9

9

Доверие большинства советских людей к Сталину и руководству партии ставило незаконно репрессируемых коммунистов в невероятно трудное положение. Ведь все считали их преступниками, и лишь родные и немногие друзья знали, что они невиновны. Еще более тяжелым для арестованных было то, что они не могли ничего понять. В сборнике воспоминаний о Михаиле Кольцове можно прочесть: «Что происходит, — повторял, бывало, Кольцов, шагая взад и вперед по кабинету. — Каким образом у нас вдруг оказалось столько врагов? Ведь это же люди, которых мы знали годами, с которыми мы жили рядом!.. И почему-то, едва попав за решетку, они мгновенно признаются в том, что они враги народа, шпионы, агенты иностранных разведок… В чем дело? Я чувствую, что схожу с ума. Ведь я по своему положению — член редколлегии «Правды», известный журналист, депутат — я должен, казалось бы, уметь объяснить другим смысл того, что происходит, причины такого количества разоблачений и арестов. А на самом деле я сам, как последний перепуганный обыватель, ничего не знаю, ничего не понимаю, растерян, сбит с толку, брожу впотьмах».

Большинство думало, что случившееся с ними — ошибка. «Я завтра вернусь домой», — сказал жене армейский комиссар Г. Осепян, когда ночью за ним пришли сотрудники НКВД. Такого же рода «конституционные иллюзии» испытывал и бывший председатель Госплана СССР В. И. Межлаук — незадолго до расстрела он написал в тюрьме статью «О плановой работе и мерах ее улучшения». Даже после пыток и истязаний многие продолжали верить, что, если не на следствии, то на суде все разъяснится.

Непонимание и одиночество порождали у тех, кто ожидал ареста или находился в заключении, растерянность, пассивность и даже покорность судьбе. Сталину удалось расправиться с миллионами людей именно потому» что они ни в чем не были виновны. Когда после расстрела Якира был вызван в Москву один из его заместителей, М. П. Амелин, он сказал своим близким: «Не знаю, вернусь ли я, но верьте, что никогда я не был врагом своей родной власти и своей страны».

Предчувствовал недоброе и командующий Белорусским военным округом И. П. Белов, когда его неожиданно вызвали в Москву. Выехавший вместе с ним Л. М. Сандалов рассказывал, что командарм все время думал о своем предшественнике И. П. Уборевиче, который так же внезапно был вызван в Москву… Тревога Белова не была напрасной. Как только поезд прибыл в Москву, его арестовали.

Были случаи, когда люди, мучительно и долго ожидавшие ареста, чувствовали облегчение, оказавшись в тюрьме. «Ну, товарищи, — сказал соседям по камере старый большевик Дворецкий, — сегодня я, наверное, высплюсь… Три месяца мучаюсь. Жду, когда придут за мной. Каждый день берут людей, а за мной не приходят. Наркомов всех взяли, а меня не берут. Просто душой измаялся. Не звонить же мне: почему, мол, не берете? И вот, слава богу!.. Сегодня звонок из НКВД. А я лежу уже год почти, ноги не действуют. Ну звонит какой-то начальник: «Не можете ли вы к нам подъехать на часок? Нужна, — мол, — ваша консультация», «Пожалуйста, — говорю, — моту, присылайте машину».

Именно непонимание, расстерянность, страх позволили Сталину сравнительно легко узурпировать всю власть в стране. Он не только использовал обстановку растерянности, непонимания и недостаток сплоченности в рядах партии, а всячески поощрял разрозненность. Натравливая одну группу членов ЦК на другую, он получал возможность уничтожать неугодных ему людей чужими руками. Запрещение фракций в партии не прекратило споров и борьбы между отдельными группами или видными руководителями государства по тем или иным принципиальным или личным проблемам. Лишенная открытой трибуны, эта борьба часто принимала уродливую форму интриги. Сталин умело использовал раздоры, стараясь увеличить возникавшие трещины и разногласия в руководстве. Он использовал и борьбу мнений, и чрезмерное самолюбие некоторых работников, и их личные столкновения, и неприязнь, использовал худшие качества окружавших его людей — зависть, злобу, тщеславие, глупость. Сталин немало сделал для того, чтобы отношения между членами Политбюро стали антагонистическими, он поощрял борьбу между Литвиновым и Крестинским в наркомате иностранных дел, между Ворошиловым и Тухачевским в наркомате обороны, между Орджоникидзе и Пятаковым в наркомате тяжелой промышленности и т. д. За год до своей гибели Блюхер, Белов, Алкснис и Дыбенко принимали участие в судебном заседании Военной коллегии, на котором были приговорены к расстрелу Тухачевский, Якир, Уборевич и другие. И. Эренбург вспоминал: «Помню страшный день у Мейерхольда. Мы сидели и мирно разглядывали монографию Ренуара, когда к Всеволоду Эмильевичу пришел один из его друзей, комкор И. П. Белов. Он был очень возбужден. Не обращая внимания на то, что, кроме Мейерхольдов, в комнате Люба и я, начал рассказывать, как судили Тухачевского и других военных… «Они вот так сидели — напротив нас, Уборевич смотрел мне в глаза…» Помню еще фразу Белова: «А завтра меня посадят на их место».

