1. Загадка власти в Великом Новгороде

1. Загадка власти в Великом Новгороде

Если вы смотрите телевизор, то вы привыкли, что хорошие парни всегда побеждают плохих. И так всегда, кроме девятичасовых новостей.

Эпиграф к первой части романа Ю. Л. Латыниной «Промзона»

Загадочное «изгнание князя» 1095 г. Своеобразным итогом новгородской борьбы за «место под солнцем» в X–XI вв. стало правило, установленное якобы Ярославом Мудрым и отдававшее Новгород старшему сыну великого князя. Во всяком случае, такими старшими сыновьями были княжившие на новгородском столе последовательно Владимир и Изяслав Ярославичи, а также сын последнего Мстислав Изяславич. Вот только после смерти Ярослава Мудрого и формирования специфической формы правления, которую так и подмывает назвать «триумвиратом Изяслава — Святослава — Всеволода Ярославичей», великий князь уже никогда не являлся де-факто отцом-патриархом для всего стремительно разрастающегося «рода святого Владимира», а значит, и положение волости старшего сына такого великого князя автоматически означало умаление новгородского положения. Начало же в 1068 г. череды переходов великого княжения из рук в руки быстро и качественно уничтожило весь смысл этой традиции. Ярким примером неустойчивости положения новгородского князя стала печальная судьба Глеба, сына Святослава Ярославича, княжившего в Новгороде с 1069 г. Казалось бы, этот князь уверенно, при помощи топора и умного слова, держал в своих руках Новгород, успешно выступая иногда даже против воли всех новгородцев. Но в 1078 г. после смерти его отца и вокняжения в Киеве его противника Изяслава Ярославича Глеба «выгнаша из города и бежа за Волок и убиша [его] чудь». Так проходила мирская слава новгородских князей.

Следующий известный и противоречивый сюжет, связанный с изгнанием/посажением князя новгородцами, — это история 1095 г. с изгнанием из Новгорода Давыда Святославича и вокняжением там будущего Мстислава Великого, сына Владимира Мономаха. Согласно статье Повести временных лет от 6603 г., имела место классическая акция гражданского неповиновения: «Иде Давыдъ Святославичь из Новгорода Смолиньску. Новгородци же идоша Ростову по Мстислава Владимировича, и поемше ведоша и Новугороду, Давыдови рекоша «Не ходи к нам»…»

Но, соотнося сообщения киевского летописца с сообщениями Новгородской первой летописи [ПСРЛ. Т. 3, НПЛ. С. 19], воспоминаниями активного участника событий в «Поучении Владимира Мономаха» и содержанием дипломатической переписки 1095–1097 гг., можно увидеть, что за сценой с «народным изгнанием» Давыда скрывается яростная подковерная княжеская борьба. Именно в это время сошлись в междоусобной войне представители второго поколения потомков Ярослава Мудрого. С одной стороны встали Святополк и Владимир Мономах, сыновья Изяслава и Всеволода Ярославичей, контролировавшие, видимо, Киев, Переяславль Южный, Смоленск и Ростов с Суздалем. С другой стороны встали братья Олег и Давыд Святославичи, удерживающие за собой отцовский Чернигов, Новгород, Муромо-Рязанскую землю и, возможно, далекую Тмутаракань. И вот с высоты птичьего полета, когда можно разглядеть не только новгородские, но и общерусские страсти, вся история с «народным» изгнанием Давыда из Новгорода выглядит очень и очень странно. Почему Давыд отправился из Новгорода в Смоленск, в волость Мономаха, противника Святославичей? Почему Новгородская первая летопись под 1095 годом сообщает о походе Святополка Изяславича и Владимира Мономаха под Смоленск против Давыда и почему, по мнению новгородских летописцев, Давыд Святославич по итогам этого похода не потерял, но получил Новгород? Почему Владимир Мономах в своем знаменитом «Послании» к Олегу, старшему из двух братьев Святославичей, обращаясь к адресату, заведомо знакомому с реальной историей княжеской распри 1095–1097 гг., фактически подтверждает сообщение новгородского летописания о пропущенном в Повести временных лет походе на Давыда Святославича? Почему, как верно отметила T. Л. Вилкул [см. подробнее: Вилкул Т. Л. Люди и князь в древнерусских летописях середины XI–XIII вв. М.: Квадрига, 2009. С. 157–160], в своём послании Мономах подчеркивает, что его сын Мстислав «хлеб едучи дедень», если есть этот дедовский хлеб (то есть сидеть в «отчине» своего деда Всеволода Ярославича) Мстислав Владимирович мог лишь в Ростове и Суздале, но никак не в Новгороде, где он должен был находиться, по приведенному выше мнению киевского летописца? Предложить непротиворечивый и убедительный ответ на все эти вопросы пока никому не удалось, но при этом бесспорным выглядит вывод о том, что на первый взгляд «самостийное» решение новгородцев по замене представителя Святославичей на князя из потомков Всеволода являлось частью сложного лавирования «Северной столицы» в масштабной общерусской «княжеской игре». В этом свете особо любопытно выглядит сообщение «опального» ныне Татищева о новгородском посольстве в Переяславль Южный и ответной поездке Владимира Мономаха в Новгород, завершившейся «новгородской клятвой» «иного князя не призывать, но содержать [Мстислава Владимировича] в чести до самой кончины» [см. подробнее: Коринный Н. Н. Переяславская земля X — первая половина XIII в. Киев, 2002. С. 83]. Видимо, именно в таком духе и придется историкам будущего строить «компромиссную» картину одного из первых проявлений знаменитой новгородской «вольности в князех». А мы для себя отметим, что уже с этого времени внешне самостоятельная новгородская «княжеская политика» стала на путь поиска баланса между конкурирующими княжескими группировками, претендующими на «Северную столицу». Причем критически важно будет постоянно следить за часто неявными нитями, связывающими «местные» новгородские события с общерусским контекстом. Так, например, по-новому можно взглянуть на столкновение новгородцев в 1102 г. уже со Святополком Изяславичем, великим князем Киевским. Новгородские послы заявили тогда в Киеве об отказе принять сына киевского князя вместо всё того же Мстислава Владимировича в следующих примечательных выражениях: «с нами слово от новгородец таково: не хощем Святополка, ни сына его; аще ли две головы иметь сын твой, то пошли его; а сего [Мстислава Владимировича] дал нам Всеволод, и вскормили есмя себе князя, а ты шел еси от нас».

