9

9

Здесь перечислено около тысячи наиболее известных имен. Но репрессии обрушились и на множество работников среднего и низшего звена, и на все слои населения.

Между 1936 и 1939 годами из партии было исключено более миллиона человек. За этим почти всегда следовал арест. Сюда нужно прибавить тех, кого исключили из партии во время чисток 1933–1934 годов — 1,1 миллиона человек; очень многие из них, если не большинство, были через несколько лет арестованы. Конечно, аресты проводились и среди беспартийных, но обычно это были родственники, друзья и сослуживцы арестованных коммунистов.

Особенно пострадали старейшие члены партии. Если среди делегатов XVI и XVII съездов ВКП(б) было около 80 процентов вступивших в партию до 1920 года, то на XVIII съезде — только 19 процентов. Велики были потери и среди молодой партийной интеллигенции, и среди рядовых рабочих. На Электрозаводе в Москве, по свидетельству Л. М. Портнова, репрессировали более тысячи рабочих и служащих, очень много рабочих и служащих арестовали на Кировском заводе в Ленинграде, сотни людей — в коллективе Московского метростроя. И так было по всей стране. Органы НКВД арестовали и почти всех рабочих, служащих, инженеров, которые в конце 20-х — начале 30-х годов проходили практику на американских и немецких заводах.

Велики были потери многострадальной деревни. А. И. Тодорский встречался в заключении с низовым работником системы «Заготзерно» на Северном Кавказе. Тот рассказал, что в ту ночь, когда его забрали, арестовали почти весь районный актив — двести человек. Е. С. Гинзбург писала в своих воспоминаниях о старой колхознице, которой объявили при аресте, что она «троцкистка». Не понимая этого слова, старуха доказывала, что она не «трактористка» и что в их деревне старых людей на трактор не назначают. «В углу нашей камеры, — писал в неопубликованных воспоминаниях партийный работник из Белоруссии Я. И. Дробинский, — сидел старик колхозник. С каждой пайки он оставлял кусочек для сына, который был свидетелем обвинения. Здоровый крестьянский парень то ли не выдержал избиений и издевательств, то ли еще что-нибудь, но он показал, что отец уговаривал его убить председателя колхоза. Старик отрицал, совесть не позволяла лгать. Никакие пытки и побои не могли его поколебать. На очную ставку с сыном он шел с твердым намерением отстаивать правду. Но когда он увидел измученного сына со следами побоев, в душе старика что-то сломалось и, обращаясь к следователю и сыну, он сказал: «Верно, подтверждаю, ты, Илюшка, не сумневайся. Все, что ты сказал, подтверждаю». И тут же подписал протокол очной ставки… Готовясь к встрече с сыном на суде, старик каждый день оставлял часть пайки, и когда его вызвали, то он, на какую-то секунду оторвавшись от конвоира, передал Илюшке несколько паек. И тогда Илюшка не выдержал, упал перед стариком на колени и, разрывая на себе рубаху, вопя и стеная, кричал; «Простите, тата, простите, оговорил вас, простите». Старик что-то лепетал, гладил его по голове, по спине… Конвой смешался, растерялся…»

Надо сказать и о волне мелких «открытых» процессов, которая прошла в 1937–1938 годах. Широко известно только о московских «открытых» процессах над бывшими лидерами оппозиции. Но «свой» процесс проводился в те годы почти в каждой республике, области, даже районе. Об этих процессах не упоминалось в центральной печати, но рассказывалось подробно в областных и районных газетах. Сообщалось здесь и о закрытых процессах над местными работниками (публиковали обычно обвинительное заключение и приговор).

Так, например, во второй половине 1937 года «открытые» процессы прошли в сотнях районов и десятках областей. Вели эти процессы, обычно по обвинению во «вредительской», «антисоветской» и «правотроцкистской» деятельности, спецколлегии областного суда и областная прокуратура. Почти всегда среди подсудимых были секретарь райкома партии, председатель райисполкома, заведующий райзо, директор МТС, два-три председателя колхоза, старший агроном, иногда зоотехник или ветврач, несколько колхозников. В первую очередь такие процессы устраивались в тех районах, где показатели колхозного производства были ниже средних по области. Все недостатки работы колхозов и совхозов — запоздалый сбор урожая, плохая обработка земли, падеж скота, отсутствие кормов для скота — рассматривали как результат вредительской и контрреволюционной деятельности с целью вызвать недовольство колхозников и рабочих Советской властью.

