Глава III
Глава III
Провокаторы и провокация (прямое подстрекательство). — Предательская опечатка. — Полицейские агенты как заговорщики. — Организация и образ действий революционеров. — Тайные типографии. — Анархисты и террористы. — Раскрытая попытка покушения на Царя
Как мало на деле можно было сделать без методов, практикуемых политической полицией, наиболее отчетливо, пожалуй, демонстрируют некоторые случаи, произошедшие после Февральской революции 1917 года. Министр юстиции Керенский обратился к бывшим руководителям Охраны, находившимся тогда в тюрьме, за советом, как лучше противостоять проискам большевиков. Одним из них был генерал Глобачев, бывший начальник Петербургского охранного отделения. Его арестовали сразу после революции и сразу же предложили сотрудничать с новым правительством в борьбе с экстремистами. Должен сказать, что похожий случай произошел и со мной{84}.
Но если политическая полиция и считала необходимым сотрудничать с секретными агентами из рядов бунтовщиков, это все же было очень далеко от провокации и прямого подстрекательства, в которых всегда ее обвиняли. Был, в сущности, только один способ оправдать это обвинение: враги старого режима просто произвольно изменили значение слова «провокация» и называли провокатором любого, кто тайно снабжал нас информацией.
Действительное значение этого термина, которым слишком часто злоупотребляют, однако, совсем другое. Провокатор — это тот, кто создает революционное движение, а затем предает властям людей, которых обманул. Если термин «провокатор» понимать таким образом, я могу подтвердить, что подобная подлинная провокация никогда не поощрялась царской властью, но всегда сурою наказывалась.
Больше того, к сожалению, и без Охраны подпольные организации возникали в большом количестве. Российское образованное мелкопоместное дворянство считало хорошим тоном предаваться (с полным отсутствием рассудительности и сдержанности) тому, что считало либеральными идеями; и, следовательно, движения, оппозиционные правительству, были слишком сильными сами по себе и не требовали искусственного поощрения или создания тайных организаций и заговоров со стороны Охраны, хотя ей это и приписывалось. Эти злополучные смутьяны и агитаторы: Бурцев, Гершуни, Балмашев, Каляев, Савинков и другие, которые десятилетиями работали для того, чтобы разрушить нашу страну, до сегодняшнего дня не смогли представить доказательств того, что были спровоцированы на революционную деятельность.
Конечно, нельзя скрыть тот факт, что время от времени, благодаря недостатку опыта у местных властей, провокация имела место, но когда в Департаменте полиции узнавали о подобных случаях, виновных всегда ожидало строгое наказание. Люди, руководившие Департаментом, такие как Коваленский, Э. И. Вуич, М. И. Трусевич и я, всегда внимательно следили за тем, чтобы не допускать, а уж тем более не одобрять таких неприемлемых действий.
Если случаи провокации все же происходили, то они были преимущественно последствиями революции 1905 года. Беспорядки доказали, что численность политической полиции недостаточна для того, чтобы с полным успехом подавить волнения. Чтобы несколько исправить положение, директор Департамента полиции М. И. Трусевич организовал районные охранные отделения, призванные укрепить органы, занимающиеся политическими расследованиями. Поскольку, однако, ощущался недостаток людей для работы в этих отделениях, Трусевич был вынужден назначать туда на руководящие должности молодых армейских офицеров. Этим руководителям, естественно, часто не хватало опыта и необходимых знаний; и в дополнение к этим трудностям часто возникали трения между ними и местными властями.
Далее, одно время Департамент полиции использовал ошибочную практику оценки работы районных отделений на основе чисто количественного принципа, по числу сообщений о революционной деятельности. Легко могло случиться, что на данной территории подпольщики не очень активны, и руководитель районного охранного отделения опасался, и не без основания, что произведет плохое впечатление на начальство в Петербурге, если не будет отправлять соответствующие сообщения. Такое положение, естественно, поддерживало заманчивую мысль о создании беспорядков на основе провокации. Впоследствии, обнаруживая их, офицер мог заслужить у начальства Департамента полиции репутацию очень умелого сотрудника{85}.
