Глава III ВЫГОДЫ ОТ ИНТРИГ И СРАЖЕНИЙ

Глава III

ВЫГОДЫ ОТ ИНТРИГ И СРАЖЕНИЙ

Провал стратегического плана коннетабля, то есть попытки заменить Диану красавицей леди Флеминг, вынудил короля держать его в отдалении, дабы потрафить герцогине Валентинуа. Придворные трусливо отвернулись от побежденного. Во время путешествия по Нормандии кардинал Вандомский устроил пир в честь короля. По свидетельству посла Феррары Альваротто, Генрих II отправился на охоту, проскакал за оленем десять лье и вернулся лишь около девяти вечера. Гости кардинала сели за стол, но никто не пригласил коннетабля, и тот удалился в свою комнату. Там Монморанси пришлось ждать государя, который по возвращении соблаговолил разделить с ним ужин[377].

Так коннетабль, избегаемый всеми, кроме короля, жестоко расплачивался за неудачу. Власть Дианы, судя по всему, достигла апогея. Альваротто в письме от 15 декабря 1550 года объясняет, каким образом она управлялась с делами:

«Гизы узнают обо всем благодаря мадам де Валентинуа, от которой король не имеет секретов, и коннетабль, несмотря на все свои старания, никогда не мог добиться, чтобы его величество не рассказывал ей обо всем. Герцогиня не может почти ничего делать своею властью, но сущая правда, что король ее боится. Королева с ней очень дружна и желает только добра, ибо по настоянию герцогини король спит в супружеской постели куда чаще, чем делал бы это по собственной воле»[378].

Существовали и другие причины, объясняющие сближение двух женщин. Екатерине пришлось прибегнуть к услугам Дианы в организации похорон маленького герцога Орлеанского, умершего в октябре 1550 года. Правда, как великий мажордом королевских замков, ими занимался и Монморанси. Но именно в Мони, у дочери Дианы Луизы де Брезе, король и королева укрылись в ноябре, дабы погрустить в тиши. А тем временем герцогиня Валентинуа взяла на себя заботы о дезинфекции мебели, вещей и слуг юного усопшего в доме его брата дофина[379].

Вскоре у Дианы появился надежный корреспондент, сообщавший ей все новости о королевских детях: это был Клод д’Юрфе, в 1550 году назначенный гувернером дофина. Бывший посол при консуле Тренто, высокопоставленный сановник посольства при Святом престоле, он был душой и телом предан герцогине, чьи права на графство Кьюзи и побережье озера Перуза некогда отстаивал[380]. Тогда, в 1550 году, Диана главным образом блюла как собственные интересы, так и выгоды своих дочерей, особенно в том, что касалось наследства ее брата Гийома. Но охотно принимала и все, что доставалось ей сверх того. Король 17 января 1551 года подарил Диане 5500 ливров из доходов владения Малеон-де-Суль и сенешальства Ланд «в награду, — как писал он, — за добрые, приятные и полезные услуги, оказанные ею ранее нашей дражайшей и любимейшей спутнице королеве»[381]. О получении этой суммы свидетельствуют две квитанции, подписанные Дианой 31 января 1551 года[382]. Этот дар вознаграждал Диану за то, что она выступала посредницей между королевой и гувернанткой детей мадам д’Юмьер во всем, что касалось здоровья и развития принцев. Так, 11 мая 1551 года она передала мадам д’Юмьер мнение Екатерины о том, что «ночью мадам Клотильда почувствовала себя дурно из-за кашля… Эта болезнь совсем не опасна, учитывая то обстоятельство, что у госпожи ее старшей сестры [Елизаветы] бывали такие же приступы»[383]. Диана, узнав 20 мая от мадам д’Юмьер о трудностях с питанием годовалого Карла-Максимилиана, сочла, что виной тому качество молока кормилицы: «Мне кажется, если бы вы давали ей сидр или пиво, это бы весьма освежило ее […]. Думаю, врачи согласятся с таким мнением»[384]. В конце концов решили сменить кормилицу, и Диана полностью поддержала тут королеву. В июне перемена произошла, и ребенок стал чувствовать себя настолько хорошо, что новую кормилицу оставили и для других маленьких принцев[385].

Такую заботу герцогиня Валентинуа проявляла не только об отпрысках королевского дома, но и о своих собственных потомках, равно как и о чадах «свойственника» герцога Франсуа де Гиза: Антуанетте де Бурбон, вдове герцога Клода де Гиза, она послала поздравления по поводу появления на свет ее внучки Катрин-Мари 18 июля 1551 года[386]. А в сентябре Диана даже возобновила отношения с коннетаблем, когда тот принимал в Экуане маленьких принцев[387]. Король с королевой жили в то время в Ане, где Генрих предавался радостям охоты, пока Диана надзирала за своими каменщиками, ибо строительство ее нового жилища шло полным ходом. В октябре суверен, счастливый примирением двух ближайших друзей, покинул Ане, чтобы провести несколько дней в Шантийи, о чем Монморанси любезно уведомил Диану. «Вы пишете мне, — отвечала она, — что нашли короля пополневшим. Думаю, в Ваших руках он отнюдь не станет худее, принимая во внимание добрую пищу, которой, насколько мне стало известно, Вы его потчуете»[388].

Это показательное примирение совпало с новым потоком королевских милостей к Монморанси: последний изо всех сил старался наверстать все, как он полагал, упущенное, на пути к почестям по сравнению с Гизами.