Эта угроза, содержащая не только ссылки на старые новгородские обиды и новые новгородские права, но и апелляцию к авторитету Всеволода Ярославича (и таким образом — еще и его сына Владимира), играет новыми красками, если рассматривать её не только как проявление новгородской вольности, но и как важный шаг на пути Владимира Мономаха к усилению власти его рода над всей Русью. И показательно, что во времена безоговорочного триумфа этого дома, во времена «самовластного» киевского княжения самого Мономаха и его сына Мстислава неоднократные столкновения новгородцев с княжеской властью так и не закончились ни одним изгнанием. В условиях отсутствия у новгородцев вариантов для политического лавирования сын Мстислава Владимировича Всеволод успешно переживал многочисленные политические бури в суровом северном климате вплоть до 1136 г. Но его падение — это уже другая история.

Загадка истоков новгородской силы. Но почему, почему Новгород перешел от попыток навязать Руси свою волю к вот этой опасной и неверной политике лавирования, заведшей его в могилу? И почему как минимум дважды новгородцы в межкняжеской борьбе брали сторону «Всеволодова дома»? Чтобы лучше понять ответы на эти вопросы, просто необходимо сделать из конца XI в. шаг назад, в прошлое, и попытаться лучше уяснить корни той силы, что стояла за Новгородом во время походов на юг Олега Вещего, Владимира Святого и Ярослава Мудрого.

Первые подсказки будут уже в практически первых датированных сообщениях Повести временных лет. Рассказывая о приглашении Рюрика, летописец инициаторами этого приглашения называет не просто новгородцев, а словен, кривичей и мерю [Новгородская первая летопись. С. 106]. Излагая легендарную историю «расселения» братьев и посадников Рюрика автор Повести временных лет из своего далека очерчивает интересные границы «новгородской сферы влияния»: «Овому Полътескъ, овому Ростовъ, другому Белоозеро. И по темь городомъ суть находниц? варязи; первии населници в Нов?город? словен?, и в Полотьске кривичи, Ростове меряне, Белеозере весь…»

За успешными походами Олега на юг, по мнению все того же источника, снова стоит широкая коалиция, объединяющая силы всего Севера: «варягы, чюдь, слов?ны, м?рю, весь, кривичи». Причем, согласно Повести временных лет, Олег устанавливает дани словенам, кривичам и мере, но этот же источник сообщает, что «обладая Олег поляны, и деревляны, и северяны, и радимичи», явно отделяя членов «северной конфедерации» от прочих «подданных» первого киевского князя. Новгородская первая летопись еще более ярко подчеркивает «особость» Севера, называя новгородских словен получателями дани и сообщая об особой «варяжской» дани с Новгорода, кривичей и мери «мира деля» [Новгородская первая летопись. С. 107].