Назначенный в 1938 году наркомом Военно-Морского Флота В. Смирнов предпринял сразу же поездку по флотам для их «очистки» от «врагов народа», а в конце года сам был арестован и расстрелян.

Первый секретарь Западно-Сибирского крайкома партии Р. Эйхе санкционировал аресты и расстрелы в Сибири «троцкистов» и «бухаринцев». Бывших оппозиционеров заставили дать ложные показания на самого Эйхе, и он был арестован как глава «троцкистеко-бухаринского подполья» в Западной Сибири.

Секретарь ЦК КП(б)У П. П. Постышев немало потрудился, громя украинские национальные кадры еще в 1932–1933 годах. В 1937 году он направлял уполномоченному НКВД на Украине В. А. Балицкому десятки списков с сотнями фамилий ни в чем не повинных людей. В марте 1937 года Постышев был снят со своего поста «за недостаток бдительности». Оставаясь еще кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б), он был направлен секретарем Куйбышевского крайкома партии. Во второй половине 1937 года Куйбышевский край, включавший тогда и Мордовию, был с невиданной жестокостью «очищен» от «врагов народа». Были разгромлены почти все краевые организации и арестованы руководители всех 110 райкомов. Под руководством Постышева в Куйбышеве состоялся «открытый» процесс «вредителей» из КрайЗУ, после которого были арестованы сотни работников сельского хозяйства. Получая на визу приговоры суда, Постышев нередко требовал расстрела в тех случаях, когда прокурор и следователь считали возможным ограничиться 8 или 10 годами заключения. Когда край был «очищен», Постышева сняли с работы, исключили из состава Политбюро с формулировкой «за истребление кадров», а затем арестовали и расстреляли.

Конечно, люди вели себя по-разному, и мера их ответственности не одинакова. Многое зависело от того, на каком расстоянии от эпицентра разыгравшейся в стране трагедии стоял тот или иной человек и какими он располагал возможностями. Нельзя сравнивать ответственность наркома или крупного писателя — и рядового члена партии, рядового рабочего или колхозника. Нельзя сравнивать ответственность начальника концлагеря или тюрьмы для политических — и простого бойца охраны. Многое зависело и от того, в какой степени тот или иной мог разобраться в происходящем. Наконец, многое зависело от моральных качеств человека, его мужества и честности.

Немало людей были опорой Сталина, активно помогали ему совершать преступления. Они и сами творили преступления. Их надо бы не только «переметить презрением», но и воздать им по «заслугам».

Было немало добровольных доносчиков или таких, кто из одной лишь боязни ареста подписывал и составлял любые «свидетельские» показания.

Но были и такие, кто в доступной для них форме выступал против произвола. Этот протест носил различный характер. Одни из них сопротивлялись пассивно — зная об угрозе ареста, отдельные руководители уезжали из родного города, переходили порой даже на нелегальное положение, меняли фамилию.

Другие — не только родственники и друзья арестованных, но и видные деятели культуры, науки, государственные и партийные работники — направляли письма и заявления в ЦК ВКП(б). Известно уже, как боролся П. Л. Капица за освобождение физика Л. Ландау. Упорно добивался освобождения Н. И. Вавилова академик Д. Н. Прянишников — был на приеме у Молотова, у Берии, а затем решился на отчаянный шаг: представил арестованного Вавилова к Сталинской премии. Когда был арестован поэт Давид Выгодский, то заявление в его защиту подписали Ю. Тынянов, В. Лавренев, К. Федин, М. Слонимский, М. Зощенко, В. Шкловский. Узнав об аресте Тухачевского, старый большевик Н. Н. Кулябко, рекомендовавший его в партию, немедленно написал протест на имя Сталина. Ответом был арест самого Кулябко. Когда в 1937 году был арестован физик Бронштейн, письмо в его защиту подписали физики А. Ф. Иоффе, И. Е. Тамм, В. А. Фок и писатели С. Я. Маршак и К. И. Чуковский. Протест, как и сотни тысяч других протестов, был оставлен без внимания.

Были и такие, кто, имея доступ к следственным материалам, пытался и более активно выступать против беззаконий. Секретарь одного из обкомов в Казахстане Н. С. Кузнецов в первые месяцы массовых репрессий давал санкции на арест многих коммунистов области; со временем он усомнился в справедливости репрессий, и, поехав в областную тюрьму, допросил там некоторых партийных работников. Убедившись в их невиновности, Кузнецов направил работников обкома в аппарат НКВД, взял контроль над деятельностью карательных органов в области в свои руки и добился освобождения многих ранее арестованных коммунистов. Он категорически запретил следственным органам применять пытки. Собрав большой материал о незаконности действий НКВД и засоренности этих органов людьми с сомнительным прошлым, Кузнецов поехал в Москву и добился приема у Сталина. Тот посоветовал рассказать обо всем Маленкову. Маленков также не стал разбираться, предложил Кузнецову вернуться в Казахстан и оттуда прислать материалы фельдъегерской почтой. Приехав домой, Кузнецов узнал, что его перевели в другой обком. А через несколько месяцев вызвали на совещание в Алма-Ату и арестовали в гостинице. Вновь арестовали и всех коммунистов, освобожденных по требованию Кузнецова 1.