Успехи соперников коннетабля и впрямь впечатляли. Франсуа д’Омаль после смерти своего отца 12 апреля 1550 года стал герцогом Гизом и пэром. Шарль, кардинал Гиз, получил титул кардинала Лотарингского после смерти своего дяди Иоанна, скоропостижно скончавшегося 18 мая 1550 года. Оба старших брата передали прежние титулы младшим. Так, с 1550 года зять Дианы Клод, маркиз де Майенн, стал именоваться герцогом и пэром д’Омалем. Вскоре после этого его брат Людовик, архиепископ Санский, избранный кардиналом в 1552 году, в свою очередь, получил титул кардинала Гиза. Франсуа в 1549 году стал великим приором Мальты, а в 1552 году — назначен генералом и получил командование всеми галерами Франции. Еще один брат — Рене, маркиз д’Эльбеф, впоследствии унаследовал эту должность. Столь стремительное возвышение не заслоняло того факта, что их сестра Мария была вдовствующей королевой Шотландии, а ее дочери Марии Стюарт предстояло в один прекрасный день стать французской королевой[389].

Наиболее зримым и трудно переносимым свидетельством успеха Гизов для Монморанси было то, что старшие из них все активнее прибирали к рукам престижные чины и звания. Так, Франсуа был обер-егермейстером, великим камергером Франции, губернатором Дофинэ и Савойи, а Клод — губернатором Бургундии. Честолюбие толкало Гизов к тому, чтобы добиваться признания их принцами как членов иностранного правящего дома. Монморанси этому противился, опираясь на магистрат.

Разумеется, упомянутый титул уже был им предоставлен за любезности, как принцам Клевским-Неверским, Савойским-Немурским или Орлеанским-Лонгвилям. Однако лотарингцы хотели еще, чтобы парламент признал их законные права на этот титул, которыми обладали принцы королевской крови Франции — Валуа и Бурбоны. Когда первый президент парламента, друг Монморанси Лизе, отклонил это требование, Гизы добились его смещения и замены президентом Ле Мэтром, будущим гонителем гугенотов. Потом, сочтя недостаточно податливым канцлера Оливье, они под предлогом приступа гемиплегии добились в мае 1551 года передачи печатей Жану Бертрану, чиновнику, преданному Диане[390].

Маневры Гизов велись при поддержке герцогини. Однако коннетабль вскоре вернул себе достаточную власть, чтобы их провалить. И в самом деле, как следствие Булонского договора, он установил основы прочного согласия с англичанами. Монморанси сумел убедить англичан в мирных намерениях Франции как в Шотландии (несмотря на связи Короны с Марией Стюарт), так и на территории Кале. Вследствие этого примирения весной 1551 года короли Франции и Англии обменялись пышными посольствами, дабы посвятить друг друга в кавалеры высших орденов своих государств. Маршал де Сент-Андре доставил Эдуарду VI ленту Святого Михаила, а маркиз Нортгемптон передал Генриху II знак кавалера ордена Святого Георгия — Подвязку.

Все церемонии устраивал Монморанси. В июне 1551 года он принимал у себя в замке Шатобриан и двор, и английского посла. Коль скоро англичане не могли получить маленькую королеву Шотландии, воспитываемую во Франции и обрученную с дофином, лорд Нортгемптон добился для своего короля руки мадам Елизаветы Французской, тогда — шестилетней девочки, чье приданое достигало 200 тысяч крон. Об условиях этого брака договорились в Анжере 19 июля 1551 года. А так как Екатерина была в шестой раз беременна, король Англии согласился стать крестным отцом будущего ребенка. Последний родился 20 сентября 1551 года и при крещении был наречен Эдуардом-Александром[391].

В награду за столь плодотворную дипломатическую деятельность Монморанси получил от короля титул пэра, наконец уравнявший его с Гизами: в июле ему вручили патентные грамоты, составленные Генрихом II в Королевском совете, где присутствовали кардинал Лотарингский, Хранитель Печатей Бертран и маршал де Ла Марк, то есть представители Гизов и Дианы[392].

Баронство де Монморанси, первое баронство королевства, было возведено в ранг герцогства-пэрии Франции. Оно включало в себя громадные земельные владения коннетабля, за исключением Экуана, удела, зависимого от аббатства Сен-Дени. Новое пэрство было девятым во Франции, и его появление вызвало некоторое смятение в рядах чиновников, которым надлежало ревностно хранить обычаи. Между тем по обычаю могло быть лишь шесть мирских пэрств. Но королева Наваррская и император, каждый из которых имел по два пэрства, не могли рассматриваться как пэры собственно Франции, одна — из-за принадлежности к слабому полу, другой — из-за статуса иностранного суверена и врага. А поскольку младший из герцогов Клевских в одиночку владел двумя пэрствами — Неверским и д’Ё, Монморанси и впрямь становился шестым пэром-мирянином после герцогов Вандомского, Неверского, де Гиза, де Монпансье и д’Омаля[393].

Возвышение коннетабля принесло немалые выгоды целой веренице родственных ему знатных дворян: в том числе его родным племянникам кардиналу Одэ де Шатийону, Гаспару де Колиньи, в то время — генерал-полковнику от инфантерии, и младшему Франсуа д’Андело, а также и другим племянникам — со стороны супруги: графу Танду, губернатору и адмиралу Прованса, и графу де Виллару, военачальнику при губернаторе Лангедока. Сестры коннетабля вышли замуж: одна — за графа де Бриенна из Люксембургского дома, вторая — за Рене де Батарне, графа де Бушажа, родственника Дианы де Пуатье, с которым та постоянно вела те или иные дела[394].