Прошло немало лет, но и Владимир Святославич для того, чтобы рассчитывать на удачу в войне с Ярополком Киевским, добивался сперва дипломатией, а затем силой (опять при поддержке «Варягы, Словене, Чюдь, Кривици» [НПЛ. С. 125]) «непротивления» все того же Полоцка, «старшего» города в земле кривичей. Ярослав Владимирович, с огромным трудом расправившийся со Святополком Окаянным, по сообщениям летописей, определенно пользовался более чем горячей поддержкой новгородцев. При этом Ростово-Суздальская земля отдана была Владимиром Святославичем, по сообщению Повести временных лет, убитому Святополком Борису, ну а сам Ярослав до вокняжения в Новгороде правил именно в Ростове. Выходит, что во всех удачных попытках Новгорода утвердить «своего» князя на «общерусском» поле на его стороне (помимо непременных «варягов») выступала «конфедерация» северных земель от Полоцка до Ростова (без Полоцка на Святополка Владимировича сил хватило едва-едва, даже и с учетом слабости его позиций на Юге Руси). Ни об одной успешной акции общерусского масштаба, осуществленной Новгородом в условиях конфронтации со своими соседями по «северной конфедерации» источники не сообщают. Вот вам и корни новгородской силы: влияние в слабо контролируемой «главным» Рюриковичем «северной зоне» да доступ (за счет ресурсов все той же зоны к северу от Смоленска) к внешним, «варяжским» источникам силы.

А неожиданное подтверждение предложенного истолкования природы этих корней в X–XI вв. можно найти в саге о Тидреке Бернском, составленной в середине XII в., но отразившей факты более ранних времен. В ней Русским государством называется де-факто все та же «северная конфедерация» со столицей в Холмгарде (Новгороде) и главными городами — Смоленском и Полоцком [см. текст саги в ст.: Веселовский А. Н. Русские и вильтины в саге о Тидреке Бернском. ИОРЯС. Т. XI, кн. 3. СПб., 1906. С. 134–136, 169].

Полоцкие мятежи. Но во времена Ярослава и Ярославичей этой «северной коалиции» уже определенно не существовало. И первым эту коалицию решительно покинули полоцкие потомки легендарного местного князя Рогволда. Самый яркий и знаменитый представитель этого рода — Всеслав Брячиславич, «князь-чародей» из «Слова о полку Игореве», — решительно повел дело к укреплению своих позиций на Севере. Стремясь укрепить обретенную еще при его отце фактическую независимость и от Киева, и от Новгорода, Всеслав Полоцкий, видимо, приступил к борьбе за создание второй самостоятельной епархии на север от Смоленска. И ключевым этапом в этой борьбе стало создание каменного кафедрального собора Святой Софии в столице Всеслава [о датировке этого строительства см. подробнее: Алексеев Л. В. Полоцкая земля: Очерки истории северной Белоруссии в IX–XIII вв. М., 1966. С. 199]. И естественно, наиболее яростным противником создания/усиления второй епархии на Севере оказались новгородский епископ Лука Жидята и его преемник Стефан.

И не случайно, что в 1065 г., когда «Всеслав рать почал», свой удар он направил против новгородских владений Мстислава Изяславича. В 1065(?) г. полоцкое войско безуспешно подступало к стенам Пскова. Зато в 1066 г. произошло знаковое событие: новгородские войска Мстислава Изяславича были разгромлены полочанами на реке Черехе в Псковской земле, и незадачливый Изяславич бежал к отцу в Киев. Всеслав же, развивая успех, устремился к Новгороду и с ходу «зая город до Неревьского конца». Захваченная часть «Северной столицы» была предана огню и мечу. С особым рвением орудовали полочане в новгородском соборе Святой Софии, откуда были вывезены даже колокола. Это практически первое разорение крупного города в ходе междоусобных войн на Руси нанесло огромный удар по положению Новгорода. Особенно болезненным этот удар оказался из-за того, что автоматически означал возвышение Полоцка, в кафедральный собор которого и вывозил Всеслав Чародей колокола Новгородской Софии.

В попытке осмыслить масштабную военную и политическую программу Всеслава Полоцкого Янин и Алешковский [см.: Янин В. Л., Алешковский М. Х. Происхождение Новгорода (к постановке проблемы) // История СССР. № 2. М.-Л., 1971. С. 32–61] справедливо отметили, что полоцкий князь и не думал претендовать на Киев и даже бежал с этого стола, свалившегося на него после бунта киевлян в 1068 г. Не претендовал Всеслав и на остальные столы к югу от Полоцка, хотя, если бы он и в самом деле был «безрассудно кровопролитным князем», то ему было бы все равно, куда направить свое войско — в Туров или Псков, в Чернигов или Новгород, на Овруч или Смоленск. Однако он стремился только в Псков (1065 г.), Новгород (1066 г. и конец 1060-х гг.) и Смоленск (около 1077 г.) [поход на Смоленск упомянут в «Поучении» Мономаха, на Новгород — в НПЛ]. И в этой направленности походов Всеслава нельзя не усмотреть известной последовательности. На Псков и Смоленск он мог иметь право, как на кривичские города: ведь Полоцк тоже кривичский город, как о том пишет и летопись [ПСРЛ. Т. 2, стлб. 14 (под 862 г.)]; следовательно, пытаясь овладеть Псковом и Смоленском, Всеслав стремился всего лишь к реставрации былого единства всех кривичей.

