Кто же стрелял?
Кто же стрелял?
А теперь вернемся к событиям в Летнем саду.
Пуля просвистела мимо императора. На какой-то момент наступила тишина, и тут же ее разорвал свисток полицейского, резко отдавшийся в ушах молодого человека. Он рванулся в сторону и, воспользовавшись суматохой, бросился бежать по набережной в сторону Прачешного моста.
— Держи! — закричал надзиратель Черкасов и погнался за стрелявшим. Но его опередили; за молодым человеком уже гнались преследователи, в числе которых были и молодой Зонтиков, и Комиссаров, и сторож Летнего сада Безменов, и городовой Заболотин, стоявший в момент выстрела около экипажа царя. Побежали за стрелявшим и еще какие-то люди. Впереди всех оказался Безменов. Он остервенело вцепился в полу пальто молодого человека. Тот попытался вырваться, но это ему не удалось. Подбежавший Зонтиков схватил его за волосы и с силой дернул на себя. Молодой человек упал, его схватили, начали неистово бить…
— Дурачье! Что вы делаете? Ведь я для вас же, а вы не понимаете! — надсадно крикнул задержанный, но напрасно. Удары сыпались один за другим…
— Отставить! Прекратить! — задыхаясь от быстрого бега, не крикнул, а просипел подбежавший надзиратель Черкасов. Но его, конечно, никто не услышал. Тогда он выхватил из кобуры пистолет и выстрелил в воздух. Толпа моментально отпрянула от лежавшего на земле молодого человека. По лицу его струилась кровь, одежда была разорвана. Он попытался подняться на ноги, но не смог.
— Помогите встать! — распорядился Черкасов, обращаясь к Зонтикову и Безменову.
Те моментально бросились к молодому человеку и подняли его.
— Ведите к главным воротам, — приказал Черкасов.
Молодого человека повели, крепко держа за руки; он тяжело дышал, ноги его подкашивались и еле передвигались, левый глаз заплыл. В таком виде его и подвели к царю.
Александр II сделал шаг вперед, вскинул голову и в упор посмотрел на задержанного. Растерзанный вид его вызвал на лице царя что-то наподобие усмешки, которая быстро уступила место растерянности… Только теперь Александр II понял, какой страшной беды он избежал.
Кругом все молчали. Взгляды были устремлены на молодого человека. Люди с нескрываемым любопытством смотрели на задержанного: «Кто же он, этот преступник, дерзнувший поднять руку на самого царя, помазанника божьего?» А с лица надзирателя Черкасова не сходило выражение ужаса и страха за случившееся: «Просмотрел! Да за это…»
Между тем стрелявший поднял голову и встретился взглядом с Александром II. Одна щека царя начала нервно подергиваться, но он не отвел глаз. Не мигая смотрел на него и молодой человек. Так прошло несколько секунд. Наконец царь, подойдя почти вплотную к стрелявшему, резко спросил его:
— Ты кто?
— Человек! — последовал ответ.
— Поляк?
— Нет, русский.
Царь удивленно вскинул брови. Если бы он, этот стрелявший, был поляком или агентом польского ржонда, то все было бы понятно… Три года назад польское восстание было подавлено, но тайной вражды не унять никакими «пожарными» мерами царского самовластия. Отголоски шестьдесят третьего года тревожили Александра II. Корни вольнолюбия и стремления к свободе нельзя было вырвать ни усилиями полицейских, ни силами жандармов, ни руками палачей. Александр II ненавидел поляков, они его — тоже. Они-то могли подослать даже террориста! А тут — русский!..
— Почему ты стрелял в меня?
— Почему? — молодой человек насмешливо улыбнулся и пристально посмотрел на царя. Их взгляды опять встретились.
— Почему же ты стрелял в меня? — вновь прозвучал в ушах молодого человека вопрос царя.
— Почему? Да потому, что ты обманул народ, обманул крестьян — обещал землю да не дал!