Новый поток милостей основывался как на старой дружбе и братстве по оружию, связывавших коннетабля с Генрихом II, так и на теплых отношениях, которые он сумел установить с королевской семьей. По примеру Дианы Монморанси бдительно следил за благополучием королевских детей. Такая преданность обернулась тем, что в 1554 году коннетабля вместе с кардиналом Лотарингским избрали крестным отцом восьмого сына короля, Франсуа-Эркюля д’Алансона. Его переписка с гувернером и гувернанткой детей в точности совпадает с корреспонденцией герцогини де Валентинуа[395]. Как в свое время он давал Екатерине советы насчет снадобий от бесплодия, так теперь Монморанси рекомендовал способы лечения краснухи мадам Елизаветы и насморка дофина. Его рассуждения насчет смены кормилицы или медицинские рекомендации чередовались с назиданиями: впрочем, коннетабль имел немалый опыт отцовства, поскольку вырастил 11 детей. Он прекрасно понимал, что эти труды обеспечивают ему доверие короля, очень любящего родителя, и Екатерины, очень заботливой матери. В то время как Диана брала на себя хлопоты о повседневных нуждах, он старался принести маленьким принцам радость и комфорт. Во время путешествий коннетабль снабжал их лошадьми, каретами, повозками. Портному своей жены он поручал шить корсажи для маленьких принцесс. В ответ коннетабль получал свидетельства нежной привязанности. Одни называли его «мой муж», другие «моя жена». Мадам Клотильда требовала у Монморанси «маленьких куколок» — кавалеров и дам. Дофин просил его назначить командующего для своих войск: коннетабль выбрал сына господина д’Юмьера. Стараясь развлечь детей, он приглашал к ним пожить молодых иностранных вельмож — например, сына графа де Ла Мирандола, сына герцога Мантуанского Луиса де Гонзаго, которому предстояло унаследовать герцогство Неверское, а еще маленькую королеву Шотландии Марию Стюарт. Так ради блага королевской семьи между Дианой и Монморанси снова установилось согласие.

Венецианский посол Лоренцо Контарини в конце своего трехлетнего пребывания во Франции набросал портреты важнейших персон двора[396].

«Генрих II, — писал он, — которому сейчас 32 года и восемь или девять месяцев, — высок ростом и в меру толст, а волосом черен. У него красивый лоб, живые черные глаза, крупный нос, рот ничем не примечательный и борода клинышком длиной не более двух пальцев. Купно сие являет собою весьма представительный облик и дышит спокойным величием. Сложения он могучего, а потому — большой любитель телесных упражнений […]. Короля отличает столь явная природная доброта, что в сем отношении с ним невозможно сравнить ни одного принца, даже если поискать такового во временах крайне отдаленных. Король жаждет добра, много над ним трудится и никому не отказывает в аудиенции. Во время трапезы ему постоянно рассказывают о личных делах, государь же выслушивает всех и на все отвечает самым куртуазным манером. Никто не видит его во гневе, разве что иногда во время охоты, когда приключится нечто досадное, да и то король не употребляет грубых слов. А потому можно сказать, что благодаря своему характеру он и впрямь очень любим […].

Отличается он и определенной воздержанностью, ибо в том, что касаемо до наслаждений плоти, коли мы сравним нынешнего монарха с покойным его отцом или некоторыми другими ныне усопшими владыками, то с твердостию заявим, что Генрих II весьма целомудрен и вдобавок обставляет свои дела так, чтобы никто не мог болтать лишнего, — достоинство, коим никак не отличался король Франциск. Впрочем, и двор, который был тогда одним из самых беспутных, ныне довольно-таки благопристоен […].

Его Величество ест и пьет очень умеренно… Еще он слывет гораздо менее щедрым и блестящим монархом, чем был его отец, — возможно сие проистекает оттого, что Генрих II дарует многое немногим. Так единым махом он предоставил герцогине де Валентинуа право надзора за всеми должностями королевства, получаемыми от нового короля за определенную плату, благодаря чему она извлекла 100 тысяч экю прибыли, а то и больше. Также и месье де Гизу, коннетаблю и маршалу де Сент-Андре король отписал две церковные десятины, приносящие 800 тысяч франков […].

Его Величество жаждет расширить свои земли… Надо сказать, что многочисленность потомства порождает честолюбивые мечты о новых завоеваниях, дабы каждому оставить великий удел, не урезав владений Короны, в противном случае при обычном порядке наследования сии вельможи стали бы довольно бедными сеньорами […].

Не пренебрегает король и религиозным долгом, ежедневно посещает мессу, в праздники присутствует на вечерней службе и в определенное время года участвует в процессиях, и каждый из основных праздников приносит пожертвования, всякий раз с бесконечным терпением и преданностью прикасаясь к бесчисленным больным, страдающим золотухой, которые уверяют, будто одно прикосновение короля дарует им исцеление […]. Король обладает природным умом и обширной памятью. Он прекрасно говорит по-французски, по-итальянски и по-испански, однако не слишком великий грамотей и разве что умеет читать и писать […].

Король-отец при жизни не очень его любил и не только не приобщал к тонкостям управления государством, но и в тайный совет не приглашал, так что четыре года назад Генрих II получил трон, с позволения сказать, не имея никакого надлежащего понятия о том, как управлять столь обширным королевством. А потому король полностью доверился коннетаблю, который и делал, и делает все.

Коннетабль, вне всяких сомнений, для того чтобы удержаться на подобной высоте, старается не давать королю повода чрезмерно вникать в дела управления[397], паче того, обращается с ним в столь своеобразной манере, что в результате монарх не слишком уверен в своих способностях. А потому доселе в обычае (коннетабль установил его сразу), чтобы послы, желающие побеседовать с королем, прежде шли к его министру и объясняли бы, с какой целью просят аудиенции. После чего оный коннетабль отправляется к Его Величеству, излагает тему беседы и подсказывает, что надобно отвечать. Министру явно желательно таким образом держать короля как бы под опекою, чего ради он побуждает монарха к постоянным телесным экзерсисам, уверяя, будто сие помешает ему не в меру растолстеть, чего король сильно опасается. Тем не менее видно, как день ото дня Генрих II все более стремится действовать по собственному почину».

Далее следовали портреты королевы Екатерины, дофина, принцессы Маргариты, важнейших сановников государства — коннетабля и кардинала Лотарингского, герцога де Гиза и маршала Сент-Андре и наконец — Дианы.