Но, принимая эту сильную гипотезу, придется:

ЛИБО объявить вслед за Яниным и Алешковским Новгород, за который Всеслав Чародей боролся с особым упорством, таким же кривичским городом, благо так называемые «длинные погребальные курганы» встречаются и в Новгородской, и в Полоцкой, и в Смоленской землях [Седов В. В. Восточные славяне. С. 133–140, 143–156];

ЛИБО признать, что Всеслав Брячиславич вслед за своим отцом боролся за «реставрацию» «северной конфедерации», способной диктовать свою волю даже и Киеву, привязывая свои планы не к довольно старой племенной, но к весьма актуальной политической традиции. В конце концов, именно за Новгород незадолго до войн Всеслава боролся и его отец Брячислав Изяславич с Ярославом Владимировичем, причем Ярослав, несмотря на свою победу над Брячиславом, все-таки вынужден был отдать ему два ключевых опорных пункта возле Усвята и в устье Витьбы [ПСРЛ. Т. 5. Пг., 1925. Стлб. 123]. В любом случае сама возможность трактовать деятельность полоцкого (а не новгородского) князя в русле политики «реставрации Севера» говорит о глубине упадка новгородского влияния в «зоне стратегических интересов» города. И очевидно, даже после умирения Полоцка киевскими князьями возможности «Северной столицы» диктовать свою волю Югу оказались кардинально подорванными.

Суздальские войны. При этом не все благополучно обстояло и на юго-восточном направлении новгородской политики. Долгое время земли по Верхней Волге и в Волго-Окском междуречье, этот Северо-Восток государства Рюриковичей, либо являлись союзниками Новгорода в его предприятиях, либо гарантировали «Северной столице» дружелюбный нейтралитет и надежный тыл. Здесь вдоль Мологи и далее по Волге и до Клещина озера сидели выходцы из Новгорода [см.: Седов В. В. Восточные славяне в VI–XIII вв. М., 1982. С. 185–196]. Здесь оставил по себе долгую память новгородский Ярослав, здесь сосланные новгородские посадники ставили свои города [городок Коснятин, закрывающий вход с Волги в волжскую Нерль, мог быть основан сосланным в 1016 г. в эти края знаменитым новгородским посадником Константином (Коснятином) Добрыничем]. И после того как этот край оказался закреплен за Всеволодовой, южнопереяславской ветвью потомков Ярослава Мудрого, для новгородцев оказалось важным поддерживать хорошие отношения именно с этим домом Рюриковичей. И тот же помянутый выше Мстислав Владимирович, вошедший потом в историю как Мстислав Великий, пришел в Новгород именно из Ростова, из Северо-Восточной Руси. И именно в этих краях, еще остававшихся, видимо, в новгородской сфере влияния, обсуждавшаяся выше история с «как бы изгнанием» Давыда Святославича из Новгорода в 1095 г. нашла яркое и кровавое продолжение.

Общерусская война Святополка Изяславича Киевского и Владимира Мономаха-Переяславского с черниговскими Святославичами не прекратилась в 1095-м. В 1096 г. киевский и переяславский князья начали наступление на старшего из Святославичей, широко известного Олега Гориславича, — и вынудили этого яростного князя в очередной раз уйти из Чернигова. Вот только уходил Олег на север — будто наступал. И второй сын Владимира Мономаха — Изяслав Владимирович — погиб, пытаясь разбить под Муромом грозного дядю-«стрыя», а Ростов и Суздаль оказались в руках Святославича, который «перея всю землю Муромску и Ростовску и посади посадникы по городам и дани поча брати».

В этой драматической ситуации освободителями Ростово-Суздальской земли выступили Господин Великий Новгород и его молодой князь Мстислав Владимирович, и наивно думать, будто новгородцы в крайне тяжелой для Всеволодовичей обстановке 1096–1097 гг. могли быть втянуты в княжеские междоусобицы помимо своей воли и вопреки своему желанию. Но именно наступление новгородцев весной 1097 г. заставило Олега, не чувствовавшего надежной опоры в только что завоеванном крае, отступать уже на юг, спалив за своей спиной Суздаль [Лаврентьевская летопись. ПСРЛ. Т. 1, стлб. 218–220]. Но ни это бегство, ни попытки скрыть дипломатией подготовку решающего удара Гориславичу не помогли, и той же весной 1097 г. его войска были разгромлены новгородцами Мстислава Великого у притока Клязьмы. Эта победа, обеспеченная именно ударом пешей новгородской рати, оказалась настолько важна для города, что и сто лет спустя, в 1216 г., у Липицы правнуки легендарных пешцев Мономаховича заявили своему предводителю князю Мстиславу Удатному, что хотят сражаться в пешем строю, «яко отчи наши билися на Кулачьск?и [Колокше] п?ши» [НПЛ. С. 56].