Типичный в этом отношении процесс состоялся в конце 1937 года в Красногвардейском районе Ленинградской области. Спецколлегия областного суда с участием прокурора Б. П. Позерна судила секретаря райкома И. В. Васильева, председателя райисполкома А. И. Дмитриченко, директора МТС С. А. Семенова, старшего землеустроителя А. И. Портнова и некоторых других районных работников. Они обвинялись в развале колхозного производства «в целях вредительства», в задолженности местных колхозов государству, в крайне низкой оплате труда колхозников. Как утверждалось в обвинительном заключении, все это делалось для «реставрации капитализма в СССР». Секретарь райкома Васильев признал факты тяжелого положения колхозов района, однако решительно отрицал какое-либо сознательное вредительство или участие в антисоветской организации. Но другие подсудимые полностью «признались» в своей контрреволюционной деятельности. После речи прокурора был объявлен приговор: всех ожидал расстрел.

Иногда устраивался показательный суд в столице союзной или автономной республики. Так, в Минске, в Клубе пищевиков, судили «вредителей» из конторы «Заготзерно». В Орджоникидзе специальная сессия Верховного суда Северной Осетии судила за «вредительство» и создание «кулацкой повстанческой организации» тринадцать колхозников и колхозных активистов из села Даргавс. Шесть из них были приговорены к расстрелу. Такого же рода судилища прошли в Куйбышев, Архангельске, Воронеже, Ярославле и других городах.

Во многих областях и союзных республиках состоялись особые показательные процессы над «вредителями» — работниками торговли. Их обвиняли в умышленной организации перебоев в снабжении населения товарами с целью вызвать недовольство Советской властью. Особенно много судебных процессов состоялось по поводу «вредительства» на железных дорогах. Так, в 1937 году в городе Свободном выездная сессия Военной Коллегии Верховного Суда СССР рассмотрела дело о «троцкистско-шпионской террористической деятельности» на Амурской железной дороге. По этому делу было приговорено к расстрелу 46 человек. До конца года в этом же городе состоялись еще три судебных процесса над железнодорожниками, на которых были приговорены к расстрелу соответственно 28, 60 и 24 человека. Аналогичные процессы выездная сессия Военной Коллегии провела в Хабаровске и Владивостоке, где в общей сложности было расстреляно более 100 человек.

В некоторых областях обезумевшие сотрудники НКВД привлекали к ответственности за «контрреволюцию» и «террор» даже детей. Например, в городе Ленинске-Кузнецком арестовали 60 детей 10-12-летнего возраста, якобы создавших «контрреволюционную террористическую группу». Восемь месяцев этих детей держали в городской тюрьме. Одновременно были заведены «дела» на еще 100 детей. Возмущение этим в городе было столь сильно, что пришлось вмешаться областным организациям. Детей выпустили на свободу и «реабилитировали», а работников НКВД А. Т. Лунькова, А. М. Савкина, А. И. Белоусова и других привлекли к судебной ответственности.

Гонения на церковь, борьба с «религиозными предрассудками» начались еще в 20-х годах, причем принимали временами характер антицерковного террора. Тогда пострадали все религиозные организации и церковные группы, но прежде всего православная церковь. Арестовывали и ссылали многих видных и авторитетных церковных деятелей. В 1928 году был сослан, а позднее арестован и погиб крупнейший русский религиозный мыслитель Павел Флоренский. В 1928–1929 годах были закрыты все монастыри, функционировавшие в тот период как образцовые сельскохозяйственные артели. Тысячи монахов и монахинь выслали в Сибирь. В середине 1929 года в ЦК ВКП(б) было проведено совещание по антирелигиозной работе, а вскоре состоялся и Второй Всесоюзный съезд воинствующих безбожников. После съезда антирелигиозный террор усилился повсеместно, особенно в деревне. По-видимому, Сталин считал церковь одним из главных препятствий в деле коллективизации. После того как в той или иной деревне принимали решение о коллективизации, обычно сразу же закрывали местную церковь. При этом с купола церкви сбивали крест, а иконы и церковную утварь сжигали. Многих сельских священников арестовывали так же, как и тех крестьян, которые пытались воспротивиться уничтожению церкви. Тысячи людей пострадали, таким образом, не по социальному, а по религиозному признаку.