«Но более всех король, несомненно, любит и предпочитает мадам де Валентинуа[398]. Эта женщина пятидесяти двух лет, некогда супруга великого сенешаля Нормандии и внучка господина Сен-Валье, которая, оставшись молодой и красивой вдовой, была любима и ценима королем Франциском I и. по общему мнению, многими другими. Затем оная перешла в руки нынешнего короля еще в те дни, когда тот был дофином. Он очень ее любил и любит до сих пор, так что, хотя мадам де Валентинуа сейчас уже в возрасте, она остается его любовницей. Правда, несмотря на то, что она никогда не употребляла румян, а, быть может, благодаря тщательному уходу, дама сия отнюдь не выглядит на свои годы. Она очень умна и всегда была вдохновительницей короля, а в те времена, когда тот был еще дофином, помогала ему и из своего кошелька. Его Величество сохранил с тех пор огромную признательность и в первые же дни своего царствования сделал ее герцогиней де Валентинуа, даровал все, о чем я уже упоминал, и продолжает осыпать подарками, а паче того, неизменно поступает так, как ей желательно. Герцогиня — в курсе всех дел, и каждый день, обычно после обеда, король идет к ней и проводит часа полтора в беседе, делясь всем, что случилось за день».

Посол придерживался мнения, что, несмотря на внешнее соблюдение конвенансов, соперничество между коннетаблем и Дианой отнюдь не угасло.

«Некоторое время при дворе гадали, к кому король наиболее привязан, к коннетаблю или к мадам де Валентинуа[399]. Но теперь по множеству признаков стало ясно, что дама более любима, с той сдержанностью и почтением, которые рождает лишь глубокая душевная привязанность, а потому расположение короля к коннетаблю может подчиняться тому обстоятельству, что Его Величество в оном нуждается, в то время как его чувство к герцогине не может иметь иного источника, нежели истинная любовь.

Я говорю об этом потому, что, к величайшему неудовольствию короля, две эти особы, коннетабль и мадам де Валентинуа, — заклятые враги. Эта вражда длится уже три года, но открыто разразилась лишь в прошлом году, когда госпожа герцогиня проведала, что коннетабль затеял интригу с целью отвратить от нее короля, возбудив в последнем страсть к гувернантке юной королевы Шотландии, красивой молодой женщине. И дело зашло столь далеко, что означенная гувернантка стараниями короля забеременела. Герцогиня весьма досадовала на это обстоятельство.

Королю пришлось многократно просить прощения, а мадам де Валентинуа и коннетабль долгое время вовсе не разговаривали друг с другом. Наконец, уступив настояниям короля, они внешне заключили мир, но подспудно их взаимная ненависть как никогда велика, и при дворе существуют как бы две фракции. Тот, кто приближается к одной из них, заранее знает, что с противной стороны навлечет на себя лишь враждебность. А поскольку коннетабль не слишком любим при дворе, едва ли не все знатные вельможи собираются под знаменами герцогини, в том числе и дом Гизов, как из-за того, что месье д’Омаль — зять мадам де Валентинуа, так и в силу того обстоятельства, что кардинал жаждет править единолично».

И более позднее свидетельство другого посла, Джованни Капелло, преемника Лоренцо Контарини с 1551 по 1554 год, дает нам совпадающие сведения[400].

«Что до распорядка дня Его Величества, то он как нельзя более разумен: король совершает лишь полезные и благородные дела. Летом он встает на заре, а зимой — как только рассветет. День он начинает с набожной молитвы, потом отправляется на тайный совет, именуемый „узким“, куда входят г-н коннетабль, монсеньор де Гиз, месье де Вандом и великий маршал. Там обсуждаются вопросы войны и мира, вооружения, войск, довольствия — словом, все, что имеет касательство к управлению королевством. С совета король идет слушать мессу, после чего обедает, однако без особого аппетита: кажется, он целиком погружен в свои мысли.

После обеда заседает менее тайный совет, на котором король присутствует довольно редко, но поименованные выше советники пребывают там в полном составе, и здесь речь идет о законах, правосудии, а также иных подобных делах. А король предается изучению литературы, ибо прекрасно знает, что для принца оная может оказаться полезнее и почетнее любой другой вещи в мире. Потом король садится на лошадь как для того, чтобы освежить голову, так и ради тренировки телесной. Он любит охоту, особенно погоню за оленем, и выезжает на нее два раза в неделю. Все развлечения Его Величества весьма благопристойны, разве что, предаваясь запретным удовольствиям, он умеет весьма ловко скрываться.

Королю 36 лет. Ростом он высок и хорошо сложен, лицом красив и приятен, цвет кожи имеет несколько смугловатый. Манеры его весьма любезны. Государь мягок и куртуазен в обращении и благоволит беседовать с любым человеком, пусть самого скромного звания».

Дополняя рапорт своего дяди, племянник посла оставил в письме и другое, очень ценное свидетельство:

«Нас проводили в зал, где Его Величество имеет обыкновение вкушать трапезу во дворце, называемом Лувр и стоящем над Сеной. Его Величество стоял у окна, облаченный в богатый камзол из черного узорчатого шелка, отделанного бархатом и прекраснейшими украшениями. Поверх него — белая кожаная перевязь с вышитыми на ней золотыми полумесяцами, перекрещенными таким образом, чтобы походить на двойную букву „D“, с которой начинается имя герцогини де Валентинуа. А в сплетении сих букв проглядывает и заглавная „Н“, первая буква имени Его Величества — весьма откровенный намек на чувства, испытываемые королем к этой даме, ибо как два полумесяца пребывают в тесном объятии и скреплены перекладинами двух „D“, так и души обоих любовников нерасторжимо связаны взаимной привязанностью. Швейцарцы и королевская стража одеты в одинаковые ливреи с серебряным полумесяцем на груди и на спине, над которым вышит девиз „Donee totum impleat orbem“[401]».

