Глава 18 Свидание монархов в Ревеле

Глава 18

Свидание монархов в Ревеле

Зима прошла без удач для террористов, готовивших покушение на жизнь Государя. Они вырабатывали все новые и новые планы, вели разведку в разных направлениях. Но каждый раз натыкались на препятствия, оказывавшиеся для них непреодолимыми. С помощью Азефа, числившегося главным руководителем Боевой организации, я без труда расстраивал все ее предприятия. О действительной причине своих неудач террористы не догадывались — но раздражение их, естественно, возрастало, и вместе с тем возрастала их решимость пойти на все, только бы достигнуть намеченной цели. Особенного напряжения достигло их настроение к весне:

Как раз в это время стало известно о предстоящем вскоре приезде английского короля в Россию. Первоначально Эдуард VII собирался нанести Государю визит в Петербурге. Говорили, что ему очень хотелось посмотреть нашу столицу и самому понаблюдать ее жизнь. Этот план отпал, так как Государь самым решительным образом высказался против него. Я не знаю, какой официальный предлог был приведен в дипломатических сношениях для того, чтобы убедить Эдуарда VII согласиться на свидание в другом городе, но действительные мотивы, как мне рассказывал Столыпин, состояли в том, что пребывание английского короля в Петербурге было не по душе Государю.

— Он привык у себя в Англии свободно повсюду ходить, а потому и у нас захочет вести себя так же. Я его знаю, он будет посещать театры и балет, гулять по улицам, наверно захочет заглянуть и на заводы, и на верфи. Ходить с ним вместе я не могу, а если он будет без меня — вы понимаете, какие это вызовет разговоры. Поэтому будет лучше, если он сюда не приедет, — так мотивировал Государь свое решение.

В результате дипломатических переговоров местом встречи монархов был избран Ревель, который представлял много удобств. Там была военная гавань, чрезвычайно удобная для встречи имеющей прибыть английской эскадры. Там легко было и все остальные торжества организовать так, чтобы пребывание монархов на суше было сведено к минимуму. Согласно разработанной программе, кажется, все без исключения торжественные приемы должны были происходить на судах русской и английской эскадр. Никто из террористов, которые захотели бы организовать покушение на жизнь высоких особ, не мог приблизиться к ним на сколько-нибудь близкое расстояние. С точки зрения охраны особы Государя условия в Ревеле не оставляли желать лучшего, а это было в высшей степени важно, так как революционеры, как только узнали о предстоящем свидании в Ревеле, решили использовать поездку Государя для совершения на него покушения.

Когда революционеры принимали это решение, Азеф против него не возражал; это было бы бесполезно и только вызвало бы против него подозрения. Но, конечно, как только это решение было принято, он немедленно же поставил меня в известность о нем. Обсудив положение, мы и теперь решили продолжать нашу старую испытанную тактику игры с террористами Азеф, правда, на этот раз пошел на нее с меньшей, чем обычно, охотой. Он говорил, что очень устал от вечно напряженного состояния, боится растущих против него подозрений и хотел бы уйти на покой — покончить со службой на полицию и уехать за границу, чтобы жить там спокойной, мирной жизнью. Не без труда удалось мне уговорить его отложить на некоторое время приведение в исполнение его плана. Пришлось обещать, что это дело будет последним и что после благополучного его проведения я уже не стану возражать против его отъезда за границу. Отпустить же его до ревельского свидания я не мог ни в коем случае: оно должно было явиться решающим испытанием для всей моей системы работы.

К предстоящему свиданию в Ревеле было приковано внимание всей Европы. Покушение, даже неудачное, совершенное во время тамошних торжеств, неизбежно имело бы и большие политические последствия. В глазах иностранцев оно было бы доказательством продолжающейся непрочности положения внутри страны — и это могло бы оказать серьезное влияние на те дипломатические переговоры, которые должны были вестись во время ревельского свидания. Именно поэтому Столыпин с особенной настойчивостью просил меня так поставить дело, чтобы это свидание обошлось без всяких неприятных осложнений. Именно поэтому и я был готов обещать Азефу все, чего бы он ни попросил, лишь бы он помог мне «провести» и это дело.