Смелый, дерзкий ответ молодого человека вызвал неодобрительный ропот в толпе. Александр II даже побледнел. Он на секунду задержал свой взгляд на тонкой струйке крови, которая медленно текла по лицу неизвестного, и бросил перепуганному надзирателю Черкасову:
— В Третье отделение! Доставить в целости и сохранности! Под личную ответственность!
— Слушаюсь, Ваше императорское величество! — вытянулся перед царем Черкасов.
Царь уехал, но толпа продолжала молча стоять около Летнего сада. Не двигался с места и Черкасов, только удивленно смотрел на задержанного. Жандарм был перепуган и никак не мог понять, никак не мог осознать случившегося… А генерал-адъютант Тотлебен, вышедший из Летнего сада вместе с Александром II, беспокойно смотрел то на удалявшуюся коляску императора, то на молодого человека, только что стрелявшего в царя. Тотлебена, известного генерала, большого знатока военного дела, поразил удивительный факт: выстрел, произведенный с такого близкого расстояния, даже не ранил царя.
«Но почему? — думал Тотлебен. — В чем здесь причина? Или стрелявший так сильно волновался… или… или его подтолкнули?!» И вдруг эта неожиданно пришедшая мысль завладела км полностью. Он лихорадочно начал искать глазами кого-то в толпе, машинально достал платок и вытер вспотевшее лицо. План созрел мгновенно. Тотлебен властным взглядом еще раз бегло осмотрел толпу и громко спросил:
— Кто ему помешал?
Но ответа не последовало. Люди нерешительно озирались вокруг в поисках того неизвестного, который так нужен был Тотлебену в этот момент.
— Кто его задержал? — крикнул Черкасов, решив помочь генералу.
— Я! — воскликнул Безменов, сторож Летнего сада. — Я задержал его, ваше превосходительство!
Но в это время из толпы выскочил старик Зонтиков. Он решил, что такой момент упускать никак нельзя.
— Батюшка! Отец родимый! — бросился он на колени перед генералом. — Сын мой его задержал! Сын мой — Василий Зонтиков! Вот он!
Тотлебен удивленно посмотрел и на Безменова, и на Зонтикова-сына, и на старика, почувствовав, что эти люди не понимают его, не догадываются, что ему от них нужно, повернулся к стрелявшему и, чуть улыбнувшись, сказал не без иронии:
— Стрелял, да промахнулся!
Затем он бросил взгляд на тщедушного мастерового:
— А не ты ли это его подтолкнул?
Комиссаров тупо и растерянно молчал.
— Значит, я не ошибся? — настойчиво повторил Тотлебен. — Как же это тебе удалось?
— Господь бог помог!.. Успел я ударить его по руке и тем, стало быть, помешал злоумышлению!
— Кто такой? Как имя?
— Крестьянин… Костромской крестьянин Осип Комиссаров…
— Выходит, ты спас жизнь государю императору! Крестьянин, говоришь?
В страшном волнении Осип Комиссаров упал перед ним на колени и залепетал:
— Крестьянин… крестьянин… Осип Комиссаров…
— Это хорошо! Это же подвиг, достойный Ивана Сусанина! — произнес Тотлебен с большим пафосом.
— Премного благодарен!., премного… — бормотал Комиссаров, ловя полы его шинели и пытаясь их поцеловать. По лицу его текли слезы, слезы радости.
— Подымись!
— Не смею… не смею, отец-батюшка!
— Подымись, говорю!.. И в мою коляску. Поедешь со мной!
Тотлебен повернулся и пошел к своему экипажу. Комиссаров же не двигался с места: он просто не понимал того, что говорилось ему. Двое полицейских быстро подняли его на ноги.
— Очумел, что ли, от радости? Такое тебе привалило, а ты… Иди быстрее!
— Куда? — удивленно спросил Комиссаров.
— В коляску!
— В какую?
— К их высокопревосходительству!
— Как можно?.. — пролепетал растерявшийся Комиссаров.
— Зовут!