Эта смелость в признании своей любви столь же замечательна, сколь и постоянство, с каким король о ней заявляет. Отныне публичные почести, воздаваемые любовнице, стали частью придворного ритуала. Король любил красоваться в спортивных состязаниях на глазах у своей дамы. Послушаем, как племянник посла рассказывает о партии в мяч, разыгранной королем 12 ноября[402]: «Он был с ног до головы облачен в белое, начиная с белых сапожек и кончая соломенной шляпой, впрочем, весьма красивой. Играл он в одном колете, без камзола. Его Величество отличается прекрасным ростом. Возможно, он немного тяжеловат, но в общем хорошо сложен. Наблюдая за ним во время игры, трудно вообразить, что это король, ибо он не требует соблюдения каких-либо церемоний и этикета по отношению к своей особе, разве что, когда ему надо пройти под веревкой, последнюю приподнимают, да использует по одному мячу на ракетку. В остальном никто не догадался бы, что это играет король. Обсуждаются даже его ошибки, и я не раз видел, как Его Величество признавали неправым. Прийти смотреть игру может любой. В тот день месье де Гиз, уж не знаю каким образом, упустил мяч, и тот, попав в лицо, рассек ему губу. Означенный месье де Гиз тотчас удалился в свои апартаменты, и Его Величество прекратил игру. Все это не имело никаких последствий».

С высоких галерей наблюдали за игрой в мяч дамы. Они же присутствовали при выездах и возвращениях с охоты, если сами не принимали в ней участия, как по-прежнему поступала Диана, невзирая на возможность упасть с лошади и прочие опасности, подстерегающие охотника в лесу. Но для обсуждения государственных дел герцогиня предпочитала дождаться момента, когда король придет в ее комнату. Она также передавала монарху все слухи и мнения, собранные «союзниками» и родичами. Сообщала Диана и новости о королевских детях. Вполне доверяя своей власти над королем, Диана много путешествовала. Не раз навещала своих дочерей: так, ее можно было встретить в Валь-де-Луар, в Анжу, в Нормандии, равно как в Бри-Конт-Робер или Шато-Тьерри у зятя, Робера де Ла Марка.

Во время этих поездок Диана требовала, чтобы ей доставляли все счета и подробнейшие отчеты. Доходами с герцогства Валентинуа управлял совет законников, заседавший в Гренобле. В случае необходимости они обращались в парламент и Счетную палату, дабы ускорить завершение процессов по спорным делам.

Записки, посылаемые Диане, комментировались ею собственноручно и возвращались обратно с подробными указаниями[403]. Так, 1 мая 1550 года она приказала провести расследование на предмет поиска еретиков, проживающих на ее землях, особенно в городе Крест. Совет поспешил отправить к Диане г-на де Ла Менардьера с устным докладом. Последний отчитался о доходах с аренды и о точных размерах урожая. «Что до запасов зерна Мадам, их пересмотрели, заново взвесили и нашли, что от сбора прошедших лет оно имеет количество, приблизительно равное 2 тысячам 500 мешков всех видов зерна, которые решили не продавать, не уведомив предварительно Госпожу, так как можно рассчитывать, что цена упомянутого зерна возрастет как благодаря торговле с чужеземцами, так и вследствие того, что сбор в нынешнем году весьма невелик».

Столь же тщательно велся надзор и за взиманием соляного налога во владениях герцогини. Разногласия, существовавшие у нее с общинами Виллебрег и Барбантан, равно как продвижение ее исков в парламенте Гренобля, держались под неусыпным контролем. Представители Дианы предлагали ей операции, с помощью которых можно было бы расширить ее вотчинные владения. Земли Пизансона около Романа, где родился и умер Жан Сен-Валье, могли бы стать «одним из самых красивых и доходных владений в Дофинэ», сумей герцогиня добиться от месье де Сарсена части сеньоральных прав, которыми тот обладает. В обмен ей предложили отдать владение Вильнев-де-Мар. Диана сообщила о своем согласии. Другая часть Пизансона принадлежала Екатерине д’Амбуаз, супруге Людовика Клевского: Диана вчинила судебный иск и выиграла. Так она стала владелицей всей сеньории. Вернула она и некогда отчужденные земли: например, порт де Ла Рош-де-Глюн, мост Конфолан вместе с пошлиной и сеньорию Бомон-Монто, в 1543 году проданные семейством де Пуатье некоему Перонну. А чтобы возместить последнему убытки, Диана раздобыла патентные письма, составленные в Лилль-Адане 18 сентября 1550 года с требованием казначейству уплатить 661 ливр откупных за Рош-де-Глюн, 1222 ливра — за Конфолан и 1823 ливра за Бомон. Операция была проведена во исполнение вердикта парламента от 17 июня, уполномочившего герцогиню де Валентинуа, наследницу Гийома де Пуатье, забрать свои земли из рук тех, кто их приобрел. Зато Диана пунктуальнейшим образом соблюдала выплату пожертвований на добрые дела, указанных в завещании ее покойного брата, — в частности, наделяла приданым девушек из неимущих семей.

Таким образом, как мы видели на примере владений в Дофинэ, ни одну мелочь в управлении своим имуществом Диана не пускала на самотек. Более того, чтобы держать финансовые документы в порядке, герцогиня де Валентинуа создала специальное хранилище — архив[404]. Она приказала своему интенданту Готье собрать в сводчатом зале замка Этуаль хартии и документы, подтверждающие ее права на герцогство де Валентинуа и на иные земли и имущество. Готье, старый слуга семьи Пуатье, предпринял составление «генеалогии графов де Валентинуа». Ознакомившись с «Анналами Аквитании» Жана Буше, он пришел к выводу, что семья Сен-Валье происходит от древних герцогов Аквитанских. «Впрочем, — писал он своей госпоже, — я часто видел в прежние времена и нарочно разглядывал росписи в большом зале старого замка Этуаль, называемом Зеленым Залом. Там, в самой верхней части стены, где начинается свод, был щит с гербом Аквитании. Тогда я понятия не имел, что это за герб, и многие люди спрашивали и интересовались происхождением оного. Пять лет назад часть свода обрушилась, и Вы, Мадам, приказали его переделать, что и было исполнено. А подле указанного щита был изображен и другой — с шестью серебряными безантами на лазурном поле и золотой головой, которые Вы с полным основанием перенесли на свой герб. Сие наводит меня на мысль, что вышепоименованные графы Валентинуа и Диуа поистине являются потомками этого древнего рода».