В это время я относился к Азефу уже с полным доверием и потому дал ему большую свободу действий, поставив только обязательным условием держать меня в курсе всех без исключения передвижений членов его террористической группы. Он это свое обещание держал с обычной для него точностью. Во время каждой нашей встречи, которые в эти недели стали более частыми, чем обычно, он подробно информировал меня обо всем, что уже сделано террористами и что они в ближайшие дни сделать предполагают. Из его рассказов я очень скоро установил, что Боевая организация располагает каким-то очень хорошим источником информации обо всем, что касается планов передвижения царской семьи. Кто-то из людей, наилучшим образом осведомленных, ставил их в известность обо всех изменениях в планах поездки Царя в Ревель. Особенно поразил меня один случай.

Вначале предполагалось, что Царь поедет в Ревель на своей яхте «Штандарт». Об этом мне было сообщено как об уже решенном факте, и я соответствующим образом подготовил охрану. Но в одну из наших очередных встреч Азеф меня поразил заявлением, что маршрут изменен и что Царь выедет в Ревель по железной дороге. Я отнесся к этому сообщению несколько иронически. Мне казалось совершенно невероятным, чтобы изменение маршрута царской поездки, который всегда держали в глубокой тайне, стало известно террористам раньше, чем мне, руководителю политической полиции. Но Азеф так настаивал на правильности его информации, так уверенно утверждал, что ее источник абсолютно надежен, что в конце концов у меня зародилась некоторая тревога. Помню, в ту же ночь, во время моего очередного доклада, я осведомился у Столыпина, не произошло ли каких-либо перемен в планах относительно поездки в Ревель. Столыпин тоже ничего о таких переменах не знал — и это успокоило меня. Тем более встревожен я был, когда на следующее утро мне в строго доверительном порядке было сообщено дворцовым комендантом, что изменение, о котором говорил Азеф, действительно произошло. После я узнал, что причиной этого изменения было желание Государыни, которая плохо себя чувствовала и не хотела подвергать себя риску переезда морем.

При ближайшей же встрече с Азефом я вернулся к этой теме и попросил его сообщить мне имя того лица, от которого шла его информация. От ответа на этот вопрос Азеф уклонился. Он сказал, что сведения постоянно дает какое-то весьма высокопоставленное лицо из Министерства путей сообщения, но назвать его имя он не может.

— Вы знаете, — говорил он, — против меня и так много подозрений. Человек, который дает эти сведения, известен всего только двум-трем людям. Он занимает видный пост и стоит вне всяких подозрений. Если его арестуют или если он заметит за собой наблюдение, все непременно заподозрят меня. Я не могу рисковать. Свое обещание я выполню — покушение я расстрою. Но не просите, чтобы я назвал вам этого человека.

Я не считал возможным настаивать: расстройство покушения на Царя было действительно самой важной задачей. Но про себя я решил — позднее, когда угроза покушения минует нас, вернуться к этому вопросу.

Азеф сдержал свое слово: поездка Государя в Ревель прошла весьма благополучно. Террористы имели два плана покушений: один — нападение на царский поезд в пути; другой — покушение во время поездки Царя в подгороднее имение одного из придворных (кажется, графа Бенкендорфа). Нападение на поезд не могло состояться по той простой причине, что Азеф, получивший от своего информатора условную телеграмму о времени выхода царского поезда, нарочно задержал ее — и сообщил о телеграмме своим товарищам и Боевой организации только тогда, когда ехать для нападения было поздно. Что же касается до поездки Государя в имение, то оно было, по моему предложению, вообще отменено.