Несколько раз мне тоже приходилось расследовать подобные случаи. Среди них я помню особенно одно дело, случившееся в 1906 году в Екатеринославе. В этот город я был отправлен министром внутренних дел П. Н. Дурново, и здесь я узнал от местного прокурора, что незадолго до моего прибытия начальник охранного отделения{86} нашел подпольную типографию. Однако следователь, ведущий это дело, тщательно обыскав помещение типографии, обнаружил безошибочные признаки того, что все было сфабриковано самим охранным отделением. Вот как это было. В типографии были найдены несколько сотен экземпляров подрывной прокламации, а ее набор был тут же, в типографском станке. Следователь сделал оттиск с набора и обнаружил, что в одном абзаце отсутствует маленькое слово «этот». Но в напечатанных уже экземплярах оно было на месте. Мы все сразу поняли, что это значит. Охранное отделение где-то отпечатало прокламации, подложило их в типографию при помощи одного из своих агентов, который затем быстро сделал соответствующий набор. Если бы не небольшая оплошность этого человека, план мог бы сработать и совершенно невиновный типограф был бы сослан в Сибирь. Начальник отделения получил суровый выговор, расследование сразу же прекратили, и ни один волосок на голове типографа не пострадал. Я передал министру рапорт об этом деле, и он собственноручно наложил резолюцию: «Начальник отделения должен быть немедленно уволен; начальника Корпуса жандармов немедленно уведомить о его отставке».
Другой случай провокации произошел в то время, как я руководил Особым отделом Департамента полиции. Начальник жандармско-полицейского управления Дальневосточной железной дороги, человек, который никогда до этого не занимался политическими расследованиями, прислал сообщение, что какие-то русские революционеры встречаются в клубе в Токио{87}. Стремясь нейтрализовать этих людей, сообщал он, он послал туда своего агента, чтобы взорвать клуб. Как только я прочел это сообщение, то сразу поспешил к директору Департамента полиции и все ему рассказал. Тотчас же была отправлена телеграмма этому жандармскому начальнику, строго запрещающая осуществление его безумного плана К счастью, послание успело вовремя, и взрыв бомбы, задуманный одним из наших сотрудников, был предотвращен.
Приведенными случаями я исчерпал список реальных случаев провокации, которые мне известны. Дело в том, что Департамент полиции всегда был весьма подозрителен, вникал в каждое дело, чтобы быть уверенным, что подчиненные не переходят границ законности.
Работа секретных агентов состояла исключительно в информировании охранных отделений о деятельности подпольных организаций; им строго запрещалось принимать какое-либо активное участие в делах, которые наносят ущерб интересам государства. Конечно, члены подпольных организаций, к которым принадлежал секретный агент, ожидали от него определенной работы, и он не всегда мог освободиться от нее, не вызывая подозрений. Соответственно, мы разрешали нашей агентуре участвовать в тайных собраниях и выполнять небольшие поручения, которые им давали. Но если дело касалось серьезных и опасных предприятий, то секретному сотруднику не разрешалось повиноваться руководителям бунтовщиков. Ему следовало найти убедительный предлог, чтобы отказаться от выполнения поручений. Таким образом, трудность для сотрудника состояла в том, чтобы, с одной стороны, создать впечатление активности и усердия в партийных делах, а с другой — отказываться от действий, серьезно нарушающих закон. Если в партийной работе секретный сотрудник демонстрировал слишком мало рвения, он рисковал вызвать подозрения своих товарищей и в итоге мог быть даже убит. Если же его участие в насильственных действиях бунтовщиков заходило слишком далеко, он легко мог оказаться в ситуации, которая исключала возможность законного освобождения его от ответственности.
Иногда случалось, что у нашей секретной агентуры возникала необходимость взять на сохранение у революционеров пропагандистскую литературу компрометирующего содержания и даже взрывчатку. В таких случаях агент, в соответствии с инструкциями, должен был принести такую литературу или взрывчатку в полицию своему начальнику, а затем сказать подпольщикам, что был вынужден уничтожить материалы, так как хозяйка стала что-то подозревать, или привести какое-нибудь другое убедительное объяснение. В обязанности начальника охранного отделения входило обеспечивать агентов такими объяснениями, предназначенными для революционеров, и иногда даже устраивать маленькие инсценировки. Таким образом власти получали ценные свидетельства, а агент не компрометировал себя в глазах подпольщиков.
Читатель может задать вопрос, почему полиция не могла сразу арестовать людей, о которых сообщил осведомитель; почему, с другой стороны, она долгое время оставалась пассивным свидетелем опасных действий заговорщиков? Причина заключается в сложной структуре революционных организаций. Начать с того, что секретный сотрудник мог обычно знать только нескольких незначительных членов своей подпольной организации, тогда как настоящие руководители держались в тени. Действия организаций, стремящихся к свержению государственного строя, были так тщательно и детально продуманы, что их нельзя было пресечь мерами простого насилия. Если жандармы проводили арест сразу же после получения первых сведений от своих осведомителей, им в руки могли попасть только незначительные исполнители, которые даже не очень хорошо знали подробности подпольной работы, и нам никогда бы не удалось раскрыть всю сеть подпольной организации. Наши враги могли бы втихомолку радоваться, если бы мы старательно арестовывали таких людей, которые оказались заметны только потому, что заговорщики хотели, чтобы, арестовав этих людей, мы предупредили лидеров об опасности.