Под рачительным управлением преданных слуг состояние герцогини волшебным образом росло год от года. А Диана, избавившись от повседневных забот, могла вершить высокую политику. Ей хотелось, чтобы король всему миру внушал почтение своим могуществом, а его трон воссиял новой славой. После недавнего примирения с Англией оставалось низвергнуть императора, непримиримого врага Франции, а также его союзника папу Юлия III.

Долгое время коннетабль, глава королевской дипломатии, старался сохранить мир с Карлом V. Некогда он послал вести с ним переговоры своего племянника д’Андело и Шарля де Коссе, графа де Бриссака, сына своего двоюродного брата Рене де Коссе-Бриссака (последний был гувернером Детей Франции во время их испанского плена после поражения французов у Павии). Однако все усилия коннетабля потерпели крах. Карл V заменил посла де Сен-Мориса фламандцем Симоном Ренаром, только и искавшим повода к ссоре. Впрочем, разногласия теперь касались Нового Света, где по договоренности с Колиньи Дюран де Вильганьон хотел основать французские колонии, населенные протестантами[405].

Однако в первую очередь конфликт разгорелся на итальянской земле. По настоянию императора Юлий III перевел Вселенский собор из Болоньи в Тренто, город, принадлежавший Австрии. Французский монарх отказался послать туда своих епископов. Кроме того, прелат решил отобрать герцогство Пармское у Октавио Фарнезе, брата Горацио, жениха Дианы, маленькой крестницы герцогини де Валентинуа. Король отреагировал на это, взяв под защиту герцога Пармского 27 мая 1551 года. Отныне военное вмешательство Франции стало неизбежным. Но никто из традиционных союзников, похоже, не решался оказать помощь: даже герцог Феррарский, дядя короля со стороны жены и тесть герцога де Гиза, не смел навлечь на себя гнев императора. А значит, действовать предстояло, избрав базой операций Пьемонт, завоеванный Францией еще во времена Франциска I[406].

Герцогиня Валентинуа с интересом следила за победоносными сражениями у Чьери и других крепостей. Возглавлял их новоиспеченный маршал Шарль де Коссе-Бриссак, красавец, которому Диана давала понять, что его подвиги не оставляют ее равнодушной[407]. В помощь Бриссаку коннетабль послал своего старшего сына Франсуа и племянника д’Андело, но последний имел несчастье угодить в плен к имперцам в окрестностях Пармы и надолго стал пленником в Милане. Атаковать побережье Италии было поручено адмиралу Леванта, сводному брату Монморанси графу Танду. Его операциям, хоть и подпорченным неумелыми действиями Леоне Строцци, приора Капуи и кузена королевы Екатерины Медичи, командовавшего эскадрой галер, помогал турецкий флот адмирала Драгута, по просьбе французов одновременно беспокоивший и генуэзцев, и мальтийских рыцарей, союзников императора[408].

В ходе этих военных операций к Франции обратились немецкие князья, участники Шмалькальденской лиги. Принц Мориц Саксонский, по приказу императора осаждавший протестантский город Магдебург, переметнулся в лагерь противника и 5 октября 1551 года подписал тайный договор о союзе с Генрихом II[409]. К нему присоединились маркграф Альберт Бранденбургский и два юных саксонских принца. Договор был ратифицирован в Шамборе 15 января 1552 года. Немцы обязались представить 50 тысяч пехотинцев, 20 тысяч кавалеристов, как и французы. Целью союзников было изгнать императора из Германии. В благодарность за помощь король получил бы имперские и епископские города Мец, Туль и Верден, которыми мог управлять в качестве имперского представителя.

Оставалось лишь ускорить подготовку к кампании.

На заседании Парижского парламента 12 февраля 1552 года коннетабль объявил о создании временного правительства, которым явится собранный при королеве Совет во главе с Хранителем Печатей Бертраном[410]. Защита границ на севере была тщательно обеспечена: зятю Дианы маршалу де Ла Марку предписывалось охранять их, с тех пор как он получил Седанское княжество. Войска могли быть собраны в марте 1552 года в Шампани. Но король отметил существенную нехватку денег, несмотря на то, что Корона широко воспользовалась помощью банкиров, равно как общественным кредитом в форме эмиссий и рент под залог Парижской ратуши. Коннетабль, герцог де Гиз, маршал де Сент-Андре, а также и герцогиня де Валентинуа вложили в кампанию личные средства.

Диана присоединилась к Генриху и Екатерине в Жуанвиле у герцога де Гиза в начале апреля: там она ухаживала за королевой, заболевшей «крапивницей», от которой тело покрывалось красными пятнами, или «петехией». Болезнь могла закончиться смертью. Герцогиня преданно заботилась о королеве, не боясь заразиться, и король ей за это был искренне признателен. Он и сам задержался у постели больной, а потому смог выехать к армии лишь 11 апреля.

Для обоих любовников этот отъезд стал новым предлогом к излиянию чувств. Измены Генриха были забыты. Диана хотела сохранить лишь память о счастливых минутах и восславить того, кто ей их подарил[411].

Прощай, услада моего сердца!

Прощай, мой господин и повелитель!

Прощай, истинная шпага знати! […]

Прощайте, королевские пиры!

Прощайте, эпикурейские трапезы!

Прощайте, великолепные празднества!

Прощайте, нежные поцелуи голубя и голубки!

Прощай то, что мы делали тайно.

Когда предавались играм наедине!

Прощай, прощай, тот, кого любит мое сердце.