К началу 1930 года антицерковный террор достиг особенно широкого размаха. Запуганная Академия наук специальным решением сняла с охраны большинство памятников старины, связанных с «религиозными культами». В старинных русских городах — Тверь, Нижний Новгород, Псков, Новгород, Самара, Вятка, Рязань, Тула и других сносили и разрушали ценнейшие памятники архитектуры.

Очень пострадала Москва. Церкви разрушали даже в Кремле, хотя против этого решительно возражали А. В. Луначарский и А. С. Енукидзе.

В январе 1930 года папа Римский Пий XI призвал верующих к всеобщему молебну за гонимых в России христиан. Кампания протеста в зарубежных странах стала угрожать политическим и экономическим интересам СССР. Это побудило Сталина не только приостановить на время антирелигиозный террор, но даже дезавуировать его как якобы проявление местного произвола и перегибов.

15 марта 1930 года, за день до объявленного папой Римским всеобщего молебна газеты опубликовали постановление об «искривлениях» партийной линии в колхозном движении. В этом постановлении было признано ошибкой местных властей административное закрытие церквей. Постановление грозило строгими карами за оскорбление религиозных чувств верующих. Это была, несомненно, уступка мировому общественному мнению. Однако ничего существенного не произошло: закрытые церкви не открыли, сосланные по религиозным мотивам в Сибирь и на Север там и остались. К концу 1930 года было закрыто около 80 процентов всех сельских храмов; значительная часть духовенства числилась среди раскулаченных.

В 1937–1938 годах гонения на церковь возобновились с новой силой. Опять стали закрывать или сносить церковные здания. В Петрограде в начале 20-х годов было 96 действующих храмов, принадлежащих к различным течениям православной церкви, к концу 30-х годов сохранилось 7. И так повсюду. К началу войны в стране было не более 150 действующих храмов, правда, к этому надо добавить несколько сот на территории Бессарабии, Западной Украины и Западной Белоруссии и в республиках Прибалтики. Еще до начала «ежовщины» около ста архиереев и не менее тысячи рядовых священников уже содержались в заключении. В 1936–1938 годах арестовали примерно 800 православных и обновленческих архиереев и многие тысячи рядовых священников всех церквей. Арестовали и тысячи верующих, в том числе приверженцев различных сект (баптисты, адвентисты и другие). Популярный среди населения католикос Армении Хорен I Мурадбекян был убит в 1937 году в своей резиденции. В Грузии из 200 епископов на свободе осталось только пять.

Огромного количества тюрем, построенных за столетия царского режима, оказалось мало. Во многих районах спешно строили новые тюрьмы. Под тюрьмы переоборудовали бывшие монастыри, церкви, гостиницы, даже бани и конюшни.

После Октябрьской революции многие царские тюрьмы были превращены в историко-революционные музеи. Таким музеем была и знаменитая Лефортовская тюрьма; посетители могли увидеть в камерах восковые фигуры ее бывших узников. С началом массовых репрессий музей закрыли, а камеры заполнили новыми узниками. Тюрьму модернизировали и расширили.

Еще быстрее, чем тюрьмы, по всей стране, но главным образом на Дальнем Востоке, в Сибири, в Казахстане, на Севере Европейской части СССР создавались концентрационные лагеря.

В 1936–1938 годах Сталин перекрыл все рекорды политического террора, известные истории. Как следует из источника, заслуживающего доверия, в 1936 году было вынесено 1116 смертных приговоров, в 1937 году — 353 680. Данные за 1938 год мне не известны, но с большой вероятностью можно назвать 200–300 тысяч расстрелянных. Всего по политическим мотивам за эти три года было арестовано не менее 5 миллионов человек. В 1937–1938 годах казни шли столь интенсивно, что только в Москве в отдельные дни расстреливали по приговорам судов и Особого совещания более тысячи человек. В одной лишь Центральной тюрьме НКВД на Лубянке регистрировалось за сутки до 200 расстрелов.