблизительно 10 тысяч экю ренты. Король дарил ей замок Жьен со всей обстановкой — бывшую резиденцию тетки жениха, Рене Французской, герцогини Феррары. Папе предлагалось дать племяннице приданое в серебре и драгоценностях. В отдельных статьях контракта содержались общие черты плана соглашения между Францией и Папской областью.

Пиза, Ливорно, Реджо д’Эмилия, Модена и Рубьера, Парма и Пьяченца отходили к Франции, а если эти города как имущество Церкви неотторжимы, то могла быть предоставлена компенсация, равная доходам от них. Екатерина получала право управлять вместе с Генрихом, а папа должен был помочь последнему отвоевать Милан, Геную и герцогство Урбино — номинально титул правительницы последнего продолжала носить его будущая супруга, но Урбино еще предстояло отобрать у семейства Делла Ровере^[176].

Для Генриха мечты о славе, которыми тешила его Диана, наконец обрели реальные очертания.

Папа в общих чертах одобрил контракт 14 июня 1531 года. Он соглашался дать Екатерине в приданое 100 тысяч экю при условии, что девушка откажется от своих владений во Флоренции. Из осторожности Климент VII оттягивал ее приезд во Францию — в случае перемен в планах насчет союза помолвка могла быть внезапно расторгнута. Под тем предлогом, что Екатерина еще не достигла зрелости, папа предлагал перенести церемонию на май 1532 года, так как тогда молодым людям исполнится по 13 лет, и они смогут вступить в супружеские отношения. Кардинал де Грамон покинул Рим 17 июня, чтобы доставить королю согласие папы в виде письма, запечатанного двумя сердоликовыми печатями на красном воске. 2 июля прелат появился при дворе. Познакомившись с предложениями главы Церкви, Франциск I объявил их приемлемыми, о чем поставил в известность де Брезе, как вдохновителей этого брака и родичей невесты. В свою очередь Жан Сен-Валье получил у себя в провинции послание от папы Климента VII с благодарностью за то, что помог герцогу д’Олбани подготовить этот союз^[177]. Большей победы и желать было нельзя. Но супруг Дианы, заболевший в Ане, не успел насладиться ею: 23 июля в возрасте 72 лет он скончался^[178]. Вдове великого сенешаля в это время был 31 год, но она вела себя, как зрелая матрона. Оставшись вдовой одного из самых влиятельных сановников королевства, она обставила похороны с невероятной пышностью. Семье де Брезе принадлежала усыпальница в часовне Девы, воздвигнутой в апсиде Руанского собора. Здесь, 18 августа и упокоилось тело великого сенешаля^[179]. Двое дворян несли желто-черно-красное знамя усопшего с начертанным на нем девизом: «Не буди лихо, пока спит тихо». Еще один размахивал штандартом королевской Сотни дворян, капитаном которой был де Брезе: на желто-красно-лиловом фоне выделялись Святой Михаил, саламандра и солнце. Далее следовали другие дворяне, несшие его латы, шпагу, позолоченный шлем, кольчугу, личный флаг, а также геральдические щиты, латные рукавицы и стремена покойного. Над гробом возвышалась богато одетая восковая фигура, которой были приданы черты Луи де Брезе. После целой ночи скорбного бдения тело предали земле. Офицеры один за другим сложили в могилу знаки отличия и оружие великого сенешаля, за исключением одеяний и оружия посмертного подобия покойного — их получил клир: позже Диане предстояло заключить с храмом сделку и получить драгоценные ткани и вещи в обмен на 300 золотых экю с изображением солнца.

После этих, столь запоминающихся похорон Диана повелела воздвигнуть для мужа гробницу. Работы, начатые в 1535 году, завершились только в 1544 году. Диана представлена там в виде безутешной вдовы, коленопреклоненной у смертного одра великого сенешаля. Над ней, по изначальному замыслу, возвышалась его статуя в полный рост. В центре памятника изображен Луи де Брезе в форме военачальника и на боевом коне.

Добродетели покойного были воплощены в виде кариатид, причем все они поименованы: Победа, Верность, Осмотрительность и Слава, а венчала памятник статуя, символизирующая Силу. Те же качества на протяжении всей жизни вдохновляли и саму Диану. Она и впрямь приказала выбить на памятнике золотыми буквами трогательное изъявление любви:

О, Луи де Брезе, эта гробница воздвигнута

Дианой де Пуатье, опечаленной смертью супруга.