Прощай, наивысшая радость!

И влюбленный король отвечал столь же пылко:

Она, видя, что приближается мой отъезд,

Сказала мне: «Друг, чтобы снять с меня тяжесть

Расставания, оставь мне свое сердце

Вместо моего, где живешь ты один».

А я, заметив, что близится час разлуки

И придется оставить все, что я так любил,

Молю ее даровать мне

Как величайшую милость право поцеловать ей руку.

И, если говорю что-то еще.

То лишь молю помнить,

Что до самого возвращения не познаю радости,

Пока не узрю ее честное лицо.

А тогда я смогу сказать наверняка,

Что я, столь уверенный в ее расположении,

Напрасно искал бы чего-либо иного,

Ибо тут вкушаю величайшее удовольствие[412].

Опередив короля, коннетабль без единого выстрела вошел в Мец 10 мая. Екатерина окончательно оправилась от болезни и взяла на себя снабжение войск продовольствием. Тут она следовала советам Монморанси, поскольку оба были не прочь продемонстрировать свои способности в пику Диане.

А король собственноручно писал любовнице подробные отчеты о своей армейской жизни. Так, в мае он сообщал ей из лагеря в Водреванже, неподалеку от Меца[413]:

«Любимая моя госпожа, не стану докучать Вам длинными письмами, так как велел гонцу устно передать главное, ибо времени очень мало — я сворачиваю лагерь, дабы форсировать реку Саар, а еще я отпустил всех послов в Мец, как и прочих долгополых. Заодно отправил весь багаж, дабы обозники не съели все наше продовольствие, тем более что в бою от них нет никакого проку. Молю Вас поверить, что армия моя великолепна и преисполнена доброй воли, и клянусь Вам, если кто-то попытается заступить мне дорогу, Господь Наш поможет мне, как не раз помогал, явив свою милость. Теперь не стану произносить иные речи, возложив оные заботы на месье д’Авансона, который уже приготовился к отъезду. Однако умоляю помнить того, кто ведал лишь единого Господа и единого друга — Вас, и вновь присягаю, что Вы не устыдитесь данного мне дозволения носить имя рыцаря Вашего и слуги, которое молю сохранить за мною навеки».

После оккупации Лотарингии «Австрийский вояж» завершила военизированная прогулка по Эльзасу, а потом к границам Люксембурга. Однако в конце июня, едва прибыв в Седан, владения Ла Марк, король заболел. Диана и Екатерина — каждая по отдельности — слали тревожные письма Монморанси. Королева, несомненно обойдя герцогиню на шаг, задумала присоединиться к мужу. Но Генрих II не забыл ни о Диане, ни об интересах ее семейства. Во время пребывания в Седане он утвердил за Робером де Ла Марком титул герцога Буйонского, после того как маршал вновь захватил этот город, отнятый у его семьи и присоединенный императором к епископству Льежа[414].

В июле 1552 года после трех с половиной месяцев победоносных военных операций король с благодарностью распустил армию, уже начинавшую страдать от дождей и духоты. Диана узнала эту радостную для нее новость в Ане, куда удалилась, оставив королеву в Шалоне. Она писала 16 июля мадам д’Юмьер, получив от нее доклад о здоровье королевских детей: «Я приехала сюда на некоторое время, чем вполне довольна, поскольку погода стоит прекрасная. Хотела бы принять Вас здесь, хотя бы на пару часов, чтобы Вы отведали сыров и масла, приготовленных Вашей пикардийской служанкой, которая, ручаюсь Вам, все так же хорошо исполняет свой долг. В будущий понедельник я вновь уеду, дабы присоединиться к королеве, так как король возвращается из своего лагеря. И если, будучи там, я смогу каким бы то ни было образом послужить Вам и сделать приятное, Вы убедитесь, что я, как всегда, от души рада исполнить Вашу просьбу»[415].

Герцогиня присоединилась к королю и королеве в Вилье-Коттре, откуда отправила мадам д’Юмьер новые распоряжения[416]: став гувернером детей Франции, бывший посол в Риме месье д’Юрфе получил право устанавливать порядок расходов, но лишь после предварительного одобрения оного мадам д’Юмьер. Что до здоровья детей, то она могла непосредственно сообщать о нем как родителям, так и коннетаблю. Это последнее уточнение доказывает, что Диана наконец примирилась с Монморанси. Она была признательна коннетаблю за то, что во время последней военной кампании тот в присутствии короля превознес заслуги обоих ее зятьев — и Омаля, и де Ла Марка.

Победу теперь оставалось лишь закрепить. Разумеется, протекторат Франции над Лотарингией гарантировал брачный союз между юным герцогом и Клотильдой Французской. второй дочерью Екатерины Медичи и Генриха II. Но Карл V не хотел смириться с потерей Меца и стал готовить осаду. Узнав об этом, король в середине августа поручил Франсуа де Гизу обеспечить защиту города, губернатором которого он был назначен[417]. Монморанси получил задание снабжать его припасами: после такого разделения обязанностей вражда и соперничество обоих кланов исчезли. Однако, чтобы защитить город от натиска, обещавшего быть ужасным, следовало собрать немалые запасы провизии и снарядов. Гизу пришлось покупать их на собственные средства. Он выложил почти двухмесячное жалованье, уплатив 5 тысяч ливров торговцам зерном и 3904 ливра торговцам говядиной. Но и этого не хватило. Диана, заболевшая в Вилье-Коттре сильной простудой, вынуждена была подняться с постели и вместе с маршалом Сент-Андре просить короля о дополнительной субсидии[418].

Гизы удерживали Мец от осаждавших его герцога Альбы и маркиза де Мариньяна. За линиями вражеских войск герцог д’Омаль рассылал кавалерийские патрули. Он приглядывал за одним из немецких князей, Альбертом Бранденбургским, поскольку у Франции имелись основания ему не доверять. Внезапно 28 октября немец набросился на лотарингского принца, разбил его и взял в плен. Это расчистило путь Карлу V, и тот 20 ноября явился принять командование над 50-тысячной армией осаждающих[419].