Но время шло. В отношениях Всеволодова дома с Новгородом назревал разлад, отмеченный еще в первом разделе главы. И одновременно с этим усиливалась Ростово-Суздальская земля, где сидел младший сын Владимира Мономаха Юрий, получивший у далеких потомков прозвище Долгорукий. И вот в 1134 г. началась судьбоносная для рода Всеволода и для Великого Новгорода «внутренняя» война Мстиславичей, сыновей Мстислава Великого, со старшим поколением Мономаховичей — киевским князем Ярополком и Юрием Долгоруким. И одновременно эта же война оказалась столкновением северных земель, столкновением Новгорода с Ростовом и Суздалем. Новгородский князь Всеволод Мстиславич решил оказать помощь своему брату Изяславу в борьбе с Юрием, возглавившим оппозицию планам Мстиславичей сесть на золотом киевском столе в обход «стрыев». Однако же это проявление братской солидарности Всеволода вызвало неоднозначную реакцию в городе: «Почаша молвити о Суждальской войне новгородци и убиша муж свои и свергоша и с моста [в Волхов]» [НПЛ. С. 23].

Князь Мстислав Удаюй ведет новгородцев на битву с суздальцами. Художник И.А. Кошечев

Но сторонники войны взяли вверх. Однако первый поход закончился безрезультатно, так как по ходу дела выяснилось, что Юрий Долгорукий успел выменять у великого князя Ярополка Владимировича свою северную область на Переяславль Южный. И новгородцы не решились на прямую конфронтацию непосредственно с великим князем — новым хозяином Ростово-Суздальской земли. Но зимой, в декабре 1134 г., после того, как Юрий Владимирович был решением великого князя возвращен из Переяславля Южного на Северо-Восток, новгородская рать все же выступила в поход. В лютый мороз января 1135 г. новгородцы и суздальцы встретились на Ждановой горе, у одного из притоков Нерли Волжской. И в этой битве Новгород потерпел сокрушительное поражение, закрепившее выход Северо-Восточной Руси из зоны его преобладающего влияния. Поражения в битвах на реке Черехе и у Ждановой горы положили предел новгородскому влиянию на стратегически важных для Города землях Северо-Запада и Северо-Востока Руси. И одновременно эти поражения Новгорода окончательно похоронили политическую реальность «северной конфедерации», без которой Новгород не имел шансов навязать свою волю Киеву и был обречен на лавирование между притязаниями «южных» князей.

Загадка «новгородской революции» 1136 г. Предполагается обычно, что до 1136 г. князь был полновластным хозяином Новгорода, а в 1136 г. он утратил свои главные прерогативы: Новгород завоевал право приглашения и изгнания князей, лишил князя права владеть и распоряжаться землей в пределах Новгородского государства, выселил его на Городище, запретив жить в городе [Греков Б. Д. Революция в Новгороде Великом в XII в. Уч. зап. Института истории РАНИОН. Т. IV. М., 1929]. Но, как мы видели выше, новгородцы и ранее неоднократно пытались ограничивать власть своих князей, а при удачном стечении обстоятельств и изгонять их. В конце X в. они настояли на княжении у них Владимира Ярославича, в 1052–1054 гг. оставили у себя Ростислава Владимировича и снова пригласили его в начале 60-х гг., в войне 1095–1096 гг. участвовали в изгнании Давыда Святославича и, по сути, выручили Мстислава Владимировича, в 1102 г. решительно воспротивились замене Мстислава сыном киевского князя. При этом В. Л. Яниным было показано, что и до 1136 г. князья в определенных случаях распоряжались в Новгороде землей лишь с согласия веча, а переселение князя на Городище произошло по крайней мере за сорок лет до событий 1136 г. [Янин В. Л. Проблемы социальной организации Новгородской республики // История СССР. 1970. № 1. С. 44–54].