Ревельские торжества прошли в полном порядке. Государь и Государыня прибыли в Ревель 27 мая 1908 года. Торжественно встреченные на вокзале, они поехали в открытой коляске через весь город к гавани. Был ясный, солнечный день. Вдоль улиц шпалерами стояли солдаты, матросы, ученицы и ученики местных учебных заведений. Все в белом, и всюду масса цветов. Я, конечно, принял меры предосторожности и бросил в Ревель все имевшиеся в моем распоряжении силы, хотя и знал от Азефа, что в тот момент в городе нет ни одного из известных ему террористов. В порту, в местном яхт-клубе, Государь принял представителей местного самоуправления и депутации от сословий, после чего царская чета проследовала на «Штандарт». Несколькими часами позднее прибыла английская яхта «Виктория и Альберт» с королевской четой на борту. Ее эскортировала эскадра из 8 судов. Это была торжественная, импозантная картина. Стояла чудесная погода. Ни тучки на небе, ни ветра. Зеркальная гладь залива уходила в бесконечную даль, как бы сливаясь на горизонте с бездонно чистим голубым небом. Затем на горизонте показался наш дежурный миноносец, несший известие о приближении английской эскадры. Вслед за ним показалась и сама эскадра. И крепостная артиллерия, и суда нашей эскадры отдавали положенные салюты. Все мачты украсились русскими и английскими флагами.

Все шло по расписанию, только один анекдотический эпизод вклинился в события этого дня. Когда смолкли пушечные салюты и шедшая впереди английская королевская яхта обменялась приветственными сигналами с «Штандартом», с «Виктории и Альберта» вдруг заговорили флагами. Сигналы были не совсем обычны. Не все даже моряки их понимали. А между тем было ясно, что дело идет о чем-то важном, срочном. Неудивительно, что у нас все насторожились. Повсюду раздавались вопросы:

— В чем дело? Что они сигнализируют?

Напряжение не разрядилось и тогда, когда со «Штандарта» коротко ответили обещанием исполнить просьбу — и тотчас же начали спускать моторный бот, который полным ходом пошел к «Виктории и Альберту». Тем больше смеха и острот послышалось позднее, когда стало известно, о чем сигнализировала королевская чета: «Пришлите портного на борт».

Оказалось, что Эдуард VII, только подходя к Ревелю, установил, что имевшийся с ним мундир киевского драгунского полка стал ему нестерпимо тесен. А между тем по церемониалу король, шеф этого полка, должен был приехать на «Штандарт» именно в этом мундире. На счастье, на «Штандарте» был придворный портной, который сумел быстро распустить швы мундира, так что Эдуард VII смог его застегнуть. Правда, свою трудную задачу портной решил неидеально, — и когда несколько позднее английский король показался в русском мундире, даже неопытному глазу было заметно, что ему в этом мундире было совсем не по себе. В противоположность своей эскадре, которая так ловко и отчетливо проделывала все маневры, Эдуард VII в тесном мундире и драгунской шапочке выглядел не слишком-то великолепно.

Вечером первого дня меня запросили, не будет ли опасно разрешить местному немецкому певческому обществу исполнить серенаду на воде в честь коронованных гостей Ревеля. Я поглядел на собравшихся членов общества. Это были в большинстве своем солидные люди, многие уже седые. Было ясно, что ждать от них покушения не приходится, и их просьба была удовлетворена. На всякий случай, впрочем, я отрядил к ним в лодку своих агентов. Вечером на нескольких лодках немецкие певцы подъехали к «Штандарту», на котором в этот момент Государь принимал визит английского короля, и довольно стройно исполнили ряд немецких патриотических песен. Так случилось, что в момент рождения русско-английского соглашения речи дипломатов произносились под аккомпанемент немецкого пения…

После окончания торжеств я вернулся в Петербург и вплотную занялся мучившим меня вопросом о таинственном лице, которое знает обо всех передвижениях Царя и выдает их тайны террористам. Я согласен был оставить на свободе людей, готовых пойти на террористический акт, если бы имел возможность следить за каждым их шагом и немедленно обезвредить их в тот момент, когда они станут опасными. Лицо, выдававшее революционерам царские секреты, было даже более опасно, чем такие террористы, и я должен был его знать, должен был, во всяком случае, иметь возможность парализовать его тайную предательскую деятельность.

