Глава X
Глава X
Тибетский доктор Бадмаев. — Монархист как протеже матросов-большевиков. — Моя первая встреча с Распутиным. — Распутин и Дума. — Интриги Белецкого. — Распутин и его связи с Царем. — Падение генерала Джунковского. — Бесполезное предупреждение Бадмаева
Другом Распутина был Петр Александрович Бадмаев, который, как и Распутин, часто являлся объектом самых грязных сплетен. В этой связи мне хотелось бы рассказать об этом замечательном человеке, в своем роде уникальном, которого я очень хорошо знал.
Бадмаев приехал из Монголии. Он постиг тайные знания Тибета в использовании лекарственных трав, а затем, во время Русско-турецкой войны, стал военным врачом. Это был человек сильной воли, наделенный огромным чувством справедливости.
Стремясь помочь многочисленному населению Восточной Сибири, он выступил в качестве главы одной или двух делегаций, причем обращался непосредственно к Императорскому Двору. Таким образом он привлек внимание Александра III, который, по его просьбе, дал ему специальное разрешение лечить, используя тибетское врачебное искусство. В дальнейшем Бадмаев не раз получал аудиенцию у Императора, выступая от имени своих земляков. Но он никогда не вступал в тесный контакт с дворцовыми кругами и, как убежденный и верный монархист, никогда не стремился использовать незаконным образом свои связи с Царем и правящим классом.
Несмотря на это, бесстыдные журналисты приписывали ему участие в тайных интригах Двора. Они даже утверждали, что, тайно сговорившись с Распутиным, он склонял Императора принимать тибетский отвар трав, который должен был резко понизить умственные способности правителя.
Я хорошо помню обед в моем доме, на котором присутствовали Курлов и Бадмаев. Мы узнали из газет, что Цесаревич опять страдает от приступа гемофилии{114}, и эта новость привела Бадмаева в ужасно угнетенное состояние; его словоохотливость и радостное настроение сразу исчезли. Позже, когда мы перешли в мой кабинет, Бадмаев обратился к Курлову и ко мне с просьбой получить для него разрешение лечить Цесаревича с помощью тибетских лекарств; он сказал, что способен своими средствами полностью излечить болезнь, в то время как европейские врачи совершенно беспомощны против нее. После обсуждения мы решили послать телеграмму дворцовому коменданту генералу В. А. Дедюлину, и я лично составил послание. Двумя днями позже мы получили ответное письмо Дедюлина, в котором он сообщал, что лечащий врач Федоров и врачи-консультанты возражают против приглашения Бадмаева и что царствующая чета в итоге решила отказаться от предложения. Этот случай явно доказывает абсолютную недостоверность свидетельства о лечебной деятельности Бадмаева при Дворе.
Я был убежден в исключительности медицинских способностей Бадмаева и уважал его монархистские убеждения и многосторонние знания. Мне рассказывали, что он изучал православную религию в течение двадцати лет, прежде чем решил перейти в нее. Желание мстить было совершенно чуждо его натуре. Его усилия постоянно были направлены на оказание всевозможной помощи тем, кто в ней нуждался. Многим людям, которые просили его содействия, он безотказно давал деньги, иногда очень значительные суммы.
Судьба Бадмаева после революции также очень интересна и характерна. Когда он попытался уехать в Финляндию, то был арестован революционными матросами и некоторое время содержался в тюрьме. Находясь там, он не скрывал от своих стражей твердого убеждения, что свержение Царя являлось безумным поступком. Моряки, обычно такие непреклонные, молча слушали то, что говорил Бадмаев, не находя слов в ответ. Довольно скоро он был освобожден из заключения и возвращен в Петербург, где возобновил свою медицинскую практику. Сотни пациентов снова толпились у него, и в своих разговорах с ними он открыто выражал свои монархистские убеждения, давая им понять, что Россия попала в руки недостойных людей, которые приведут ее к падению.