Поэтому смысл событий, развернувшихся в Новгороде в 1136–1140 гг. и называемых часто «новгородской революцией» и «обретением независимости от Киева» [см., напр.: Греков Б. Д. Революция в Новгороде Великом в XII в. Уч. зап. Института истории РАНИОН. М., 1929], стоит обсудить особо, не поддаваясь на притягательную силу ярких образов. Мы уже видели на примере описания «изгнания» Давыда Святославича в 1095 г., что летописи не слишком охотно описывают связи новгородских и «южных» событий. Подобные тенденции проявляются и при описании «восстания» 28 мая 1136 г. В этом году новгородцы все же изгнали Всеволода Мстиславича, правившего у них аж с 1117 г. Причем давно отмечено, что это изгнание оказалось возможным в том числе ввиду появившейся альтернативы Мономаховичам в лице усилившихся черниговских Ольговичей [см.: Пресняков А. Е. Княжое право в Древней Руси. СПб., 1909. С. 83]. Сводя вслед за Т. Л. Вилкул противоречивые сообщения Лаврентьевской, Ипатьевской и Новгородской первой летописей, мы получаем следующую картину крайне напряженного военного общерусского противостояния 1134–1136 гг.:

[1134] Против сыновей Мономаха объединились Мстиславичи Всеволод и Изяслав, потомки Олега Гориславича и Давыда Святославича. Всеволод и Изяслав организовали первый из упомянутых выше походов Новгорода на Суздальскую землю, а в ответ киевский князь Ярополк Владимирович неудачно сходил на Чернигов, не победив и «мира не сотворив».

[Зима 1134–1135] Всеволода Мстиславич организовал трагический для Новгорода второй поход на Суздальскую землю, завершившийся на Ждановой горе. Но в это же время Ольговичи на юге взяли инициативу в свои руки и на восемь дней осадили Киев.

[Лето 1135 — зима 1136] Ольговичи при поддержке наёмных половцев разорили переяславскую область Мономаховичей, а 8 августа на реке Супое разгромили огромную общерусскую армию киевских, переяславских, туровских князей. После небольшой паузы на перегруппировку сил черниговские князья подошли к Киеву, и 12 января 1136 г. (при участии новгородского архиепископа Нифонта) между Ольговичами и старшими Мономаховичами был заключен мир.

И вот через год после поражения под Ждановой горой, но практически сразу после «киевского мира» 1136 г., по которому Ольговичи-победители вроде бы ничего не получили, новгородцы вдруг решили припомнить своему князю Всеволоду все его прегрешения. В итоге в Новгородской летописи появился невероятно любопытный и злободневный текст: «А се вины его творяху: не блюдеть смердъ; чему хотел еси сести Переяславли; ехалъ еси съ пълку переди всехъ;… велевъ ны рече к Всеволоду [Ольговичу] приступити, а пакы отступити велит» [ПСРЛ. Т. 3, НПЛ. С. 24].

Естественно, старые заслуги Мстиславича перед Новгородом (и победоносные походы в «колонии», о которых пойдет речь ниже, и построенные мосты, храмы и монастыри), в отличие от старых обид, оказались преданы забвению. И после упомянутой «проработки» на вече новгородцам пришлось держать Всеволода Мстиславича под стражей почти два месяца, ожидая, «донележе инъ князь приде». И они дождались — в городе «ис Цернигова от брата Всеволодка» появился представитель побеждающей княжеской партии Святослав Ольгович.

Но история с изгнанием Всеволода Мстиславича на этом не закончилась. Примирившиеся перед лицом усиления Ольговичей дети и внуки Владимира Мономаха сумели нанести своим противникам неприятный удар — и удар этот оказался катастрофой для новгородского будущего:

«Мстиславичь Всеволодъ, внук Володимерь, его же выгнаша новгородци от себе, он же приде к стрыеви своему Ярополку в Киев… И придоша по нь плесковичи [вместе с его же новгородскими доброжелателями]… ис Плескова Жирята сыною дружиною, и иде [Всеволод Мстиславич] с дружиною своею [в Псков] и пребуде там мало и сконьча живот свои» [Лаврентьевская летопись. ПСРЛ. Т. 1. С. 304–305].

Это явление собственного князя во Пскове оказалось событием огромного значения (рассуждения о княжении во Пскове Судислава не находят подтверждения в источниках). Древний «пригород» Новгорода незадолго до 1136 г. — после новгородской смуты 1132 г. — добился для себя определенной автономии от «старшего» Города, и теперь ему не хватало лишь собственных князей. Новгородцы сразу осознали опасность, исходящую от «сепаратистских движений» в важнейшем «пригороде». Не случайно первое документальное упоминание именно о Новгородской земле в нашем летописании встречается именно под 1137 г., когда «Святъславъ Олговиць съвъкупи всю землю Новгородьскую… идоша на Пльсковъ прогонитъ Всеволода» [НПЛ. М.-Л., 1950. С. 25]. В этой традиционной формулировке летописца Новгородская земля чуть ли не единственный раз за XII–XIII вв. занимает «смысловое место», по праву традиции принадлежащее «Русской земле», что со всей очевидностью подчеркивает значимость для новгородцев этого псковского похода. Но попытка вооруженной рукой вернуть Псков к повиновению провалилась еще на подходах к мятежному новгородскому «пригороду». А Всеволод Мстиславич, умерший практически сразу после отступления новгородцев, превратился в «небесного покровителя» Пскова. В 1192 г. его мощи были торжественно перенесены в Троицкий собор — главную псковскую святыню, а общецерковное празднование в честь «святого благоверного князя» Всеволода-Гавриила было установлено на Московском церковном соборе 1549 г.