В 1937 году бюро ЦК КП(б) Киргизии, получив сообщения о пытках и истязаниях заключенных, создало специальную комиссию для проверки работы прокурорских и следственных органов республики. Деятельность этой комиссии закончилась трагически — все ее члены были репрессированы.

Попытался выступить против произвола военный прокурор Западно-Сибирского военного округа М. М. Ишов. Проверяя работу Томского управления НКВД, он установил, что следователи истязали заключенных. Держали подолгу без пищи и воды. Многие заключенные не имели представления, в чем их обвиняют, так как следователи сами писали и подписывали протоколы «допросов». А некоторых заключенных расстреляли без суда и следствия. Ишов немедленно арестовал группу томских следователей и отправил их под стражей в Новосибирск. Собрав большой материал о деятельности четырех управлений НКВД, входивших в Западно-Сибирский округ, Ишов написал докладную записку Главному военному прокурору СССР Розовскому, Генеральному прокурору СССР Вышинскому и лично Сталину, Молотову, Кагановичу. Затем он настоял, чтобы вопрос был обсужден на бюро обкома партии. С большим трудом Ишову удалось спасти от расстрела нескольких незаконно арестованных, но многого добиться не смог. Обращения в Москву оставались обычно без ответа. Заслушав его доклад, бюро обкома поручило не кому-либо, а начальнику Новосибирского управления НКВД «выправить положение». В Москву доносили: «Военный прокурор Ишов противопоставляет себя органам НКВД, мешает следствию по делам врагов народа, отказывая в санкции на их арест, самоуправствует, проводя аресты сотрудников НКВД. Своими действиями он подрывает авторитет органов. Просим его от работы отстранить и санкционировать его арест».

В марте 1938 года Ишов ездил в Москву, чтобы передать дополнительные материалы о преступлениях НКВД в Сибири в Главную Военную Прокуратуру. В июле 1938 года он снова поехал в Москву и добился приема у Вышинского. Через 25 лет Ишов вспоминал: «Когда мы вошли в кабинет, то Вышинский, указав мне место у своего рабочего стола, предложил сесть и спросил, по какому поводу и с чем я к нему приехал. Вынув из портфеля документы и выложив их на стол, я попросил меня выслушать…Кроме того, я просил Вышинского обратить особое внимание на способы и приемы получения ложных показаний: избиения, издевательство, применение средневековых методов инквизиции. Выслушав меня, Вышинский обратился ко мне со словами, глубоко, на всю жизнь засевшими в моей памяти. Он сказал: «т. Ишов, с каких это пор большевики приняли решение либерально относиться к врагам народа? Вы, прокурор Ишов, утратили партийное и классовое чутье. Врагов народа гладить по голове мы не намерены. Ничего плохого нет, что врагам народа бьем морду. И не забывайте, что великий пролетарский писатель Максим Горький сказал, что если враг не сдается, его надо уничтожить. Врагов народа жалеть не будем». Ишов пытался доказать, что речь не о врагах народа, а о невинных людях, что именно их заставляют пытками оговаривать себя и других. Вышинский холодно отвел все эти доводы, и лишь для приличия поручил присутствующему при разговоре Розовскому проверить изложенные Ишовым факты. Но никакой проверки не было. Когда Ишов вернулся в Новосибирск, его арестовали. Ордер на арест был подписан Вышинским.

Безуспешность попыток бороться с произволом объяснялась несколькими причинами. Во-первых, эти попытки были разрозненны и единичны. Во-вторых многого было уже нельзя сделать в рамках легальности. Сталина можно было легально отстранить от власти в 20-е годы, а после 1934 года — только силой. Но на это никто не решался из боязни возможных последствий. Не все понимали, что Сталин фактически осуществил государственный переворот. Поэтому люди использовали прежние, привычные им формы протеста: писали «куда следует» и надеялись на помощь «сверху». Между тем, важно было не только прийти к мысли о необходимости борьбы против произвола, но и найти приемлемые для этого формы. Не следует, однако, винить современников Сталина. В подавляющем большинстве они честно работали, преодолевая огромные трудности первых пятилеток, мужественно воевали в годы Отечественной войны. У советских людей не было исторического опыта в создании нового общества и государства, и они не знали, что можно противопоставить произволу своих же руководителей. Партия, народ, государство были застигнуты врасплох, так как удар был нанесен совсем не с той стороны, с какой его можно было ожидать. Вторая мировая война показала, что советское общество и Советское государство способны встретить любую опасность лицом к лицу. Но они оказались беззащитны от удара в спину, нанесенного руками собственных вождей.