И полицейские повели ничего не понимающего Комиссарова к коляске. Даже сесть помогли…
Во время всей этой сцены молодой человек стоял молча, с большим презрением и негодованием смотрел он, как Комиссаров ползал в пыли…
К надзирателю подошел городовой Лаксин.
— Этот? — спросил у него Черкасов.
Лаксин внимательно посмотрел на задержанного:
— Кажется, он.
— А точнее?
— По одежде вроде он… По росту тоже… А по лицу признать трудно…
Умчалась и вторая коляска. Тотлебен вез в Зимний дворец «спасителя» царя. Не успело еще отзвучать эхо выстрела, а уже родилась легенда о «чудесном» спасении царя. Коляска умчалась, а задержанного на обычной пролетке под усиленным конвоем жандармов отправили в Третье отделение. Немедленно доложили дежурному офицеру. Тот не понял сути случившегося, а когда разобрался, то сразу же приказал отвести арестованного в особую комнату для допросов.
— Фамилия? Имя?
В ответ — молчание. Жандарм снова задал вопрос — и снова молчание. Вопрос прозвучал в третий раз, и тогда молодой человек отвернулся от жандарма.
— Не желаете отвечать?
— Нет!
— Откуда вы родом?
И опять молчание. Арестованного обыскали.
На столе появились вещи: портмоне, яд в пузырьке, пули, порох, письмо какому-то Николаю Андреевичу, рукописное воззвание «Друзьям рабочим»…
— Что это? — спросил жандарм, прочитав первые строчки.
— Мои мысли… А вообще-то вы можете считать это прокламацией.
— Если это действительно так, то и посчитаем! — ответил жандарм и отложил бумагу на дальний край стола.
Он зачем-то взял горсть пороха, пересыпал его из ладони в ладонь, потом стряхнул на стол. Таких арестованных в жандармском управлении еще не бывало. Ведь этот человек поднял руку на самого царя! Все было непонятно… Это произошло впервые в истории России!
— Ваш пистолет? — спросил жандарм, указывая на отобранное у арестованного оружие.
— Мой!
— Вы из него стреляли?
— Другого у меня не было.
Секретарь подал жандарму опись вещей, конфискованных у арестованного.
— Так, так… Хорошо… Распишитесь в перечне, — произнес жандарм, протягивая молодому человеку лист бумаги.
Тот чуть заметно улыбнулся:
— Не желаю.
— Вы отказываетесь подписать?
— Да.
И опять отвернулся, как бы говоря, что не хочет иметь разговора на эту тему.
Процедура установления личности арестованного и проверки его вещей, обнаруженных при задержании, хотя и была проведена с исполнением всех формальностей, требуемых инструкцией, закончилась безрезультатно: фамилия стрелявшего так и не стала известна жандарму. В соответствующей графе протокола первого допроса секретарь записал: «Отказавшийся назвать себя», а потом в скобках добавил «№ 17». Это был номер камеры, в которую жандармский офицер приказал конвойным сопроводить арестованного. А молодой человек все еще стоял недвижимо около горящего камина. Казалось, что все происходящее его совершенно не касается. И когда жандармский офицер приблизился к нему, ни один мускул на его лице не дрогнул; он повернулся и спокойно посмотрел на подошедшего.
— Прошу следовать, — произнес жандарм.
— Что?
— Прошу следовать в камеру, — уточнил жандарм.
Арестованного увели. Отобранное у него воззвание «Друзьям рабочим» привлекло внимание жандарма, он прочел его целиком. Прочел и те строки, которые были зачеркнуты в воззвании, попавшем в руки Николая. В них говорилось: «Грустно, тяжко мне стало, что так погибает мой любимый народ, и вот я решился уничтожить царя злодея и самому умереть за мой любезный народ. Удастся мне мой замысел, я умру с мыслью, что смертью своею принес пользу дорогому моему другу — русскому мужичку. А не удастся, так все же я верую, что найдутся люди, которые пойдут по моему пути. Мне не удалось — им удастся». И эти его слова полностью сбылись через 15 лет.