Позже, когда большевики уже пришли к власти, агент ЧК (Чрезвычайной комиссии, на самом деле — тайной полиции) явился к Бадмаеву в качестве пациента и стал вовлекать его в политический спор. Это было не очень трудно, так как Бадмаев не сдерживался и не стеснялся, когда стоял вопрос о сравнении старого и нового режимов, он сразу же начал с жесткого осуждения коммунистической системы. Агент после этого посетил доктора еще два или три раза, и наконец ЧК обыскала дом Бадмаева. Они распотрошили диван, вскрыли всю мягкую мебель, искали во всех щелях и углах тайную переписку Бадмаева и Императрицы. Так как подобная переписка никогда не существовала, все усилия большевистских агентов, естественно, не увенчались успехом. Тем не менее Бадмаев был арестован.
Спустя два дня три матроса позвонили в его входную дверь. Они были знакомы с Бадмаевым и хотели проконсультироваться по поводу своих болезней. Слуга Бадмаева сообщил им, что хозяин арестован и находится в заключении в ЧК. Матросы, не теряя времени, поспешили к себе на корабль, чтобы сообщить о случившемся команде; все они вооружились и направились прямо к зданию ЧК. По прибытии они крепко избили своих товарищей, служивших здесь, освободили Бадмаева и с триумфом отправили его домой.
Именно в доме Бадмаева я впервые встретился с Распутиным, хотя из документальных свидетельств, находившихся в моем распоряжении, знал о нем все. Однажды вечером, возвращаясь домой со службы, я решил зайти к Бадмаеву, чтобы посоветоваться по поводу беспокоившего меня недомогания. Горничная проводила меня в столовую, где я и нашел хозяина за ужином с Распутиным, приятельницей последнего Марией Головиной и другими гостями. Бадмаев пригласил меня сесть напротив Распутина, и таким образом я получил возможность наблюдать за ним, не выглядя слишком назойливым. Я слышал, как Распутин поинтересовался у Бадмаева, кто я, и Бадмаев назвал ему мое имя и объяснил служебное положение. Информация, видимо, удовлетворила «старца», так как он дружески улыбнулся и вновь принял участие в общем разговоре, который затих при моем появлении. Позже появились Курлов и Протопопов, тоже убежденные сторонники и регулярные пациенты тибетского доктора. После недолгого разговора на общие темы разговор перешел к обсуждению главного вопроса текущего момента — перевозок продовольствия на транспорте и распределения беженцев из эвакуируемых районов. Несколько раз упоминалась Дума, и мы единодушно пришли к заключению, что ее действия абсолютно бесполезны и направлены главным образом на то, чтобы затруднить работу правительства политическими интригами и критикой, столь же несправедливой, сколь и злонамеренной.
Однако я хочу указать на тот факт, что все споры, которые мы вели в тот вечер и в других случаях по тому же поводу, были чисто академическими по характеру и ни в каком смысле не были направлены, как часто утверждалось в свое время, на то, чтобы заставить Распутина заинтересоваться министром Протопоповым. Как раз тогда — это был конец октября 1916 года — Дума начала свою роковую осеннюю сессию, когда каждое заседание сопровождалось гневными выступлениями против правительства и атаками на правящий дом, которые день ото дня становились все более открытыми. Поэтому неудивительно, что мы в нашем кругу обсуждали вопросы, которые в тот момент занимали всю Россию.
В ту мою первую встречу с ним Распутин постепенно входил в состояние видимого возбуждения. Он вскочил из-за стола, стал ходить взад и вперед по комнате, воздевая руки к небесам в неподдельном отчаянии. «Почему члены Думы не любят Царя? — воскликнул он несколько раз. — Разве он не живет только для процветания России?» Затем в своей неловкой манере он начал говорить о клеветнических слухах, распространяемых о Царице. Я ни на секунду не усомнился в его искренности, когда он горько жаловался, что Императрицу все более и более открыто осуждают в народе, армии и Думе за предательские действия в пользу Германии, более того, за тайную переписку с кайзером Вильгельмом. Он сказал, что совершенно не понимает, как появляются такие бессмысленные статьи, если каждый, кто знает Царицу, совершенно уверен, что она искренне и близко к сердцу принимает судьбу России и ее народа.