Азеф мне не дал относительно него никаких указаний, но возможность расследования все же существовала. Секреты царских передвижений были известны очень немногим. В этом направлении я и вел свои поиски. Вначале у меня теплилась надежда, что слова Азефа о «высокопоставленном сановнике» были просто хвастливой фразой. Я был уверен, что предателем был кто-то из мелких чиновников. Но уже очень скоро мое расследование установило, что секрет изменения царского маршрута в тот момент, когда мне об этом изменении рассказал Азеф, никому из мелких чиновников известен не был, — его знало всего 5–7 человек. Все они действительно были «высокопоставленными сановниками» в полном смысле этого слова, и все же было ясно, что кто-то из них был предателем самого худшего типа — человеком, который, оставаясь в тени, помогал террористам готовить убийство того монарха, клятву на верность которому этот человек принес. Одного за другим я перебрал всех этих людей, выяснил их связи и сношения и в конце концов пришел к убеждению, что этим предателем был человек, занимавший в высшей степени высокий пост в Министерстве путей сообщения. Мне трудно было верить этому выводу — но доводы были слишком веские и само дело слишком ответственным, чтобы я мог о нем молчать. Я и так сделал для него отступление от своего обычного правила: еще с 1906 года все без исключения серьезные сведения, которые поступали в мое распоряжение, я немедленно сообщал П. А. Столыпину. Об этом деле я доклада своевременно не сделал: я понимал, что это мое сообщение обеспокоит Столыпина в то время, когда его сила особенно нужна для ответственных политических переговоров, а пользы для моего расследования никакой не принесет. Но теперь, когда данные мною были собраны, я счел себя обязанным со всей откровенностью доложить дело П. А. Столыпину. Как и следовало ожидать, мой доклад произвел на него тяжелое впечатление. Сначала он не хотел верить моим выводам.

— Нет, нет, — твердил он. — Вы ошибаетесь. Я его хорошо знаю. Ведь он принимает участие в заседании Совета министров, бывает у меня в гостях… Он не может быть предателем, помощником террористов в подготовке покушения на Царя.

И только после того, как я во всех деталях рассказал ему о том, в результате какого расследования я пришел к своему выводу, уверенность Столыпина несколько поколебалась. Но все же никаких шагов предпринимать он не хотел и попросил меня еще раз самым тщательным образом проверить мои выводы. Я сделал это — и только увеличил собранный мною обвинительный материал. Правда, прямых доказательств у меня не было, но все косвенные улики сходились в указаниях на одно и то же лицо. При моем втором докладе Столыпин уже не оспаривал моих выводов, но принять какие-либо меры колебался.

— Он хуже любого террориста, — говорил он, — и его следовало бы предать суду. Но как это сделать? Вы понимаете, что будут об этом писать газеты всего мира? Лучше подождем — быть может, после видно будет — и ограничимся только тем, что отстраним это лицо от всех дел, связанных с передвижением Государя.

После вскоре пришло разоблачение Азефа, и о предании суду стало невозможно и думать. Пост этот сановник-предатель, конечно, потерял, но разоблачен не был. Не назову его фамилии я и теперь. Его, правда, уже нет в живых — но у него, кажется, есть дети, которые, конечно, ни в какой мере за этот грех своего отца неответственны. Впрочем, так как официального следствия не было и сам подозреваемый не был допрошен, то и абсолютно верным мой вывод считать нельзя: хоть и очень небольшая, но все же существует доля вероятия, что мой вывод о лице неправилен. Несомненно одно: «высокопоставленный сановник», предававший террористам своего Государя, существовал.