Так Новгород, попавший со своей политикой балансирования в жернова междукняжеской борьбы Мономаховичей и Ольговичей, начал ожидаемо терять и свои ближайшие пригороды. А заодно «революция» 1136 г. разрушила зарождающуюся в Новгороде собственную династию Мстиславичей и обрекла «Северную столицу» на бесконечное «коловращение» князей.

И это «коловращение» немедленно проявило себя во всей красе: уже в 1138 г., не просидев и двух лет на новгородском столе, отправился восвояси Святослав Ольгович. Произошло это на фоне очередного обострения отношений между Ольговичами и Мономаховичами и новых столкновений представителей черниговского клана с киевским князем и привело к усилению «третьего радующегося» — суздальского князя Юрия Владимировича. Причем Новгородская первая летопись между делом прямо указывает на связь знаменитой новгородской «волности в князьях» с конъюнктурой большой княжеской политики, сообщая, что новгородцы стерегли жену Святослава Ольговича в Новгороде, «жидуче оправы Ярополку съ Всеволодком» [НПЛ. С. 25]. А подождать ясности действительно стоило: на юге Ольговичи как раз ходили с союзниками-половцами к Прилуку и по Суле-реке, а в ответ Мономаховичи двинулись на Чернигов. В этой обстановке, когда военное счастье временно отвернулось от «черниговских», новгородцы оказались вынуждены пережить очередное унижение и «Гюргевича пояша Ростислава княжить у себе» [Лаврентьевская летопись. ПСРЛ. Т. 1. С. 305–306]. Так в «Северной столице» сел даже не сын великого князя, а отпрыск суздальского правителя, отпрыск князя земель, что еще не так давно составляли часть новгородской «федерации Севера».

Однако Ростислав Юрьевич правил в Городе совсем недолго: очередной поворот в борьбе ведущих княжеских группировок уже в 1139 г. вернул на новгородский стол недавно изгнанного Святослава Ольговича под издевательские разговоры историков Новейшего времени о «непоследовательности новгородцев». А непоследовательности, судя по всему, не было. Просто к Киеву после смерти Ярополка Владимировича подошел лидер «черниговских» Всеволод Ольгович, чтобы потребовать себе золотой стол, — ив знак серьезности своих намерений поджег Копырев конец «Южной столицы». Желаемый стол Всеволод и получил, а попытки Юрия Владимировича поднять против него новгородцев, о которых сообщает новгородский летописец, равно как и военные предприятия переяславского Мономаховича Андрея, успеха не принесли. Вот и пришлось новгородцам отправлять заложников в Киев к Всеволоду и «вымаливать» себе его брата Святослава, только что «всенародно изгнанного».

Вы, конечно, будете смеяться, но уже в 1141 г. Святослава Ольговича снова выгнали из Новгорода. И испорченные отношения между Святославом и Всеволодом Ольговичем Киевским (последний пожелал посадить в Новгороде своего сына) тут ни при чем, равно как ни при чем и необходимость удовлетворить требования решительных Мстиславичей, с которыми не удалось сладить силой во время военного похода на Волынь в 1139-м. Знаем, знаем. Просто, как всегда, «вдруг» (по мнению владимирской Лаврентьевской летописи) новгородские мужи заявили Всеволоду Ольговичу: «Дай нам сынъ свои, а Святослава не хочем», а затем вдруг начали «менять показания», требуя сперва представителя «племени Володимеря [Мономаха]», а затем — уже именно представителя Мстиславичей. В киевской Ипатьевской летописи это сообщение дополнено поясняющем рассказом о возмущении новгородцев «у вечи на Святослава и злобу его», зато Новгородская первая летопись решительно перекладывает инициативу на Ольговичей и называет «изгнание» Святослава самовольным бегством «отаи в ноць». В любом случае Всеволод никого не пустил в Новгород на княжение, «епископъ, и купце, и слы новгородьскыя не пущаху из Руси», из-за чего новгородцы, «не стерпяче безо князя седити», отправили посольство в Суздаль к Юрию Долгорукому и получили в князья уже бывавшего у них Ростислава Юрьевича. Но стоило Мстиславичам договориться с хозяином Киева, как вся эта история с очередными «свободными княжескими выборами» завершилась появлением в Новгороде Святополка Мстиславича, брата изгнанного в 1136 г. Всеволода (о котором вы, уважаемые читатели, боюсь, успели уже забыть).