Не имея возможности послать герцогу Гизу новые подкрепления, Монморанси поспешно отправил на помощь двух своих сыновей, Франсуа и Анри, которым удалось пробраться через линию осады. Удача улыбалась французам. Окруженный со всех сторон Мец победоносно сопротивлялся имперцам, и Карл V, потеряв половину солдат, погибших от голода, холода и измождения, 2 января 1553 года неохотно отступил. Все лавры за это жалкое отступление противника стяжал герцог Франсуа де Гиз[420], но удовлетворение, испытываемое Дианой, как родственницей победителя, несколько омрачалось пленом ее зятя д’Омаля.

Император не отказался от надежды взять реванш. В Италии маркиз де Мариньян незадолго до того окружил Парму. Имперский губернатор герцогства Миланского Ферранте Гонзаго постоянно беспокоил губернатора Пьемонта Шарля де Бриссака, которому Диана послала корпус легкой кавалерии под командованием Жана де Кара, графа де Ла Вогийон. Этот молодой человек был обручен с племянницей герцогини Анной де Клермон, дочерью Антуана де Клермона и Франсуазы де Пуатье[421]. А против города Сиенны, изгнавшего испанцев в июле 1553 года и предложившего себя Франции, выступила имперская армия. Король послал войска и поручил кардиналу Ипполито д’Эсте, а потом и Пьеро Строцци согласовать действия для защиты города. Но Строцци потерпел крупное поражение под Марсиано 2 августа 1554 года. На севере Франции Карл V осаждал Теруану, где находился старший сын коннетабля Франсуа де Монморанси[422]. Он только что тайно женился на фрейлине королевы Екатерины Жанне де Пиенн, что впоследствии вызвало при дворе грандиозный скандал. Не получив помощи, Франсуа де Монморанси был вынужден капитулировать и попал в плен, разделив, таким образом, участь сыновей знатнейших семейств Франции.

Решение вопроса о выкупах заботило всех, в том числе и Диану. В апреле 1554 года Альберт Бранденбургский оценил свободу Клода д’Омаля в значительную сумму — 60 тысяч экю. Но Диане надо было выкупить и другого зятя, Робера де Ла Марка, 18 июля 1553 года захваченного в Хесдене принцем Эммануилом Филибером Савойским, генералом Карла V. Вдобавок Диана с болью узнала о смерти юного Горацио Фарнезе, супруга ее крестницы Дианы Французской[423].

Надеясь положить конец подобным потрясениям, Генрих II решил лично отправиться на фронт. Управление он передал Екатерине. Королева, не менее Дианы встревоженная опасностями, которым подвергал себя монарх, умоляла коннетабля охранять Генриха, когда тот окажется лицом к лицу с врагом: «Непрестанно желаю одного: чтобы король вовсе того не делал […]. Я обращаюсь к вам как женщина и супруга человека, не принявшего никаких мер к тому, чтобы его особа не пострадала»[424].

Генриха окружала вся его знать: коннетабль, герцог де Гиз и маршал Сент-Андре. Столкновение двух армий произошло 17 сентября около Като-Камбрези. Однако это сражение не привело к какому-либо определенному результату. Уязвленный таким итогом, коннетабль на весь октябрь затворился в Шантийи и занялся подготовкой возобновления военных действий на севере Франции в 1554 году. Герцог д’Омаль, едва оказавшись на свободе, весьма пылко принялся за дело и тут же опустошил Брабант[425]. Потом он поспешил в Италию, где присоединился к маршалу де Бриссаку и Блезу де Монлюку[426]. Король публично показал, насколько он заинтересован в итальянских делах, попросив герцога Феррары стать крестным отцом его сына, родившегося 18 марта 1555 года и названного Эркюлем. Однако произошли радикальные перемены, более военных побед способные поправить дела Франции. Это, во-первых, смерть молодого короля Эдуарда VI Английского. На трон взошла его сестра Мария Тюдор. Прежде всего она избавилась от своей соперницы Джейн Грей, дочери герцога Саффолка и праправнучки короля Генриха VII Тюдора, — семнадцатилетняя принцесса была казнена 12 февраля 1554 года. И тогда в письме Дианы де Пуатье Гийометте де Сааребрюк, матери ее зятя Ла Марка, вырвались сочувственные слова, несомненно делавшие ей честь: «Мадам, добрый друг мой, только что мне вручили доклад о бедной юной королеве Жанне. И я не могла без слез читать ее кроткие и смиренные слова в час последней муки, ибо никто и никогда не видел столь нежной и совершенной принцессы. И вот, как видите, таким женщинам суждено гибнуть под ударами злодеев»[427].

Герцогиня де Валентинуа тем не менее была далека от проявлений такого же сочувствия к другим «злодеям», которыми считала сторонников реформы, причем в той же мере, что бандитов и фальшивомонетчиков. Без всяких угрызений совести она забирала себе, раздаривала слугам и домашним имущество, конфискованное у осужденных[428]. Война и тревога за короля и зятьев никогда не отвлекали ее от забот о материальных благах. С 1552 по 1554 год Диана не только бдительно охраняла целостность своих имений, но и расширила их благодаря королевским щедротам: так, она добилась получения доходов с сеньорий Гран, Шато Дубль и Бопер в Дофинэ, земель Арамон и Валебрессо в сенешальстве Бокер, а также права взимать налоги с островов, «изобилующих на реке Роне». Плюс к тому Диана получила гарантию на дарованное ей право иметь в Париже личный фонтан. Кроме того, она затеяла судебный процесс против Анны де Писселе и ее уполномоченных по поводу сеньорий Бейн, Гриньон и Нуази в Валь де Галли, а также Кудрэ и Монпансье-ан-Лардене[429].