Она была тебе неразлучной и очень верной женой.

Таковой она была на брачном ложе

И останется за гробом.

Дабы обеспечить усопшему вечное спасение, в 1534 году она отписала капитулу Руана ежегодную ренту в размере 40 ливров на торжественные мессы и еще 35 ливров на молитвы без песнопений, причем и те и другие должны были повторять ежедневно.

Для Дианы начиналось новое время — время независимости. В своем вдовстве она не отказалась ни от своих прав, ни от обязательств по отношению к супругу, удалясь в имения, она наисуровейшим образом соблюдала траур. Ходила, закутанная в черные покрывала. Со временем Диана мало-помалу стала допускать в своих траурных одеждах помимо черного гармоничные сочетания серого и белого цветов. Впрочем, и для траурного наряда она выбирала красивейшие шелковые ткани, тут и там скромно украшенные драгоценными камнями, дабы никто не запамятовал о ее ранге.

С наступлением осени на страну обрушились великие горести, вызванные скудным урожаем. Голод погнал толпы несчастных в города. Повсюду вспыхивали эпидемии чумы. Король укрылся в своем замке Фонтенбло, откуда в середине сентября пустился в паломничество к святилищу Нотр-Дам-де-Льес молить об исцелении своей матери, Луизы Савойской, страдавшей многочисленными недугами — печеночными и почечными коликами, мочекаменной болезнью и подагрой. Однако, едва успев тронуться в путь, 23 сентября в Шантильи у своего верного Монморанси Франциск I узнал, что накануне королева-мать скончалась в Грэ-сюр-Луан, где, бежав из Фонтенбло, затворилась в надежде спастись от чумы.

Диана де Брезе возвратилась ко двору, чтобы присутствовать на похоронах. Она преклонила колена перед выставленным в церкви аббатства Сен-Мор-де-Фоссе гробом и восковым подобием в королевских одеждах, со скипетром и в короне, распростертым на погребальном ложе. По улицам, затянутым черным крепом, погребальный кортеж с факельщиками двинулся 17 октября в Нотр-Дам. Следуя за тремя кардиналами, 13 епископами и принцами крови, двор и парламент провожали пустую карету королевы-матери, окруженную верными фрейлинами.

На следующий день под серым, затянутым дождевыми тучами небом кортеж свернул к Сен-Дени, где 19 октября после трех торжественных богослужений гроб с телом Луизы Савойской опустили в королевскую усыпальницу.

В судьбе Дианы миновал еще один этап. Последняя из великосветских дам, определявших ее судьбу при дворах Бурбонов и короля Франции, ушла в небытие.

Сердце и внутренности регентши, вынутые во время бальзамирования, были переданы в собор Парижской Богоматери. В память об этом установлена простая бронзовая табличка, на которой Франциск I повелел выгравировать аллегорические эмблемы: сердце, лилию в натуральную величину, королевскую корону и жезл. Латинский дистих над ними напоминает, что это сердце, осуществившее благородные и великие деяния, и это лоно, выносившее короля, упокоились в земле, но дух усопшей присоединился к силам небесным^[180].

Многочисленный штат регентши, насчитывавший более 260 человек от дворян и фрейлин до самых незначительных слуг, перешел к королю или к королеве Элеоноре. Отныне Диана стала придворной дамой монархини.

Сказочное состояние Луизы Савойской, которое Монморанси оценивал в «14 или 15 сотен тысяч как в золотых экю, так в меблировке и иных вещах», пополнило королевскую казну. В ближайшие месяцы король присоединил к Короне и владения своей матери — герцогства Ангулемское и Анжуйское, графство Роморантен, а также герцогства Бурбоннэ, Овернь, Шательро, графства Форэ, Монпансье, Клермон, то есть имущество коннетабля Бурбона. Впрочем, это не повредило памяти о Луизе Савойской, остававшейся несравненным примером возвышения женщины в государстве.

Вместе с жизнью главного действующего лица закончился и судебный процесс, едва не разоривший королевство и семью Сен-Валье. Диана, мужественно переносившая все его перипетии, всей душой окунулась в купель честолюбивых помыслов. Отныне ей предстояло выйти из тени, где эта женщина осмотрительно держалась подле мужа, и в одиночестве вести сражение при ярком свете дня, дабы завоевать среди придворных первое место.