Так за неполных шесть лет история «новгородской антикняжеской революции» сделала два замкнутых круга, продемонстрировав во всей красе условность рассуждений о «свободном выборе князей в Новгородской республике». Свобода выбора сплошь и рядом оказывалась осознанной необходимостью. А еще оказалось, что и после 1136 г. князья отнюдь не теряют права распоряжаться новгородским земельным фондом [Янин В. Л. Из истории землевладения в Новгороде XII в. // Культура Древней Руси. М., 1966. С. 322]. Более того, после «антикняжеской» революции положение князя упрочилось, а роль его возросла — В. Л. Янин показал, что с 1136 г. и до конца первой четверти XIII в. в Новгороде на «официальных документах» 40 утверждающим вислым печатям «княжеского круга» противостоят всего 14 епископских булл и около десятка проблематичных посадничьих печатей. «Антикняжеская» революция вместо того, чтобы отменить княжескую печать и максимально распространить буллы «республиканской власти», привела к тому, что после 1136 г. посадничья печать становится почти неупотребительной, а княжеская — получает широчайшее развитие, «оттесняя на задний план другие категории печатей» [Янин В. Л. Очерки комплексного источниковедения. Средневековый Новгород. М., 1977. С. 33–34].

Вече. Художник A.M. Васнецов

И при этом связь правящего в Новгороде князя с интересами, нуждам, чаяниями Новгородской земли оказалась катастрофическим образом подорвана. Как мы видим, княжит теперь в Новгороде уже даже не старший сын великого князя, обоснованно рассчитывающий передать после переезда в Киев «Северную столицу» собственному сыну. После 1136 г. на столе Ярослава Мудрого и Мстислава Великого сидит полномочный представитель одной из враждующих княжеских группировок, целью которого является использование ресурсов Города на нужды «своей» команды.

А нам остается лишь подвести предварительные итоги обсуждения новгородской политической системы в домонгольский период.

Основой «новгородской силы», позволявшей Городу неоднократно не только утверждать за собой желаемого князя, но и «ставить» «своего» князя во главе Руси, в X–XI вв. являлось влияние в «конфедерации» северных земель от Полоцка до Ростова.

Во времена Владимира Святославича и Ярослава Владимировича единство этой «северной конфедерации» было подорвано (возможно, в результате сознательного применения Рюриковичами принципа «Разделяй и властвуй»). Поражения новгородцев в битвах на реке Черехе и у Ждановой горы положили предел их влиянию на стратегически важных для Города землях Северо-Запада и Северо-Востока Руси.

Потеряв возможности для силового давления на Рюриковичей, Новгород был вынужден стать на путь поиска баланса между претендующими на власть в нем конкурирующими княжескими группировками. Многовековая привычка к такой дипломатической игре приведет в будущем к тому, что и перед лицом смертельной опасности для независимости Города будут по инерции существовать влиятельные «промосковские партии», представители которых так и не поймут, почему следование традициям дедов и прадедов позднейшие историки смогут назвать предательством.

Как следствие практически все «пэрэтрахивания» князей на новгородском столе нельзя рассматривать в отрыве от общерусских столкновений Рюриковичей, причем сплошь и рядом новгородская «свобода в князех» оказывалась осознанной необходимостью подчинения побеждающей в определенный момент группировке Рюриковичей.

«Антикняжеское» восстание 1136 г. не избавило Новгород от необходимости учитывать волю сильнейших князей Рюриковичей при выборе кандидата на новгородский стол (а рассуждения про завоеванную «независимость от Киева(!)» выглядят явным анахронизмом), равно как и не ограничило кардинально власть новгородского князя.

Зато восстание 1136 г. уничтожило зарождавшуюся в Новгороде собственную династию Мстиславичей и обрекло город на «коловращение» князей, практически каждый из которых теперь решительно ориентировался на интересы «своей» княжеской коалиции, на интересы Юрьевичей, Ольговичей или Мстиславичей, но не на интересы, нужды и чаяния Новгородской земли.

Но это не всё. Далее вас ждут довольно печальные рассуждения…

О проблемах экспортно ориентированной сырьевой экономики;

О бедствиях, что несет за собой «олигархическое перерождение» институтов народоправства;

О проблеме сепаратизма и самоопределении «колоний»;

О недостатках гиперцентрализации;

О демографическом кризисе;

О специфике «освободительного» похода в исполнении «братского народа»…

Стоп, это меня куда-то не в ту степь унесло. И суровый, но справедливый критик укажет на то, что буйство таких натянутых аналогий больше говорит об авторе, чем о сущности Новгородской республики. Но я, увы, ничего не могу поделать с этими регулярно вылезающими аналогиями — могу лишь записать их и разобрать на запчасти.