Этот первый вечер, который я провел в компании с Распутиным, убедил меня, что все рассказы о его гипнотических способностях — пустая болтовня. Несколько раз он обращался ко мне, глядя прямо на меня своими пронизывающими насквозь глазами. Но его взгляд совершенно не возымел на меня такого действия, чтобы думать о гипнотическом воздействии с его стороны, да и выражением лица он ничуть не напоминал гипнотизера. Его глаза выражали не более чем напряженное внимание. Вы могли отчетливо видеть, какие усилия он прилагал, чтобы понять то, о чем говорилось, а его мозг усиленно работал, чтобы обдумать услышанное и быть готовым ответить. И дальнейшее знакомство с ним только подтвердило первое впечатление.
Несмотря на все сказанное, я совершенно не хочу создать у читателя впечатление, что я был в восторге от Распутина; и тогда, и сейчас я далек от этого. Но я считаю своей обязанностью из-за бесчисленных клеветнических измышлений, связанных с именем этого человека, осветить и хорошие черты его характера. Стремясь к справедливой и беспристрастной оценке Распутина, мы не можем оставить в стороне его подлинно русскую натуру, его твердую веру и его страстную любовь к своей стране, которая не подлежит сомнению.
Насчет отношений Распутина и Протопопова (который вскоре стал последним министром внутренних дел при царском строе) делались бесчисленные лживые утверждения. К ним я еще вернусь. Пока же хотелось бы указать, что с самого начала между ними установилась тесная взаимная связь. Протопопов испытывал живой и глубокий интерес к Распутину, так как тот казался ему подлинным воплощением души русского народа. Протопопов верил, что из высказываний Распутина он может многое узнать о чувствах и стремлениях крестьян. В этом Протопопов особо уверял меня несколько раз, и у меня не было оснований сомневаться в искренности этого в высшей степени порядочного человека.
За моей первой встречей с Распутиным вскоре последовали многие другие, и, таким образом, появилась хорошая возможность внимательно изучить его. К этому времени он уже был в значительной степени развращен своим окружением; и, кроме того, его вовлекал в интриги товарищ министра внутренних дел Белецкий, нередко толкавший на шаги, которые очень трудно оправдать. Тогда же, но, к сожалению, слишком поздно, его стали мучить дурные предчувствия, что он становится игрушкой в руках группы авантюристов. Смутное ощущение этого угнетало и смущало его. Ловкий Белецкий вместе с министром Хвостовым и темной личностью по фамилии Андронников весьма успешно втягивали Распутина в сети своих корыстных политических махинаций. В его честь систематически устраивались роскошные пиры, во время которых делались попытки подталкивать Распутина к нужным действиям. Не подозревая об этом, он позволял использовать себя в различных, иногда в весьма грязных, делах.
Через некоторое время эта запутанная интрига рухнула из-за недоверия и мелочной зависти между Белецким и Хвостовым; отношения между этими двумя людьми испортились; и только тогда Распутин понял, в какой опасной игре он участвует. С этого момента он постоянно опасался, что его вновь вовлекут в какую-нибудь сомнительную аферу, используя нехватку у него опыта и образования. К этому страху добавлялось недовольство, вызванное нападками на него Думы.
Находясь в подавленном состоянии, однажды он искренне сказал мне, что совершенно не понимает, почему его персоне придают такое большое значение. «В конце концов, — говорил он, — я не министр, я просто говорю то, что подсказывает мой крестьянский ум. Если Царь спрашивает мое мнение, я откровенно говорю ему, что думаю, и все. Что я сделал этим людям в Думе, что они так меня ненавидят?»
Несмотря на это, он ни в коей мере не одобрял роспуск Думы. Напротив, он часто высказывал мысль, что если Царь создал Думу, то она должна продолжать существовать. Он не мог понять и не понимал, что это учреждение давно прекратило сотрудничать с Царем и его правительством, что, напротив, у него одна цель: полностью разрушить царскую власть. Когда потом ему указали, что не только на открытых заседаниях, но и на партийных собраниях и в кулуарах депутаты упорно обсуждают его в весьма резкой и недружелюбной форме, он пришел в смятение и начал говорить короткими фразами, отчаянно жестикулируя: «Оставьте их. Они поговорят и вновь затихнут. Им нужно указать верный путь, чтобы они делали свое дело и не волновались из-за меня. Кто я? Простой крестьянин. Царь и Царица по своей доброте очень расположены ко мне, и я говорю им правду, когда меня спрашивают. Я верю в Бога и говорю правду в присутствии Царя, как говорил бы перед Богом. Люди из Думы не должны бояться — у них слишком много дел, о которых надо думать, — они должны успокоиться. Когда они наговорятся, они прекратят сами. Чего они хотят от меня? В конце концов, они русские люди и поймут, к чему призваны! Конечно, не Григорием Распутиным заниматься, а помогать Царю и его правительству. Думу ни в коем случае нельзя распускать!»