Все подпольные организации были устроены по такой же сложной системе, как и сама политическая полиция. Руководители, занимавшие наиболее ответственные посты в организации, очень редко показывались товарищам, не входившим в круг партийной элиты, и скрывались под вымышленными именами. Поэтому рядовой революционер часто не знал, кто на самом деле его руководитель. Вся корреспонденция приходила на совершенно безобидные фальшивые адреса, которые на жаргоне этих людей назывались «чистыми адресами». Почти все руководящие деятели революционеров имели подложные паспорта, и они так тщательно хранили в секрете свою подлинную личность, что властям часто было невероятно трудно установить, кем они являются на самом деле.
Все рукописные материалы, которые могли бы послужить основанием для обвинения, были либо зашифрованы и написаны невидимыми чернилами, либо спрятаны в очень умело выбранных тайных местах. Опытные революционеры проверяли, не следят ли за ними на улицах, и использовали меры предосторожности в случае неожиданного полицейского обыска. Если сотрудники охранного отделения внезапно появлялись в подозрительной квартире, революционеры, которые там оказывались, всегда стремились, задернув оконные занавески или иным схожим способом, дать знать своим товарищам, ожидавшим на улице, и мы могли быть совершенно уверены, что никто из подпольщиков никогда больше не появится на этой квартире.
Высшие руководители революционных партий, как правило, находились за границей и были, следовательно, вне сферы досягаемости властей. Особенно Швейцария в течение долгого времени была центром различных социалистических и других революционных организаций, которые использовали эту страну как убежище, из которого они из года в год направляли борьбу с самодержавной властью.
Если революционера арестовывали, он, как правило, отказывался давать какие-либо показания. Это был, если можно так выразиться, их принцип, направленный на то, чтобы как можно более усложнить задачу властей.
Одним из наиболее важных средств, используемых всеми этими организациями, были подпольные типографии. Такие типографии чаще всего размещались в подвалах старых домов или в отдаленных районах и закоулках. В этих типографиях печатались воззвания и прокламации, направленные на то, чтобы поднять народ на борьбу с законным правительством. Найти и обезвредить эти рассадники революционных идей было главной задачей охранных отделений, которая могла быть решена главным образом при помощи секретных сотрудников. Если мы обнаруживали одну из таких типографий, все материалы, найденные в помещении, конфисковывались и уничтожались{88}; все причастные к печатанию революционных листовок высылались в Сибирь.
Самыми опасными врагами, противостоящими Охране, были анархисты, которыми владели слепая жажда разрушения и стремление к ниспровержению любой власти и порядка в государстве. Среди них было немало людей, одержимых фанатичной верой в правильность своих идей и мечтающих провести их в жизнь. Но в рядах анархистов были также люди, которые просто пользовались возможностью удовлетворять свои болезненные и преступные наклонности.
Так называемая Боевая группа социалистов-революционеров тоже доставляла немало беспокойства Охране, так как она совершала множество покушений на жизнь членов Императорской семьи, правительства и самой полиции. Число жертв от взрывов бомб или револьверных пуль террористов весьма велико. Даже жизнь Царя часто подвергалась серьезной опасности. Мы постоянно узнавали о замыслах убить Государя, и несколько раз только особая осторожность и изобретательность дали возможность предотвратить эти преступления.
Как много в этих случаях зависело от правильного поведения руководителей политической полиции, лучше всего видно из рассказа о попытке покушения, предпринятой эсером Слетовым. Он приехал в Петербург с несколькими товарищами, чтобы убить Царя. Он и его спутники маскировались под извозчиков и затратили немало усилий, чтобы выяснить точное время, когда Император обычно выезжает из дворца. Но, по счастливой случайности, среди товарищей Слетова был секретный сотрудник, который не терял времени и предупредил власти о замыслах этой опасной группы{89}. Донесение было передано генералу Курлову, тогда командиру Корпуса жандармов. Некоторое время он не знал, что предпринять. Проще всего было сразу же арестовать Слетова и его товарищей, но мы не знали точно, какие ответвления существуют у этой организации. Если такие были, то мы не могли пойти на риск, что какой-нибудь другой член организации, неизвестный полиции, совершит в конце концов намеченное покушение. После долгих размышлений Курлов решил на этот раз тихо предупредить Слетова через агентуру и таким образом «засветить» всю группу.
Каким бы странным ни казался подобный ход, но в данной ситуации это было лучшее, что можно было сделать. Опасность для жизни Императора была предотвращена. Конечно, существовала возможность, что один из этих заговорщиков может быть вовлечен в дальнейшие преступные замыслы, но полиция уже установила их личности. Это увеличивало возможность успешных действий в будущем, если же члены организации были бы арестованы, полиция становилась бы беззащитной перед дальнейшими заговорами.