Он прямо говорил со мной о подобных вещах, так как знал, что я прекрасно его понимаю. Если я ругал его за недисциплинированное и часто неприличное поведение, он отвечал, делая неловкое и какое-то смущенное движение рукой: «Чего ты хочешь, дорогой мой? Кто чист перед Богом, тот чист и перед Царем».
Я был хорошо осведомлен, что одно из скандальных распутинских дел летом 1915 года привело к падению моего начальника генерала Джунковского. Во время одной из своих многочисленных поездок в Сибирь Распутин остановился в Москве и был приглашен в дом предпринимателя, с которым находился в дружеских отношениях. Будучи там, он совершенно определенным образом проявил знаки внимания к хорошенькой горничной, хотя она несколько раз весьма энергично пресекала его поползновения. Начальник Московского охранного отделения послал секретный рапорт о случившемся, и я передал его через начальника Департамента полиции товарищу министра внутренних дел генералу Джунковскому. Джунковский решил, что необходимо проинформировать Императора о происшедшем, и, честно говоря, сделал это довольно нетактично. В результате вскоре после этого случая министр внутренних дел князь Щербатов получил указание от Царя подыскать другой, более подходящий пост для своего помощника. Генерал Джунковский, естественно, сделал правильный вывод из императорского выговора и ушел в отставку{115}.
В это время Распутин, сопровождаемый агентами, постоянно наблюдавшими за ним, направлялся на родину У него не было ни малейшего представления обо всем случившемся и, соответственно, не могло быть и сожаления о судьбе Джунковского. Однако тогда уверенно утверждали, что Джунковский пал жертвой мести Распутина; последний, как рассказывали, использовал все свое влияние при Дворе, чтобы устранить генерала, отважившегося рассказать Царю о его дурном поведении. Конечно же, меня очень интересовало, что скажет сам Распутин обо всем этом деле, и поэтому при первой же представившейся возможности я постарался перевести беседу на дело Джунковского. Он охотно поддержал разговор и без лишних слов признал свой грех, совершенный в тот раз в Москве, но настойчиво отрицал любое участие в отставке Джунковского. Он уверял, что ему рассказали об отставке и ее причине только через некоторое время после того, как она произошла.
Насколько я понимаю его характер, я с уверенностью могу сказать, что Распутин не питал мстительных чувств к тем, кто относился к нему враждебно. Когда бы он ни говорил о ком-то из своих недругов, он всегда использовал для его характеристики простое выражение: «Он плохой человек!» С другой стороны, я никогда не слышал от него ругательств или проклятий.
Как я уже сказал, за несколько месяцев до смерти он позволил себе слишком глубоко окунуться в замыслы политических интриганов, чьи намерения не способен был понять. Ему просто льстило быть на равных с богатыми и влиятельными людьми и видеть, с каким вниманием они слушали все, что он говорил. Ощущение собственной важности, которую давало ему такое отношение, ударяло ему в голову, и он не замечал, что его постоянно подталкивают к хвастливым разглагольствованиям. В обществе людей, развращавших его ночными оргиями, он вскоре усвоил высокомерные манеры человека, наслаждающегося властью и могуществом, человека, с которым непозволительно общаться так, как если бы Распутин был простым мужиком.
Только один человек отчетливо предвидел неминуемое падение Распутина и старался предупредить «старца». Это был Бадмаев. Однажды он долго беседовал со мной о несчастье, которое грозит Распутину. По моей просьбе он пошел к Распутину и умолял прекратить участвовать в оргиях, и особенно в опасных и компрометирующих разговорах. В своей трогательной театральной манере он закончил это наставление тем, что упал на колени перед Распутиным и умолял его вести себя разумно. К сожалению, это исполненное лучших побуждений предостережение опоздало, так как через некоторое время страхи Бадмаева оправдались: Распутин был убит группой своих врагов.